— Это прошло.
— Я так не думаю.
Он повернулся к ней со снисходительным выражением лица.
— Ты сейчас говоришь мне, что я чувствую?
На такой противный удар, она не могла не ответить.
— А разве это не то, что предполагается, должна делать жена?
— Ты все-таки еще не жена.
Пенелопа решила посчитать до трех — нет, лучше до десяти — перед тем, как ответить.
— Я сожалею, что расстроила тебя, но у меня, действительно, не было другого выбора.
— Ты могла выбирать из огромного числа вариантов, но я не собираюсь спорить и обсуждать это на Брутон-стрит.
Они были на Брутон-стрит. Вот, блин, Пенелопа полностью недооценила с какой скоростью они шли. У нее осталось лишь минута или около того, перед тем, как они поднимутся по ступенькам крыльца дома Номер Пять.
— Я уверяю тебя, — сказала она, — Что ты-знаешь-кто никогда не вернется снова.
— Я даже не могу выразить мое облегчение.
— Я хотела бы, чтобы ты не был таким саркастичным.
Он резко повернулся к ней со вспыхнувшими злостью глазами. Его выражение лица так резко отличалось от того маски ленивой скуки, которая была минутой ранее на его лице, что от неожиданности Пенелопа почти остановилась.
— Будь осторожна в своих желаниях, Пенелопа, — проговорил он, — Сарказм — единственная вещь, которая сдерживает мои настоящие чувства, и поверь мне, ты бы не захотела увидеть их в полном объеме.
— Я думаю, я бы захотела, — сказала она, но ее голос был слишком тонок и дрожал, поскольку, по правде говоря, она совсем не была уверена в этом.
— И дня не проходит без того, чтобы я не остановился и не поразмыслил о том, что, черт подери, я смогу сделать, чтобы защитить тебя, если твоя тайна выйдет наружу. Я люблю тебя, Пенелопа. Боже помоги мне, но я, правда, люблю тебя.
Пенелопа, возможно, обошлась бы и без просьбы к Богу о помощи, но слова любви были просто чудесны.
— Через три дня, — продолжал он, — Я стану твоим мужем. Я приму торжественную клятву защищать тебя, пока смерть не разлучит нас. Ты хоть понимаешь, что это означает?
— Ты спасешь меня от страшных минотавров? — попыталась пошутить она.
Выражение его лица сказало ей, что он не оценил ее шутку.
— Я хотела бы, чтобы ты не был таким сердитым, — пробормотала она.
Он повернулся к ней с недоверчивым выражением лица, словно он не мог поверить, что в такой момент, она могла бормотать о чем-то другом.
— Если я и сердит, так это потому, что я полностью не ожидал появления твоей последней колонки, как и все остальные.
Она кивнула, немного пожевала нижнюю губу, и сказала:
— Я прошу прощение за это. Ты, конечно, имел право знать об этом заранее. Но как я могла тебе сказать? Ты бы попытался остановить меня.
— Совершенно точно.
Они находились всего в паре домов от дома Номер Пять. Если Пенелопа хотела у него спросить еще что-нибудь, ей следовало делать это быстрее.
— Ты уверен, — начала она, затем оборвала себя, словно неуверенная в том, что она хотела спросить.
— Я уверен в чем?
Она несильно покачала головой.
— Ни в чем, так ерунда.
— Очевидно, это все-таки не ерунда.
— Я просто задавалась вопросом …, — она посмотрела в сторону, словно Лондонский городской пейзаж мог дать ей необходимую храбрость для продолжения. — Я просто задавалась вопросом …
— Давай, выкладывай, Пенелопа!
Это было так непохоже на него, слишком кратко и нетерпеливо, что его тон подтолкнул ее к действию.
— Я просто задавалась вопросом, — проговорила она, — Что, возможно, твоя неловкость моей …э-э…
— Тайной жизнью, — подсказал он ей, медленно растягивая слова.
— Если тебе так хочется, можешь называть это так, — согласилась она, — Я думаю, возможно, твоя неловкость, не происходит полностью от твоего желания защитить мою репутацию, если откроется кто я такая.
— Что, только точно, — спросил он, очень четко выговаривая слова, — ты подразумеваешь под этим?
Она уже говорила сама себе: Их брак должен быть основан на честности.
— Я думаю, ты стыдишься меня.
Он уставился на нее в течение долгих нескольких секунд, прежде чем ответить:
— Я не стыжусь тебя. Я тебе уже говорил, что я не стыжусь тебя.
— Что, тогда?
Шаги Колина замедлились, и прежде чем он сам осознал, что он делает, он остановился перед домом номер три на Брутон-стрит. Дом его матери был всего лишь двумя домами дальше, и он был уверен, что их ожидали к чаю, еще пять минут тому назад, и…
И он не мог заставить свои ноги двигаться.
— Я не стыжусь тебя, — сказал он, главным образом потому, что он не мог заставить себя сказать ей правду — что он, на самом деле, просто завидует ей.
Это было такое неприятное чувство и такая неприятная эмоция. Это разъедало его изнутри, создавая неопределенное чувство стыда, каждый раз, когда он слышал упоминание о леди Уислдаун, что, учитывая, что она была главной лондонской сплетней, случалось не менее десяти раз в день.
И он совершенно не был уверен, что же ему делать с этим.
Его сестра Дафна, как-то сказала, что он, кажется, всегда знает, что следует сказать, и как найти с другим человеком общий язык. Он думал об этом в течение нескольких дней, после того, как она это сказала, и пришел к заключению, что его способность других людей заставлять чувствовать себя хорошо и непринужденно, зависит, прежде всего, от того, чувствует ли он сам себя хорошо и непринужденно.
Он был мужчиной, который всегда чувствовал себя непринужденно в любой ситуации. Он не знал, почему он был наделен такой способностью — возможно от хороших родителей, возможно, это просто была удача.
Но сейчас он чувствовал собственную неуклюжесть и неловкость буквально на каждом углу, и это влияло на всю его жизнь. Он огрызался на Пенелопу, он почти не разговаривал на приемах.
Все это происходило из-за отвратительной зависти, и сопутствующего ей стыда.
Или не так?
Завидовал бы он Пенелопе, если бы во всей его жизни не было постоянной удачи?
Это был очень интересный психологический, а точнее риторический вопрос. Или, по крайней мере, мог бы быть, если речь шла бы не о нем.
— Моя мать ждет нас, — кратко сказал он, зная, что он избегает отвечать на ее вопрос, и ненавидит себя за это, но не способный ни на что другое. — И твоя мать тоже там, так что лучше не опаздывать.
— Мы уже опоздали, — указала она.
Он схватил ее за руку и потащил к дому Номер Пять.
— Тем более, меньше причин терять попусту время.
— Ты избегаешь меня, — сказала она.
— Как я могу избегать тебя, когда прямо здесь, у меня по правую руку.
Она мрачно на него посмотрела.
— Ты избегаешь отвечать на мой вопрос.
— Мы обсудим это позже, — сказал он, — Когда не будем стоять посередине Брутон-стрит, и только небеса знают, сколько народу сейчас смотрят на нас через окна.
И затем, чтобы продемонстрировать, что не собирается слушать дальнейшие протесты, он положил руку чуть пониже ее спины и подтолкнул не-слишком-нежно к двери дома Номер Пять.
* * *
Неделю спустя, ничего не изменилось, размышляла Пенелопа, ну кроме ее фамилии.
Свадьба была волшебной. Она была довольно небольшой, что взбудоражило Лондонское общество, поскольку все хотели на ней побывать.
И свадебная ночь — ну, в общем, она тоже была волшебной.
И, фактически, брак оказался тоже волшебный. Колин оказался чудесным мужем — любящим, нежным, внимательным…
Кроме тех случаев, когда заходил вопрос о леди Уислдаун.
Тогда он становился …ну, Пенелопа, не совсем была уверена, кем же он становился, кроме того факта, что он становился не собой. Исчезала его легкая любезность, бойкая речь, все то чудесное, что делало его мужчиной, которого она любила.
В каком-то смысле, это было довольно забавно. Так долго, все ее мечты вращались лишь вокруг брака с этим человеком. Иногда в ее совершенные мечты, вторгались мысли о том, как она открывает ему о своей тайной жизни. Какие они были?
В мечтах Пенелопы, ее брак с Колином был совершенным союзом, что означало полную открытость и честность с друг другом. В ее мечтах она садилась рядом с ним, и застенчиво открывала ему свою тайну. Он реагировал, сначала неверя в это, затем чувствовал восхищение и гордость за нее. Какой замечательной она была, умудряясь дурачить весь Лондон многие годы. Какой остроумной, умудряясь написать такие забавные колонки.
Он восхищался ее изобретательности, хвалил ее за успех. В некоторых мечтах, он даже предлагал ей стать ее собственным тайным репортером.
Ее тайная жизнь, казалась, была такой вещью, знанием о которой он бы наслаждался, таким сортом забавы, который он бы смаковал, и смеялся бы вместе с ней.
Но все вышло совсем по-другому.
Он ни раз говорил ей, что не стыдится ее, и даже возможно, он думал, что это правда, но она не могла заставить себя поверить ему. Она видела его лицо, когда он клялся, что все что он хочет, это лишь защитить ее.
Но эта защита была яростная и жестокая, и когда Колин говорил о леди Уислдаун, его глаза закрывались, а веки подрагивали.
Она пыталась не обращать внимание на такое сильное разочарование. Она пыталась сказать себе, она не имела никакого права ожидать, что Колин будет полностью соответствовать ее мечтам, что ее представление о нем было чересчур идеализировано, но…
Но она хотела, чтобы он был мужчиной, о котором она мечтала.
И она чувствовала свою вину в каждой острой боли разочарования. Это был Колин! Господи, это был Колин. Колин, который был так близок к совершенству, о чем любому другому человеку остается лишь мечтать. Она не имела никакого права придираться к нему, но все же …
И все же она придиралась.
Она хотела, чтобы он гордился ею. Она хотела этого больше, чем всего остального, что есть в мире. Она хотела этого даже больше, чем хотела его все те многие годы, когда украдкой наблюдала за ним издалека.
Но она боготворила свой брак, и даже, несмотря на некоторые неловкие моменты, она боготворила своего мужа. Так что она прекратила упоминать о леди Уислдаун. Она устала от возникающего при этом скрытного выражения лица Колина, словно он надевал маску. Она не хотела видеть его напрягшийся в неудовольствие рот.
Не то, чтобы она сумела все время избегать упоминания о леди Уислдаун; любой выход в свет, казалось, приносил упоминание о ее “альтер эго”. Но, по крайней мере, она могла избегать упоминания о ней в своем доме.
Итак, они сидели утром за завтраком, дружелюбно болтали, поскольку каждый из них уже просмотрел утреннюю газету, когда она решила поговорить о другом:
— Как ты думаешь, может нам стоит отправиться в свадебное путешествие? — спросила она, щедро намазывая малиновым джемом свою сдобную булочку.
Ей, возможно, не следовало так много есть, но джем был такой вкусный, и, кроме того, она всегда много ела, когда тревожилась. Она нахмурилась, сначала из-за сдобы, затем непонятно из-за чего. Она никак не могла понять из-за чего, она так сильно встревожилась. Она подумала, что, может быть это из-за размышлений о леди Уислдаун, и ей следует прекратить о ней думать.
— Возможно, немного позже, в этом году, — ответил Колин, беря джем, как только она закончила намазывать им свою сдобу, — Ты не передашь, мне тосты?
Она молча сделала это.
Он посмотрел, то ли на нее, то ли на тарелку с копченым лососем — она до конца не была уверена.
— Ты выглядишь довольно разочарованной, — сказал он.
Она подумала, что ей должно польстить, раз он все-таки поставил ее выше копченого лосося. Или может быть, он все же смотрел на тарелку с лососем, а она просто помешала. Скорее всего, последнее. Было очень трудно бороться с копченым лососем за внимание Колина.
— Пенелопа? — поинтересовался он.
Она заморгала.
— Ты выглядишь довольно разочарованной? — напомнил он ей
— Ох… Да. Ну, Я… Я, полагаю, — она неуверенно ему улыбнулась. — Я никогда нигде не была, а ты был везде. Я предполагала, я думала, что ты мог бы меня взять куда-нибудь, туда, где тебе больше всего понравилось. Может быть, в Грецию. Или в Италию. Я всегда хотела увидеть Италию.
— Тебе бы она понравилась, — встревожено пробормотал он, его внимание было больше частью сосредоточено на яйцах, он решал, сколько же ему их следует съесть. — Особенно, Венеция.
— Тогда почему ты не берешь меня туда?
— Я возьму, — проговорил он, отрезая кусочек бекона, и отправляя его в рот.
— Только почему-то не прямо сейчас.
Пенелопа облизнула капельку джема, оставшуюся на кусочке ее сдобы, и попыталась не выглядеть столь удрученно.
— Если ты хочешь знать, — сказала Колин со вздохом, — Причина, по которой, я не могу отправиться с тобой в свадебное путешествие это … — он посмотрел на открытую дверь, его губы раздражительно сжались, — Я не могу говорить здесь об этом.
Глаза Пенелопы широко открылись.
— Ты имеешь в виду … — она нарисовала большую букву “У” на скатерти.
— Совершенно точно.
Она удивленно уставилась на него, пораженная тем, что он сам поднял эту тему, и даже больше — он, казалось, не выглядел ужасно расстроенным из-за этого.
— Но почему? — в конце концов, спросила она.
— Если тайна выйдет наружу, — уклончиво сказал он, словно все их слуги только и делали, что подслушивали, — Я должен быть в городе, чтобы контролировать нанесенный ущерб.
Пенелопа покачнулась на стуле. Упоминание об ущербе совсем не было приятным. Это было то, что он только что сделал. Ну, хорошо, косвенно, по крайней мере. Она уставилась на свою сдобу, пытаясь решить, хочется ли ей все еще есть.
Есть ей совсем не хотелось. Но, тем не менее, она все же съела.
Глава 20
Несколько дней спустя, Пенелопа вернулась после похода за покупками, который она совершила вместе с Элоизой, Гиацинтой, Фелицией, и обнаружила своего мужа сидящим за своим письменным столом в его кабинете.
Он что-то читал, причем нехарактерно для себя ссутулившись, словно он внимательно изучал какой-то неизвестный ему документ или книгу.
— Колин?
Он вздрогнул. Он должно быть не слышал ее прихода, что было довольно удивительно и странно, поскольку она не предпринимала никаких усилий, чтобы тише идти.
— Пенелопа, — проговорил он, поднимаясь на ноги, так как она вошла в комнату. — Как прошел твой э-э, независимо от того, что это все-таки было?
— Поход за покупками, — произнесла она с немного удивленной улыбкой, — Я ходила за покупками.
— Точно. Это именно то, что ты проделала, — он стал раскачиваться на пятках, — Ты что-нибудь купила?
— Шляпку, — ответила она, и чуть было не добавила “и три бриллиантовый кольца”, лишь для того, чтобы проверить слушает ли он ее или нет.
— Хорошо, хорошо, — пробормотал он, очевидно с нетерпением желая вернуться к тому, что лежало у него на столе.
— Что ты читаешь? — спросила она.
— Ничего, так ерунда, ответил он, почти автоматически, затем добавил: — Ну, вообще-то, это один из моих дневников.
На его лице было странное выражение, немного робкое, немного дерзкое, словно он был смущен тем, что его поймали за этим занятием, и в то же время бросал ей вызов, спросит ли она еще.
— Можно я взгляну? — спросила она мягко, и как она надеялась, успокаивающе.
Было довольно странно думать, что Колин мог быть в чем-то неуверен.
Упоминание о его дневниках, которое делало его уязвимым удивляло и … трогало.
Пенелопа провела большую часть своей жизни, думая о Колине, как о несокрушимом монументе веселья и хорошего настроения. Он был уверен в себе, красив, всем нравился, был довольно умен и остроумен. Как легко быть Бриджертоном, думала Пенелопа неоднократно. Сколько раз было — она их даже бы не смогла сосчитать — когда она приходила домой после чая с Элоизой и ее семьей, сворачивалась на своей постели клубочком, и страстно желала, чтобы она родилась Бриджертон. Для них жизнь была очень легка. Они были умные, привлекательные и богатые, и казалось, нравились всем без исключения. А ты даже не можешь ненавидеть их за такую роскошную и чудесную жизнь, поскольку, они и в самом деле были очень хороши.
Хорошо, сейчас она стала Бриджертон, хоть и благодаря браку, а не рождению, и это была правда — жизнь стала гораздо лучше, когда ты Бриджертон, хотя в ней самой почти ничего не изменилось, поскольку она так же безумно любила своего мужа, и что было просто невероятный чудом, он отвечал на ее любовь.
Но жизнь все-таки, оказывается не так, совершенна и превосходна, как кажется, даже для Бриджертона. Даже для у Колина — золотого мальчика, мужчины с легкой улыбкой и дьявольским юмором — имелись свои собственные больные места. Его часто посещали невыполнимые мечты и небезопасные желания. Как несправедлива она была к нему, когда думала о его жизни, и не позволяла иметь ему слабости.
— Мне можно показать совсем чуть-чуть, — заверила она его. — Может быть, короткий рассказ или два, по-твоему, собственному выбору. Может быть, то, что тебе нравится больше всего.
Он посмотрел вниз, на открытый дневник, смотря так безучастно, словно слова были написаны на китайском, и он ничего не понимал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39