Почему же он не должен видеть ее записи? У нее есть возлюбленный? Было ли это ерундой, потому что совершенно очевидно, что она никогда прежде не целовалась — ерундой? Боже, этот пожар, разгорающийся в его груди … ревность?
— Колин, — задыхаясь, сказала она снова.
Она положила свою руку сверху на его, стараясь не дать ему открыть конверт. Не силой, просто своим прикосновением.
Но, уже не было способа … не было способа, который смог бы остановить его в этот момент. Он умер бы, если бы оставил этот конверт нераскрытым.
И он разорвал его.
Пенелопа вскрикнула, ее крик больше походил на плач, и выбежала из церкви.
Колин начал читать.
А затем он опустился на скамью, бледный и бескровный, затаив дыхание.
— О, Боже, — прошептал он, — О, Боже.
* * *
К тому времени, когда Пенелопа сделала несколько шагов прочь от передней двери церкви Святой Невесты, она была в истерике.
Или, точнее, она была в такой истерике, какой, у нее ни разу еще не было. Ее дыхание вырывалось со свистом, она задыхалась, слезы, струились по ее лицу, а ее сердце чувствовало…
Ладно, ее сердце просто готово было выпрыгнуть из груди, если это было возможно. Как он мог сделать это? Он следовал за ней. Следовал за ней! Почему Колин следовал за ней? Что он хотел получить от этого? Почему он…
Она резко оглянулась вокруг.
— Проклятье, — почти завопила она, не беспокоясь о том, что ее могут услышать. Кеб уехал. Она дала специальные инструкции кучеру, чтобы он подождал ее, и что она пробудет в церкви не больше минуты, но сейчас его нигде не было видно.
Это произошло по вине Колина. Он задержал ее внутри церкви, а кэб, не дождавшись ее, уехал. А она была здесь в нескольких шагах от церкви Святой Невесты в самом центре Лондонского Сити, так далеко от ее дома в Мэйфер, как если бы она находилась во Франции. Люди уставились на нее, и в любую минуту, она была уверена, могли подойти к ней, потому что вряд ли кто-нибудь из них до этого видел молодую хорошо одетую леди в центре Сити. Оставалось ждать неизбежного приставания и издевательства.
Почему, почему, почему, она была настолько глупой, что думала о нем, как о совершенном мужчине. Она потратила половину своей жизни, поклоняясь тому, кого на самом деле не существовало. Потому что Колина, которого она знала — нет, Колина, которого она думала, что знает — совершенно точно, никогда не существовало.
И кто бы ни был на самом деле этот мужчина, она не была даже уверена в том, что он ей нравится.
Мужчина, которого она так преданно любила все эти годы, никогда бы не повел себя так. Он бы не последовал за ней — ох, ну хорошо, он бы последовал, но только лишь для того, чтобы убедиться в ее безопасности. Но он бы никогда не был так жесток, и конечно, не открыл бы ее личную корреспонденцию.
Она прочитала две страницы его дневника, это была правда, но они не были в запечатанном конверте! Она медленно опустилась и уселась на каменную ступеньку, прохладную даже через ткань ее платья. Было очень немного, что она могла сделать, вместо того, чтобы сидеть здесь на камне и ждать Колина. Только глупец будет пытаться добраться до дома пешком при таком большом расстоянии. Она подумала, что могла бы попытаться нанять кэб на Флит-стрит, но что если они все будут заняты, и, кроме того, куда она сможет убежать от Колина?
Он знал, где она живет, и наверно, лишь побег на Оркнейские острова помог бы ей избежать столкновения.
Она вздохнула. Колин, скорей всего, отыскал бы ее и на Оркнейях. К тому же, ей совсем не хотелось бежать на Оркнейские острова.
Она с трудом подавила рыдание. Сейчас, у нее совсем путаются мысли. Почему она так зациклилась на Оркнейских островах?
А затем послышался голос Колина позади нее, короткий и очень холодный:
— Вставай, — вот и все, что он ей сказал.
Она встала, не потому что он приказал ей (по крайней мере, она так сказала самой себе), и не потому что она испугалась его, а просто потому, что она не могла бы вечно сидеть на ступеньках церкви Святой Невесты, даже если все что она хочет, это спрятаться от Колина на следующие шесть месяцев. К тому же, в настоящее время он был ее единственной возможностью попасть домой.
Он дернул головой, указывая вперед.
— В экипаж.
Она подошла, забралась внутрь, и услышала, как Колин называл кучеру ее адрес, а затем проинструктировал кучера ехать “самой долгой дорогой”.
О, Господи.
Они ехали около тридцати секунд, прежде чем он протянул ей одиночный листок бумаги, лежащий свернутым в конверте, который она оставила в церкви.
— Я полагаю, это твое, — сказал он.
Она сглотнула, и посмотрела вниз, не нуждаясь в этом листке. Она уже запомнила слова. Она писала и переписывала их так много раз прошлой ночью, что не думала, что они когда-нибудь сотрутся из ее памяти.
Нет, ничего, что я презираю больше, чем джентльмена, который, думая, что это забавно, снисходительно погладит леди по руке, и скажет: “Прерогатива женщины — менять свое решение”.
На самом деле, поскольку я чувствую, что нужно всегда подтверждать слова делом, я стараюсь сохранять свои мнения и решения устойчивыми и неизменными.
Вот почему, Дорогой читатель, когда я писала мою колонку от 19 Апреля, я действительно намеривалась сделать ее последней. Однако, произошедшие события, оказавшиеся полностью вне моего контроля (или точнее вне моего одобрения), вынудили меня взять мое перо и лист бумаги еще один последний раз.
Леди и Джентльмены, Ваш автор Не леди Крессида Туомбли. Она — не что иное, как коварный самозванец, и это разбило бы мое сердце, если годы моей трудной работы припишут такой как она.
Светская хроника Леди Уислдаун,21 апреля 1824
Пенелопа повторно сложила бумагу с большой аккуратностью, используя время, что подумать и решить, что бы она сказала бы в момент, подобный этому.
В конце концов, она попыталась улыбнуться, не встречаясь с ним взглядом, и пошутить:
— Ты догадывался?
Он ничего не ответил, так что она была вынуждена поднять голову и посмотреть на него. Ей тут же стало жаль, что она так сделала. Колин выглядел абсолютно непохожий сам на себя. Легкая улыбка, всегда затаившаяся в уголках его глаз, хорошее настроение, скрывающееся в его глазах — все исчезло, сменившись резкими линиями, и холодным льдом.
Мужчина, которого она знала, мужчина, которого она любила так долго — стал тем, кого она не знала.
— Я буду считать, это значит, ‘нет’, — дрожащее сказала она.
— Ты знаешь, что я пытаюсь сделать прямо сейчас? — спросил он, его голос был громче ритмичного перестука копыт лошадей.
Она открыла рот, чтобы сказать, ‘нет’, но один взгляд на его лицо, сказал ей, что он не ждет от нее ответа, так что она прикусила язык.
— Я пытаюсь решить, из-за чего, точно, я больше всего рассержен на тебя, — произнес он. — Поскольку существует так много поводов для этого, очень много — что я нахожу, необычайно трудным сосредоточиться на одном.
На кончике языка Пенелопы крутилось, что-нибудь предложить ему — ее обман был чудесным местом, чтобы начать с него — но вообще-то, если задуматься, лучше в этот момент было помалкивать.
— Прежде всего, — ужасный тон его голоса предполагал, что он с трудом держит себя под контролем (и это был очень тревожащий факт, поскольку она знала, что он никогда не выходил из себя).
— Я не мог поверить тому, что ты достаточно глупа, чтобы поехать одной в центр Лондонского Сити, и тем более, в нанятом кэбе!
— Я не могла поехать сама в одном из наших собственных экипажей, — выпалила Пенелопа прежде, чем вспомнила, что собиралась оставаться молчаливой.
Его голова повернулась на дюйм влево. Она не знала, что это могло означать, но она не могла вообразить себе, что это был добрый знак, тем более было заметно, как напряглась его шея, когда он повернул голову.
— Прошу прощения? — переспросил он, в его голосе звучала ужасная смесь бархата и стали.
Ей следовало отвечать, не так ли?
— Э, ничего, — проговорила она, надеясь, что уклончивое слово уменьшит его внимание к оставшейся части реплики, — Только то, что мне не разрешают выходить одной.
— Я знаю это, — отрезал он, — Есть, черт подери, достаточно хорошая причина для этого.
— Так, если бы я хотела выехать одна, — продолжала она, стараясь игнорировать вторую часть его реплики, — Я не могла бы воспользоваться ни одним из наших экипажей. Ни один из наших кучеров, не согласился бы отвезти меня сюда.
— Твои кучера, — сказал он, — несомненно, довольно умные мужчины, обладающие здравым смыслом.
Пенелопа ничего не сказала в ответ на его слова.
— Ты хоть понимаешь, что могло случиться с тобой? — требовал он от нее ответа, его маска контроля начала потихоньку разрушаться.
— Очень немного, фактически, — проговорила она, сглотнув. — Я приезжала сюда прежде и —
— Что? — его рука ухватилась за ее плечо болезненной хваткой. — Что ты только что сказала?
Повторять эти слова, казалось опасно для здоровья, поэтому Пенелопа лишь уставилась на него, надеясь, что, возможно, она сможет прорваться сквозь гнев в его глазах, и найти мужчину, которого она знала и так нежно любила.
— Это лишь тогда, когда мне необходимо оставить срочное сообщение моему издателю, — объяснила она. — Я посылаю ему закодированное сообщение, тогда он знает, что ему следует забрать мои записи отсюда.
— И говоря об этом, — сказал Колин, грубо выхватив из ее рук свернутый лист бумаги, — Что, черт подери, это означает?
Пенелопа смущенно посмотрела на него.
— Я думала, это очевидно, Я —
— Да, конечно, ты проклятая леди Уислдаун, и ты наверно смеялась надо мной неделями, тем более тогда, когда я настаивал, что это была Элоиза.
Его лицо искажала гримаса, когда он это говорил, и это, болезненно отдавалось в ее сердце.
— Нет! — закричала она. — Нет, Колин, никогда! Я никогда не смеялась над тобой!
Но его лицо ясно говорило ей, что он ей не верил. В его изумрудных глазах светилось нанесенное ему оскорбление, и что-то еще, чего она никогда в них не видела, и чего она никогда не ожидала увидеть. Он был Бриджертон. Он был популярным, уверенным в себе, и хладнокровным.
Ничто не могло смутить его. Никто не мог оскорбить его.
Кроме, наверно, только ее.
— Я не могла рассказать тебе, — прошептала она, отчаянно стараясь сделать так, чтобы этот ужасный взгляд ушел из его глаз. — Конечно, ты понимаешь, что я не могла рассказать тебе.
Он был молчалив мучительно долго, затем, словно она ничего не говорила, даже не пробовала объясниться, он поднял инкриминирующий лист в воздух и потряс его, полностью игнорируя ее страстный протест.
— Это верх глупости, — сказал он, — Ты потеряла остатки своих мозгов?
— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
— У тебя был отличный выход, который ждал тебя. Крессида Туомбли захотела взять всю твою вину на себя.
И затем, неожиданно, его руки опустились ей на плечи, и он держал ее так, что она с трудом могла дышать.
— Почему ты не можешь позволить этому умереть, Пенелопа? — его голос был упорный, его глаза сверкали диким огнем.
Это были самое большое проявление чувств, которое она когда видела у него, и это ранило ее прямо в сердце. Поскольку его чувствами были злость и стыд по отношению к ней.
— Я не могу позволить ей сделать это, — прошептала она, — Я не могу позволить ей, быть мною.
Глава 13
— Почему, черт подери, нет?
Пенелопа молчала несколько секунд, уставившись на него.
— Потому что…потому что… — она заерзала на сиденье, задаваясь вопросом, как же ему все это объяснить.
Ее сердце было разбито, ее самая ужасная и волнующая тайна была раскрыта, и он думает, что у нее осталось присутствие духа, чтобы еще объяснять ему?
— Я понимаю, что она, наверно, самая большая сука …
Пенелопа задохнулась.
— … которую Англия произвела в этом поколение, но ради Бога, Пенелопа, — он взъерошил рукой свои волосы, затем посмотрел на ее лицо.
— Она же собралась всю твою вину взять на себя.
— Репутацию, — прервала его Пенелопа с раздражением.
— Вину, — продолжал он, — Ты осознаешь, что может случиться с тобой, когда люди откроют, кто ты такая?
Уголки ее губ напряглись с раздражением … и гневом, что было довольно очевидно.
— У меня было больше десяти лет, чтобы поразмыслить над такой возможностью.
Его глаза сузились.
— Ты пытаешься быть саркастической?
— Конечно, нет, — ответила она, — Неужели ты думаешь, что я провела большую часть своей жизни, ни разу не задумавшись над тем, что же случится со мной, если я буду раскрыта? Я была бы слепой дурой, если бы это не сделала с самого начала.
Он крепче схватил ее за плечи, почувствовав, как экипаж наткнулся на булыжник.
— Ты будешь погублена, Пенелопа! Погублена! Ты хоть понимаешь, что я говорю?!
— Если я даже не понимала, — ответила она, — То уверяю тебя, что теперь я все понимаю, после твоих долгих нотаций по этому поводу, когда ты обвинил Элоизу в том, что она леди Уислдаун.
Он нахмурился, очевидно, раздражаясь упоминанием о своей ошибке.
— Люди прекратят общаться с тобой, — продолжал он. — Они будут считать тебя мертвой для общества.
— Люди никогда не разговаривали со мной, — резко сказала она. — В половине случаев, они даже не знали, была ли я или не была на том или ином приеме. Как ты думаешь, почему моя тайна сохранилась так долго? Я была невидимкой, Колин. Никто не видел меня, никто не общался со мной. Я просто стояла рядом и слушала, а никто даже не замечал меня.
— Это не правда, — говоря это, он отвел свои глаза.
— Это правда, и ты знаешь это. Ты лишь пытаешься отрицать это, — сказала она, тыкая его в плечо, потому что ты чувствуешься себя виноватым.
— Я так не делаю!
— Ой, пожалуйста, — насмехалась она над ним, — Все, что ты делаешь, это во всем, все время, винишь себя.
— Пене-
— Включая меня, — добавила она.
Она дышала часто и с трудом, кожа пылала, а душа горела, словно в аду.
— Ты думаешь, я не знаю, что твоя семья жалеет меня? Думаешь, я не замечала, что если ты и твои братья оказываетесь на одном вечеринке со мной, то всегда приглашаете меня на танец?
— Мы просто вежливые, — тихо выдавил он из себя, — К тому же, ты моим братьям и мне нравишься.
— Ты чувствуешь всего лишь жалость по отношению ко мне. Тебе нравиться Фелиция, но я не видела, чтобы ты танцевал с ней, каждый раз, когда ваши пути пересекаются на балах.
Он резко отпустил ее, и скрестил руки на груди.
— Хорошо, я скажу. Мне она не нравиться так, как нравишься ты.
Она заморгала, пораженная его высказыванием.
Лишь он один мог, вот так просто взять и сделать ей комплимент посередине спора. Ничто, не могло ее разоружить сильнее, чем это.
— И, — продолжал он, напрягая и задирая подбородок, — Ты так и не обратила внимание на мою первоначальную мысль
— Какую?
— Что леди Уислдаун погубит тебя!
— Ради Бога, — пробормотала она, — Ты говоришь так, словно она отдельная личность.
— Хорошо, извини меня, если мне все еще до сих пор трудно совместить женщину, сидящую передо мной со старой каргой, пишущей эту колонку
— Колин!
— Оскорбилась? — подразнил он.
— Да! Я очень усердно трудилась над своей колонкой, — она сжимала в руках, тонкую ткань своего мятно-зеленого утреннего платья, не обращая внимание на сморщенные спирали, которые она создавала.
Она, по-видимому, была вынуждена, что-то сделать со своими рукам, или возможно, просто взорвалась бы от нервной энергии и гнева, которые струились по ее венам. Другим способом могли бы быть скрещенные руки, но она отказывалась от такого явного показа раздражения. Кроме того, он уже воинственно скрестил руки, и хотя бы один из них не должен был вести себя как шестилетний ребенок.
— Мне и не нужна была клевета, которую ты делала, — снисходительно сказал он.
— Ну, конечно, нужна, — прервала она его.
— Нет, не нужна.
— Тогда почему ты думаешь, я ее все-таки делала?
— Не будь ребенком! — громко воскликнул он, в его голосе прорывались нотки нетерпения, — Хоть один из нас должен быть взрослым.
— Ты не смеешь говорить со мной о моем взрослом поведение, — взорвалась она, — Ты, который бежит при малейшем намеке на ответственность.
— Что, черт подери, это значит? — резко спросил он.
— Я думаю, это довольно очевидно.
Он откинулся назад на сиденье.
— Я не могу поверить, что ты так со мной говоришь.
— Ты не можешь поверить, что я так говорю, — насмехалась она над ним, — Или, что я обладаю мужеством и присутствием духа, чтобы сделать это?
Он лишь уставился на нее, очевидно удивленный ее вопросом.
— Я не такая, как ты обо мне думаешь, Колин, — сказала она, и затем гораздо тише сказала: — Я не такая, как я сама о себе думаю.
Некоторое время он ничего не говорил, затем, словно он не мог забыть поднятую ею тему, он спросил, можно сказать, сквозь зубы:
— Что ты подразумевала, когда сказала, что я бегу от ответственности?
Он сжала губы, затем смягчилась, и позволила себе успокаивающе выдохнуть.
— Почему ты думаешь, ты так много путешествуешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39