Поверь мне».
– Это может быть бременем, – согласился он, слова снова звучали в его ушах.
Он отложил перо и откинулся на спинку стула.
– Я помню, один год в Кембридже я провалился на экзаменах, – услышал он собственные слова, – и разочарование во мне отца и его гнев от того, что я не проявил усердия в учебе, были очень велики; он не разговаривал со мной и не писал мне целый год.
– Целый год? Это жестокое наказание.
– Столько мне потребовалось, чтобы сдать все экзамены.
Лючия оперлась ладонями о стол и наклонилась над ним.
– А что мешало вам проявлять усердие в учебе? Азартные игры? Пьянство?
– Очень хорошенькая служанка.
– Не понимаю. Какая служанка?
Йен покачал головой, возвращаясь из прошлого.
– Это совсем не подходящая тема для разговора. Мне не следовало об этом говорить. – Он снова взялся за перо.
Она, конечно, не могла остаться без ответа.
– Вы говорите «хорошенькая». Значит, это была девушка. Она была вашей любовницей? – Когда он не ответил, она наклонилась, скользнув по крышке стола так, что почти уселась на письмо шведскому принцу. – Мне вы можете рассказать.
Он заерзал на стуле.
– Это было бы неуместно.
Лючия придвинулась ближе, чтобы видеть его лицо.
– Я никому не скажу, – заговорщически прошептала она, стараясь заглянуть ему в глаза. – Это будет наша тайна. Так она была вашей любовницей?
– Нет. Служанки в Кембридже – это горничные для студентов. Они убирают постели.
– И разбирают их, да? – Она не ждала подтверждения, а сразу же задала следующий вопрос: – Вы были влюблены в нее?
В памяти Йена промелькнули пара смеющихся карих глаз и сияющая улыбка.
– Это не ваше дело.
– Вы хотели жениться на ней?
Он глубоко вздохнул, вспоминая о Гретна-Грин и не осуществимых мечтах шестнадцатилетней давности.
– Я джентльмен, Тесс была горничной. Это было невозможно.
– Вы не ответили на мой вопрос. Вы хотели жениться на ей?
– Мой отец никогда не допустил бы этого. Он откупился от нее неплохой суммой денег, и она вышла замуж за кого-то другого. И она была счастлива это сделать. – С сердитойноткой в голосе он спросил: – Вы удовлетворили свое любопытство?
– Совсем как с моим кузнецом, – тихо сказала она. – Думаю, вы очень любили эту Тесс.
Черт бы ее побрал! Она умела выжать тайны даже из камня.
– Я должен закончить это письмо, – сказал он, – а вы на нем сидите. Подвиньтесь, пожалуйста.
Она соскочила со стола и отошла в сторону, но если он надеялся, что тема о его прошлом закрыта, то глубоко ошибался. Стоя в другом конце комнаты, она снова спросила его:
– Эта девушка, Тесс, и стала причиной того, что вы никогда не были женаты?
Перо выпало из его пальцев, чернила растеклись по слову на которое упал кончик пера, письмо было испорченo. Ему пришлось бы начинать сначала. В полном расстройстве он отбросил перо и встал.
– Господи, вы задаете такие неприличные вопросы! За все это время, проведенное в лучших французских школах, вас так и не научили хорошим манерам?
Она смотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами, не понимая его возмущения. Затем сказала:
– Вы производите большое впечатление, когда сердитесь. Вы это знаете? – Не ожидая ответа, она продолжила: – Вам следует чаще возмущаться. Вы не будете таким скучным, если вы... – Она замолчала, помахала в руками в воздухе, как бы подыскивая нужное слово. – Как вы англичане, говорите? Если вы выпустите пар.
– Мне не нужно выпускать пар, и я не скучный. Я всего лишь соблюдаю приличия, как принято в хорошем обществе, а это означает, что я не лезу в чью-то личную жизнь. – Он многозначительно взглянул на нее. – Как некоторые.
– Сухарь, – продолжала она.
Давая оценку его характеру и увлекшись, Лючия не обращала внимания на возражения или недовольство.
– Вы не умеете наслаждаться жизнью.
– Какой абсурд.
– Разве? – Она взяла с настенной стойки кий и держала его перед собой, как будто проверяя, не искривлен ли он. – Вы соблюдаете все правила, – говорила она, и делаете все как положено. – Она поставила кий на пол рядом с собой и прижала кулачок к сердцу. – Здесь вы держите крепко связанными свои чувства. Это нехорошо. Неужели вы никогда не развлекаетесь?
– Конечно, развлекаюсь.
– Я этого не видела. Вы все время трудитесь. Вы никогда не играете. – Она снова подняла кий. – Я должна ударить этой палкой по шару, так? – Не ожидаясь ответ она неловко повертела кий, пытаясь понять, как следует правильно держать его.
Йен наблюдал, как она повернулась к столу, разделявшему их, и наклонилась над ним. Соблазнительница-кокетка, подумал он, глядя на открывшуюся перед ним картину, от которой у него пересохло в горле.
Она протолкнула кий между пальцев и с силой ударила по шару, но, вместо того, чтобы покатиться по сукну, шар перепрыгнул через бортик и слетел со стола, чуть не сбил любимую вазу Грейс из французского фарфора. Шар со стуком упал на ковер.
– Будете продолжать, – сказал он, – что-нибудь разобьете.
Она обошла стол и подняла с пола шар.
– Не разобью, если вы научите меня правильно играть.
Этого ему не следовало делать. Но он сделает. В глубине души он знал это с самого начала. Он направился к ней, сознавая, что приближается к краю бездны, но уже не мог остановиться.
– А вы сыграете со мной в шахматы?
– Конечно, я всегда соблюдаю условия сделки.
Йен встал рядом с ней у бильярдного стола и взял у нее кий и шар. Он показал ей, как правильно держать кий, отдал его ей и смотрел, как она пытается подражать его движениям. Спустя минуту стало ясно, что она по крайней мере здесь не притворялась. Она никогда в жизни не держала в руках бильярдного кия.
– Нет, – сказал он и встал ближе к ней. Хотя он и напоминал себе, что ему в высшей степени недопустимо дотрагиваться до нее, он положил ладонь на ее руку и прилип ее указательный палец к поверхности кия. – Вот так и держите его.
Ее кожа напоминала теплый атлас.
– Следите, чтобы большой палец оставался на серединe кия, – добавил он, устанавливая ее руку в нужное положение. – Вот так. И над средним пальцем тоже.
Йен заставил себя отпустить ее руку, и Лючия ударила кием по шару. Шар сбил красный шар, они оба дюймов восемнадцать прокатились по столу и остановились. Йен наклонился над столом, чтобы поставить шары на место для ее следующей попытки. При этом он бедром дотронулся до нее, короткое, мучительное прикосновение, но чуть не лишило его рассудка.
Он боролся с собой, стараясь вернуть самообладание.
– Ударьте чуть сильнее, – посоветовал он, снова ставя перед ней пару шаров, – но не настолько, чтобы шар слетел со стола.
Даже сказав эти слова, он не мог понять, как он сумел их произнести таким спокойным тоном. Изгиб ее бедра словно оставил неизгладимый след на его теле, обжигающий и лишающий его рассудка.
Он почувствовал необходимость выпить.
– Сделайте несколько ударов для практики. – Он отошел и налил себе бокал портвейна из одного из графинов, стоявших в баре Дилана, напоминая себе, что он заранее знал: это произойдет.
Вернувшись к бильярдному столу, он старался держаться по другую от нее сторону, но даже это превратилось в особую муку, ибо каждый раз, когда она наклонялась, перед ним возникало великолепное зрелище того, что было ему недоступно. Ее улыбку, с которой она смотрела на него при удачном ударе, он ощущал как прикосновение. В отчаянной попытке отвлечься он начал объяснять ей основные правила игры.
– Так в английском бильярде надо набирать очки, – сказала она, когда он закончил.
Она указала на стол.
– Если я попаду красным шаром в лузу и при этом не загоню туда белый шар, я могу набрать три очка?
Он кивнул, и она наклонилась над столом. Он смотрел на ее лицо, наблюдая, как она сосредоточенно хмурит брови. Прикусив нижнюю губу, она нацелилась и ударила по шару.
От удара ее шар стукнулся о красный, который быстро покатился в свой угол, но, вместо того, чтобы упасть в лунку, отлетел на сторону Лючии. Он катился все медленнее, проскользнув вдоль бортика, остановился на самом краю лузы, не желая падать в нее.
– Ма, nо! – Лючия наклонилась, подняла голову и взглянула на шар, заставляя его преодолеть последние доли дьюмаи упасть в лузу. Это было настолько неожиданно и так соответствовало ее характеру, что Йен расхохотался. – Наконец! – воскликнула она и выпрямилась. – Наконец я заставила вас рассмеяться! – тоже со смехом сказала она. – Я уж подумала, что вы не знаете, как это делается.
Ее слова поразили его.
– Конечно, я умею смеяться.
– До этой минуты я никогда не слышала вашего смеха, потому и не знала. У вас приятный смех. Мне он нравится. Он грудной и заразительный, так и должен смеяться мужчина.
– Спасибо, – с поклоном поблагодарил он. – Не означает ли это, что вы изменили свое мнение обо мне? Или я по-прежнему скучный?
Она не сразу ответила. Вместо ответа она положила кий на стол и подошла к Йену. Когда он посмотрел ей в лицо, она ответила долгим пристальным взглядом, как будто глубоко задумалась над его вопросом. Затем, не сказав ни слова, она сделала нечто совершенно неожиданноe. Она подняла руки и пальцами взъерошила ему волосы.
Йен замер от прикосновения ее рук. Казалось, чувствительность, исходившая от кончиков ее пальцев, проникла в его кровь, наполняя его тело жаром итальянского лета.
Он не мог ни шевельнуться, ни дышать, она играла волосами, а он только мог смотреть на ее лицо. Она думала о поставленной перед собой цели, а он был во власти невероятных эротических фантазий, проносившихся в его голове. Он воображал, как он опустится с ней на пол и вынет шпильки из ее волос, и ее длинные черные волосы упадут ему на лицо, как его руки скользнут под ее юбку и он под своими ладонями ощутит ее нежную горячую кожу.
– Теперь уже не такой скучный, – тихо сказала она с улыбкой глядя на его растрепанные волосы, но не отдергивая рук. Она продолжала играть его волосами, и ее запястья касались его лица, а он стоял, неподвижный и окаменевший, на краю бездны.
Рядом не было никого, кто бы увидел его падение.
Дверь была закрыта. Время позднее. Дилана и Грэйс не было дома. Слуги легли спать. Никто не увидит, как его честь рассыпается в прах. Никто не узнает, кроме ее, а она сломит стойкость даже святого и будет упиваться его падением.
Йен не был святым. Давящее, лишающее его сил сопротивляться вожделение стремительно овладевало им угрожая заставить его забыть, что он был джентльменом. А он всегда оставался джентльменом; он не знал, как можно быть иным.
И все же, даже хватаясь за честь, которая всю жить руководила его поступками, он чувствовал, что пытается поймать воздух. В эти минуты он жаждал превратиться в кого-то другого, такого же дерзкого и отчаянного, как она, как Дилан, как все люди, которые делают то, чего им хочется, и берут то, что им нужно, и наслаждаются радостями жизни и не беспокоятся о последствиях.
Если бы только он мог быть таким! Темное тайное желание, всегда таившееся в его душе, сейчас вместе с каждым ударом его сердца нашептывало ему:
«Если бы только... если бы только...»
Йен чуть наклонил голову, вдыхая аромат ее волос, ощущая прикосновение гладкой, как шелк, кожи ее рук к свому лицу. Он шевельнулся, придвинулся ближе, и ее груди коснулись его груди. Волна острого наслаждения пробежала по его телу, он испытывал почти невыносимое для любого мужчины искушение. Наклонившись, он дотронулся до ее губ. Мягкие, сладкие, как вишня, они мгновенно раскрылись ему навстречу. Запретный плод был так сладок, а страсть так сильна, что Йен впился в ее губы.
Если бы только...
Желание было неутолимо и бесплодно.
Он схватил ее за запястья и решительно оттолкнул от себя.
– Боже, – простонал он, проклиная себя и ее, пробудившую в нем это желание, – вы самая настойчивая женщина на свете. Черт бы побрал вас с вашим флиртом и заигрыванием!
Он повернулся к ней спиной и подошел к столу, снял со спинки стула свой сюртук и, стараясь не смотреть на Лючию, надел его. Если бы он посмотрел, если бы только взглянул на эти божественные губы, его чести и ее добродетели пришел бы конец.
Стоя к ней спиной, он поправил манжеты, разгладил рукава сюртука и рукой пригладил волосы, стремясь возводить порядок среди хаоса вожделения, бушевавшего в его теле.
– Простите меня, – сказал он, когда нашел в себе достаточно сил, чтобы снова заговорить, – но я должен идти. Меня ждут в клубе.
Йен повернулся и, пройдя мимо нее, вышел из комнаты. Он не стал ждать, пока подадут карету, а пошел по боковой дорожке, глубоко вдыхая теплый воздух июльской ночи.
Он вошел в «Брукс» с намерением выпить бокал портвейна, съесть кусок мяса и почитать «Таймс». Но даже в своем клубе, в окружении всех атрибутов почтенного британского джентльмена, он по-прежнему жаждал этого запретного плода – горячих сладких поцелуев молодой итальянки.
Глава 10
Если Йен надеялся, что в клубе он избавится от мыслей о Лючии Валенти, то очень скоро эта надежда угасла. Ему удалось спокойно поесть, но как только он уселся в свое любимое кресло в читальне клуба с «Таймс» в руке и бокалом портвейна на столе перед ним, на него началась атака, и мисс Валенти снова стала отравлять его жизнь.
– Сэр Йен?
Он поднял глаза и увидел рядом со своим креслом лорда Монтроуза.
– Монтроуз, – без особого энтузиазма поздоровался Йен с вежливым поклоном.
И поспешил снова сесть.
– Не против, если я присоединюсь к вам? – Не ожидая ответа, лорд подтащил другое кресло и сел напротив Йена.
Разгладив расшитый парчовый жилет, он обратился к Йену:
– Какая удача, что я застал вас здесь одного, потому что я намеревался поговорить с вами, и вот мне представился такой удобный случай.
– А я как раз собирался почитать «Таймс». – Йен взял со стола газету, но это явное желание побыть в одиночестве осталось незамеченным Монтроузом.
– Сэр Йен, когда вы впервые высказали мне ваш желание представить меня мисс Валенти, я не был в восторге от вашего предложения, ибо, хотя она и признанная дочь принца, по существу ее незаконнорожденность ставит ее ниже моего положения в обществе. Но в тот день, на концерте у леди Кеттеринг, я был так очарован ею, что совершенно потерял голову. Я могу думать только o ней.
Всей своей карьерой Йен был обязан умению говорить только то, что нужно, поэтому он подавил желание послать Монтроуза подальше.
– Как вы, вероятно, знаете, – продолжал барон, – я множество раз заезжал к мисс Валенти, и она была со мной всегда любезна.
– Мисс Валенти очень милая женщина, – заметил Йен, стараясь сохранить равнодушный вид даже при воспоминании; как мила могла быть Лючия.
Он все еще не мог забыть сладость ее поцелуя вопреки всем усилиям стереть этот вечер в своей памяти.
– Она очаровательна. – Лицо Монтроуза сияло так, что невозможно было ошибиться: перед Йеном стоит восторженный влюбленный. – И так оригинальна.
– Она уникальна.
Барон, казалось, не заметил холодной насмешки в тоне Йена.
– Но она ведет себя так непредсказуемо, ее настроение так меняется, что просто невозможно определить глубину ее чувств ко мне. – Он придвинулся ближе и с неожиданным волнением спросил: – Как вы думаете, у меня есть шанс?
«Никакого. Она видит в вас павлина». Язвительные слова вертелись на языке Йена, но он не произнес их. Он отпил вина и дал безобидный, ни к чему необязывающий ответ:
– Не мне судить. Спросите у мисс Валенти.
– Я намерен это сделать. Если она примет мое предложение, могу я рассчитывать, что вы представите меня ее отцу как ваш выбор?
– Безусловно! – с жаром пообещал Йен. – А теперь, если позволите, – продолжал он, вставая, – я должен вернуться к чтению. Для человека моего положения так важно быть в курсе дела.
– Конечно, конечно. Благодарю вас, сэр Йен. Я ценювашу поддержку.
Мужчины раскланялись, и Монтроуз побрел прочь, но не успел Йен раскрыть газету, как ему снова помешали.
– Сэр Йен!
Подавляя проклятие, Йен напомнил себе, что лорд Уолфорд не тот человек, к которому можно относиться пренебрежительно. Ведь он был все же виконтом, и сложил газету и встал.
– Добрый вечер, – с особой любезностью поздоровался он. – Сегодня вы в городе, Уолфорд?
– Да-да. Вот зашел выпить.
– А я – почитать газету. – Йен снова сел, но, как и Монтроуз, Уолфорд не понимал намеков. Он уселся в только что покинутое соперником кресло и пустился в поэтическое описание очарования мисс Валенти, жалуясь, в какое недоумение его приводит ее капризный итальянский темперамент.
Слушая болтовню Уолфорда, Йен вспомнил, что говорил о ее поклонниках Дилан, о том, как они одолели его в «Бруксе». Тогда Йен не задумался над этим, что брат со свойственным ему язвительным чувством юмора преувеличивает, но сейчас понял, что Дилан говорил чистую, неприкрашенную правду. Йен пожалел, что не обратил особого внимания на рассказы Дилана. Прислушайся он тогда к словам брата, сегодня ни за что не пришел бы сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Это может быть бременем, – согласился он, слова снова звучали в его ушах.
Он отложил перо и откинулся на спинку стула.
– Я помню, один год в Кембридже я провалился на экзаменах, – услышал он собственные слова, – и разочарование во мне отца и его гнев от того, что я не проявил усердия в учебе, были очень велики; он не разговаривал со мной и не писал мне целый год.
– Целый год? Это жестокое наказание.
– Столько мне потребовалось, чтобы сдать все экзамены.
Лючия оперлась ладонями о стол и наклонилась над ним.
– А что мешало вам проявлять усердие в учебе? Азартные игры? Пьянство?
– Очень хорошенькая служанка.
– Не понимаю. Какая служанка?
Йен покачал головой, возвращаясь из прошлого.
– Это совсем не подходящая тема для разговора. Мне не следовало об этом говорить. – Он снова взялся за перо.
Она, конечно, не могла остаться без ответа.
– Вы говорите «хорошенькая». Значит, это была девушка. Она была вашей любовницей? – Когда он не ответил, она наклонилась, скользнув по крышке стола так, что почти уселась на письмо шведскому принцу. – Мне вы можете рассказать.
Он заерзал на стуле.
– Это было бы неуместно.
Лючия придвинулась ближе, чтобы видеть его лицо.
– Я никому не скажу, – заговорщически прошептала она, стараясь заглянуть ему в глаза. – Это будет наша тайна. Так она была вашей любовницей?
– Нет. Служанки в Кембридже – это горничные для студентов. Они убирают постели.
– И разбирают их, да? – Она не ждала подтверждения, а сразу же задала следующий вопрос: – Вы были влюблены в нее?
В памяти Йена промелькнули пара смеющихся карих глаз и сияющая улыбка.
– Это не ваше дело.
– Вы хотели жениться на ней?
Он глубоко вздохнул, вспоминая о Гретна-Грин и не осуществимых мечтах шестнадцатилетней давности.
– Я джентльмен, Тесс была горничной. Это было невозможно.
– Вы не ответили на мой вопрос. Вы хотели жениться на ей?
– Мой отец никогда не допустил бы этого. Он откупился от нее неплохой суммой денег, и она вышла замуж за кого-то другого. И она была счастлива это сделать. – С сердитойноткой в голосе он спросил: – Вы удовлетворили свое любопытство?
– Совсем как с моим кузнецом, – тихо сказала она. – Думаю, вы очень любили эту Тесс.
Черт бы ее побрал! Она умела выжать тайны даже из камня.
– Я должен закончить это письмо, – сказал он, – а вы на нем сидите. Подвиньтесь, пожалуйста.
Она соскочила со стола и отошла в сторону, но если он надеялся, что тема о его прошлом закрыта, то глубоко ошибался. Стоя в другом конце комнаты, она снова спросила его:
– Эта девушка, Тесс, и стала причиной того, что вы никогда не были женаты?
Перо выпало из его пальцев, чернила растеклись по слову на которое упал кончик пера, письмо было испорченo. Ему пришлось бы начинать сначала. В полном расстройстве он отбросил перо и встал.
– Господи, вы задаете такие неприличные вопросы! За все это время, проведенное в лучших французских школах, вас так и не научили хорошим манерам?
Она смотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами, не понимая его возмущения. Затем сказала:
– Вы производите большое впечатление, когда сердитесь. Вы это знаете? – Не ожидая ответа, она продолжила: – Вам следует чаще возмущаться. Вы не будете таким скучным, если вы... – Она замолчала, помахала в руками в воздухе, как бы подыскивая нужное слово. – Как вы англичане, говорите? Если вы выпустите пар.
– Мне не нужно выпускать пар, и я не скучный. Я всего лишь соблюдаю приличия, как принято в хорошем обществе, а это означает, что я не лезу в чью-то личную жизнь. – Он многозначительно взглянул на нее. – Как некоторые.
– Сухарь, – продолжала она.
Давая оценку его характеру и увлекшись, Лючия не обращала внимания на возражения или недовольство.
– Вы не умеете наслаждаться жизнью.
– Какой абсурд.
– Разве? – Она взяла с настенной стойки кий и держала его перед собой, как будто проверяя, не искривлен ли он. – Вы соблюдаете все правила, – говорила она, и делаете все как положено. – Она поставила кий на пол рядом с собой и прижала кулачок к сердцу. – Здесь вы держите крепко связанными свои чувства. Это нехорошо. Неужели вы никогда не развлекаетесь?
– Конечно, развлекаюсь.
– Я этого не видела. Вы все время трудитесь. Вы никогда не играете. – Она снова подняла кий. – Я должна ударить этой палкой по шару, так? – Не ожидаясь ответ она неловко повертела кий, пытаясь понять, как следует правильно держать его.
Йен наблюдал, как она повернулась к столу, разделявшему их, и наклонилась над ним. Соблазнительница-кокетка, подумал он, глядя на открывшуюся перед ним картину, от которой у него пересохло в горле.
Она протолкнула кий между пальцев и с силой ударила по шару, но, вместо того, чтобы покатиться по сукну, шар перепрыгнул через бортик и слетел со стола, чуть не сбил любимую вазу Грейс из французского фарфора. Шар со стуком упал на ковер.
– Будете продолжать, – сказал он, – что-нибудь разобьете.
Она обошла стол и подняла с пола шар.
– Не разобью, если вы научите меня правильно играть.
Этого ему не следовало делать. Но он сделает. В глубине души он знал это с самого начала. Он направился к ней, сознавая, что приближается к краю бездны, но уже не мог остановиться.
– А вы сыграете со мной в шахматы?
– Конечно, я всегда соблюдаю условия сделки.
Йен встал рядом с ней у бильярдного стола и взял у нее кий и шар. Он показал ей, как правильно держать кий, отдал его ей и смотрел, как она пытается подражать его движениям. Спустя минуту стало ясно, что она по крайней мере здесь не притворялась. Она никогда в жизни не держала в руках бильярдного кия.
– Нет, – сказал он и встал ближе к ней. Хотя он и напоминал себе, что ему в высшей степени недопустимо дотрагиваться до нее, он положил ладонь на ее руку и прилип ее указательный палец к поверхности кия. – Вот так и держите его.
Ее кожа напоминала теплый атлас.
– Следите, чтобы большой палец оставался на серединe кия, – добавил он, устанавливая ее руку в нужное положение. – Вот так. И над средним пальцем тоже.
Йен заставил себя отпустить ее руку, и Лючия ударила кием по шару. Шар сбил красный шар, они оба дюймов восемнадцать прокатились по столу и остановились. Йен наклонился над столом, чтобы поставить шары на место для ее следующей попытки. При этом он бедром дотронулся до нее, короткое, мучительное прикосновение, но чуть не лишило его рассудка.
Он боролся с собой, стараясь вернуть самообладание.
– Ударьте чуть сильнее, – посоветовал он, снова ставя перед ней пару шаров, – но не настолько, чтобы шар слетел со стола.
Даже сказав эти слова, он не мог понять, как он сумел их произнести таким спокойным тоном. Изгиб ее бедра словно оставил неизгладимый след на его теле, обжигающий и лишающий его рассудка.
Он почувствовал необходимость выпить.
– Сделайте несколько ударов для практики. – Он отошел и налил себе бокал портвейна из одного из графинов, стоявших в баре Дилана, напоминая себе, что он заранее знал: это произойдет.
Вернувшись к бильярдному столу, он старался держаться по другую от нее сторону, но даже это превратилось в особую муку, ибо каждый раз, когда она наклонялась, перед ним возникало великолепное зрелище того, что было ему недоступно. Ее улыбку, с которой она смотрела на него при удачном ударе, он ощущал как прикосновение. В отчаянной попытке отвлечься он начал объяснять ей основные правила игры.
– Так в английском бильярде надо набирать очки, – сказала она, когда он закончил.
Она указала на стол.
– Если я попаду красным шаром в лузу и при этом не загоню туда белый шар, я могу набрать три очка?
Он кивнул, и она наклонилась над столом. Он смотрел на ее лицо, наблюдая, как она сосредоточенно хмурит брови. Прикусив нижнюю губу, она нацелилась и ударила по шару.
От удара ее шар стукнулся о красный, который быстро покатился в свой угол, но, вместо того, чтобы упасть в лунку, отлетел на сторону Лючии. Он катился все медленнее, проскользнув вдоль бортика, остановился на самом краю лузы, не желая падать в нее.
– Ма, nо! – Лючия наклонилась, подняла голову и взглянула на шар, заставляя его преодолеть последние доли дьюмаи упасть в лузу. Это было настолько неожиданно и так соответствовало ее характеру, что Йен расхохотался. – Наконец! – воскликнула она и выпрямилась. – Наконец я заставила вас рассмеяться! – тоже со смехом сказала она. – Я уж подумала, что вы не знаете, как это делается.
Ее слова поразили его.
– Конечно, я умею смеяться.
– До этой минуты я никогда не слышала вашего смеха, потому и не знала. У вас приятный смех. Мне он нравится. Он грудной и заразительный, так и должен смеяться мужчина.
– Спасибо, – с поклоном поблагодарил он. – Не означает ли это, что вы изменили свое мнение обо мне? Или я по-прежнему скучный?
Она не сразу ответила. Вместо ответа она положила кий на стол и подошла к Йену. Когда он посмотрел ей в лицо, она ответила долгим пристальным взглядом, как будто глубоко задумалась над его вопросом. Затем, не сказав ни слова, она сделала нечто совершенно неожиданноe. Она подняла руки и пальцами взъерошила ему волосы.
Йен замер от прикосновения ее рук. Казалось, чувствительность, исходившая от кончиков ее пальцев, проникла в его кровь, наполняя его тело жаром итальянского лета.
Он не мог ни шевельнуться, ни дышать, она играла волосами, а он только мог смотреть на ее лицо. Она думала о поставленной перед собой цели, а он был во власти невероятных эротических фантазий, проносившихся в его голове. Он воображал, как он опустится с ней на пол и вынет шпильки из ее волос, и ее длинные черные волосы упадут ему на лицо, как его руки скользнут под ее юбку и он под своими ладонями ощутит ее нежную горячую кожу.
– Теперь уже не такой скучный, – тихо сказала она с улыбкой глядя на его растрепанные волосы, но не отдергивая рук. Она продолжала играть его волосами, и ее запястья касались его лица, а он стоял, неподвижный и окаменевший, на краю бездны.
Рядом не было никого, кто бы увидел его падение.
Дверь была закрыта. Время позднее. Дилана и Грэйс не было дома. Слуги легли спать. Никто не увидит, как его честь рассыпается в прах. Никто не узнает, кроме ее, а она сломит стойкость даже святого и будет упиваться его падением.
Йен не был святым. Давящее, лишающее его сил сопротивляться вожделение стремительно овладевало им угрожая заставить его забыть, что он был джентльменом. А он всегда оставался джентльменом; он не знал, как можно быть иным.
И все же, даже хватаясь за честь, которая всю жить руководила его поступками, он чувствовал, что пытается поймать воздух. В эти минуты он жаждал превратиться в кого-то другого, такого же дерзкого и отчаянного, как она, как Дилан, как все люди, которые делают то, чего им хочется, и берут то, что им нужно, и наслаждаются радостями жизни и не беспокоятся о последствиях.
Если бы только он мог быть таким! Темное тайное желание, всегда таившееся в его душе, сейчас вместе с каждым ударом его сердца нашептывало ему:
«Если бы только... если бы только...»
Йен чуть наклонил голову, вдыхая аромат ее волос, ощущая прикосновение гладкой, как шелк, кожи ее рук к свому лицу. Он шевельнулся, придвинулся ближе, и ее груди коснулись его груди. Волна острого наслаждения пробежала по его телу, он испытывал почти невыносимое для любого мужчины искушение. Наклонившись, он дотронулся до ее губ. Мягкие, сладкие, как вишня, они мгновенно раскрылись ему навстречу. Запретный плод был так сладок, а страсть так сильна, что Йен впился в ее губы.
Если бы только...
Желание было неутолимо и бесплодно.
Он схватил ее за запястья и решительно оттолкнул от себя.
– Боже, – простонал он, проклиная себя и ее, пробудившую в нем это желание, – вы самая настойчивая женщина на свете. Черт бы побрал вас с вашим флиртом и заигрыванием!
Он повернулся к ней спиной и подошел к столу, снял со спинки стула свой сюртук и, стараясь не смотреть на Лючию, надел его. Если бы он посмотрел, если бы только взглянул на эти божественные губы, его чести и ее добродетели пришел бы конец.
Стоя к ней спиной, он поправил манжеты, разгладил рукава сюртука и рукой пригладил волосы, стремясь возводить порядок среди хаоса вожделения, бушевавшего в его теле.
– Простите меня, – сказал он, когда нашел в себе достаточно сил, чтобы снова заговорить, – но я должен идти. Меня ждут в клубе.
Йен повернулся и, пройдя мимо нее, вышел из комнаты. Он не стал ждать, пока подадут карету, а пошел по боковой дорожке, глубоко вдыхая теплый воздух июльской ночи.
Он вошел в «Брукс» с намерением выпить бокал портвейна, съесть кусок мяса и почитать «Таймс». Но даже в своем клубе, в окружении всех атрибутов почтенного британского джентльмена, он по-прежнему жаждал этого запретного плода – горячих сладких поцелуев молодой итальянки.
Глава 10
Если Йен надеялся, что в клубе он избавится от мыслей о Лючии Валенти, то очень скоро эта надежда угасла. Ему удалось спокойно поесть, но как только он уселся в свое любимое кресло в читальне клуба с «Таймс» в руке и бокалом портвейна на столе перед ним, на него началась атака, и мисс Валенти снова стала отравлять его жизнь.
– Сэр Йен?
Он поднял глаза и увидел рядом со своим креслом лорда Монтроуза.
– Монтроуз, – без особого энтузиазма поздоровался Йен с вежливым поклоном.
И поспешил снова сесть.
– Не против, если я присоединюсь к вам? – Не ожидая ответа, лорд подтащил другое кресло и сел напротив Йена.
Разгладив расшитый парчовый жилет, он обратился к Йену:
– Какая удача, что я застал вас здесь одного, потому что я намеревался поговорить с вами, и вот мне представился такой удобный случай.
– А я как раз собирался почитать «Таймс». – Йен взял со стола газету, но это явное желание побыть в одиночестве осталось незамеченным Монтроузом.
– Сэр Йен, когда вы впервые высказали мне ваш желание представить меня мисс Валенти, я не был в восторге от вашего предложения, ибо, хотя она и признанная дочь принца, по существу ее незаконнорожденность ставит ее ниже моего положения в обществе. Но в тот день, на концерте у леди Кеттеринг, я был так очарован ею, что совершенно потерял голову. Я могу думать только o ней.
Всей своей карьерой Йен был обязан умению говорить только то, что нужно, поэтому он подавил желание послать Монтроуза подальше.
– Как вы, вероятно, знаете, – продолжал барон, – я множество раз заезжал к мисс Валенти, и она была со мной всегда любезна.
– Мисс Валенти очень милая женщина, – заметил Йен, стараясь сохранить равнодушный вид даже при воспоминании; как мила могла быть Лючия.
Он все еще не мог забыть сладость ее поцелуя вопреки всем усилиям стереть этот вечер в своей памяти.
– Она очаровательна. – Лицо Монтроуза сияло так, что невозможно было ошибиться: перед Йеном стоит восторженный влюбленный. – И так оригинальна.
– Она уникальна.
Барон, казалось, не заметил холодной насмешки в тоне Йена.
– Но она ведет себя так непредсказуемо, ее настроение так меняется, что просто невозможно определить глубину ее чувств ко мне. – Он придвинулся ближе и с неожиданным волнением спросил: – Как вы думаете, у меня есть шанс?
«Никакого. Она видит в вас павлина». Язвительные слова вертелись на языке Йена, но он не произнес их. Он отпил вина и дал безобидный, ни к чему необязывающий ответ:
– Не мне судить. Спросите у мисс Валенти.
– Я намерен это сделать. Если она примет мое предложение, могу я рассчитывать, что вы представите меня ее отцу как ваш выбор?
– Безусловно! – с жаром пообещал Йен. – А теперь, если позволите, – продолжал он, вставая, – я должен вернуться к чтению. Для человека моего положения так важно быть в курсе дела.
– Конечно, конечно. Благодарю вас, сэр Йен. Я ценювашу поддержку.
Мужчины раскланялись, и Монтроуз побрел прочь, но не успел Йен раскрыть газету, как ему снова помешали.
– Сэр Йен!
Подавляя проклятие, Йен напомнил себе, что лорд Уолфорд не тот человек, к которому можно относиться пренебрежительно. Ведь он был все же виконтом, и сложил газету и встал.
– Добрый вечер, – с особой любезностью поздоровался он. – Сегодня вы в городе, Уолфорд?
– Да-да. Вот зашел выпить.
– А я – почитать газету. – Йен снова сел, но, как и Монтроуз, Уолфорд не понимал намеков. Он уселся в только что покинутое соперником кресло и пустился в поэтическое описание очарования мисс Валенти, жалуясь, в какое недоумение его приводит ее капризный итальянский темперамент.
Слушая болтовню Уолфорда, Йен вспомнил, что говорил о ее поклонниках Дилан, о том, как они одолели его в «Бруксе». Тогда Йен не задумался над этим, что брат со свойственным ему язвительным чувством юмора преувеличивает, но сейчас понял, что Дилан говорил чистую, неприкрашенную правду. Йен пожалел, что не обратил особого внимания на рассказы Дилана. Прислушайся он тогда к словам брата, сегодня ни за что не пришел бы сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28