Она окутала его, постепенно ширясь и увеличиваясь в размерах, ничем не нарушаемая и оттого еще более невыносимая. Эйвери опустился в кресло и подобрал книгу, лежавшую рядом с ним на столе. С отъездом Лили Милл-Хаус вдруг превратился в мавзолей. Он уже не был больше домом его мечты, он стал вместилищем погребальной утвари, воспоминанием об уже прожитой жизни.
Чепуха! Эйвери открыл книгу и начал перелистывать страницы, уставившись невидящим взором на поток лишенных смысла слов. Он просто склонен излишне все романтизировать. Очень скоро Милл-Хаус станет его собственностью, как это и должно было произойти с самого начала. Разумеется, он позаботится о том, чтобы Лили ни в чем не нуждалась — с ее согласия или без, — и спокойно заживет здесь, подыскав себе какую-нибудь достойную супругу, у которой не будет ни темных волос, ни черных как ночь глаз, ни губ, словно созданных мечтой художника, и которая народит ему целую стайку бледных худосочных ребятишек…
Неожиданно со стола ему на колени упало какое-то письмо. Эйвери посмотрел на его потрепанные края, на потертости, образовавшиеся в тех местах, где оно было сложено, на пятна грязи, оставшиеся на бумаге после путешествия через три континента, и осторожно взял его в руки. Конечно же, оно было от нее. Он возил его с собой повсюду с того самого дня, когда впервые его прочел. Тихо выругавшись, он вскочил с кресла. Сложенный лист бумаги выпал из его онемевших пальцев. Он схватил книгу и с силой швырнул ее через всю комнату.
Он не мог здесь больше оставаться. Даже несмотря на то что Лили не было рядом с ним, он все равно ощущал ее присутствие — в строках этого письма, в воздухе, которым она дышала, в своей душе, в своем теле и в своем сердце.
Эйвери шагнул к двери, чтобы догнать ее и силой вернуть назад, заставить ее сказать ему хоть слово на прощание, но только, ради всего святого, не бросать его вот так!
Он рывком распахнул дверь — и увидел Лили.
Чувствуя, что отвага вот-вот покинет ее, девушка нашла наконец предлог, чтобы вернуться сюда. Нужно было проследить за тем, чтобы ему подали обед, а ей не хотелось лишний раз беспокоить Мери или Кэти…
— Я никогда не переставал думать о вас.
Она услышала его голос, и земля вдруг начала уплывать у нее из-под ног. Должно быть, она просто видела чудесный сон, один из тех, от которых так не хочется пробуждаться. Выразительное лицо Эйвери отражало глубокое волнение, голос стал низким и умоляющим. Она приблизилась к нему, слегка приподняв подбородок и пытаясь прочесть по глазам его мысли.
— Я… — Он обратил взор к небу, как бы за поддержкой — или вдохновением. — Мне чертовски хочется вас поцеловать.
Меньше всего Лили ожидала услышать эти слова. Она зачарованно смотрела на него и даже бессознательно подошла к нему еще ближе, влекомая какой-то таинственной магнетической силой. Словно в ослеплении, затаив дыхание, она нетерпеливо ждала следующего мгновения. Она казалась себе чужой в собственном теле, чувствуя, как тревожно бьется сердце в ее груди, и прислушивалась к своему частому прерывистому дыханию. Обещание, содержавшееся в его словах, вместе с неприкрытой страстью в его взоре начисто лишили ее воли, и теперь она стояла перед ним, забыв о всякой гордости, готовая ответить на любое его желание, любую просьбу.
Она признала свое поражение и удивилась тому, что это не причиняет ей страданий.
— Позвольте мне вас поцеловать, — прошептал Эйвери.
Он протянул к ней руку и нежно, кончиками пальцев приподнял ей подбородок. Лили встала на цыпочки, закрыла глаза и услышала, как из груди его вырвался не то вздох, не то стон.
Его губы слегка коснулись ее губ. Он оторвался от нее на миг лишь для того, чтобы поцеловать ее снова, затем еще и еще, и каждый новый поцелуй был дольше и изощреннее предыдущего.
Теплые, влажные, бесконечно нежные поцелуи, сводившие ее с ума… Дразнящие, неспешные, сулившие неописуемое блаженство… Их было много — достаточно, чтобы возместить сполна те поцелуи, которыми они так и не обменялись в прошлом и которыми им никогда не суждено было обменяться в будущем. И с каждым из них она отдавала ему частичку своего сердца.
Кончики его пальцев осторожно скользнули по ее щеке. Он чуть отстранился, словно побуждая ее приоткрыть рот, и она с чувством признательности, почти облегчения почувствовала, как его язык игриво коснулся ее губ, а затем проник в темную глубину ее рта.
Постепенно его поцелуи становились все более властными, увлекая ее в стремительный водоворот острых ощущений. Она прильнула к нему, не в силах отказаться от этой сладкой муки, и вдруг колени ее подкосились, и она непременно упала бы, если бы он не подхватил ее на руки.
Эйвери крепко прижал ее к груди, не прерывая страстного, жаркого поцелуя, от которого Лили окончательно утратила способность рассуждать. Ее мысли перестали быть последовательными, и лишь один образ владел сейчас ее сознанием, с нежной и властной силой побуждая к действию. Ее охватила жгучая потребность быть как можно ближе к нему, стать его частью… слиться с ним в единое существо.
Лихорадочными движениями рук она принялась расстегивать разделявшую их рубашку, неумело дергая за пуговицы. Эйвери наблюдал за ней, тяжело дыша. Губы его сжались в тонкую линию, лицо было напряжено. Наконец, издав торжествующий возглас, она справилась с пуговицами и приложила ладони к горячей коже. Его гладкая мускулистая загорелая грудь бурно вздымалась под ее руками.
— Я хочу…
Он не дал ей договорить и с неистовой жадностью снова прижался к ее губам. Она просунула руки под рубашку и обняла его за талию.
Из груди его вырвался сдавленный крик. Он обхватил ее ягодицы и приподнял, прижимая к себе, и она со сладкой болью ощутила твердую плоть под тканью его брюк. Ладони Лили шарили по его атласной коже — от темных завитков волос на груди до плоского живота, под которым волнами переливались мускулы. Увлекаемая потоком новых ощущений, она ощупывала каждый дюйм его крепкого мужского тела.
— Поцелуй меня, — потребовал он, задыхаясь, и она охотно повиновалась его приказу.
Когда-то Лили высмеивала его склонность выставлять напоказ свою мужскую силу и лишь теперь поняла, что лгала и себе, и ему. Сейчас она упивалась ею. Она восторгалась его сильными руками, той нежностью, с которой эти руки изучали ее тело, ощущением от его языка, глубоко проникшего в ее рот, теплого и слегка отдававшего бренди, исходившим от него мускусным запахом возбужденного животного. Он подавлял ее своей близостью, и она наслаждалась силой и напором, его выдержкой и его страстностью.
Забыв обо всем на свете, она обвила руками его шею и инстинктивно прижалась к нему теснее, слегка покачиваясь в его объятиях. Пламя его нараставшего возбуждения передалось и ей, опаляя ее сомкнутые веки, и закружило ее в водовороте неистового плотского блаженства.
Неожиданно он прервал их поцелуй. Она отшатнулась, едва не потеряв сознание, однако он не дал ей упасть, одной рукой обхватив ее затылок, а другой крепко обняв за талию. Его бедра прижались к ее лону, и он только что не урчал от удовольствия.
Она открыла глаза и посмотрела на него. Она не желала ограничиваться пустыми обещаниями. Она хотела настоящей страсти.
Он тоже хотел этого.
Каждое мгновение этих объятий было ошибкой! Ему не следовало целовать ее. Ему не следовало дотрагиваться до нее, брать ее на руки, и, Бог свидетель, ему ни в коем случае не следовало прижимать ее к себе так.
Голова Лили тяжело опустилась ему на грудь, и в тот самый миг, когда он пытался собрать остатки воли, чтобы ее отпустить, их взгляды встретились.
Эйвери затаил дыхание, ожидая, пока ее взор снова обретет былую ясность, пока здравый смысл не изгонит соблазнительную томность из ее глаз. Пристально глядя ему прямо в лицо, она чуть качнулась вперед, как будто в насмешку имитируя его собственный инстинктивный выпад.
Эйвери глухо простонал. Он должен уехать. Она должна уехать. Однако сколько бы ни повторял эти слова, подобно мрачному пророчеству, где-то в самом уголке сознания он отдавал себе отчет, что никогда не уедет от нее и не отпустит ее от себя. Все, во что он верил, все, на чем основывалась его жизнь — его кодекс чести, те нравственные принципы, за которые он крепко держался даже тогда, когда ему больше не за что было держаться, — вдруг исчезло, раздробленное на мелкие кусочки ураганом неукротимого желания.
— Докажи мне свою любовь, — прошептала она.
Ее взгляд, всегда такой прямой, поразил его своей искренностью. Нет, он не мог больше отрицать то чувство, которое до сих пор безмолвно таилось на самом дне его души. Он не мог отвергнуть ее, это было бы то же самое, что отвергнуть свое сердце.
Он старался отвергнуть ее. Помоги ему Бог, он действительно старался, как мог.
— Глупость. — Он поцеловал ее нежные податливые губы. — Безумие, — прошептал он, — Гибель. — Его язык проник в глубь ее рта, коснувшись теплого нёба, и он снова отстранился от нее, с трудом переводя дыхание.
— Умоляю тебя… — прошептала она.
— Да, — согласился он еле слышно и снова приник к ее губам. — Да, это любовь.
Все еще не отрывая от нее губ, он почувствовал, как ее рука пыталась нащупать пряжку на его ремне. Ее пальцы, скользнувшие под ткань рубашки и коснувшиеся его кожи, показались ему холодными как лед.
Эйвери, не желая овладеть ею прямо здесь, словно непотребной девкой где-нибудь в темной аллее, нагнулся, подхватил ее на руки и перенес на постель, заглушив жалобы Лили новыми поцелуями. Он уложил ее скорее с большей поспешностью, чем с нежностью, после чего с еще большей поспешностью сорвал с себя злосчастную рубашку и стянул с талии ремень брюк.
Лили умоляюще протянула к нему руки, и тогда он забыл обо всем, кроме ее красоты и пылкой женственности — и еще желания, расплавленным металлом растекавшегося по его жилам. Он хотел поскорее насладиться ее близостью, попробовать на ощупь ее кожу, вдохнуть ее дивный аромат, впитать в себя запах ее возбужденного тела.
Он потянулся к ней в тот самый миг, когда она простерла руки к нему. Одежда летела в стороны, пока каждый из них освобождался сам и помогал освободиться другому от последних преград, которые все еще их разделяли, и вскоре он оказался рядом с ней на постели. Их губы и руки слились в едином порыве восторга, воспламенявшего и мысли, и чувства, и воображение.
Не обладая большим опытом любовника, движимый могучей страстью, он целовал ее веки и чувствительную кожу на изгибе плеча, посасывал кончик ее языка, облизывал стройную шею и ее пышную грудь, скользнул зубами по гладкой, шелковистой коже у нее на бедре, после чего добрался до блестящих лепестков, скрывавших самую сердцевину ее женственности.
Ее слабые вздохи усиливали его удовольствие, постепенно подводя его к вершине наслаждения. Он чувствовал себя чем-то вроде странника, отправившегося на поиски приключений. Мысли его стали туманными и отстраненными, тело его превратилось в огненную колесницу, а она была для него той неизведанной землей, к которой он всей душой стремился.
Пораженная столь бурным натиском чувств, Лили лихорадочно осматривалась вокруг, словно отыскивая якорь спасения, пока наконец не поймала на себе взгляд его блестящих глаз. Она с восторгом покорилась этой первозданной силе, ощущая всем существом его мужское ликование и отвечая на него своим, женским.
Не зная, чего ей ожидать, она перекинула ногу через его бедро, опрокинув его на себя, и тут же ощутила резкий толчок его мужской плоти. Она инстинктивно приподняла бедра, а он так же инстинктивно рванулся ей навстречу.
На какой-то миг они застыли в этой позе, их тела слились так тесно, как это вообще было возможно. Затем он вошел в нее, крепко обняв мускулистыми руками, с каждым разом проникая все глубже и все больше заполняя ее собой, потом ослабил натиск и начал все снова. Она следовала ритму его движений, закрыв глаза и упершись локтями в матрас, напрягшись всем существом в стремлении получить то пресыщение, которое, она узнала, скоро последует.
— Да, — повторял он шепотом ей на ухо, и голос его был похож на низкое, хриплое урчание. — Да, это любовь. Моя милая, милая Лили. Моя любимая…
Его слова приблизили неизбежную развязку. Непередаваемое словами блаженство волна за волной накатывалось на нее, беря начало в той точке, где их тела соприкасались, и доходя до самых кончиков нервов. Наконец она почувствовала, как он напрягся, и вскоре его возглас, означавший, что он достиг пика наслаждения, вызвал ответное эхо в ней, и она вскрикнула громко и счастливо.
Все кончилось слишком быстро. Последние, слабые, судороги пробежали по ее телу, накапливаясь где-то в нижней части живота. Словно в тумане она расслышала его тяжелое, затрудненное дыхание и, протянув дрожащую руку, откинула темно-золотистые волосы с его лба.
— Эйвери! — шепотом окликнула его Лили. Он крепче обнял ее, глаза его по-прежнему оставались закрытыми.
— Эйвери…
— Тс-с. — Голос его был низким и невыразимо печальным. — Тише. Завтрашний день подстерегает нас за этой дверью, чтобы снова бросить в океан пустых слов и сомнений. Но он еще не наступил, Лили, а мы с тобой здесь. Лили. Лилиан. Дорогая моя. Умоляю тебя, позволь мне любить тебя снова и снова! Дай мне возможность доказывать тебе свою любовь всю ночь напролет.
Она ответила ему поцелуем.
Глава 25
Рассвет наступил слишком скоро, вновь принеся с собой сомнения. Эйвери стоически наблюдал за его приближением. Его сердце сейчас больше всего напоминало обреченный на гибель форпост, осаждаемый целыми легионами неоспоримых фактов.
Лили лежала рядом с ним на постели, уютно свернувшись в клубочек, удовлетворенная и насытившаяся любовью. Черные пряди ее волос струились по его рукам и плечам, одна ее ладонь покоилась у него на бедре. Эйвери провел не один час, пытаясь найти такие слова, подобрать такие доводы, которые заставили бы ее выйти за него замуж, поскольку любые другие отношения казались ему неприемлемыми. Вместе с тем он опасался, что никакие, даже самые пламенные речи уже не в состоянии были изменить ее решение остаться незамужней.
Законы, регулировавшие права на детей, выглядели в его глазах не менее отвратительными, чем желание сознательно превратить своего ребенка в бастарда. Она ни за что не смирится с первым, а он даже думать не желал о втором. Да поможет ему Бог!
Горечь пронзила его душу при воспоминании о матери Лили, женщине, которую она так горячо любила, что готова была принести в жертву свою жизнь — нет, жизни их обеих — в память о понесенной ею утрате.
Словно почувствовав, как изменилось его настроение, Лили шевельнулась в его объятиях, на лицо ее набежала тень. Осторожно, чтобы не разбудить, он привлек ее к себе и снова приник губами к прохладной массе растрепанных темных волос, вдыхая как можно глубже запах сна и плотского пресыщения и вместе с тем с особой остротой сознавая, что этот миг может стать для них последним и разлучить их навсегда. Как он мог потерять ее — свою прелестную соперницу и вечного антагониста, сокровище его сердца, воплощение всех его грез? И в то же время что он мог предпринять, чтобы ее удержать?
Из глубины дома до них донесся чей-то долгий, пронзительный крик, словно какому-нибудь проказливому чертенку наступили на хвост. По-видимому, один из малышей Терезы был голоден.
Эйвери вдруг почувствовал, что Лили проснулась. В воздухе, окружавшем их, вдруг появилась какая-то настороженность; он вздрогнул от внезапного холода и открыл глаза. Дрожь пробежала по его телу, когда он подумал о вставшем перед ним неотвратимом выборе.
— Останься, — услышал он как бы издалека собственный голос. — Останься со мной, Лили.
Она заворочалась на постели, высвободившись из его объятий, и, отвернувшись, натянула на себя простыню. Она тоже услышала плач младенца. Тот самый невинный звук, в котором ему почудился укор за готовность родителей лишить своих детей доброго имени, для нее был предостережением, посланным матерью.
Лили обернула простыню вокруг плеч, слегка зарумянившись и скромно опустив глаза при виде его обнаженного тела. Она отодвинулась от него и села на краю кровати, свесив вниз длинные ноги. Даже сейчас желание, словно дикий зверь, затаившийся где-то в глубине его существа, подкрадывалось к нему все ближе и ближе.
Ребенок заплакал снова — на сей раз еще громче, еще требовательнее. Лили подняла голову, и, глядя на ее профиль, он смог прочесть на застывшем лице внезапную догадку. Он невольно поморщился, видя ее отчужденность и понимая, что это был лишь предвестник того удара, который она готова была нанести.
— Мы можем просыпаться каждое утро вот так, в объятиях друг друга, — произнес он, не в силах скрыть отчаяние. — Ничто не мешает нам пожениться и провести вместе долгие годы, просыпаясь под детский плач.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Чепуха! Эйвери открыл книгу и начал перелистывать страницы, уставившись невидящим взором на поток лишенных смысла слов. Он просто склонен излишне все романтизировать. Очень скоро Милл-Хаус станет его собственностью, как это и должно было произойти с самого начала. Разумеется, он позаботится о том, чтобы Лили ни в чем не нуждалась — с ее согласия или без, — и спокойно заживет здесь, подыскав себе какую-нибудь достойную супругу, у которой не будет ни темных волос, ни черных как ночь глаз, ни губ, словно созданных мечтой художника, и которая народит ему целую стайку бледных худосочных ребятишек…
Неожиданно со стола ему на колени упало какое-то письмо. Эйвери посмотрел на его потрепанные края, на потертости, образовавшиеся в тех местах, где оно было сложено, на пятна грязи, оставшиеся на бумаге после путешествия через три континента, и осторожно взял его в руки. Конечно же, оно было от нее. Он возил его с собой повсюду с того самого дня, когда впервые его прочел. Тихо выругавшись, он вскочил с кресла. Сложенный лист бумаги выпал из его онемевших пальцев. Он схватил книгу и с силой швырнул ее через всю комнату.
Он не мог здесь больше оставаться. Даже несмотря на то что Лили не было рядом с ним, он все равно ощущал ее присутствие — в строках этого письма, в воздухе, которым она дышала, в своей душе, в своем теле и в своем сердце.
Эйвери шагнул к двери, чтобы догнать ее и силой вернуть назад, заставить ее сказать ему хоть слово на прощание, но только, ради всего святого, не бросать его вот так!
Он рывком распахнул дверь — и увидел Лили.
Чувствуя, что отвага вот-вот покинет ее, девушка нашла наконец предлог, чтобы вернуться сюда. Нужно было проследить за тем, чтобы ему подали обед, а ей не хотелось лишний раз беспокоить Мери или Кэти…
— Я никогда не переставал думать о вас.
Она услышала его голос, и земля вдруг начала уплывать у нее из-под ног. Должно быть, она просто видела чудесный сон, один из тех, от которых так не хочется пробуждаться. Выразительное лицо Эйвери отражало глубокое волнение, голос стал низким и умоляющим. Она приблизилась к нему, слегка приподняв подбородок и пытаясь прочесть по глазам его мысли.
— Я… — Он обратил взор к небу, как бы за поддержкой — или вдохновением. — Мне чертовски хочется вас поцеловать.
Меньше всего Лили ожидала услышать эти слова. Она зачарованно смотрела на него и даже бессознательно подошла к нему еще ближе, влекомая какой-то таинственной магнетической силой. Словно в ослеплении, затаив дыхание, она нетерпеливо ждала следующего мгновения. Она казалась себе чужой в собственном теле, чувствуя, как тревожно бьется сердце в ее груди, и прислушивалась к своему частому прерывистому дыханию. Обещание, содержавшееся в его словах, вместе с неприкрытой страстью в его взоре начисто лишили ее воли, и теперь она стояла перед ним, забыв о всякой гордости, готовая ответить на любое его желание, любую просьбу.
Она признала свое поражение и удивилась тому, что это не причиняет ей страданий.
— Позвольте мне вас поцеловать, — прошептал Эйвери.
Он протянул к ней руку и нежно, кончиками пальцев приподнял ей подбородок. Лили встала на цыпочки, закрыла глаза и услышала, как из груди его вырвался не то вздох, не то стон.
Его губы слегка коснулись ее губ. Он оторвался от нее на миг лишь для того, чтобы поцеловать ее снова, затем еще и еще, и каждый новый поцелуй был дольше и изощреннее предыдущего.
Теплые, влажные, бесконечно нежные поцелуи, сводившие ее с ума… Дразнящие, неспешные, сулившие неописуемое блаженство… Их было много — достаточно, чтобы возместить сполна те поцелуи, которыми они так и не обменялись в прошлом и которыми им никогда не суждено было обменяться в будущем. И с каждым из них она отдавала ему частичку своего сердца.
Кончики его пальцев осторожно скользнули по ее щеке. Он чуть отстранился, словно побуждая ее приоткрыть рот, и она с чувством признательности, почти облегчения почувствовала, как его язык игриво коснулся ее губ, а затем проник в темную глубину ее рта.
Постепенно его поцелуи становились все более властными, увлекая ее в стремительный водоворот острых ощущений. Она прильнула к нему, не в силах отказаться от этой сладкой муки, и вдруг колени ее подкосились, и она непременно упала бы, если бы он не подхватил ее на руки.
Эйвери крепко прижал ее к груди, не прерывая страстного, жаркого поцелуя, от которого Лили окончательно утратила способность рассуждать. Ее мысли перестали быть последовательными, и лишь один образ владел сейчас ее сознанием, с нежной и властной силой побуждая к действию. Ее охватила жгучая потребность быть как можно ближе к нему, стать его частью… слиться с ним в единое существо.
Лихорадочными движениями рук она принялась расстегивать разделявшую их рубашку, неумело дергая за пуговицы. Эйвери наблюдал за ней, тяжело дыша. Губы его сжались в тонкую линию, лицо было напряжено. Наконец, издав торжествующий возглас, она справилась с пуговицами и приложила ладони к горячей коже. Его гладкая мускулистая загорелая грудь бурно вздымалась под ее руками.
— Я хочу…
Он не дал ей договорить и с неистовой жадностью снова прижался к ее губам. Она просунула руки под рубашку и обняла его за талию.
Из груди его вырвался сдавленный крик. Он обхватил ее ягодицы и приподнял, прижимая к себе, и она со сладкой болью ощутила твердую плоть под тканью его брюк. Ладони Лили шарили по его атласной коже — от темных завитков волос на груди до плоского живота, под которым волнами переливались мускулы. Увлекаемая потоком новых ощущений, она ощупывала каждый дюйм его крепкого мужского тела.
— Поцелуй меня, — потребовал он, задыхаясь, и она охотно повиновалась его приказу.
Когда-то Лили высмеивала его склонность выставлять напоказ свою мужскую силу и лишь теперь поняла, что лгала и себе, и ему. Сейчас она упивалась ею. Она восторгалась его сильными руками, той нежностью, с которой эти руки изучали ее тело, ощущением от его языка, глубоко проникшего в ее рот, теплого и слегка отдававшего бренди, исходившим от него мускусным запахом возбужденного животного. Он подавлял ее своей близостью, и она наслаждалась силой и напором, его выдержкой и его страстностью.
Забыв обо всем на свете, она обвила руками его шею и инстинктивно прижалась к нему теснее, слегка покачиваясь в его объятиях. Пламя его нараставшего возбуждения передалось и ей, опаляя ее сомкнутые веки, и закружило ее в водовороте неистового плотского блаженства.
Неожиданно он прервал их поцелуй. Она отшатнулась, едва не потеряв сознание, однако он не дал ей упасть, одной рукой обхватив ее затылок, а другой крепко обняв за талию. Его бедра прижались к ее лону, и он только что не урчал от удовольствия.
Она открыла глаза и посмотрела на него. Она не желала ограничиваться пустыми обещаниями. Она хотела настоящей страсти.
Он тоже хотел этого.
Каждое мгновение этих объятий было ошибкой! Ему не следовало целовать ее. Ему не следовало дотрагиваться до нее, брать ее на руки, и, Бог свидетель, ему ни в коем случае не следовало прижимать ее к себе так.
Голова Лили тяжело опустилась ему на грудь, и в тот самый миг, когда он пытался собрать остатки воли, чтобы ее отпустить, их взгляды встретились.
Эйвери затаил дыхание, ожидая, пока ее взор снова обретет былую ясность, пока здравый смысл не изгонит соблазнительную томность из ее глаз. Пристально глядя ему прямо в лицо, она чуть качнулась вперед, как будто в насмешку имитируя его собственный инстинктивный выпад.
Эйвери глухо простонал. Он должен уехать. Она должна уехать. Однако сколько бы ни повторял эти слова, подобно мрачному пророчеству, где-то в самом уголке сознания он отдавал себе отчет, что никогда не уедет от нее и не отпустит ее от себя. Все, во что он верил, все, на чем основывалась его жизнь — его кодекс чести, те нравственные принципы, за которые он крепко держался даже тогда, когда ему больше не за что было держаться, — вдруг исчезло, раздробленное на мелкие кусочки ураганом неукротимого желания.
— Докажи мне свою любовь, — прошептала она.
Ее взгляд, всегда такой прямой, поразил его своей искренностью. Нет, он не мог больше отрицать то чувство, которое до сих пор безмолвно таилось на самом дне его души. Он не мог отвергнуть ее, это было бы то же самое, что отвергнуть свое сердце.
Он старался отвергнуть ее. Помоги ему Бог, он действительно старался, как мог.
— Глупость. — Он поцеловал ее нежные податливые губы. — Безумие, — прошептал он, — Гибель. — Его язык проник в глубь ее рта, коснувшись теплого нёба, и он снова отстранился от нее, с трудом переводя дыхание.
— Умоляю тебя… — прошептала она.
— Да, — согласился он еле слышно и снова приник к ее губам. — Да, это любовь.
Все еще не отрывая от нее губ, он почувствовал, как ее рука пыталась нащупать пряжку на его ремне. Ее пальцы, скользнувшие под ткань рубашки и коснувшиеся его кожи, показались ему холодными как лед.
Эйвери, не желая овладеть ею прямо здесь, словно непотребной девкой где-нибудь в темной аллее, нагнулся, подхватил ее на руки и перенес на постель, заглушив жалобы Лили новыми поцелуями. Он уложил ее скорее с большей поспешностью, чем с нежностью, после чего с еще большей поспешностью сорвал с себя злосчастную рубашку и стянул с талии ремень брюк.
Лили умоляюще протянула к нему руки, и тогда он забыл обо всем, кроме ее красоты и пылкой женственности — и еще желания, расплавленным металлом растекавшегося по его жилам. Он хотел поскорее насладиться ее близостью, попробовать на ощупь ее кожу, вдохнуть ее дивный аромат, впитать в себя запах ее возбужденного тела.
Он потянулся к ней в тот самый миг, когда она простерла руки к нему. Одежда летела в стороны, пока каждый из них освобождался сам и помогал освободиться другому от последних преград, которые все еще их разделяли, и вскоре он оказался рядом с ней на постели. Их губы и руки слились в едином порыве восторга, воспламенявшего и мысли, и чувства, и воображение.
Не обладая большим опытом любовника, движимый могучей страстью, он целовал ее веки и чувствительную кожу на изгибе плеча, посасывал кончик ее языка, облизывал стройную шею и ее пышную грудь, скользнул зубами по гладкой, шелковистой коже у нее на бедре, после чего добрался до блестящих лепестков, скрывавших самую сердцевину ее женственности.
Ее слабые вздохи усиливали его удовольствие, постепенно подводя его к вершине наслаждения. Он чувствовал себя чем-то вроде странника, отправившегося на поиски приключений. Мысли его стали туманными и отстраненными, тело его превратилось в огненную колесницу, а она была для него той неизведанной землей, к которой он всей душой стремился.
Пораженная столь бурным натиском чувств, Лили лихорадочно осматривалась вокруг, словно отыскивая якорь спасения, пока наконец не поймала на себе взгляд его блестящих глаз. Она с восторгом покорилась этой первозданной силе, ощущая всем существом его мужское ликование и отвечая на него своим, женским.
Не зная, чего ей ожидать, она перекинула ногу через его бедро, опрокинув его на себя, и тут же ощутила резкий толчок его мужской плоти. Она инстинктивно приподняла бедра, а он так же инстинктивно рванулся ей навстречу.
На какой-то миг они застыли в этой позе, их тела слились так тесно, как это вообще было возможно. Затем он вошел в нее, крепко обняв мускулистыми руками, с каждым разом проникая все глубже и все больше заполняя ее собой, потом ослабил натиск и начал все снова. Она следовала ритму его движений, закрыв глаза и упершись локтями в матрас, напрягшись всем существом в стремлении получить то пресыщение, которое, она узнала, скоро последует.
— Да, — повторял он шепотом ей на ухо, и голос его был похож на низкое, хриплое урчание. — Да, это любовь. Моя милая, милая Лили. Моя любимая…
Его слова приблизили неизбежную развязку. Непередаваемое словами блаженство волна за волной накатывалось на нее, беря начало в той точке, где их тела соприкасались, и доходя до самых кончиков нервов. Наконец она почувствовала, как он напрягся, и вскоре его возглас, означавший, что он достиг пика наслаждения, вызвал ответное эхо в ней, и она вскрикнула громко и счастливо.
Все кончилось слишком быстро. Последние, слабые, судороги пробежали по ее телу, накапливаясь где-то в нижней части живота. Словно в тумане она расслышала его тяжелое, затрудненное дыхание и, протянув дрожащую руку, откинула темно-золотистые волосы с его лба.
— Эйвери! — шепотом окликнула его Лили. Он крепче обнял ее, глаза его по-прежнему оставались закрытыми.
— Эйвери…
— Тс-с. — Голос его был низким и невыразимо печальным. — Тише. Завтрашний день подстерегает нас за этой дверью, чтобы снова бросить в океан пустых слов и сомнений. Но он еще не наступил, Лили, а мы с тобой здесь. Лили. Лилиан. Дорогая моя. Умоляю тебя, позволь мне любить тебя снова и снова! Дай мне возможность доказывать тебе свою любовь всю ночь напролет.
Она ответила ему поцелуем.
Глава 25
Рассвет наступил слишком скоро, вновь принеся с собой сомнения. Эйвери стоически наблюдал за его приближением. Его сердце сейчас больше всего напоминало обреченный на гибель форпост, осаждаемый целыми легионами неоспоримых фактов.
Лили лежала рядом с ним на постели, уютно свернувшись в клубочек, удовлетворенная и насытившаяся любовью. Черные пряди ее волос струились по его рукам и плечам, одна ее ладонь покоилась у него на бедре. Эйвери провел не один час, пытаясь найти такие слова, подобрать такие доводы, которые заставили бы ее выйти за него замуж, поскольку любые другие отношения казались ему неприемлемыми. Вместе с тем он опасался, что никакие, даже самые пламенные речи уже не в состоянии были изменить ее решение остаться незамужней.
Законы, регулировавшие права на детей, выглядели в его глазах не менее отвратительными, чем желание сознательно превратить своего ребенка в бастарда. Она ни за что не смирится с первым, а он даже думать не желал о втором. Да поможет ему Бог!
Горечь пронзила его душу при воспоминании о матери Лили, женщине, которую она так горячо любила, что готова была принести в жертву свою жизнь — нет, жизни их обеих — в память о понесенной ею утрате.
Словно почувствовав, как изменилось его настроение, Лили шевельнулась в его объятиях, на лицо ее набежала тень. Осторожно, чтобы не разбудить, он привлек ее к себе и снова приник губами к прохладной массе растрепанных темных волос, вдыхая как можно глубже запах сна и плотского пресыщения и вместе с тем с особой остротой сознавая, что этот миг может стать для них последним и разлучить их навсегда. Как он мог потерять ее — свою прелестную соперницу и вечного антагониста, сокровище его сердца, воплощение всех его грез? И в то же время что он мог предпринять, чтобы ее удержать?
Из глубины дома до них донесся чей-то долгий, пронзительный крик, словно какому-нибудь проказливому чертенку наступили на хвост. По-видимому, один из малышей Терезы был голоден.
Эйвери вдруг почувствовал, что Лили проснулась. В воздухе, окружавшем их, вдруг появилась какая-то настороженность; он вздрогнул от внезапного холода и открыл глаза. Дрожь пробежала по его телу, когда он подумал о вставшем перед ним неотвратимом выборе.
— Останься, — услышал он как бы издалека собственный голос. — Останься со мной, Лили.
Она заворочалась на постели, высвободившись из его объятий, и, отвернувшись, натянула на себя простыню. Она тоже услышала плач младенца. Тот самый невинный звук, в котором ему почудился укор за готовность родителей лишить своих детей доброго имени, для нее был предостережением, посланным матерью.
Лили обернула простыню вокруг плеч, слегка зарумянившись и скромно опустив глаза при виде его обнаженного тела. Она отодвинулась от него и села на краю кровати, свесив вниз длинные ноги. Даже сейчас желание, словно дикий зверь, затаившийся где-то в глубине его существа, подкрадывалось к нему все ближе и ближе.
Ребенок заплакал снова — на сей раз еще громче, еще требовательнее. Лили подняла голову, и, глядя на ее профиль, он смог прочесть на застывшем лице внезапную догадку. Он невольно поморщился, видя ее отчужденность и понимая, что это был лишь предвестник того удара, который она готова была нанести.
— Мы можем просыпаться каждое утро вот так, в объятиях друг друга, — произнес он, не в силах скрыть отчаяние. — Ничто не мешает нам пожениться и провести вместе долгие годы, просыпаясь под детский плач.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32