— Ты видела, как он… Иногда я не могла даже…
Тут Эвелин совсем было умолкла, однако Франциска требовала ответа, а на умудренном жизненным опытом лице Полли Мейкпис отражалось столько грусти, что она, не сдержавшись, открыла как им, так и себе самой причину, побуждавшую ее уступить Лили мужчине.
— Я просто трусиха.
— Не правда, миссис Торн, — отозвалась Полли. — Вы очень стойкий человек.
Эвелин покачала головой:
— Нет, я трусиха. Я провела целых десять лет в постоянном стра…
Семейная жизнь была сугубо личным делом каждого, святая святых. Она воспитывалась в этом убеждении с детства, и оно до сих пор оставалось для нее незыблемым. Честь родового имени, имени Бернарда, должна была оставаться незапятнанной, какую бы цену ни пришлось за это платить.
Полли отвернулась к окну, сделав вид, что любуется пейзажем, и тем самым давая Эвелин возможность прийти в себя. Этот простой и вместе с тем полный врожденного такта жест глубоко тронул молодую женщину.
— Я не могу совладать с Эйвери Торном, — продолжила она. — Просто не могу, и все тут. Если я не способна обратиться к нему с самой ничтожной просьбой, когда дело касается меня, едва ли мне удастся выговорить у него какие-либо уступки от имени моего сына. И, — добавила она голосом, дрожавшим от презрения к себе самой, — если возникнет необходимость предъявить Эйвери Торну требования, я сомневаюсь, хватит ли у меня на это сил, даже если речь будет идти о безопасности Бернарда.
— Да полно тебе, Эви! — отозвалась со своего места Франциска. — Если на карту будет поставлена безопасность Бернарда, ты, конечно, сможешь…
Эвелин обратила к ней почерневшее от горя лицо.
— Ты так думаешь, Франциска? Мне самой хотелось бы в это верить, однако когда дело касается будущего моего сына, я не склонна полагаться на такую ненадежную опору, как моя собственная храбрость. Главное заключается в том, что я боюсь, а Лили — нет. Она никогда и никого не боялась. Если она останется здесь — а она должна остаться, поскольку, если она окажется в проигрыше, ей просто некуда будет больше идти, а Эйвери не посмеет вышвырнуть ее из дома, — то она сможет вступиться за Бернарда вместо меня. Она никогда не пойдет; против своей совести, чтобы спасти свое тело. Она не станет убегать там, где надо твердо стоять на своем. А если он станет дурно с ней обращаться, у нее найдется достаточно смелости, чтобы бросить все и уехать.
— Ох, Эви! — устало промолвила Франциска. — Как жаль, что твоя жизнь сложилась именно так! Ведь это могло бы быть таким чудесным…
— В самом деле? — Колкий, циничный тон Эвелин казался в ее устах столь же противоестественным, как кошачье мяуканье, доносившееся из пасти собаки.
— О да, — мечтательно прошептала Франциска, и вдруг все заметили то, чего раньше никогда не замечали. Тонкая, как папиросная бумага, кожа, мешки под глазами, неровная линия узких губ, подкрашенных слишком яркой помадой, розовато-лиловые жилки, проступавшие неясным узором под мраморной поверхностью висков, — все это были признаки неумолимого времени, которые обычно не бросались в глаза лишь благодаря ее природной жизнерадостности. — Да, это может быть чудесно. За одно ослепительное мгновение ты готова отдать все на свете. Тебе кажется, что ты нашла то, к чему всегда стремилась, свою нирвану… свой Эдем, и это ощущение блаженства столь же чисто и невинно, сколь порочно было твое желание во что бы то ни стало его испытать.
Веки ее опустились, голова откинулась на подушку, и она рассмеялась хриплым, грубоватым смехом — немного растерянным и отчасти предательским.
— Само собой, это вовсе не Эдем и даже не земля обетованная. Но даже слабый отголосок этой иллюзии заставляет тебя мечтать о ней, искать ее… идти ради нее на любые сделки.
Франциска открыла глаза, и Эвелин заметила промелькнувшую в них жажду — отчаянную, неутолимую жажду, но тут же ее место снова заняло уже знакомое выражение самоиронии, а боль исчезла за маской беззаботности. Франциска залпом осушила свою рюмку.
— Некоторые люди уверяют, что все это существует на самом деле, — продолжала она. — Будто это чувство не только не ослабевает, но, напротив, усиливается с каждой новой встречей. И будто оно способно дать человеку крылья — вместо того, чтобы истощить его душу. Разумеется, — добавила она с ухмылкой, — у меня есть свои подозрения касательно пристрастия этих людей к спиртному, но так или иначе, будучи романтиком, я готова оставить свои сомнения при себе. И я абсолютно убеждена в том, что ни один из нас не должен покинуть этот мир, не пережив хотя бы слабое эхо того дивного чувства, с которым я сама так хорошо знакома. Ну вот, пожалуй, и все. Ты не находишь, что я изложила суть дела в самых деликатных выражениях, Эви? Готова поклясться, что отец мог бы мной гордиться.
— Франциска…
— Вот вам и ответ на ваш вопрос, мисс Мейкпис.
— Какой еще вопрос? — осведомилась Полли. Ее обычно резкий, дребезжащий голос смягчился.
— Почему я, как и вы, хочу, чтобы Эйвери и Лили были вместе. — Франциска встала и поправила декольте. — Как я уже сказала, Лили мне очень дорога. Я хочу надеяться, что она станет одной из тех, кому удалось обрести… Эдем.
Глава 12
В любое другое время прогулка длиной в милю до конторы Драммонда могла бы доставить Лили удовольствие, даже несмотря на цель — особенно в такой чудесный день, как этот, когда на небе ярко светило солнце, среди живой изгороди алели цветы шиповника, а воздух был наполнен нежным ароматом весенней листвы. Но сегодня она слишком хорошо себе представляла, какой прием ожидал ее у Драммонда, и, кроме того, все время ощущала присутствие Эйвери Торна за своей спиной.
Эйвери принадлежал к числу людей, у которых имелись ответы на все вопросы, которые могли справиться с любыми обстоятельствами, сколь бы неприятными или затруднительными они ни были, и обернуть их к выгоде для себя. Такой, как он, просто не допустит, чтобы все вдруг пошло вкривь и вкось. Умный, дерзкий, бесстрашный и на редкость самоуверенный, он казался воплощением всех истинно мужских качеств.
И даже сама его сила, которой она так противилась, делала его в ее глазах еще более неотразимым. Слова Франциски, которые та прошептала ей на ушко в частной беседе, то и дело всплывали в ее сознании, подобно гипнотическому внушению: Действуй. Смело бери от жизни все, что тебе нужно. Зачем тебе оставаться пассивной, как будто ты не человек, а бездушная вещь?
Ее тон был таким жизнерадостным, таким игривым! Неужели твои желания становятся менее реальными оттого, что ты женщина? Уверяю тебя, они столь же реальны, как и у любого мужчины.
Лили прибавила шаг, однако голос Франциски упорно ее преследовал: Зачем тратить зря время, строя догадки, когда достаточно небольшого усилия, чтобы получить нужные тебе сведения из первых рук?
— Вы опаздываете на вашу встречу? Лили, которая теперь почти бежала по тропинке, окаймлявшей пруд, замедлила шаг.
— Нет, вовсе нет. Прошу прощения.
Эйвери задержался у мельничной запруды и окинул взглядом береговые террасы, вероятно, недоумевая, почему она не приказала укрепить их заранее, чтобы защитить поля от наводнения, погубившего этой весной урожай озимой пшеницы. Ответ был прост — у нее просто не хватило на это денег, а обращаться в банк с просьбой о кредите ей не хотелось.
Пока он стоял тут, осматривая местность, Лили направилась в сторону конюшни. Дверь ее была открыта, давая выход теплому пыльному воздуху, смешанному с запахом лошадиного пота. Она снова замедлила шаг. Тихое ржание приветствовало ее приход. Лили улыбнулась. Похоже, это была Индия.
Не в силах удержаться от соблазна, она зашла в конюшню, вдыхая такой привычный, такой земной запах навоза и свежего сена — сена, которое ей приходилось покупать за счет своего скромного и оттого еще более драгоценного запаса наличных.
Она медленно шла вдоль длинного ряда стойл, бесшумно погружая ноги в мягкий песок, которым недавно посыпали проход. Лучи солнца, проникая сквозь доски крыши, образовали на полу лужицы золотистого света. По мере того как она проходила мимо стойл, цокот копыт усиливался, словно звуки праздничного песнопения в рождественскую ночь.
Это было ее любимое место. Здесь, в конюшне, нашли себе приют двадцать лошадей, большинство из которых даже не были объезжены. Эйвери, должно быть, сочтет такие траты с ее стороны чистым сумасбродством.
Поверх загородки ближайшего к ней стойла появилась изящная лошадиная морда. Лили погладила мягкий, бархатистый нос.
— Индия! Привет, дорогая.
Она бросила взгляд через плечо. Эйвери не последовал за ней в конюшню и остался стоять у порога. Его высокая широкоплечая фигура вырисовывалась силуэтом на фоне яркого майского неба. Он не мог не любить лошадей. Как вообще можно было их не любить? Попрощавшись с Индией, она присоединилась к нему.
— Они стоили недорого. Сущую мелочь.
— О ком это вы? — спросил он.
— О лошадях. Они достались мне почти даром. Он насмешливо фыркнул:
— Я так и понял.
Эйвери хотел было следовать дальше, но она остановила его, потянув за рукав. Удивленный, он обернулся к ней, на лице его появилось настороженное выражение. В любое другое время она была бы уязвлена его насмешкой, однако на сей раз вопрос был слишком важным. Если ей не удастся унаследовать Милл-Хаус, ему придется взять на себя заботу ' о ее питомцах.
— Нет, вы не поняли. Если бы я их не купила, их либо отдали бы под нож мясника, либо продали по дешевке, чтобы они таскали плуги в поле или тяжелые повозки на городских улицах. Они же скаковые лошади! У них совсем другое сложение, более хрупкое. Не прошло бы и месяца, как их загоняли бы до смерти.
Эйвери снова усмехнулся.
— Это так несправедливо! Они служили людям верой и правдой. Не их вина, если им не удалось выиграть эти проклятые скачки.
Взгляд его был сосредоточен на ее пальцах, все еще цеплявшихся за рукав его пиджака. Покраснев, Лили отпустила его, разгладив оставшиеся на рукаве складки.
— Значит, вы держите у себя заведомых неудачников. — Голос его показался ей грубым и каким-то чужим.
— Вовсе нет, — ответила она. — Индия занимала призовые места чуть ли не на всех скачках в этом графстве, а один из моих меринов когда-то успешно выступал против самого Гладиатора.
— Примите мои поздравления.
— Оставьте этот ваш покровительственный тон, — отрезала она. — Я прекрасно знаю, какой ущерб наносит содержание этих лошадей моим финансам. Но во всяком случае, сейчас речь идет о моих финансах.
— А я и не предполагал ничего другого.
Эйвери откашлялся. Лили посмотрела в его необычные сине-зеленые глаза, пытаясь понять, говорит он серьезно или шутит, "однако в них не было ни следа насмешки. Напротив, они подозрительно покраснели по краям, а выступившая на них влага придавала им ослепительный блеск. И тут ее поразила внезапная догадка. Он был взволнован… нет, тронут до глубины души ее рассказом о лошадях. Девушка уставилась на него с нескрываемым изумлением.
— Не пора ли нам продолжить путь? — осведомился он тем же грубоватым тоном.
Эйвери наверняка должен был счесть содержание двадцати никому не нужных лошадей безумным расточительством. Однако он не стал с ней спорить, и только лицо его с опущенными уголками широких губ казалось непривычно грустным.
— Не хотите ли… — она заколебалась, — не хотите ли на них взглянуть?
Эйвери сдвинул брови, словно подозревая ее в каком-то бесчестном умысле.
— Нет. — Он снова откашлялся. — Нет. Думаю, нам лучше поскорее уйти отсюда.
Он пропустил ее вперед и поравнялся с ней, только когда они свернули с тропинки и углубились в сад. Старые, сучковатые ветки яблонь гнулись под тяжестью плодов. Пчелы лениво жужжали, снуя из стороны в сторону в теплой розовой тени, похожие на крохотных придворных в золотистых панталонах. Случайный порыв ветерка подхватывал тучи мелких цветочных лепестков, которые кружились в воздухе и падали им на головы, словно конфетти.
— Мне казалось, что этот сад гораздо больше, — заметил Эйвери.
— Он остался таким же, как и пять лет назад, — быстро ответила Лили.
Здесь, среди деревьев, его глаза казались темнее и глубже, приобретя оттенок дымчатого сине-зеленого нефрита.
— Я только хотел сказать, — он подобрал с земли сучок, — что когда я был ребенком, то воображал, будто этот сад тянется до самого моря. То был огромный неизведанный мир, в котором за каждым поворотом меня поджидали удивительные приключения. Робин Гуд, Ланселот — все они жили здесь, и я встречал их всех на своем пути.
Эйвери сделал выпад, как будто держал в руках шпагу. Быстро парировав мнимый удар, он шутливо отдал ей честь. Лили не задумываясь подобрала с земли тонкую веточку, на конце которой все еще виднелся хохолок из листьев, и подняла ее вверх.
— Защищайтесь, сударь!
На миг его глаза округлились от изумления. Лили тотчас воспользовалась этим, метнувшись в его сторону и ткнув кончиком ветки в середину его груди.
— Туше!
Глаза его превратились в щелочки — от восторга или предвкушения мести? Скорее всего от того и другого.
— Торны так легко не сдаются, моя дорогая, — произнес он и попытался выбить ветку у нее из рук, то нанося по ней удары, то делая обманные движения своей импровизированной шпагой, так что Лили волей-неволей пришлось отступить.
— Так нечестно, — проговорила она, задыхаясь. — Вы же смертельно ранены.
— Простая царапина, — отозвался он, сбивая один за другим листья с кончика ее деревянной шпаги. — Никогда нельзя недооценивать силу простой решимости.
— Или упрямства? — спросила она, поспешно отступив за шишковатый ствол старой яблони и взглянув на него с дерзкой ухмылкой на лице.
— Да, и этого тоже, — согласился он и тут же скрылся за другим деревом.
Притаившись за стволом яблони, Лили перевела дух, затем осторожно высунула голову и осмотрелась, отыскивая взглядом Эйвери. Его нигде не было видно. Вдруг она заметила торчавший неподалеку краешек его пиджака и с торжествующей улыбкой подкралась к нему. Ну, теперь-то он попался!
Издав ликующий крик, Лили обогнула дерево, держа ветку наготове и заложив другую руку за голову, как предписывали правила. С горящими глазами она воскликнула:
— Сдавайтесь!
Его пиджак висел на сломанном суку.
— Да, именно это я и хотел вам предложить.
Она резко обернулась. Эйвери стоял за ее спиной, прислонившись плечом к яблоне и скрестив ноги. Небрежно поигрывая веткой, словно дирижерской палочкой, он произнес, приподняв темную, похожую на крыло птицы бровь:
— Выражаясь языком популярной мелодрамы, ваша жизнь теперь в моих руках.
Его слова явно скрывали за собой иной, более глубокий смысл, и на какой-то миг его необычного цвета глаза потемнели от внезапно пришедшей ему в голову мысли… или от чего-то еще? Но это длилось только миг.
— Да, сэр. Я целиком в вашей власти, — озорным тоном ответила она и швырнула свою деревянную шпагу к его ногам.
— По правде говоря, мне с трудом в это верится, — улыбнулся он, и на его смуглой, дочерна загорелой щеке проступила ямочка.
Он отбросил ветку в сторону.
— Вам не откажешь в мудрости, — согласилась она.
Если женщина просто сидит сложа руки и ждет, пока ей преподнесут желаемое на блюдечке, вряд ли ей стоит жаловаться на то, что ей достаются лишь жалкие остатки. Будь она неладна, эта Франциска!
Лили прочистила горло.
— Я… я думаю, нам лучше идти.
Не дожидаясь ответа, она развернулась и поспешила вперед, пока они не вышли из сада на поляну, обсаженную старой живой изгородью. Там, среди густых зарослей шиповника, они обнаружили высокую деревянную лестницу, с помощью которой можно было перебраться на другую сторону. Если бы Лили была одна, она бы не колеблясь взобралась вверх по лестнице и отправилась дальше через поле, чтобы сократить себе путь.
— Когда-то мне часто приходилось пересекать этот луг, навещая старого Драммонда. Таким способом мне удавалось сэкономить четверть часа, — заметил Эйвери.
Он сорвал темно-малиновую розу и принялся вертеть ее между пальцами. Руки его казались сильными и гибкими, ногти были аккуратно подстрижены, а ладони загрубели от мозолей. И все же он вращал в них хрупкий маленький цветок движением столь же нежным, сколь и лишенным видимой цели.
— Вот как? — пробормотала она.
Он поднял розу повыше и, прищурившись, взглянул на нее сквозь лепестки — очевидно, сравнивая их цвет с румянцем, жаркой волной затопившим ее щеки, Черт бы побрал эту Франциску за то, что она вздумала забивать ей голову всякими бреднями!
— Да. — Эйвери протянул руку и воткнул цветок ей в прическу чуть повыше виска. Его поступок в какой-то степени застал ее врасплох, что она широко раскрыла рот. — Хотите сберечь для себя немного времени?
— Я… видите ли… я…
Он положил руку на верхний брусок и без труда перескочил через изгородь, мягко опустившись на землю по другую сторону кустарника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Тут Эвелин совсем было умолкла, однако Франциска требовала ответа, а на умудренном жизненным опытом лице Полли Мейкпис отражалось столько грусти, что она, не сдержавшись, открыла как им, так и себе самой причину, побуждавшую ее уступить Лили мужчине.
— Я просто трусиха.
— Не правда, миссис Торн, — отозвалась Полли. — Вы очень стойкий человек.
Эвелин покачала головой:
— Нет, я трусиха. Я провела целых десять лет в постоянном стра…
Семейная жизнь была сугубо личным делом каждого, святая святых. Она воспитывалась в этом убеждении с детства, и оно до сих пор оставалось для нее незыблемым. Честь родового имени, имени Бернарда, должна была оставаться незапятнанной, какую бы цену ни пришлось за это платить.
Полли отвернулась к окну, сделав вид, что любуется пейзажем, и тем самым давая Эвелин возможность прийти в себя. Этот простой и вместе с тем полный врожденного такта жест глубоко тронул молодую женщину.
— Я не могу совладать с Эйвери Торном, — продолжила она. — Просто не могу, и все тут. Если я не способна обратиться к нему с самой ничтожной просьбой, когда дело касается меня, едва ли мне удастся выговорить у него какие-либо уступки от имени моего сына. И, — добавила она голосом, дрожавшим от презрения к себе самой, — если возникнет необходимость предъявить Эйвери Торну требования, я сомневаюсь, хватит ли у меня на это сил, даже если речь будет идти о безопасности Бернарда.
— Да полно тебе, Эви! — отозвалась со своего места Франциска. — Если на карту будет поставлена безопасность Бернарда, ты, конечно, сможешь…
Эвелин обратила к ней почерневшее от горя лицо.
— Ты так думаешь, Франциска? Мне самой хотелось бы в это верить, однако когда дело касается будущего моего сына, я не склонна полагаться на такую ненадежную опору, как моя собственная храбрость. Главное заключается в том, что я боюсь, а Лили — нет. Она никогда и никого не боялась. Если она останется здесь — а она должна остаться, поскольку, если она окажется в проигрыше, ей просто некуда будет больше идти, а Эйвери не посмеет вышвырнуть ее из дома, — то она сможет вступиться за Бернарда вместо меня. Она никогда не пойдет; против своей совести, чтобы спасти свое тело. Она не станет убегать там, где надо твердо стоять на своем. А если он станет дурно с ней обращаться, у нее найдется достаточно смелости, чтобы бросить все и уехать.
— Ох, Эви! — устало промолвила Франциска. — Как жаль, что твоя жизнь сложилась именно так! Ведь это могло бы быть таким чудесным…
— В самом деле? — Колкий, циничный тон Эвелин казался в ее устах столь же противоестественным, как кошачье мяуканье, доносившееся из пасти собаки.
— О да, — мечтательно прошептала Франциска, и вдруг все заметили то, чего раньше никогда не замечали. Тонкая, как папиросная бумага, кожа, мешки под глазами, неровная линия узких губ, подкрашенных слишком яркой помадой, розовато-лиловые жилки, проступавшие неясным узором под мраморной поверхностью висков, — все это были признаки неумолимого времени, которые обычно не бросались в глаза лишь благодаря ее природной жизнерадостности. — Да, это может быть чудесно. За одно ослепительное мгновение ты готова отдать все на свете. Тебе кажется, что ты нашла то, к чему всегда стремилась, свою нирвану… свой Эдем, и это ощущение блаженства столь же чисто и невинно, сколь порочно было твое желание во что бы то ни стало его испытать.
Веки ее опустились, голова откинулась на подушку, и она рассмеялась хриплым, грубоватым смехом — немного растерянным и отчасти предательским.
— Само собой, это вовсе не Эдем и даже не земля обетованная. Но даже слабый отголосок этой иллюзии заставляет тебя мечтать о ней, искать ее… идти ради нее на любые сделки.
Франциска открыла глаза, и Эвелин заметила промелькнувшую в них жажду — отчаянную, неутолимую жажду, но тут же ее место снова заняло уже знакомое выражение самоиронии, а боль исчезла за маской беззаботности. Франциска залпом осушила свою рюмку.
— Некоторые люди уверяют, что все это существует на самом деле, — продолжала она. — Будто это чувство не только не ослабевает, но, напротив, усиливается с каждой новой встречей. И будто оно способно дать человеку крылья — вместо того, чтобы истощить его душу. Разумеется, — добавила она с ухмылкой, — у меня есть свои подозрения касательно пристрастия этих людей к спиртному, но так или иначе, будучи романтиком, я готова оставить свои сомнения при себе. И я абсолютно убеждена в том, что ни один из нас не должен покинуть этот мир, не пережив хотя бы слабое эхо того дивного чувства, с которым я сама так хорошо знакома. Ну вот, пожалуй, и все. Ты не находишь, что я изложила суть дела в самых деликатных выражениях, Эви? Готова поклясться, что отец мог бы мной гордиться.
— Франциска…
— Вот вам и ответ на ваш вопрос, мисс Мейкпис.
— Какой еще вопрос? — осведомилась Полли. Ее обычно резкий, дребезжащий голос смягчился.
— Почему я, как и вы, хочу, чтобы Эйвери и Лили были вместе. — Франциска встала и поправила декольте. — Как я уже сказала, Лили мне очень дорога. Я хочу надеяться, что она станет одной из тех, кому удалось обрести… Эдем.
Глава 12
В любое другое время прогулка длиной в милю до конторы Драммонда могла бы доставить Лили удовольствие, даже несмотря на цель — особенно в такой чудесный день, как этот, когда на небе ярко светило солнце, среди живой изгороди алели цветы шиповника, а воздух был наполнен нежным ароматом весенней листвы. Но сегодня она слишком хорошо себе представляла, какой прием ожидал ее у Драммонда, и, кроме того, все время ощущала присутствие Эйвери Торна за своей спиной.
Эйвери принадлежал к числу людей, у которых имелись ответы на все вопросы, которые могли справиться с любыми обстоятельствами, сколь бы неприятными или затруднительными они ни были, и обернуть их к выгоде для себя. Такой, как он, просто не допустит, чтобы все вдруг пошло вкривь и вкось. Умный, дерзкий, бесстрашный и на редкость самоуверенный, он казался воплощением всех истинно мужских качеств.
И даже сама его сила, которой она так противилась, делала его в ее глазах еще более неотразимым. Слова Франциски, которые та прошептала ей на ушко в частной беседе, то и дело всплывали в ее сознании, подобно гипнотическому внушению: Действуй. Смело бери от жизни все, что тебе нужно. Зачем тебе оставаться пассивной, как будто ты не человек, а бездушная вещь?
Ее тон был таким жизнерадостным, таким игривым! Неужели твои желания становятся менее реальными оттого, что ты женщина? Уверяю тебя, они столь же реальны, как и у любого мужчины.
Лили прибавила шаг, однако голос Франциски упорно ее преследовал: Зачем тратить зря время, строя догадки, когда достаточно небольшого усилия, чтобы получить нужные тебе сведения из первых рук?
— Вы опаздываете на вашу встречу? Лили, которая теперь почти бежала по тропинке, окаймлявшей пруд, замедлила шаг.
— Нет, вовсе нет. Прошу прощения.
Эйвери задержался у мельничной запруды и окинул взглядом береговые террасы, вероятно, недоумевая, почему она не приказала укрепить их заранее, чтобы защитить поля от наводнения, погубившего этой весной урожай озимой пшеницы. Ответ был прост — у нее просто не хватило на это денег, а обращаться в банк с просьбой о кредите ей не хотелось.
Пока он стоял тут, осматривая местность, Лили направилась в сторону конюшни. Дверь ее была открыта, давая выход теплому пыльному воздуху, смешанному с запахом лошадиного пота. Она снова замедлила шаг. Тихое ржание приветствовало ее приход. Лили улыбнулась. Похоже, это была Индия.
Не в силах удержаться от соблазна, она зашла в конюшню, вдыхая такой привычный, такой земной запах навоза и свежего сена — сена, которое ей приходилось покупать за счет своего скромного и оттого еще более драгоценного запаса наличных.
Она медленно шла вдоль длинного ряда стойл, бесшумно погружая ноги в мягкий песок, которым недавно посыпали проход. Лучи солнца, проникая сквозь доски крыши, образовали на полу лужицы золотистого света. По мере того как она проходила мимо стойл, цокот копыт усиливался, словно звуки праздничного песнопения в рождественскую ночь.
Это было ее любимое место. Здесь, в конюшне, нашли себе приют двадцать лошадей, большинство из которых даже не были объезжены. Эйвери, должно быть, сочтет такие траты с ее стороны чистым сумасбродством.
Поверх загородки ближайшего к ней стойла появилась изящная лошадиная морда. Лили погладила мягкий, бархатистый нос.
— Индия! Привет, дорогая.
Она бросила взгляд через плечо. Эйвери не последовал за ней в конюшню и остался стоять у порога. Его высокая широкоплечая фигура вырисовывалась силуэтом на фоне яркого майского неба. Он не мог не любить лошадей. Как вообще можно было их не любить? Попрощавшись с Индией, она присоединилась к нему.
— Они стоили недорого. Сущую мелочь.
— О ком это вы? — спросил он.
— О лошадях. Они достались мне почти даром. Он насмешливо фыркнул:
— Я так и понял.
Эйвери хотел было следовать дальше, но она остановила его, потянув за рукав. Удивленный, он обернулся к ней, на лице его появилось настороженное выражение. В любое другое время она была бы уязвлена его насмешкой, однако на сей раз вопрос был слишком важным. Если ей не удастся унаследовать Милл-Хаус, ему придется взять на себя заботу ' о ее питомцах.
— Нет, вы не поняли. Если бы я их не купила, их либо отдали бы под нож мясника, либо продали по дешевке, чтобы они таскали плуги в поле или тяжелые повозки на городских улицах. Они же скаковые лошади! У них совсем другое сложение, более хрупкое. Не прошло бы и месяца, как их загоняли бы до смерти.
Эйвери снова усмехнулся.
— Это так несправедливо! Они служили людям верой и правдой. Не их вина, если им не удалось выиграть эти проклятые скачки.
Взгляд его был сосредоточен на ее пальцах, все еще цеплявшихся за рукав его пиджака. Покраснев, Лили отпустила его, разгладив оставшиеся на рукаве складки.
— Значит, вы держите у себя заведомых неудачников. — Голос его показался ей грубым и каким-то чужим.
— Вовсе нет, — ответила она. — Индия занимала призовые места чуть ли не на всех скачках в этом графстве, а один из моих меринов когда-то успешно выступал против самого Гладиатора.
— Примите мои поздравления.
— Оставьте этот ваш покровительственный тон, — отрезала она. — Я прекрасно знаю, какой ущерб наносит содержание этих лошадей моим финансам. Но во всяком случае, сейчас речь идет о моих финансах.
— А я и не предполагал ничего другого.
Эйвери откашлялся. Лили посмотрела в его необычные сине-зеленые глаза, пытаясь понять, говорит он серьезно или шутит, "однако в них не было ни следа насмешки. Напротив, они подозрительно покраснели по краям, а выступившая на них влага придавала им ослепительный блеск. И тут ее поразила внезапная догадка. Он был взволнован… нет, тронут до глубины души ее рассказом о лошадях. Девушка уставилась на него с нескрываемым изумлением.
— Не пора ли нам продолжить путь? — осведомился он тем же грубоватым тоном.
Эйвери наверняка должен был счесть содержание двадцати никому не нужных лошадей безумным расточительством. Однако он не стал с ней спорить, и только лицо его с опущенными уголками широких губ казалось непривычно грустным.
— Не хотите ли… — она заколебалась, — не хотите ли на них взглянуть?
Эйвери сдвинул брови, словно подозревая ее в каком-то бесчестном умысле.
— Нет. — Он снова откашлялся. — Нет. Думаю, нам лучше поскорее уйти отсюда.
Он пропустил ее вперед и поравнялся с ней, только когда они свернули с тропинки и углубились в сад. Старые, сучковатые ветки яблонь гнулись под тяжестью плодов. Пчелы лениво жужжали, снуя из стороны в сторону в теплой розовой тени, похожие на крохотных придворных в золотистых панталонах. Случайный порыв ветерка подхватывал тучи мелких цветочных лепестков, которые кружились в воздухе и падали им на головы, словно конфетти.
— Мне казалось, что этот сад гораздо больше, — заметил Эйвери.
— Он остался таким же, как и пять лет назад, — быстро ответила Лили.
Здесь, среди деревьев, его глаза казались темнее и глубже, приобретя оттенок дымчатого сине-зеленого нефрита.
— Я только хотел сказать, — он подобрал с земли сучок, — что когда я был ребенком, то воображал, будто этот сад тянется до самого моря. То был огромный неизведанный мир, в котором за каждым поворотом меня поджидали удивительные приключения. Робин Гуд, Ланселот — все они жили здесь, и я встречал их всех на своем пути.
Эйвери сделал выпад, как будто держал в руках шпагу. Быстро парировав мнимый удар, он шутливо отдал ей честь. Лили не задумываясь подобрала с земли тонкую веточку, на конце которой все еще виднелся хохолок из листьев, и подняла ее вверх.
— Защищайтесь, сударь!
На миг его глаза округлились от изумления. Лили тотчас воспользовалась этим, метнувшись в его сторону и ткнув кончиком ветки в середину его груди.
— Туше!
Глаза его превратились в щелочки — от восторга или предвкушения мести? Скорее всего от того и другого.
— Торны так легко не сдаются, моя дорогая, — произнес он и попытался выбить ветку у нее из рук, то нанося по ней удары, то делая обманные движения своей импровизированной шпагой, так что Лили волей-неволей пришлось отступить.
— Так нечестно, — проговорила она, задыхаясь. — Вы же смертельно ранены.
— Простая царапина, — отозвался он, сбивая один за другим листья с кончика ее деревянной шпаги. — Никогда нельзя недооценивать силу простой решимости.
— Или упрямства? — спросила она, поспешно отступив за шишковатый ствол старой яблони и взглянув на него с дерзкой ухмылкой на лице.
— Да, и этого тоже, — согласился он и тут же скрылся за другим деревом.
Притаившись за стволом яблони, Лили перевела дух, затем осторожно высунула голову и осмотрелась, отыскивая взглядом Эйвери. Его нигде не было видно. Вдруг она заметила торчавший неподалеку краешек его пиджака и с торжествующей улыбкой подкралась к нему. Ну, теперь-то он попался!
Издав ликующий крик, Лили обогнула дерево, держа ветку наготове и заложив другую руку за голову, как предписывали правила. С горящими глазами она воскликнула:
— Сдавайтесь!
Его пиджак висел на сломанном суку.
— Да, именно это я и хотел вам предложить.
Она резко обернулась. Эйвери стоял за ее спиной, прислонившись плечом к яблоне и скрестив ноги. Небрежно поигрывая веткой, словно дирижерской палочкой, он произнес, приподняв темную, похожую на крыло птицы бровь:
— Выражаясь языком популярной мелодрамы, ваша жизнь теперь в моих руках.
Его слова явно скрывали за собой иной, более глубокий смысл, и на какой-то миг его необычного цвета глаза потемнели от внезапно пришедшей ему в голову мысли… или от чего-то еще? Но это длилось только миг.
— Да, сэр. Я целиком в вашей власти, — озорным тоном ответила она и швырнула свою деревянную шпагу к его ногам.
— По правде говоря, мне с трудом в это верится, — улыбнулся он, и на его смуглой, дочерна загорелой щеке проступила ямочка.
Он отбросил ветку в сторону.
— Вам не откажешь в мудрости, — согласилась она.
Если женщина просто сидит сложа руки и ждет, пока ей преподнесут желаемое на блюдечке, вряд ли ей стоит жаловаться на то, что ей достаются лишь жалкие остатки. Будь она неладна, эта Франциска!
Лили прочистила горло.
— Я… я думаю, нам лучше идти.
Не дожидаясь ответа, она развернулась и поспешила вперед, пока они не вышли из сада на поляну, обсаженную старой живой изгородью. Там, среди густых зарослей шиповника, они обнаружили высокую деревянную лестницу, с помощью которой можно было перебраться на другую сторону. Если бы Лили была одна, она бы не колеблясь взобралась вверх по лестнице и отправилась дальше через поле, чтобы сократить себе путь.
— Когда-то мне часто приходилось пересекать этот луг, навещая старого Драммонда. Таким способом мне удавалось сэкономить четверть часа, — заметил Эйвери.
Он сорвал темно-малиновую розу и принялся вертеть ее между пальцами. Руки его казались сильными и гибкими, ногти были аккуратно подстрижены, а ладони загрубели от мозолей. И все же он вращал в них хрупкий маленький цветок движением столь же нежным, сколь и лишенным видимой цели.
— Вот как? — пробормотала она.
Он поднял розу повыше и, прищурившись, взглянул на нее сквозь лепестки — очевидно, сравнивая их цвет с румянцем, жаркой волной затопившим ее щеки, Черт бы побрал эту Франциску за то, что она вздумала забивать ей голову всякими бреднями!
— Да. — Эйвери протянул руку и воткнул цветок ей в прическу чуть повыше виска. Его поступок в какой-то степени застал ее врасплох, что она широко раскрыла рот. — Хотите сберечь для себя немного времени?
— Я… видите ли… я…
Он положил руку на верхний брусок и без труда перескочил через изгородь, мягко опустившись на землю по другую сторону кустарника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32