— Зайдите в мою каюту, заберите и погрузитесь в них ради спокойствия своего сердца.— Мне бы тоже хотелось на них взглянуть, — сказал я.— Можешь взять их после Джорджа, — великодушно проговорил Дэрроу. — Я люблю, чтобы меня окружали хорошо информированные люди. — Он повернулся к своей жене, сидевшей рядом с ним. — У них здесь настоящий оркестр и ночной клуб, дорогая... и в море нет никакого сухого закона. Нас ждет бар, укомплектованный по всей форме. — Он похлопал ее по руке, и она терпеливо улыбнулась ему. — Какое чудесное, декадентское место. Не хочешь ли потанцевать?Хотели все.Коктейль-холл парохода, превосходивший своими размерами любое подобное заведение, был обтекаемых форм современный ночной клуб, в котором царили рассеянный свет и желтая отделка. Учитывая цилиндрические табуреты у стойки и блеск некоторых декоративных деталей, мы, должно быть, находились на первом космическом корабле фирмы «Мэтсон Лайнз».Танцевальная площадка представляла из себя черное сверкающее зеркало, удержаться на котором в неподвижном состоянии и то было делом нелегким, не говоря уже о том, чтобы демонстрировать степень владения искусством Терпсихоры. Под оркестр солировал эрзац-Кросби. Пока я танцевал с Руби Дэрроу, он пел песню Расса Коламбо «Письма любви на песке», в основном под аккомпанемент укулеле — маленькой гавайской гитары.— Они, похоже, полны решимости настроить нас на островной лад, — заметил я.— Когда ты собираешься пригласить на танец мисс Белл? Ты же знаешь, что она здесь самая красивая девушка.— Самая красивая здесь девушка — вы... возможно, и потанцую.— Со мной ты танцевал три раза, а с миссис Лейзер — четыре.— Миссис Лейзер красотка. Пока ее муж по уши погряз в этом деле, я смогу развлечься.— Ты всегда был негодным мальчишкой, Натан, — с нежностью произнесла Руби.— А может быть, я прикидываюсь труднодоступным, — сказал я, глянув на мисс Белл, которая танцевала с Дэрроу. Тот кружил ее, попутно наступая на ноги. Она же морщилась от боли и скуки.Мне стало жаль ее, и поэтому, когда заиграли «Я сдаюсь, дорогая» и якобы Кросби возобновил свои трели, я пригласил ее на танец.Она сказала:— Нет, спасибо.Она сидела за нашим столиком, все остальные танцевали. Я сел рядом с ней.— Вы ведь думаете, что я еврей?— Что?— Фамилия Геллер звучит для вас по-еврейски. Но мне все равно. Я привык к людям с ограниченным умом.— Кто говорит, что у меня ограниченный ум? — Она оторвалась от созерцания танцевальной площадки. — Вы из их числа?— Что?— Из тех, кого обратили в еврейскую веру?— На самом деле вас никто не обращает. Выбора просто нет. Она у вас с момента рождения.— Вы все-таки еврей.— Чисто технически.Она нахмурилась:— Как можно быть евреем «технически»?— Моя мать была ирландской католичкой. Вот откуда у меня ирландская челюсть. А мой отец был евреем-отступником.— Отступ... что?— Мой прадед, жил он в Вене, увидел, что евреи убивают евреев... из-за предполагаемых религиозных разногласий... и, ну, он почувствовал отвращение. С тех пор в моей семье иудаизмом и не пахнет.— Никогда не слышала ничего подобного.— Это правда. Я даже ем свинину. Сделаю это завтра. Вот увидите.— Забавный вы человек.— Вы хотите танцевать или нет? Или пусть Дэрроу окончательно отдавит ваши лапки?Наконец-то она улыбнулась, широкой, открытой улыбкой, и у нее оказались великолепные белые зубы и ямочки на щеках, в которые можно было запрятать по десятицентовику.Именно в такой момент можно влюбиться на всю жизнь... или по крайней мере до конца плавания.— С удовольствие... Натан, не так ли?— Нат... Изабелла...Мы протанцевали остаток «Я сдаюсь, дорогая», потом прижались потеснее во время «Маленькой невинной лжи». На середине «Трех словечек» вышли на заднюю палубу, чтобы подышать воздухом. Мы облокотились о поручни около подвешенной спасательной шлюпки. Туман Сан-Франциско давно остался позади, звезды были похожи на кусочки утра, просвечивающего сквозь дырочки, проделанные в темно-синем покрывале ночи.— Прохладно, — сказала она. — Почти холодно.Урчание механизмов и плеск океана о борт рассекавшего его роскошного лайнера не располагали к разговорам. Ну разве что самую малость.— Возьми мой пиджак, — сказал я.— Нет... Я лучше прижмусь к тебе.— Милости прошу.Я обнял ее и привлек к себе. Ее обнаженная рука и правда была холодной, я почувствовал под пальцами «гусиную кожу». Залах ее духов защекотал мне нос.— Ты хорошо пахнешь, — проговорил я.— «Шанель», — отозвалась она.— Какой номер?— Номер пять. Но ты ведь и так знаешь?— Да уж не вчера слез с дерева.Она рассмеялась, это прозвучало как музыка.— Ничего не могу поделать — ты мне нравишься.— Ну и не борись с этим. Чем ты занимаешься?— Ты о чем?— Ну, ходишь в школу или... а такие богатые девушки, как ты, вообще работают?— Конечно, мы работаем! Если хотим.— А ты?— Я не хочу... Но может, когда-нибудь придется. Я не так уж и богата. Мы здорово пострадали во время Краха.— А я так ничего не почувствовал.Она тут же нахмурилась:— Нечего быть таким самодовольным. Это не шутки, люди выбрасывались из окон.— Знаю. Сколько тебе лет?— Двадцать.— Ходишь в школу?— Может, пойду в колледж. Я не собиралась, но...— И что же случилось?— Я была помолвлена с парнем.— Была?— Он встретил другую.— Ну уж не красивее тебя. Это просто невозможно.Она разглядывала темные воды.— Он поехал в Европу. И встретил ее на «Куин Мэри».— А. Дорожный роман.— Может, так это и началось. Теперь он с ней помолвлен.— Я знаю отличный способ отомстить ему.— Какой?Задавая мне этот вопрос, она подняла голову, чтобы посмотреть на меня, и я ее поцеловал. Началось это, как мягкое и нежное действо, но мы воспламенились, действо затянулось, и мы оторвались друг от друга только когда чуть не задохнулись. Я оперся на поручень и успокоил дыхание, глядя на белые барашки пены над чернильно-черными волнами.— Тебе уже приходилось целоваться, — заметил я.— Раз или два, — сказала она и снова поцеловала меня.Ее каюта была как раз напротив моей, но когда мы оказались там, я перестал тискать Изабеллу и выдохнул:— Мне надо кое-что принести из своей каюты.Она уставилась на меня.— Что?— Ну ты знаешь... кое-что.— Что... Презервативы? — Она махнула рукой. — У меня есть в дорожном чемодане.Догадываюсь, что вы догадались, что она не была девственницей. Но она не была и такой уж опытной. Она, казалось, удивилась, когда спустя какое-то время, глубоко войдя в нее, я перекатился вместе с ней, и она оказалась сверху. У меня сложилось впечатление, что ее бывший жених был строгим приверженцем миссионерской позы.Но она очень скоро смекнула, в чем дело, и ей гораздо больше понравилось ехать верхом, чем быть под седлом. Она закрыла глаза, словно опьянела от желания; в свете, лившемся сквозь иллюминаторы, ее тело казалось выточенным из слоновой кости, тень от полуоткрытых жалюзи покрывала изысканным узором ее гладкую кожу. Она наклонилась вперед, усердно работая бедрами, плавно покачивались ее груди. Эти груди, красивые, совершенной конической формы, не большие и не маленькие, оканчивались большими набухшими бутонами, как у нежных девочек, только что вступивших в пору полового созревания. Однако ее пора полового созревания уже давно осталась позади, и от ее гладкого тепла, принявшего меня, от достойной кинозвезды красоты, нависшей надо мной, я тоже опьянел...Она выскользнула из постели и исчезла в ванной комнате, а я тем временем схватил с ночного столика салфетку, чтобы освободиться от доспехов, которыми она меня снабдила. Вернувшись через две или три минуты, она облекла изящные изгибы своего безупречного тела в короткую сорочку кремового цвета, достала из лежавшей на бамбуковом стуле сумочки сигарету «Кэмел» и прикурила от маленькой серебряной зажигалки.— Хочешь сигаретку? — спросила она.— Нет. Это единственная дурная привычка, которой я так и не обзавелся.— А мы все время смолили в школе для девочек. — Она затянулась, выдохнула, голубой дымок поплыл, как пар. — У тебя есть выпить?— Там в кармане пиджака фляжка... нет, в другом кармане.Удерживая губами подрагивающую сигарету, она открутила колпачок серебряной фляжки и сделала глоток.— А! Дьявольский ром. Хочешь?— А то. Неси-ка назад в постель и себя вместе с ним.Так она и сделала, передав мне фляжку и устроившись рядом со мной под одеялом.— Ты должен считать, что я жутко порочная, — сказала она. — Немножко шлюха.Я отхлебнул рому.— И разумеется, я запрезираю тебя поутру.Она понимала, что я прикидываюсь, но все равно спросила:— Да?— Но только не маленькую проститутку, которая спит с первым встречным симпатичным евреем.Она взвизгнула от смеха и, схватив подушку, ударила меня. Я защищал фляжку, чтобы не пролить ни капли ее драгоценного содержимого.— Ты жуткий тип!— Лучше понять это сразу.Она вернула подушку на место и снова прижалась ко мне.— Полагаю, ты думаешь, что мы будем заниматься этим каждую ночь, пока плывем.— Я больше ничего не запланировал на это время.— На самом деле я очень хорошая девочка.— К черту — хорошая. Отличная.— Ты хочешь, чтобы я снова тебя стукнула? — спросила она, берясь за подушку. Но оставила ее в покое и, устроившись частично на ней, частично на мне, сказала:— Ты просто нажал на нужную кнопку, вот и все.Я протянул руку к ее прикрытой шелком груди и очень нежно коснулся указательным пальцем торчавшего соска.— Надеюсь, ты закричишь...— Ужасный тип, — заявила она, выпустила дым и наградила меня французским поцелуем.Он получился дымным, с привкусом рома, но милым. И знаменательным. Забавно, поцелуи этой богатой хорошей девочки походили на поцелуи бедных плохих девочек, с которыми мне доводилось иметь дело.— Бедная Тало, — вздохнула она, забирая у меня фляжку.— Ты о чем?— Половые отношения могут быть такими чудесными. Столько удовольствия.— Согласен целиком и полностью.Она сделала большой глоток, вытерла рот ладонью.— И все рухнуло... из-за каких-то ужасных грязных туземцев. — Она передернулась. — При одной мысли о них, мне хочется убежать и спрятаться...— Какая она была?— Тало?— Да.— В детстве, когда мы были вместе?— Да. Нежной, тихой?..— Тало! Да что ты? Ты думаешь, что быть богатым — так, нечего делать. А между прочим, приходится как-то расти. Не подумай, что я жалуюсь. Те денечки в Бейпорте, это было нечто...— В Бейпорте?— Это небольшое местечко на южном берегу Лонг-Айленда. Там у родителей Тало летний дом. Все это похоже на парк, правда... большой дом, озеро, лес... Мы часто ездили верхом без всего... именно без всего. — И родители ничего не имели против подобных выходок?Еще здоровый глоток.— А их почти все время не было... общественный долг, увеселительные поездки. В доме за всем следила филиппинская прислуга, перед которой Тало не отчитывалась. Бесподобные дни, честно.— В школу вы тоже ходили вместе?— Да... Хиллсайд в Норфолке, потом Нэшнл Катедрал в Вашингтоне. Строгие школы, но летом мы отрывались, вели распутный образ жизни. Все лето ходили в купальных костюмах.Она отдала мне фляжку и встала с кровати. Прелестное создание, ничуть не сознающее своей почти полной наготы.— У нас был старый «форд», — продолжала она, выуживая из сумочки новую сигарету, — который мы разрисовали всеми цветами радуги и расписали всякими сумасшедшими присказками. И ездили по округе, выставив из машины руки и ноги. Как маленькие демоны скорости.— И вас ни разу не задержали? Ни разу не отобрали лицензию?Она зажгла сигарету.— О, у нас не было лицензий. Нам было мало лет.Вскоре она вернулась ко мне в постель, оранжевый глаз ее сигареты таращился в темноту.— Мне не следует этого говорить, но... она это любила.— Любила что?— Это. Понимаешь — это? Делать это. Мальчишки из нашего поселка, приезжавшие к своим родителям, они приходили в этот большой дом... он был в полном нашем распоряжении... а в полночь мы купались в озере нагишом...— С мальчиками?— Ну не с садовником же! Не думаю, чтобы Томми... ничего.— Что?— Просто... мне не следует об этом говорить.— Что-то о ее муже? — спросил я, передавая ей фляжку.Она сделала глоток, потом сказала:— Я не видела Тало с тех пор, как они с Томми уехали в Перл-Харбор, это было почти два года назад. Я не имею права ничего об этом говорить.— О чем?— Я... думаю, что он ее не удовлетворяет.— В каком смысле?— Во всех. Он такой... обычный, скучный, спокойный. А она романтичная, любящая веселье девушка, но ее письма... Ей до смерти надоело быть женой военного моряка. Он все время дежурит на своей подлодке, а ей одиноко... никаких развлечений. Никакого внимания. А теперь это.— Как мило с твоей стороны, что ты едешь поддержать ее в такое трудное для нее время.— Она моя лучшая подруга, — сказала Изабелла и еще раз глотнула из моей фляжки. — А кроме того, я никогда раньше не была на Гавайях.Она уснула в моих объятиях. Я вытащил из ее пальцев мерцавший окурок сигареты, затушил его в стеклянной пепельнице, стоящей на ночном столике, положил рядом фляжку и позволил покачиванию парохода, рассекавшего воды Тихого океана, убаюкать себя.Но мне очень долго не спалось. Я все думал о Тало и Изабелле, девушках, которые любили веселье и купались нагишом вместе с мальчиками.А сейчас скучный муж Талии Мэсси помог убить человека, чтобы защитить честь своей жены. Глава 3 Я стоял, опершись о поручни, на палубе правого борта, с одной стороны от меня стояла Изабелла, с другой — Лейзер. Миссис Лейзер располагалась рядом с мужем, а следом — чета Дэрроу. И вся наша маленькая группа неотрывно разглядывала темно-синие воды. Нежный ветерок ерошил волосы, шуршал одеждой, забавлялся с галстуками. Небо было голубым, как глаза Изабеллы, облака — белыми, как ее зубки. Глупенькая девочка, но я буду вечно любить ее, или, по крайней мере, пока мы не пришвартуемся.— Смотрите! — закричала Изабелла.Лет полтораста назад этот крик был бы полон особого смысла, когда увиденная земля означала свежую воду, пищу и твердую почву под ногами после недель или даже месяцев пути.Но под конец современного путешествия по океану, которое длилось четыре с половиной дня, этот возглас был просто нелепым. Тогда почему же мое сердце совершило прыжок, когда стали видны неясные очертания земли, то там, то тут скрытые утренними облаками? Постепенно выявляя свои очертания, становясь все больше и заполняя собой горизонт, надвигался наветренный берег Оаху, и пока «Малоло» огибал мыс, мы со всех сторон обозрели потрескавшуюся серую гору.— «Голова Коко», — проинформировал нас бывалый путешественник Лейзер.Может и так, но на этой голове было не больше естественной растительности, чем на голове лысого старика. Очень скоро на смену серости Коко — разочаровывающему и непривлекательному эмиссару острова — пришла роскошная зеленая долина, включая оправдавшие ожидание пальмы, нежно шевелящие листьями, и редкие всплески ярких цветов.— Это «Алмазная Голова»! — показывая пальцем, завизжала королева Изабелла, словно сообщала Колумбу о Новом Свете.— Вижу, ты тоже читала «Нэшнл джиогрэфик», — сказал я, но вывести ее из себя мне не удалось.Она смотрела широко раскрыв голубые глаза, а улыбка у нее была, как у ребенка, получившего пятицентовик у дверей ломящейся от сластей кондитерской лавки. Она даже слегка подпрыгивала на месте.«Алмазная Голова» и в самом деле была хороша, даже если городской парень вроде меня и не собирался слишком уж восторгаться в угоду своей милашке. В конце концов, я родился в городе, где изобрели небоскребы, и какое-то ничтожное чудо природы высотой семь или восемь сотен футов, не способно было заставить такого крутого парня, как я, исторгать охи и ахи.Тогда отчего я стоял выпучив глаза, будто перед носом у меня водил своими руками гипнотизер? В чем заключается волшебство этого давно потухшего кратера? Почему его очертания притягивали взор и заставляли искать сравнений? Почему «Алмазная Голова» казалась мне ползущим чудовищем, покрытым шерстью, которое тихонько приподняло свою плоскую голову сфинкса и спустило в океан лапы? Царственным бдительным стражем древнего острова?— Видите ту небольшую впадину, у основания кратера? — спросил Лейзер, словно и вправду был нашим гидом.— Там, рядом со скалой? — отозвался я.У подножия поросшей зеленью части вулканического склона теснились деревья и горстка строений.— Точно. Местные жители говорят, что когда-то там лежал огромный алмаз, унесенный прочь разгневавшимся Богом.— Может, они не нашли девственницы, чтобы принести ему в жертву, — произнес я. — Редкий товар, даже в те времена.Изабелла ткнула меня в бок локтем. А я-то думал, что она меня не слушает.Естественная преграда в виде вулкана-часового постепенно уходила в сторону, и нам начал открываться мягкий белый изгиб Вайкики-бич.— Это отель «Моана», — сказал Лейзер, — самый старый на острове.Большой изящный белый дом, отходившие от основного здания два крыла создавали почти замкнутое пространство. Перед участком пляжа, который принадлежал отелю, рос огромный баньян и стоял летний павильон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34