Сие размещение подало разным чинам благовидную причину разъезжать по Камчатке, под предлогом смотров, свидетельств и пр. , а в самом деле для того, чтоб иметь случай выменивать у камчадалов соболей и лисиц на вино. А гражданские чины, несмотря на трудность путей, разъезжали повсюду с таким же удовольствием и с той же целью, как наши земские исправники и заседатели скачут по селениям экономических крестьян и однодворцев. И все такие разъезды бывают на счет камчадалов, которые должны проезжающих доставлять на своих собаках от одного селения до другого. Мода путешествовать по Камчатке от чиновников распространилась даже на простых подьячих и солдат, которые просятся в отпуск, с тем чтоб промыслить для себя и для собак корму, но, купив вино, ездят по острожкам и обманывают камчадалов». В первом же селении Паротунге, неподалеку от Авачи, перед путешественниками предстали безрадостные будни камчадалов. «Камчадалы, живущие в сем острожке, хворы и крайне бедны: единственная сему причина есть склонность сего народа к пьянству и соблазн, происходящий от близости к ним Петропавловской гавани, где есть казенная продажа вина, да и в лавке Американской компании продаются часто крепкие напитки; почему все звериные шкуры, кои они добывают на промыслах, употребляются ими на пьянство. Притом и русские, живущие в гавани, пользуются слабостью камчадал, часто к ним ездят и, напоив их пьяными, выманивают у них не токмо что добытых ими зверей и хороших ездовых собак, но даже и корм собачий, и потому несчастные сии люди всякий год терпят по нескольку месяцев голод, что здесь называется голодовать. В это-то время и питаются они березовою толченою корою, примешивая к оной небольшое количество сушеной и толченой в порошок рыбы, заготовленной для собак, кои наравне с своими хозяевами также по несколько дней сряду ничего не едят. Такова же участь всех камчадальских селений, находящихся поблизости здешних городков».
Но удручающие картины перемежались с интересными выводами: «Нынче камчадалы, следуя примеру русских, и сами стараются их обманывать; но по простоте своей никогда не удается им обмануть старожилов камчатских». В свою очередь, русские переселенцы постепенно перенимали добродетельные черты характера камчадалов. В одном из острожков, Большерецке, где жили только русские, Головнин вдруг спросил своего напарника, мичмана Рудакова:
— Живали вы в деревеньке российской, Илья Дмитрич?
Головнин имел жизненное правило обращаться с младшими по званию только на «вы».
— С маменькой в усадьбе, — недоуменно ответил Рудаков.
— Никогда не слыхали, как наши мужики на сходке глотку дерут за каждую полушку?
Рудаков растерянно улыбался, пожал плечами, а Головнин все допрашивал:
— Или на почтовой станции с кулаками бранятся друг с другом, чтоб в очередь лошадей не давать. — Не дождавшись ответа, продолжал: — То-то, а я видывал не раз. А вот здесь на Камчатке наши русачки в селениях добры и услужливы, как камчадалы, не бранятся, да и воровства про меж них не замечено. Чудится мне, рассыпь перед ними золото, не возьмут…
В последнем, Начикинском острожке, как и в Малках путники блаженствовали, купались в горячих ключах…
Море, а тем более океан, безбрежны на десятки, сотни, иногда тысячи миль. Если смотреть в открытом море на судне с высоты десяти метров вокруг, то линия горизонта усматривается не более чем на семь миль. При появлении за видимым горизонтом какого-либо судна дальность видимости соответственно увеличивается…
Утром 27 мая 1810 года «Диана», лавируя на выходе из Авачинской губы, повстречалась с транспортом «Павел». Командир «Павла» лейтенант Шахов перебрался на «Диану» и за два часа успел с Головниным «переговорить обо всем, как до службы относящемся, так и о наших собственных делах». Главное, что сообщил Шахов, транспорт идет из Нижнекамчатска взять припасы, выгруженные с «Дианы», и отвезти их в Охотск.
Спустя два часа задул южный ветерок, и оба судна расстались, каждый пошел по назначению: «Павел» — в Авачу, шлюп — в Новоархангельск.
А в эти самые часы где-то совсем рядом, скрытый дымкой, шелестел вялыми парусами шлюп «Нева» Леонтия Гагемейстера. Он шел из Америки в Петропавловск. Не удалось повидаться друзьям, и эта встреча состоится лишь много лет спустя…
Гагемейстер доставил в Петропавловск большую партию пушнины и необычный «живой» груз, четырех кандальников из Новоархангельска. Гремя цепями, выбрались из шлюпа на берег один за другим четыре сумрачных, бородатых мужика под охраной матроса с ружьем.
Поздоровавшись с Хлебниковым, Гагемейстер кивнул на них:
— Принимай арестантов из Ситхи. Бунтовали супротив правителя, лишить жизни Баранова замыслили, да сорвалось у них.
Гагемейстер протянул Хлебникову конверт.
— Тут в бумагах Баранов все указал. Вызывай солдат и в холодную их, потом разберешься. Мне-то товар выгружать повеселее надобно, да и айда с командой в Петербург сибирским трактом…
История с бунтом приключилась прошлой осенью в Новоархангельске или, как еще его называли, Ситхе, по имени острова, на котором он расположен.
Нелегко жилось людям на Камчатке, но терпимо, хотя изредка и тут случалась смута. Совсем тяжко приходилось «промышленным» людям в Российско-Американской компании на Аляске. Завлеченные в свое время обманом и посулами на Алеуты, эти сибирские «посельщики» еще до прибытия в Новоархангельск попадали в кабалу компании и по сути оказывались на положении рабов. Непомерно высокие цены на провизию, низкая оплата труда все крепче опутывали кабалой работных людей, живущих в долг. Люди роптали, но с тоской понимали, что вряд ли когда-нибудь вернутся на родину. Компания не отпускала должников, а на страже ее интересов круто и жестоко стоял два десятилетия главный правитель Александр Баранов. Против него-то и затеяли заговор «посельщики». Заводилой стал один сибиряк, Василий Наплавков. Заговорщики хотели убить Баранова, завладеть оружием, имуществом, расселиться на островах, завести свой промысел, а там, Бог даст…
Как часто бывает в российской жизни, среди смутьянов затесался предатель, поляк Лещинский. Бунтарей скрутили, заковали в кандалы. Ранней весной Наплавкова «со товарищи» Баранов отправил для следствия и суда на шлюпе «Нева» в Россию…
Проводив «Неву» со смутьянами, главный правитель ушел в дела. Навалились заботы, торопило время, настала пора отправлять промышленных людей на дальние острова за бобрами. Их шкурки — золото, пушистый мех зверьков — основа, на которой покоится все благополучие компании. Этому делу он отдал лучшие годы жизни и не жалел об этом. Вечерами, уединясь в своей комнате, не зажигая свечей, в серых сумерках, ворошил в памяти прошлое…
Недавняя смута среди людей всколыхнула многое…
Молодость его осталась далеко в Олонецком краю, где десяток лет томилась его супруга Матрена с дочкой-невестой, но так и не дождалась, отдала Богу душу. Григорий Шелихов долго в свое время уламывал его в Иркутске занять эту должность, потому что не видел более подходящего человека для воплощения своих дерзких замыслов.
Он знал его как жесткого, крутого нрава человека, обладающего железной волей и невероятной выносливостью. К тому же разгадал в нем, малообразованном купце, незаурядный ум, хватку и сметку. Плотно сбитый, приземистый каргополец умел смотреть дальше и видеть больше, нежели кто-либо другой…
И в самом деле, за десяток лет Баранов, наперекор страшным испытаниям, снарядил добрый, десяток экспедиций, обошел кругом все Алеуты, основал фактории на американском материке, на берегах Кенайского и Чугацкого заливов. На острове Кадьяк появилось Адмиралтейство. Там спустили на воду первое судно — трехмачтовый двухдечный бриг « Феникс».
Начало века отпраздновал в новой крепости Архангельской, на острове Ситхе. Здесь его постигла первая беда.
Русские люди с первых шагов на открытых землях Аляски устанавливали добрые отношения с местными жителями на материке, колошами, мирили между собой враждовавшие племена. Алеуты и эскимосы на островах охотно торговали с русскими, жили с ними в одних поселениях, выдавали дочерей замуж за русских. Сам Баранов это поощрял, показывал пример. Женился на алеутке, дочке тойона, крещеной Анне, прижил от нее трех детей. Не всем нравилось, что русские прочно обживаются в Америке. Браконьеры, объяснявшиеся по-английски, прослышав о богатых промыслах, ринулись на Алеуты, но русские их опередили. Тогда в ход пошли порох, ружья и даже пушки. Это было выгодно вдвойне: разжигались страсти между племенами, а при надобности стволы ружей и пушек несложно направить против русских. Правитель старался ужиться с объявившимися конкурентами. Не раз просил он американцев не продавать индейцам порох и пушки, с тревогой сообщал в Петербург: «Я многократно говаривал им, что этот товар для варварских народов ненадобно бы променивать, коим они между собой часто производят кровопролитие и им самим вредят, делая врасплох нападения, что и случалось неоднократно, и даже судами овладевали, а кольми наипаче нам то вредно и обидно; тем более что нарушаются мирные постановления между двором Российским и республикой Соединенных Штатов…
Но они, мало тому внимая, говорили: мы люди торговые, ищем получить прибыль и воспрещения о том не имеем».
А вскоре, весной 1802 года, разразилось бедствие. Баранов отправился на дальние острова промышлять зверя. Ночью тысяча колошей внезапно напала на укрепленную факторию на Ситхе. Среди них мелькали белые, по слухам, американские матросы. Перебили почти всех русских и алеутов.
Два года готовился Баранов вернуться в прежние места. Ко времени поспела помощь из России. На Ситхинском рейде бросил якорь русский корабль с таким родным именем «Нева». Его командир, капитан-лейтенант Юрий Лисянский, не раз нюхал порох. Залпы пушек «Невы» вымели с Ситхи смутьянов.
Спустя неделю заложили крепость Новоархангельск, теперь здесь стольный городок Русской Америки.
…Устал главный правитель от многочисленных забот, седьмой десяток разменял, просил замену, компания обещала прислать…
Летние сумерки в этих краях светлы и ночью. Баранов, как всегда в исходе каждого дня, перед полуночью обходил палисад крепости и наблюдал караулы. Проверив караульщиков, потрогал запоры на воротах, настороженно посмотрел в сторону бухты. Как обычно летом, туман неделями окутывал все побережье мглой, сплошь закрывая вход в бухту. Тревожное настроение правителя вызвало письмо, привезенное неделю назад Эббетсом, капитаном американского судна «Энтерпрайз», пришедшего из Нью-Йорка. В прошлом году в Филадельфии объявился генеральный консул России Дашков. Он-то и сообщил коллежскому советнику Баранову, что в Кантоне, по его сведениям, готовится к набегу на Новоархангельск английский фрегат. «У него, почитай, пушек полсотни, — вздыхал, продолжая размышлять, Баранов, — а у меня только что в крепостце карронады да пушчонки три десятка».
Из сумеречной мглы неожиданно вынырнула байдарка. Баранов сразу узнал смотрителя с маяка.
— Ваше степенство, — сообщил запыхавшийся компанейщик, — нынче с вечеру на взморье какое-то судно большое, трехмачтовое под парусами оказалось.
— Трехмачтовое, говоришь? А флага на нем не разглядел, пушек много?
— За мрачностью флага не разглядел, да и пушек не видать.
Обычно в таких ситуациях правитель соображал быстро и действовал решительно. Гагемейстер не раз говорил ему, что второй год ожидают из Кронштадта шлюп «Диану». «Не он ли?» — мелькнула догадка у сметливого Баранова.
— Поезжай на маяк. Услышишь нашу пушку, зажги огонь и посматривай. Следом пойдет бот с приказчиками и людьми.
В крепости зашевелились, замелькали огоньки в избах, правитель будил караульщиков и промышленных, вызывал приказчика Андрея Коробова.
— Возьми дюжину побойчее караульщиков с ружьями. На боте иди к выходу. Взвидишь судно, с опаской подходи по корме. Ты-то аглицкий мал-мало разумеешь, покличь, как отзовутся. Ежели по-аглицки, утекай немедля сюда. Услышишь по-русски, откликайся…
Спустя полчаса бот с вооруженными людьми скрылся в тумане…
Интуиция не подвела правителя. На подходе к американским берегам пятый день бродила во мгле в поисках залива Ситха «Диана».
Пять дней назад Головнин первым увидел поверх туманной дымки высокие, покрытые снегом вершины.
— Америка! — выкинул вперед руку командир «Дианы». Первым поспешил к нему штурман.
— Похоже, Ситха где-то под горами.
— Не Ситха, а Норфольк, как писано у Кука на карте, — поправил командир.
Но штурман заупрямился.
— Мой тезка в Аваче называл сию бухту Ситха, по-русски, так и все компанейские ее зовут. Наши-то ранее Кука в тех местах появились.
Головнин промолчал, видимо, чувствуя, что прав Хлебников. Горы в это время опять заволокло облаками…
Пять дней тыкались в незнакомые берега мореходы, Головнин про себя чертыхался. Не было под рукой ни одной достоверной карты, а Хлебников вслух заметил командиру:
— Надо бы в Кронштадте попытать было у Лисянского совета, он эти места обшарил достоверно.
В ответ командир поднял брови, пожевал губами, но ничего не ответил. Как-то получилось, что Головнин общался только с чопорным Крузенштерном, а его спутника, простодушного Юрия Лисянского, избегал. А напрасно, Лисянский намного раньше Крузенштерна подготовил к изданию свои записки и альбом карт Русской Америки. Но его невзлюбил Чичагов и ему отказали в издании за казенный счет, а Крузенштерну сделали это без проволочек…
На исходе пятого дня показался берег, вход в залив. С «Дианы» спустили шлюпку, мичман Мур начал делать промеры. Не успели поднять шлюпку, поднявшийся ветер разогнал туман, и следивший за обстановкой Хлебников крикнул:
— На мысе маяк!
На высоком берегу в глубине залива четко вырисовывалась белая башенка. Головнин не мешкая скомандовал:
— Право руль! Держать на маяк!
Не прошло и часа, откуда-то издалека явственно донесся звук пушечного выстрела. Рикорд повеселел:
— Заметили-таки нас!
У командира тоже поднялось настроение.
— Распорядись, Петр Иваныч, ответствовать пушкой! На берегу вспыхнул неяркий, но ясно видимый огонь маяка.
Тут же, для подтверждения, «Диана» выстрелила еще раз, и, показывая свое место, командир распорядился жечь фальшфейер и поднять на грот-брам-стеньге фонарь.
Лавируя в полумраке, с подобранными парусами «Диана» к полуночи приблизилась к маяку.
— За кормой слышны всплески! — крикнул рулевой матрос.
Головнин перегнулся через перила. Внизу, в темноте, чавкая веслами, подходила большая шлюпка. На душе командира отлегло, оттуда доносился русский говор.
— Кто такие? — крикнул он в рупор.
— Компанейские мы! — донеслось снизу. — Правителем посланы.
— Подходи к борту! — скомандовал Головнин и поманил Рикорда.
— Не мешкая выставь дюжину наших с заряженными ружьями на палубе. Мало ли их, но ружья не кажи, дабы не спугнуть напрасно.
За борт выкинули веревочный трап, а командир предупредил, подниматься по одному, оружие не брать.
— А мы безоружны! — ответили с бота и полезли по трапу.
Прыгая на палубу, они диковато, с робостью озирались. Вроде бы свои, русские, а стоят все поодаль, настороже. «Не англичане ли?» — в тревоге заподозрил Коробов. Но тут же успокоился.
Капитан судна заговорил на чистом русском языке. Убедившись, что пришельцы присланы Барановым, Головнин махнул рукой Рикорду и сказал Коробову:
— Мы такие же русские, можете вольно с матросами похристосоваться. «… услышав со всех сторон русский язык, были вне себя от радости и признались, что они приехали вооруженные саблями, пистолетами и ружьями. Но, подозревая, что мы англичане, об оружии утаили и оставили оное на лодке».
— Кто из вас за лоцмана места сии знает? — первым делом спросил Головнин.
Коробов крикнул кого-то из своих людей.
— Соколов у нас за проводника, он эти места на ощупь знает.
Узнав, в чем дело, бородатый промышленник пробасил:
— Однако лишь засветло тронемся. Здесь вкруг каменья да кряжи под водой…
Около полудня «Диана» под буксирами прошла к крепости. Одиннадцать выстрелов приветствовали соотечественников.
— Дозволь ответить? — спросил Рикорд.
— Погоди, — остановил его Головнин, — много чести для купцов…
«Диана» еще не отдала якорь, а на борт поднялся главный правитель.
— Коллежский советник Баранов, — учтиво ответил он на приветствие Головнина и тут же продолжил по-деловому:
— Якорное место, господин капитан, наилучшее подале, — он повел рукой ближе к крепости. — Там глубина дюжина сажен и грунт песчаный.
Когда Головнин распорядился, правитель добродушно упрекнул:
— Крепость отдала салют императорскому флагу, — он кивнул на крепость, над которой реял флаг компании, — однако ответа не получила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Но удручающие картины перемежались с интересными выводами: «Нынче камчадалы, следуя примеру русских, и сами стараются их обманывать; но по простоте своей никогда не удается им обмануть старожилов камчатских». В свою очередь, русские переселенцы постепенно перенимали добродетельные черты характера камчадалов. В одном из острожков, Большерецке, где жили только русские, Головнин вдруг спросил своего напарника, мичмана Рудакова:
— Живали вы в деревеньке российской, Илья Дмитрич?
Головнин имел жизненное правило обращаться с младшими по званию только на «вы».
— С маменькой в усадьбе, — недоуменно ответил Рудаков.
— Никогда не слыхали, как наши мужики на сходке глотку дерут за каждую полушку?
Рудаков растерянно улыбался, пожал плечами, а Головнин все допрашивал:
— Или на почтовой станции с кулаками бранятся друг с другом, чтоб в очередь лошадей не давать. — Не дождавшись ответа, продолжал: — То-то, а я видывал не раз. А вот здесь на Камчатке наши русачки в селениях добры и услужливы, как камчадалы, не бранятся, да и воровства про меж них не замечено. Чудится мне, рассыпь перед ними золото, не возьмут…
В последнем, Начикинском острожке, как и в Малках путники блаженствовали, купались в горячих ключах…
Море, а тем более океан, безбрежны на десятки, сотни, иногда тысячи миль. Если смотреть в открытом море на судне с высоты десяти метров вокруг, то линия горизонта усматривается не более чем на семь миль. При появлении за видимым горизонтом какого-либо судна дальность видимости соответственно увеличивается…
Утром 27 мая 1810 года «Диана», лавируя на выходе из Авачинской губы, повстречалась с транспортом «Павел». Командир «Павла» лейтенант Шахов перебрался на «Диану» и за два часа успел с Головниным «переговорить обо всем, как до службы относящемся, так и о наших собственных делах». Главное, что сообщил Шахов, транспорт идет из Нижнекамчатска взять припасы, выгруженные с «Дианы», и отвезти их в Охотск.
Спустя два часа задул южный ветерок, и оба судна расстались, каждый пошел по назначению: «Павел» — в Авачу, шлюп — в Новоархангельск.
А в эти самые часы где-то совсем рядом, скрытый дымкой, шелестел вялыми парусами шлюп «Нева» Леонтия Гагемейстера. Он шел из Америки в Петропавловск. Не удалось повидаться друзьям, и эта встреча состоится лишь много лет спустя…
Гагемейстер доставил в Петропавловск большую партию пушнины и необычный «живой» груз, четырех кандальников из Новоархангельска. Гремя цепями, выбрались из шлюпа на берег один за другим четыре сумрачных, бородатых мужика под охраной матроса с ружьем.
Поздоровавшись с Хлебниковым, Гагемейстер кивнул на них:
— Принимай арестантов из Ситхи. Бунтовали супротив правителя, лишить жизни Баранова замыслили, да сорвалось у них.
Гагемейстер протянул Хлебникову конверт.
— Тут в бумагах Баранов все указал. Вызывай солдат и в холодную их, потом разберешься. Мне-то товар выгружать повеселее надобно, да и айда с командой в Петербург сибирским трактом…
История с бунтом приключилась прошлой осенью в Новоархангельске или, как еще его называли, Ситхе, по имени острова, на котором он расположен.
Нелегко жилось людям на Камчатке, но терпимо, хотя изредка и тут случалась смута. Совсем тяжко приходилось «промышленным» людям в Российско-Американской компании на Аляске. Завлеченные в свое время обманом и посулами на Алеуты, эти сибирские «посельщики» еще до прибытия в Новоархангельск попадали в кабалу компании и по сути оказывались на положении рабов. Непомерно высокие цены на провизию, низкая оплата труда все крепче опутывали кабалой работных людей, живущих в долг. Люди роптали, но с тоской понимали, что вряд ли когда-нибудь вернутся на родину. Компания не отпускала должников, а на страже ее интересов круто и жестоко стоял два десятилетия главный правитель Александр Баранов. Против него-то и затеяли заговор «посельщики». Заводилой стал один сибиряк, Василий Наплавков. Заговорщики хотели убить Баранова, завладеть оружием, имуществом, расселиться на островах, завести свой промысел, а там, Бог даст…
Как часто бывает в российской жизни, среди смутьянов затесался предатель, поляк Лещинский. Бунтарей скрутили, заковали в кандалы. Ранней весной Наплавкова «со товарищи» Баранов отправил для следствия и суда на шлюпе «Нева» в Россию…
Проводив «Неву» со смутьянами, главный правитель ушел в дела. Навалились заботы, торопило время, настала пора отправлять промышленных людей на дальние острова за бобрами. Их шкурки — золото, пушистый мех зверьков — основа, на которой покоится все благополучие компании. Этому делу он отдал лучшие годы жизни и не жалел об этом. Вечерами, уединясь в своей комнате, не зажигая свечей, в серых сумерках, ворошил в памяти прошлое…
Недавняя смута среди людей всколыхнула многое…
Молодость его осталась далеко в Олонецком краю, где десяток лет томилась его супруга Матрена с дочкой-невестой, но так и не дождалась, отдала Богу душу. Григорий Шелихов долго в свое время уламывал его в Иркутске занять эту должность, потому что не видел более подходящего человека для воплощения своих дерзких замыслов.
Он знал его как жесткого, крутого нрава человека, обладающего железной волей и невероятной выносливостью. К тому же разгадал в нем, малообразованном купце, незаурядный ум, хватку и сметку. Плотно сбитый, приземистый каргополец умел смотреть дальше и видеть больше, нежели кто-либо другой…
И в самом деле, за десяток лет Баранов, наперекор страшным испытаниям, снарядил добрый, десяток экспедиций, обошел кругом все Алеуты, основал фактории на американском материке, на берегах Кенайского и Чугацкого заливов. На острове Кадьяк появилось Адмиралтейство. Там спустили на воду первое судно — трехмачтовый двухдечный бриг « Феникс».
Начало века отпраздновал в новой крепости Архангельской, на острове Ситхе. Здесь его постигла первая беда.
Русские люди с первых шагов на открытых землях Аляски устанавливали добрые отношения с местными жителями на материке, колошами, мирили между собой враждовавшие племена. Алеуты и эскимосы на островах охотно торговали с русскими, жили с ними в одних поселениях, выдавали дочерей замуж за русских. Сам Баранов это поощрял, показывал пример. Женился на алеутке, дочке тойона, крещеной Анне, прижил от нее трех детей. Не всем нравилось, что русские прочно обживаются в Америке. Браконьеры, объяснявшиеся по-английски, прослышав о богатых промыслах, ринулись на Алеуты, но русские их опередили. Тогда в ход пошли порох, ружья и даже пушки. Это было выгодно вдвойне: разжигались страсти между племенами, а при надобности стволы ружей и пушек несложно направить против русских. Правитель старался ужиться с объявившимися конкурентами. Не раз просил он американцев не продавать индейцам порох и пушки, с тревогой сообщал в Петербург: «Я многократно говаривал им, что этот товар для варварских народов ненадобно бы променивать, коим они между собой часто производят кровопролитие и им самим вредят, делая врасплох нападения, что и случалось неоднократно, и даже судами овладевали, а кольми наипаче нам то вредно и обидно; тем более что нарушаются мирные постановления между двором Российским и республикой Соединенных Штатов…
Но они, мало тому внимая, говорили: мы люди торговые, ищем получить прибыль и воспрещения о том не имеем».
А вскоре, весной 1802 года, разразилось бедствие. Баранов отправился на дальние острова промышлять зверя. Ночью тысяча колошей внезапно напала на укрепленную факторию на Ситхе. Среди них мелькали белые, по слухам, американские матросы. Перебили почти всех русских и алеутов.
Два года готовился Баранов вернуться в прежние места. Ко времени поспела помощь из России. На Ситхинском рейде бросил якорь русский корабль с таким родным именем «Нева». Его командир, капитан-лейтенант Юрий Лисянский, не раз нюхал порох. Залпы пушек «Невы» вымели с Ситхи смутьянов.
Спустя неделю заложили крепость Новоархангельск, теперь здесь стольный городок Русской Америки.
…Устал главный правитель от многочисленных забот, седьмой десяток разменял, просил замену, компания обещала прислать…
Летние сумерки в этих краях светлы и ночью. Баранов, как всегда в исходе каждого дня, перед полуночью обходил палисад крепости и наблюдал караулы. Проверив караульщиков, потрогал запоры на воротах, настороженно посмотрел в сторону бухты. Как обычно летом, туман неделями окутывал все побережье мглой, сплошь закрывая вход в бухту. Тревожное настроение правителя вызвало письмо, привезенное неделю назад Эббетсом, капитаном американского судна «Энтерпрайз», пришедшего из Нью-Йорка. В прошлом году в Филадельфии объявился генеральный консул России Дашков. Он-то и сообщил коллежскому советнику Баранову, что в Кантоне, по его сведениям, готовится к набегу на Новоархангельск английский фрегат. «У него, почитай, пушек полсотни, — вздыхал, продолжая размышлять, Баранов, — а у меня только что в крепостце карронады да пушчонки три десятка».
Из сумеречной мглы неожиданно вынырнула байдарка. Баранов сразу узнал смотрителя с маяка.
— Ваше степенство, — сообщил запыхавшийся компанейщик, — нынче с вечеру на взморье какое-то судно большое, трехмачтовое под парусами оказалось.
— Трехмачтовое, говоришь? А флага на нем не разглядел, пушек много?
— За мрачностью флага не разглядел, да и пушек не видать.
Обычно в таких ситуациях правитель соображал быстро и действовал решительно. Гагемейстер не раз говорил ему, что второй год ожидают из Кронштадта шлюп «Диану». «Не он ли?» — мелькнула догадка у сметливого Баранова.
— Поезжай на маяк. Услышишь нашу пушку, зажги огонь и посматривай. Следом пойдет бот с приказчиками и людьми.
В крепости зашевелились, замелькали огоньки в избах, правитель будил караульщиков и промышленных, вызывал приказчика Андрея Коробова.
— Возьми дюжину побойчее караульщиков с ружьями. На боте иди к выходу. Взвидишь судно, с опаской подходи по корме. Ты-то аглицкий мал-мало разумеешь, покличь, как отзовутся. Ежели по-аглицки, утекай немедля сюда. Услышишь по-русски, откликайся…
Спустя полчаса бот с вооруженными людьми скрылся в тумане…
Интуиция не подвела правителя. На подходе к американским берегам пятый день бродила во мгле в поисках залива Ситха «Диана».
Пять дней назад Головнин первым увидел поверх туманной дымки высокие, покрытые снегом вершины.
— Америка! — выкинул вперед руку командир «Дианы». Первым поспешил к нему штурман.
— Похоже, Ситха где-то под горами.
— Не Ситха, а Норфольк, как писано у Кука на карте, — поправил командир.
Но штурман заупрямился.
— Мой тезка в Аваче называл сию бухту Ситха, по-русски, так и все компанейские ее зовут. Наши-то ранее Кука в тех местах появились.
Головнин промолчал, видимо, чувствуя, что прав Хлебников. Горы в это время опять заволокло облаками…
Пять дней тыкались в незнакомые берега мореходы, Головнин про себя чертыхался. Не было под рукой ни одной достоверной карты, а Хлебников вслух заметил командиру:
— Надо бы в Кронштадте попытать было у Лисянского совета, он эти места обшарил достоверно.
В ответ командир поднял брови, пожевал губами, но ничего не ответил. Как-то получилось, что Головнин общался только с чопорным Крузенштерном, а его спутника, простодушного Юрия Лисянского, избегал. А напрасно, Лисянский намного раньше Крузенштерна подготовил к изданию свои записки и альбом карт Русской Америки. Но его невзлюбил Чичагов и ему отказали в издании за казенный счет, а Крузенштерну сделали это без проволочек…
На исходе пятого дня показался берег, вход в залив. С «Дианы» спустили шлюпку, мичман Мур начал делать промеры. Не успели поднять шлюпку, поднявшийся ветер разогнал туман, и следивший за обстановкой Хлебников крикнул:
— На мысе маяк!
На высоком берегу в глубине залива четко вырисовывалась белая башенка. Головнин не мешкая скомандовал:
— Право руль! Держать на маяк!
Не прошло и часа, откуда-то издалека явственно донесся звук пушечного выстрела. Рикорд повеселел:
— Заметили-таки нас!
У командира тоже поднялось настроение.
— Распорядись, Петр Иваныч, ответствовать пушкой! На берегу вспыхнул неяркий, но ясно видимый огонь маяка.
Тут же, для подтверждения, «Диана» выстрелила еще раз, и, показывая свое место, командир распорядился жечь фальшфейер и поднять на грот-брам-стеньге фонарь.
Лавируя в полумраке, с подобранными парусами «Диана» к полуночи приблизилась к маяку.
— За кормой слышны всплески! — крикнул рулевой матрос.
Головнин перегнулся через перила. Внизу, в темноте, чавкая веслами, подходила большая шлюпка. На душе командира отлегло, оттуда доносился русский говор.
— Кто такие? — крикнул он в рупор.
— Компанейские мы! — донеслось снизу. — Правителем посланы.
— Подходи к борту! — скомандовал Головнин и поманил Рикорда.
— Не мешкая выставь дюжину наших с заряженными ружьями на палубе. Мало ли их, но ружья не кажи, дабы не спугнуть напрасно.
За борт выкинули веревочный трап, а командир предупредил, подниматься по одному, оружие не брать.
— А мы безоружны! — ответили с бота и полезли по трапу.
Прыгая на палубу, они диковато, с робостью озирались. Вроде бы свои, русские, а стоят все поодаль, настороже. «Не англичане ли?» — в тревоге заподозрил Коробов. Но тут же успокоился.
Капитан судна заговорил на чистом русском языке. Убедившись, что пришельцы присланы Барановым, Головнин махнул рукой Рикорду и сказал Коробову:
— Мы такие же русские, можете вольно с матросами похристосоваться. «… услышав со всех сторон русский язык, были вне себя от радости и признались, что они приехали вооруженные саблями, пистолетами и ружьями. Но, подозревая, что мы англичане, об оружии утаили и оставили оное на лодке».
— Кто из вас за лоцмана места сии знает? — первым делом спросил Головнин.
Коробов крикнул кого-то из своих людей.
— Соколов у нас за проводника, он эти места на ощупь знает.
Узнав, в чем дело, бородатый промышленник пробасил:
— Однако лишь засветло тронемся. Здесь вкруг каменья да кряжи под водой…
Около полудня «Диана» под буксирами прошла к крепости. Одиннадцать выстрелов приветствовали соотечественников.
— Дозволь ответить? — спросил Рикорд.
— Погоди, — остановил его Головнин, — много чести для купцов…
«Диана» еще не отдала якорь, а на борт поднялся главный правитель.
— Коллежский советник Баранов, — учтиво ответил он на приветствие Головнина и тут же продолжил по-деловому:
— Якорное место, господин капитан, наилучшее подале, — он повел рукой ближе к крепости. — Там глубина дюжина сажен и грунт песчаный.
Когда Головнин распорядился, правитель добродушно упрекнул:
— Крепость отдала салют императорскому флагу, — он кивнул на крепость, над которой реял флаг компании, — однако ответа не получила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54