Я начал Уже думать, не потерял ли я зрение навсегда, но после понемногу предметы мне показались».
Штормовой ветер и волны изматывали людей и в клочья рвали паруса. Где-то в середине пути «ветер крепкий со шквалами дул во все сии сутки, а в ночь на 16 число от того же румба стал дуть еще крепче и с жестокими шквалами при дождливой погоде; а на рассвете ветер превратился в ужасную бурю и все дул прямо при дожде и сильных шквалах. Кроме двух штормовых стакселей, мы не могли держать никаких парусов, да и из тех фок-стаксель нашедшим на судно валом, коего часть ударила в сей парус, изорвало в лоскутки».
За все время плавания, в отсутствие земных ориентиров, Головнин уверенно вел шлюп, определяясь лишь астрономическими обсервациями и полностью им доверяя. Точные расчеты не подвели русского морехода…
Всю ночь на 25 июля командир не уходил с палубы, всматриваясь в горизонт прямо по курсу. Ожидания его не обманули. Он первым и заметил остров Анаттом из Новых Гебрид, «… в половине 4 часа пополуночи на 25 число он нам открылся. Ночная зрительная труба мне его показала очень хорошо; сначала, не зная точного до него расстояния, мы на четверть часа остались под малыми парусами, но, присматриваясь в трубу, приметили, что мы от него далеко еще были, тогда, поставив все паруса, стали держать прямо к нему, по компасу».
На рассвете открылся и соседний остров Тану.
— Гляди, по описанию Кукову приметен Тану по огнедышащей горе, — вскинул руку Головнин, показывая Рикорду на чуть заметный дымок с праваго борта.
Ветер постепенно стихал. Головнин повел шлюп к гавани Резолюшен, описанной Куком. «Каких-либо карт Кук не оставлял, поэтому „Диана“ ощупью продвигалась вдоль незнакомого берега, на котором уже бегало множество черных нагих жителей».
Поначалу небольшая заводь привиделась Головнину заливом, но вдруг из воды показался коралловый риф. Шлюп отвернул от берега, а ветер внезапно стих, и зыбь понесла «Диану» на рифы.
«Мы бросили лот и нашли глубину слишком большую и неспособную положить якорь; тогда вмиг спустили мы гребные суда, но и они не в силах были оттащить нас от каменьев, к коим нас прибивало. Мы видели ясно свою гибель: каменья угрожали разбитием нашему кораблю, а несколько сот диких, на них собравшихся, грозили смертью тем из них, которые спаслись бы от ужасных бурунов при кораблекрушении. Однако ж Богу угодно было избавить нас от погибели: в самые опасные для нас минуты вдруг повеял прежний ветер; в секунду мы подняли все паруса; никогда матросы с таким проворством не действовали; шлюп взял ход, и мы миновали в нескольких саженях надводный камень, которым кончился риф. Вот какова жизнь мореходцев! Участь их часто зависит от дуновения ветра!»
Злосчастная скала сплошь скрывала вход в ту самую бухту, которую открыл Кук. Головнин приказал спустить шлюпку и послал на ней Хлебникова:
— Похоже, по описанию сия бухта Резолюшен. После Кука здесь никто из европейцев не бывал, мы первые. Промеришь глубины, грунт определи. Захвати с собой бисер, холстинку. Быть может, дикие подплывут. Вона они весь берег усеяли, не угомонятся никак. Осторожен будь. Возьмите ружья.
Как и предполагал Головнин, едва шлюпка вошла в бухту, к ней помчались от берега каноэ с двумя островитянами. В руках они держали зеленые ветки, знак мира. Они подошли к шлюпке, о чем-то говорили с матросами.
Штурман вернулся с довольным видом, доложил:
— Гавань что надо, Василь Михалыч. Грунт песок, глубины до десяти фут. Дикие приветливы, выменяли у них десятка три кокосовых плодов.
— Слава Богу, — ответил Головнин, — видимо, не позабыли еще куковы пушки. Да и Куку спасибо, что он нам небольшой словарик оставил разговорный.
Не успел шлюп стать на якорь, как вокруг него закружили проворные лодки, каноэ. На одной из них выделялся вождь островитян Гунама, который «изъявил нам свое доброхотство и услуги». Он показал рукой, где можно набрать хорошую воду. Перебравшись в шлюпку с вооруженными матросами, он с помощью жестов вступил в оживленную беседу с Головниным. Командира он сразу окрестил именем Диана, и вскоре все собратья вокруг на лодках закричали, тыча пальцами в смущенного Головкина: «Диана! Диана!»
Как ни странно, вождь сразу же «хотел знать, есть ли у нас на корабле женщины, и, услышав, что нет, стал громко смеяться и показывать разными весьма явственными и слишком вразумительными телодвижениями, что женщины необходимо нужны и для чего именно. При сем случае он много говорил, и казалось, что шутил на наш счет, как мы можем жить и продолжать свой род без другого пола, или смеялся нашей ревности и страху, что мы скрываем от них своих жен». Первое знакомство с аборигенами острова произвело на гостей доброжелательное впечатление.
За ужином в кают-компании Головнин откровенно признался:
— Судя по тому, что Кук здесь поначалу орудийными залпами определил свои симпатии к диким, я нахожу их к нам обхождение весьма ласковым.
После небольшой паузы он определил цели стоянки:
— Мы простоим пять дней, пополним запасы пищи, здесь, по моему разумению, свиньи, куры есть, зелень и фрукты само собой. Нынче издам приказ, который исполнять неукоснительно господам офицерам и матросам.
Утром экипаж построился на шканцах. Матросы то и дело вертели головами, вокруг шлюпа шныряли лодки с туземцами. Они что-то выкрикивали, протягивали кур, апельсины, кокосы.
Рикорд прикрикнул на любопытных и, раздельно произнося слова, начал читать:
— В порту Резолюшен острова Таны, июля 26 дня 1809 года. «Во время пребывания шлюпа „Дианы“ в порте Резолюшин острова Таны, а также и во всех других гаванях островов Тихого океана, населенных дикими народами, если обстоятельства заставят нас пристать к оным, предписывается следующее». — Он остановился на мгновение и перечислил требования командира, которые сводились к следующему:
— Покуда шлюп не запасется провизией, офицерам и нижним чинам не позволяется выменивать у жителей что-либо другое кроме съестных припасов. Все, что выменяется, складывается и делится справедливо поровну на команду.
— Над меною будет надсматривать лейтенант Рикорд.
— На рейде офицерам днем вахт не стоять, а только одним гардемаринам. Ночью же вахту править и офицерам и гардемаринам.
— Ночью вахта должна быть вооружена по-абордажному.
— При работе на берегу с командой будут поочередно мичман Мур и Рудаков и поступать им по приложенной инструкции…
Зачитав приказ, Рикорд распустил экипаж, а командир отозвал в сторону Мура:
— Вам, Федор Федорович, особое задание. Как я заметил прежде, у вас искусно получается объясняться пантомимами. Посему вам вменяю составить толковый словарик танскому языку, для потомков сгодится.
Не упуская из виду все работы на корабле и берегу, Головнин большую часть времени проводил на острове, среди жителей. Еще знакомясь с записками Джемса Кука, он сделал нелицеприятное для цивилизованных пришельцев заключение: «Известно, что жители островов Тихого океана считают европейцев голодными бродягами, которые скитаются по морям для снискания себе пищи. Танские островитяне, верно, опасались, чтобы мы не узнали, что у них много свиней и не поселились между ними. Капитан Кук, так же, как и мы, не много мог выменять у них сих животных. Гунама нас встретил на самом берегу и принял ласково; потчевал он нас кокосовыми орехами, которые сразу при нас велел одному мальчику лет десяти или двенадцати достать с дерева».
Командир «Дианы» не остался в долгу. С первой встречи с аборигенами он одаривал их бисером и материей, булавками, разной сверкающей мелочью, пуговицами. Вождю подарил роскошный халат, его приближенным — поскромнее, каждому по чину…
Общаясь с островитянами, знакомясь с природой острова, тщательно исследуя побережье и залив, Головнин, возвращаясь на «Диану», наскоро ужинал и записывал свои впечатления, размышлял, излагал свои взгляды на увиденное. Покончив с записками, брал с полки томики описания путешествий в этих краях Джемса Кука, его спутников, отца и сына Фостеров. Всего сорок лет минуло с тех пор, как здесь впервые побывал, совершая второе кругосветное плавание, английский мореход. В своем дневнике он поделился мнениями о жителях острова Тана: «Хотя мы и старались держать себя по отношению к ним дружественно, островитяне очень хорошо понимали, что, если нам вздумается, мы можем силою оружия занять их страну. Очень может быть, что первоначально предположение это казалось им даже правдоподобным. Только лишь по прошествии некоторого времени, лучше познакомившись с нами, они стали относиться к нам с большим доверием».
Вчитываясь в строки воспоминаний, Головнин соглашался с Куком, подтверждал высказывания его спутника натуралиста Георга Фостера, оспаривал его отдельные выводы, не забывал упомянуть и о своих промашках…
«Господин Фостер подозревал, что жители острова Тану людоеды», — рассуждал командир «Дианы», читая, как спутникам Кука туземцы угрожали растерзать их, если они посетят запрещенное место. Головнин решил удостовериться в этом, но не нашел подтверждений. «Господа, штурман Хлебников, доктор Брандт и я ездили к мысу, о котором здесь пишет г-н Фостер, и ходили там по берегу; жители приняли нас ласково и были без всякого оружия. Мы доходили и до оконечности мыса, о коем Фостер говорит, и хотели идти кругом оной, но жители угроз нам не делали и никаких знаков не показывали, похожих на то, чтоб они убивали и ели людей. Не желая с ними поссориться за одно пустое любопытство, мы не противились много их просьбам и оставили их в покое».
Беглые замечания о женщинах Головнин дополнил: «Хотя же мужчины между собою обходятся дружелюбно, но к женщинам никакого внимания они не показывали, и мы заметили, что женский пол у них в презрении и порабощении: все тяжкие по образу их жизни работы исправляют женщины… Мы точно то же самое заметили; даже десяти— и двенадцатилетние мальчики часто грозили женщинам и толкали их. Все тягости, как-то дрова и домашние их вещи, — при нас носили женщины».
Толику своих рассуждений русский мореход уделил и мужской половине островитян. Среди многих качеств живописно описал интимную сторону. «Потом повествует г-н Фостер, что жители острова Таны мужского пола скрывают ту часть тела, которую стыд заставляет людей скрывать почти во всех странах света, то есть они делают из листьев растения, подобного имбирному, остроконечные чехлы, которые, надев на тайную часть, поднимают кверху и привязывают к брюху шнурком, кругом тела взятым. Но г-н Фостер говорит, что прикрытие такое они употребляют не от побуждения стыда или благопристойности, и нам казалось, мы видели живое подобие того ужасного божества древних.
На сие я сделаю мое замечание: шестилетних мальчиков я не видел с такими чехлами, даже дети восьми и десяти лет при нас были совсем нагие, но четырнадцатилетние мальчики и более носили чехлы, как и все взрослые мужчины. И я имею очень хорошее доказательство, что они это делают от благопристойности, а не так, как Фостер думает: возвращаясь с господином Хлебниковым и Средним от горячего родника по берегу, мы подошли к толпе островитян, из коих некоторые лишь после купания вышли из воды и не успели надеть чехлов; увидев нас, они тотчас тайные свои части зажали руками, потом отошли в сторону и, отворотясь от нас, надели чехлы и опять пришли к нам. Г-н Рикорд предлагал одному из них драгоценный для них подарок за такой чехол; когда дикий понял совершенно, о чем дело идет, то зажал себе лицо обеими руками, как у нас от стыда делают, засмеялся и побежал прочь».
Десяток страниц заполнил убористым почерком Головнин, повествуя о семидневном пребывании «Дианы» на острове. На рассвете последнего июльского дня шлюп покидал Новые Гебриды. «Лишь только жители приметили, что мы их покидаем, как вдруг на всех берегах кругом нас раздалось громогласное: „Эввау! Эввау!“ Подъезжая к шлюпу, они беспрестанно кричали: „Диана! Диана!“ — и показывали руками к якорному нашему месту; но коль скоро приехали близко, то завыли голосом, что-то припевая и утирали слезы, которые действительно непритворно текли у их из глаз».
— Что поделаешь, — глядя на отстающие лодки, вздохнул Рикорд, — для нас разлука не особенно огорчительна, а для диких, видимо, чувствительна.
За время стоянки он, как и положено, помощнику большую часть времени провел в хлопотах, разъезжая между берегом и шлюпом, снаряжая «Диану» к походу, подбадривал матросов шутками…
Шлюп, набирая ход, миновал скалистый мыс, на шканцах появился побледневший Богдан Брандт. Подойдя вплотную к Головнину, лекарь вполголоса проговорил:
— Сию минуту преставился Иван Савельев. Головнин и Рикорд молча сняли шляпы, перекрестились. Пять дней назад простудился корабельный плотник Савельев. Здоровяга на вид бодрился, врач сначала не придал значения хвори. А тот трудился наравне с другими, работы хватало после штормовых дней в океане. Через день бросило его в жар, свалился в бреду. Так бедолага и не очнулся. Лишь перед рассветом вдруг застонал, прикорнувший рядом его напарник, матрос второй статьи Филипп Романов, кинулся к товарищу. Савельев лежал с широко открытыми, блестящими в темноте глазами. Что-то тихо проговорил, махнул ладонью и, закрыв глаза, тихо заснул навеки…
— Расторопный и усердный малый был, — на выдохе проговорил Головнин, повернулся к вахтенному и негромко сказал: — Флаг приспустить. — Командира невольно уже одолевали заботы о похоронах. Видимо, об этом же размышлял и Рикорд и предложил:
— Быть может, возвернемся и предадим прах земле? Головнин бросил взгляд за корму, в глубину бухты, где, размахивая руками и что-то выкрикивая, бегали по берегу туземцы.
— Мелькнула и у меня такая мыслишка, — ответил командир. — Да только тайно от диких свершить церемонию не сумеем, те все одно прознают. А каково у них после будет намерение, твердо нам неведомо. — Головнин перевел дух и закончил вполголоса: — Совершим обряд по нашему уставу морскому, в море.
Еще не остывшее тело умершего Ивана Савельева товарищи переодели в чистое платье, положили на сооруженный помост посреди жилой палубы, зажгли свечку. Вокруг стояли товарищи, по очереди читали Библию… Неслышно спустились и стали рядом офицеры и гардемарины в мундирах.
После прощания с умершим зашили тело в новую холстину, в ногах прикрепили три ядра. Матросы приподняли широкую доску с телом, покрытым корабельным флагом, и перенесли его на шканцы к борту. Команда в молчании обнажила головы. Командир взмахнул рукой, прогремели три ружейных залпа. Два матроса наклонили доску, тело, из-под Андреевского флага соскользнув за борт, навечно скрылось в океане.
Первым надел шляпу Головнин, кашлянув, скомандовал:
— Флаг до места!
…Давно исчезли за кормой Новые Гебриды. Свежий зюйд-вест развел небольшую волну. Чуть накренившись на левый борт, «Диана» увалилась под ветер.
Как всегда неугомонный, чуть взбалмошный, засеменил к вахтенному офицеру Рудакову штурман.
— Изволь, Илья Митрич, капитан указал на румб чистый норд!
— Норд, так норд, — позевывая, подмигнул Хлебникову несколько флегматичный мичман и, взглянув на картушку , бросил рулевому:
— Два румба вправо по компасу, править чистый норд! Раздались свистки, забегали марсовые, привычно отдавая и выбирая шкоты.
— Што там на норде-то, Ильич? — шутливо спросил Рудаков.
— Камчатка, Митрич, — вздохнул штурман, — стало быть, Россия-матушка…
Искони известна тяга русского человека к неизведанным местам. Как ни странно, уроженцев далекой от моря российской глухомани привлекали к себе морские и океанские дали. Казак Семен Дежнев первым из европейцев отделил Евразию от Америки, вышел в Тихий океан. Его собратья, атаманы Василий Атласов и Данила Анциферов, в те же времена бродили на утлых лодьях по Великому океану вдоль Курильской гряды. Эти люди, их спутники и последователи не искали славы и золота, они были подвижниками, следопытами.
К сожалению, сумбурная жизнь относит волнами истории все дальше в небытие истинные картины подвигов, совершенных нашими соотечественниками.
Когда на севере Тихого океана впервые появились европейцы Кук и Лаперуз, они удивились. Почти все берега Азии и Северной Америки обыскали русские мореходы. И на Алеутах, и на Камчатке Кук и Лаперуз были желанными гостями русских людей. Как-то получалось, что о вояжах европейцев россияне узнавали в скором времени, а своих не ведали.
С горечью отмечал полтора века назад сибирский краевед Николай Щукин: «Мы знаем историю Пизарро, историю Кортеса, Веспуччи и других покорителей новых стран, но знаем ли мы Василия Пояркова, знаем ли Ерофея Хабарова, знаем ли Онуфрия Степанова, знаем ли сотника Дежнева?.. Успехи, ими сделанные, приписываем не жажде славы, но постыдной корысти, как будто честолюбие есть недавнее порождение в нравственном составе русских!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Штормовой ветер и волны изматывали людей и в клочья рвали паруса. Где-то в середине пути «ветер крепкий со шквалами дул во все сии сутки, а в ночь на 16 число от того же румба стал дуть еще крепче и с жестокими шквалами при дождливой погоде; а на рассвете ветер превратился в ужасную бурю и все дул прямо при дожде и сильных шквалах. Кроме двух штормовых стакселей, мы не могли держать никаких парусов, да и из тех фок-стаксель нашедшим на судно валом, коего часть ударила в сей парус, изорвало в лоскутки».
За все время плавания, в отсутствие земных ориентиров, Головнин уверенно вел шлюп, определяясь лишь астрономическими обсервациями и полностью им доверяя. Точные расчеты не подвели русского морехода…
Всю ночь на 25 июля командир не уходил с палубы, всматриваясь в горизонт прямо по курсу. Ожидания его не обманули. Он первым и заметил остров Анаттом из Новых Гебрид, «… в половине 4 часа пополуночи на 25 число он нам открылся. Ночная зрительная труба мне его показала очень хорошо; сначала, не зная точного до него расстояния, мы на четверть часа остались под малыми парусами, но, присматриваясь в трубу, приметили, что мы от него далеко еще были, тогда, поставив все паруса, стали держать прямо к нему, по компасу».
На рассвете открылся и соседний остров Тану.
— Гляди, по описанию Кукову приметен Тану по огнедышащей горе, — вскинул руку Головнин, показывая Рикорду на чуть заметный дымок с праваго борта.
Ветер постепенно стихал. Головнин повел шлюп к гавани Резолюшен, описанной Куком. «Каких-либо карт Кук не оставлял, поэтому „Диана“ ощупью продвигалась вдоль незнакомого берега, на котором уже бегало множество черных нагих жителей».
Поначалу небольшая заводь привиделась Головнину заливом, но вдруг из воды показался коралловый риф. Шлюп отвернул от берега, а ветер внезапно стих, и зыбь понесла «Диану» на рифы.
«Мы бросили лот и нашли глубину слишком большую и неспособную положить якорь; тогда вмиг спустили мы гребные суда, но и они не в силах были оттащить нас от каменьев, к коим нас прибивало. Мы видели ясно свою гибель: каменья угрожали разбитием нашему кораблю, а несколько сот диких, на них собравшихся, грозили смертью тем из них, которые спаслись бы от ужасных бурунов при кораблекрушении. Однако ж Богу угодно было избавить нас от погибели: в самые опасные для нас минуты вдруг повеял прежний ветер; в секунду мы подняли все паруса; никогда матросы с таким проворством не действовали; шлюп взял ход, и мы миновали в нескольких саженях надводный камень, которым кончился риф. Вот какова жизнь мореходцев! Участь их часто зависит от дуновения ветра!»
Злосчастная скала сплошь скрывала вход в ту самую бухту, которую открыл Кук. Головнин приказал спустить шлюпку и послал на ней Хлебникова:
— Похоже, по описанию сия бухта Резолюшен. После Кука здесь никто из европейцев не бывал, мы первые. Промеришь глубины, грунт определи. Захвати с собой бисер, холстинку. Быть может, дикие подплывут. Вона они весь берег усеяли, не угомонятся никак. Осторожен будь. Возьмите ружья.
Как и предполагал Головнин, едва шлюпка вошла в бухту, к ней помчались от берега каноэ с двумя островитянами. В руках они держали зеленые ветки, знак мира. Они подошли к шлюпке, о чем-то говорили с матросами.
Штурман вернулся с довольным видом, доложил:
— Гавань что надо, Василь Михалыч. Грунт песок, глубины до десяти фут. Дикие приветливы, выменяли у них десятка три кокосовых плодов.
— Слава Богу, — ответил Головнин, — видимо, не позабыли еще куковы пушки. Да и Куку спасибо, что он нам небольшой словарик оставил разговорный.
Не успел шлюп стать на якорь, как вокруг него закружили проворные лодки, каноэ. На одной из них выделялся вождь островитян Гунама, который «изъявил нам свое доброхотство и услуги». Он показал рукой, где можно набрать хорошую воду. Перебравшись в шлюпку с вооруженными матросами, он с помощью жестов вступил в оживленную беседу с Головниным. Командира он сразу окрестил именем Диана, и вскоре все собратья вокруг на лодках закричали, тыча пальцами в смущенного Головкина: «Диана! Диана!»
Как ни странно, вождь сразу же «хотел знать, есть ли у нас на корабле женщины, и, услышав, что нет, стал громко смеяться и показывать разными весьма явственными и слишком вразумительными телодвижениями, что женщины необходимо нужны и для чего именно. При сем случае он много говорил, и казалось, что шутил на наш счет, как мы можем жить и продолжать свой род без другого пола, или смеялся нашей ревности и страху, что мы скрываем от них своих жен». Первое знакомство с аборигенами острова произвело на гостей доброжелательное впечатление.
За ужином в кают-компании Головнин откровенно признался:
— Судя по тому, что Кук здесь поначалу орудийными залпами определил свои симпатии к диким, я нахожу их к нам обхождение весьма ласковым.
После небольшой паузы он определил цели стоянки:
— Мы простоим пять дней, пополним запасы пищи, здесь, по моему разумению, свиньи, куры есть, зелень и фрукты само собой. Нынче издам приказ, который исполнять неукоснительно господам офицерам и матросам.
Утром экипаж построился на шканцах. Матросы то и дело вертели головами, вокруг шлюпа шныряли лодки с туземцами. Они что-то выкрикивали, протягивали кур, апельсины, кокосы.
Рикорд прикрикнул на любопытных и, раздельно произнося слова, начал читать:
— В порту Резолюшен острова Таны, июля 26 дня 1809 года. «Во время пребывания шлюпа „Дианы“ в порте Резолюшин острова Таны, а также и во всех других гаванях островов Тихого океана, населенных дикими народами, если обстоятельства заставят нас пристать к оным, предписывается следующее». — Он остановился на мгновение и перечислил требования командира, которые сводились к следующему:
— Покуда шлюп не запасется провизией, офицерам и нижним чинам не позволяется выменивать у жителей что-либо другое кроме съестных припасов. Все, что выменяется, складывается и делится справедливо поровну на команду.
— Над меною будет надсматривать лейтенант Рикорд.
— На рейде офицерам днем вахт не стоять, а только одним гардемаринам. Ночью же вахту править и офицерам и гардемаринам.
— Ночью вахта должна быть вооружена по-абордажному.
— При работе на берегу с командой будут поочередно мичман Мур и Рудаков и поступать им по приложенной инструкции…
Зачитав приказ, Рикорд распустил экипаж, а командир отозвал в сторону Мура:
— Вам, Федор Федорович, особое задание. Как я заметил прежде, у вас искусно получается объясняться пантомимами. Посему вам вменяю составить толковый словарик танскому языку, для потомков сгодится.
Не упуская из виду все работы на корабле и берегу, Головнин большую часть времени проводил на острове, среди жителей. Еще знакомясь с записками Джемса Кука, он сделал нелицеприятное для цивилизованных пришельцев заключение: «Известно, что жители островов Тихого океана считают европейцев голодными бродягами, которые скитаются по морям для снискания себе пищи. Танские островитяне, верно, опасались, чтобы мы не узнали, что у них много свиней и не поселились между ними. Капитан Кук, так же, как и мы, не много мог выменять у них сих животных. Гунама нас встретил на самом берегу и принял ласково; потчевал он нас кокосовыми орехами, которые сразу при нас велел одному мальчику лет десяти или двенадцати достать с дерева».
Командир «Дианы» не остался в долгу. С первой встречи с аборигенами он одаривал их бисером и материей, булавками, разной сверкающей мелочью, пуговицами. Вождю подарил роскошный халат, его приближенным — поскромнее, каждому по чину…
Общаясь с островитянами, знакомясь с природой острова, тщательно исследуя побережье и залив, Головнин, возвращаясь на «Диану», наскоро ужинал и записывал свои впечатления, размышлял, излагал свои взгляды на увиденное. Покончив с записками, брал с полки томики описания путешествий в этих краях Джемса Кука, его спутников, отца и сына Фостеров. Всего сорок лет минуло с тех пор, как здесь впервые побывал, совершая второе кругосветное плавание, английский мореход. В своем дневнике он поделился мнениями о жителях острова Тана: «Хотя мы и старались держать себя по отношению к ним дружественно, островитяне очень хорошо понимали, что, если нам вздумается, мы можем силою оружия занять их страну. Очень может быть, что первоначально предположение это казалось им даже правдоподобным. Только лишь по прошествии некоторого времени, лучше познакомившись с нами, они стали относиться к нам с большим доверием».
Вчитываясь в строки воспоминаний, Головнин соглашался с Куком, подтверждал высказывания его спутника натуралиста Георга Фостера, оспаривал его отдельные выводы, не забывал упомянуть и о своих промашках…
«Господин Фостер подозревал, что жители острова Тану людоеды», — рассуждал командир «Дианы», читая, как спутникам Кука туземцы угрожали растерзать их, если они посетят запрещенное место. Головнин решил удостовериться в этом, но не нашел подтверждений. «Господа, штурман Хлебников, доктор Брандт и я ездили к мысу, о котором здесь пишет г-н Фостер, и ходили там по берегу; жители приняли нас ласково и были без всякого оружия. Мы доходили и до оконечности мыса, о коем Фостер говорит, и хотели идти кругом оной, но жители угроз нам не делали и никаких знаков не показывали, похожих на то, чтоб они убивали и ели людей. Не желая с ними поссориться за одно пустое любопытство, мы не противились много их просьбам и оставили их в покое».
Беглые замечания о женщинах Головнин дополнил: «Хотя же мужчины между собою обходятся дружелюбно, но к женщинам никакого внимания они не показывали, и мы заметили, что женский пол у них в презрении и порабощении: все тяжкие по образу их жизни работы исправляют женщины… Мы точно то же самое заметили; даже десяти— и двенадцатилетние мальчики часто грозили женщинам и толкали их. Все тягости, как-то дрова и домашние их вещи, — при нас носили женщины».
Толику своих рассуждений русский мореход уделил и мужской половине островитян. Среди многих качеств живописно описал интимную сторону. «Потом повествует г-н Фостер, что жители острова Таны мужского пола скрывают ту часть тела, которую стыд заставляет людей скрывать почти во всех странах света, то есть они делают из листьев растения, подобного имбирному, остроконечные чехлы, которые, надев на тайную часть, поднимают кверху и привязывают к брюху шнурком, кругом тела взятым. Но г-н Фостер говорит, что прикрытие такое они употребляют не от побуждения стыда или благопристойности, и нам казалось, мы видели живое подобие того ужасного божества древних.
На сие я сделаю мое замечание: шестилетних мальчиков я не видел с такими чехлами, даже дети восьми и десяти лет при нас были совсем нагие, но четырнадцатилетние мальчики и более носили чехлы, как и все взрослые мужчины. И я имею очень хорошее доказательство, что они это делают от благопристойности, а не так, как Фостер думает: возвращаясь с господином Хлебниковым и Средним от горячего родника по берегу, мы подошли к толпе островитян, из коих некоторые лишь после купания вышли из воды и не успели надеть чехлов; увидев нас, они тотчас тайные свои части зажали руками, потом отошли в сторону и, отворотясь от нас, надели чехлы и опять пришли к нам. Г-н Рикорд предлагал одному из них драгоценный для них подарок за такой чехол; когда дикий понял совершенно, о чем дело идет, то зажал себе лицо обеими руками, как у нас от стыда делают, засмеялся и побежал прочь».
Десяток страниц заполнил убористым почерком Головнин, повествуя о семидневном пребывании «Дианы» на острове. На рассвете последнего июльского дня шлюп покидал Новые Гебриды. «Лишь только жители приметили, что мы их покидаем, как вдруг на всех берегах кругом нас раздалось громогласное: „Эввау! Эввау!“ Подъезжая к шлюпу, они беспрестанно кричали: „Диана! Диана!“ — и показывали руками к якорному нашему месту; но коль скоро приехали близко, то завыли голосом, что-то припевая и утирали слезы, которые действительно непритворно текли у их из глаз».
— Что поделаешь, — глядя на отстающие лодки, вздохнул Рикорд, — для нас разлука не особенно огорчительна, а для диких, видимо, чувствительна.
За время стоянки он, как и положено, помощнику большую часть времени провел в хлопотах, разъезжая между берегом и шлюпом, снаряжая «Диану» к походу, подбадривал матросов шутками…
Шлюп, набирая ход, миновал скалистый мыс, на шканцах появился побледневший Богдан Брандт. Подойдя вплотную к Головнину, лекарь вполголоса проговорил:
— Сию минуту преставился Иван Савельев. Головнин и Рикорд молча сняли шляпы, перекрестились. Пять дней назад простудился корабельный плотник Савельев. Здоровяга на вид бодрился, врач сначала не придал значения хвори. А тот трудился наравне с другими, работы хватало после штормовых дней в океане. Через день бросило его в жар, свалился в бреду. Так бедолага и не очнулся. Лишь перед рассветом вдруг застонал, прикорнувший рядом его напарник, матрос второй статьи Филипп Романов, кинулся к товарищу. Савельев лежал с широко открытыми, блестящими в темноте глазами. Что-то тихо проговорил, махнул ладонью и, закрыв глаза, тихо заснул навеки…
— Расторопный и усердный малый был, — на выдохе проговорил Головнин, повернулся к вахтенному и негромко сказал: — Флаг приспустить. — Командира невольно уже одолевали заботы о похоронах. Видимо, об этом же размышлял и Рикорд и предложил:
— Быть может, возвернемся и предадим прах земле? Головнин бросил взгляд за корму, в глубину бухты, где, размахивая руками и что-то выкрикивая, бегали по берегу туземцы.
— Мелькнула и у меня такая мыслишка, — ответил командир. — Да только тайно от диких свершить церемонию не сумеем, те все одно прознают. А каково у них после будет намерение, твердо нам неведомо. — Головнин перевел дух и закончил вполголоса: — Совершим обряд по нашему уставу морскому, в море.
Еще не остывшее тело умершего Ивана Савельева товарищи переодели в чистое платье, положили на сооруженный помост посреди жилой палубы, зажгли свечку. Вокруг стояли товарищи, по очереди читали Библию… Неслышно спустились и стали рядом офицеры и гардемарины в мундирах.
После прощания с умершим зашили тело в новую холстину, в ногах прикрепили три ядра. Матросы приподняли широкую доску с телом, покрытым корабельным флагом, и перенесли его на шканцы к борту. Команда в молчании обнажила головы. Командир взмахнул рукой, прогремели три ружейных залпа. Два матроса наклонили доску, тело, из-под Андреевского флага соскользнув за борт, навечно скрылось в океане.
Первым надел шляпу Головнин, кашлянув, скомандовал:
— Флаг до места!
…Давно исчезли за кормой Новые Гебриды. Свежий зюйд-вест развел небольшую волну. Чуть накренившись на левый борт, «Диана» увалилась под ветер.
Как всегда неугомонный, чуть взбалмошный, засеменил к вахтенному офицеру Рудакову штурман.
— Изволь, Илья Митрич, капитан указал на румб чистый норд!
— Норд, так норд, — позевывая, подмигнул Хлебникову несколько флегматичный мичман и, взглянув на картушку , бросил рулевому:
— Два румба вправо по компасу, править чистый норд! Раздались свистки, забегали марсовые, привычно отдавая и выбирая шкоты.
— Што там на норде-то, Ильич? — шутливо спросил Рудаков.
— Камчатка, Митрич, — вздохнул штурман, — стало быть, Россия-матушка…
Искони известна тяга русского человека к неизведанным местам. Как ни странно, уроженцев далекой от моря российской глухомани привлекали к себе морские и океанские дали. Казак Семен Дежнев первым из европейцев отделил Евразию от Америки, вышел в Тихий океан. Его собратья, атаманы Василий Атласов и Данила Анциферов, в те же времена бродили на утлых лодьях по Великому океану вдоль Курильской гряды. Эти люди, их спутники и последователи не искали славы и золота, они были подвижниками, следопытами.
К сожалению, сумбурная жизнь относит волнами истории все дальше в небытие истинные картины подвигов, совершенных нашими соотечественниками.
Когда на севере Тихого океана впервые появились европейцы Кук и Лаперуз, они удивились. Почти все берега Азии и Северной Америки обыскали русские мореходы. И на Алеутах, и на Камчатке Кук и Лаперуз были желанными гостями русских людей. Как-то получалось, что о вояжах европейцев россияне узнавали в скором времени, а своих не ведали.
С горечью отмечал полтора века назад сибирский краевед Николай Щукин: «Мы знаем историю Пизарро, историю Кортеса, Веспуччи и других покорителей новых стран, но знаем ли мы Василия Пояркова, знаем ли Ерофея Хабарова, знаем ли Онуфрия Степанова, знаем ли сотника Дежнева?.. Успехи, ими сделанные, приписываем не жажде славы, но постыдной корысти, как будто честолюбие есть недавнее порождение в нравственном составе русских!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54