Лазарский сидел на табурете, уставясь пустым взглядом в пространство, и вздрагивал всем телом при каждом ударе собственного сердца. Странные и необъяснимые с точки зрения обыденного сознания ощущения возникают иной раз с похмелья у человека пьющего: у кого-то мозги мурашками покрываются, у кого-то зубы в жару мерзнут.— Ну? Ты как? — спросил Гурский Михаила.— Саша… — тот приоткрыл рот, глубоко вдохнул и шумно выдохнул, повинуясь неудержимому желанию «проветрить губы». — Ты же умный человек.— Ясно.— Ну что… — сказал Волков. — У меня сейчас встреча по делу. Это у Сытного рынка, здесь рядом, там такой ресторанчик — «Тбилиси», мне там клиентка встречу назначила. Поехали?— Завтрак с меня, — оживился Михаил. — А там хаш дают?— Петь, — сказал Гурский Волкову, — а потом этого в клинику закинем?— Может, проще пристрелить?— У него родители старенькие, сын родился от американской жены. Ведь заменяют высшую меру пожизненной каторгой? Вот пусть он ее в Бруклине и отбывает.— А ты, Адашев, садист. Я всегда замечал.— Да посмотри на него, разве он достоин легкой смерти? Пусть помучается.— Встали и поехали.В этот час маленький ресторанчик был совершенно пуст, лишь за одним столиком сидел пожилой небритый азербайджанец и ел из глубокой тарелки что-то жидкое и дымящееся.Они заняли столик в углу зала, и Лазарский нетерпеливым жестом подозвал молоденькую официантку.— Девушка, у вас хаш есть?— Нет, извините.— А что же вы утром подаете? Лобстеров?— Чанахи, пожалуйста, чахохбили, сациви, хинкали, толма. И бастурма, и шашлык, конечно.— Утром?— Ну…— Где у вас кухня? Можно? Ребята, вы заказывайте, я сейчас.— Погоди, — остановил его Гурский. — Девушка, вы лучше меня на кухню проводите, а этому дайте пока сто граммов водки и сырое яйцо. Он у нас желудочник. Петь, когда твоя клиентка подойдет, ты решай свои вопросы, а я пока микстуру для больного сделаю, ладно? Да! Мне закажите два яйца всмяточку и чаю с лимоном.Официантка показала Александру, как пройти на кухню, и пошла к бару осуществлять заказ для «желудочника».— На кухне сидел молоденький белобрысый парень в белом фартуке и читал журнал.— Гамарджоба, бичо, — сказал Гурский. Парень поднял голову:— Все в зале.— Мадлопт, генацвале. — Гурский подошел к блестящему столу, на котором рядами стояли глиняные горшочки.— Вам что, товарищ? — Парень оторвался от журнала.— А вот чанахи у тебя где?— Все в зале.— Да что ты заладил, иди-ка сюда. Вот давай-ка лучше мы с тобой… это чанахи? Ага. Давай мы все из горшочка вынем, а оставим только бульончик.— Вы от Нодара Шалвовича?— Да я практически ото всех. Вот давай мы это все выложим, а потом… где у тебя зелень?— Вон там.— Ага… Давай я бульоном займусь, а ты пока зелень… как ее измельчить?— Я нарежу.— Нет, надо почти в пюре. Но только чтобы сок сохранился.— Ну, вон процессор.— Вот, давай-ка.— А чего давать? Тут петрушка, укроп, кинза и эта… сиреневая.— А вот все вместе. А это процедить бы.— Сейчас… — парень достал из шкафа блестящий сетчатый дуршлаг и подал его Гурскому вместе с чистым горшочком.— Держи, — попросил Александр.— Ну, куда ж вы…— Что «куда»? Ну что «куда»? У тебя руки или… Дай-ка фартук.— И что теперь?— Что теперь… — пробормотал под нос Адашев, обвязываясь фартуком. — Теперь я буду вынужден выпить водки, хоть и не надо бы, но… А тебе не советую, есть трагические примеры неофитов. Практику необходимо иметь, генетическую, лет хотя бы двести. Принеси-ка капельку, а? Грамм триста. Сам не пей, не надо.Поваренок ушел к буфету, а Адашев-Гур-ский взял горшочек с процеженным бульоном и осторожно поставил его на краешек большой ресторанной плиты. Затем загрузил процессор зеленью и нажал на кнопку. Процессор взвыл.Вернулся белобрысый паренек, неся графинчик с водкой.— Там в зале спрашивают, вы долго?— Нет уже. У тебя яйца есть? Ну… в смысле, два куриных яйца мне нужны. И стакан.— Вот, пожалуйста.— Гурский взял в одну руку стакан, в другую графинчик с водкой, приподнял на уровень глаз и аккуратно перелил из графина в стакан половину содержимого.— Ну, с Богом… — он выпил водку из стакана и, сморщившись, спросил сдавленным хриплым голосом:— А лимоны есть?— Вон там.— Хорошо. Теперь смотри: когда вот здесь, в горшочке, разогреется — закипать не должно ни в коем случае, — вот отсюда, из процессора, всю эту кашу выложи, пожалуйста, в горшок, перемешай и накрой, чтобы запарилось, только с огня сними, естественно. Я пойду сигаретку выкурю.— А яйца вам зачем?— Так ведь… А! Ты в этом смысле. Это потом, когда разогреется, две дырочки сделать надо, здесь и здесь и… короче говоря, я сейчас вернусь.Гурский вышел в зал и увидел, что Лазарский сидит за столом один, а Петр о чем-то беседует за столиком в отдалении с весьма привлекательной брюнеткой.Александр подошел к столу Лазарского.— Ну, чего?— Сашка, я сейчас сдохну.— Сотку принесли?— Да она мне… Ну куда ты ушел? Давай сядем уже, ведь дело к обмороку. Ведь холодеют уже пальцы рук и ног.— Все, минута. Дай-ка сигарету. — Гурский присел к столу и закурил.— Нельзя курить на кухне, — кивнул он на сигарету. — Курить на кухне, плевать за борт и ступать на татами без поклона. Не тужи, еще хуже будет. Это пока еще что…— Нельзя писать в компот и стрелять в белых лебедей.— Маму парить еще, — вернулся к столу Волков, — тоже не надо.— Ладно, умники. — Гурский погасил сигарету в пепельнице, встал и ушел к плите.— И как тут у нас?— Да вон, уж закипает почти.— Давай яйцо. Вот, а теперь видишь, вот так, чтобы только белок. Вот… А лимоны? Да снимай ты его с плиты, кипит же!— А вы-то? — пробурчал парень. — И вообще…— Извини, дружок, просто друг у меня больной, понимаешь… ему питаться необходимо по определенной методе. Давай быстренько всю зелень сюда вываливай, а я пока лимоны выдавлю. Это выжималка?— Да. Сколько лимонов?— Ну, сколько у нас тут бульона… Штуки три, я думаю.Поваренок всыпал в горшочек пюре из зелени, слил туда же оставшийся сок, перемешал и, накрыв крышкой, оставил настаиваться.— А что с вашим другом?— Да у него, видишь ли, от рождения отсутствует в организме такая фишка, которая влияет на метаболизм. И вот это ее отсутствие обуславливает его патологическую зависимость от определенных химических веществ, которые он употребляет в комплексе пищевого рациона. Перорально. То есть непосредственно через рот. Понятно?— Опасная болезнь?— Абсолютно смертельная. Чревата безумием. Но не заразная.— Тут в горшочке вроде настоялось уже.— Ага. А теперь мы весь этот сок лимонный — туда.— Не многовато?— В самый раз. И маслинок. Есть?— Есть.— Давай. Штук десять. Прямо туда. Гурский взял в руки графинчик с водкой, опять приподнял его на уровень глаз и задумчиво сказал:— Знаешь, что самое главное в кулинарии и фармацевтике?— Что?— Соотношение пропорций. Принеси-ка, пожалуйста, еще граммов сто. Только очень быстро.Паренек принес большую рюмку водки и подал Гурскому.— Так, — похвалил Александр, — молодца. А теперь маслинку.Поваренок подал маслинку.— Ну вот… — Гурский выпил сто граммов и зажевал маслиной. — А теперь последний штрих — опа! — Он влил остававшуюся в графине водку в горшок.— Вот теперь все как надо. Спасибо тебе, держи, — он дал парню пятьдесят рублей. — По кассе пусть нам пробьют как чанахи, я там в зале скажу.— А как называется болезнь?— Что? А… Да алкоголизм.Гурский перелил содержимое горшочка в большую пиалу, аккуратно взял ее одной рукой за край и ободок донышка и понес в зал.— А фартук-то?— Пардон. Сними с меня, а? Вот тут развяжи, ага, спасибо. Водки у нас там сколько получилось, четыреста? Обозначь бутылку, пусть впишут в счет. Тебе сколько лет-то?— Шестнадцать, а что?— Да так. Бывай, станишник.— Ну наконец-то… — Лазарский сидел за столом вдвоем с Волковым, и в глаза его было больно смотреть. — Саш, ну я не знаю… Мы же завтракать пришли.— И что ты заказал?— Ну, я не знаю, я вообще ничего не хочу, Петька вот салаты ест, а ты, я же не знаю, что… яйца всмятку? На самом деле?— На вот, держи, только аккуратно, горячее.— Спасибо, конечно, но как же…— Ты давай это съешь — и в больничку.— Саша, да я последние два месяца вообще ничего есть не могу. А вот это конкретно — не буду категорически.— Не имеешь права, — поднял голову от морковного салата Волков. — Старший приказал.— Да ну вас, — Лазарский осторожно взял в руки пиалу и сделал глоток. Посмотрел на Гурского, сделал еще несколько крупных глотков, подул на питье и недоверчиво спросил:— Сань, а это чего?..— Пей давай. А маслинки глотай с косточкой.— С косточкой не буду.— Не имеешь права. Старший приказал. — Петр отодвинул от себя салатную тарелку, достал пачку сигарет и закурил. — А где твои яйца-то?— Да что ж вы все… — Гурский остановил проходящую мимо их столика официантку. — Девушка, где мои яйца?— Молоденькая девчонка неожиданно вспыхнула.— Они… Сейчас принесу.— Сань. — Лазарский держал в одной руке пустую пиалу, а в другой последнюю маслинку. Щеки его порозовели, на лбу выступили бисеринки пота. — А как это делается? Я же живой опять! И не пьяный…— В течение ближайших пяти лет это тебе не нужно.— Да я же там на этом разбогатею!.— Нельзя, Миша. Это старинный секрет семьи Адашевых. Или Гурских. Не помню, мне бабушка говорила. Но именно обладание этим средством и обусловило исключительную способность к выживанию нашего рода. Особенно в эпоху Петра Великого. Кстати о Петре, — Александр обернулся к Волкову, — наши планы?— Да что планы. Поехали на Васильевский. Лишенца этого в клинику сдадим.— Почему лишенца? — обиделся Лазарский.— Ты паспорт наш сдал, когда уезжал?— Сдал.— Значит, лишен гражданства. Лишенец и есть.— Логично, — согласился Михаил, откладывая в сторону пустую сигаретную пачку. — Дай-ка сигареточку, у тебя штанишки в клеточку.— Держи, — Петр протянул ему открытую пачку. — А потом мне обратно сюда вернуться надо. Клиентка эта здесь рядом живет. Ну?— Поехали. — Гурский поднялся из-за стола.Все вместе они остановились у выхода из зала, чтобы расплатиться. Молоденькая официантка открыла свой блокнотик:— Значит, так: салатики — два, кофе один, круассанчик, чанахи и бутылка водки. Это у нас… Да! — Она взглянула на Гурского. — А что же мне с вашими яйцами делать?Он на секунду зажмурился, стиснул зубы, а потом посмотрел ей прямо в глаза и вкрадчиво спросил:— Есть конкретные предложения?Волков вынес из ресторана согнувшегося пополам Лазарского, загрузил его в машину и сел за руль. Гурский уселся рядом.— О-ох! — выдохнул наконец Михаил. — Са… Саня… — задыхался он от смеха. — Ты бы видел, что с ней было…— Да, Гурский, — сказал Петр, заводя автомобиль, — я же говорил, что ты чудовище. Ну, оговорилась девочка. Да и не оговорилась вовсе.— Она про яйца спросила, я ей про яйца и ответил.— С живыми людьми дело имеешь. И не все такие умные, но все равно живые. Она же ребенок еще.— Вот и капитан мне этот про скрупулезность внушал, и чтобы не умничал.— Попугай-то?— В смысле?— «Попугай» его зовут. Он слово какое-нибудь услышит, подцепит и мусолит потом неделю. Где надо и не надо. Я ему сказал сегодня, не надо, мол, умничать, бери бабки и отдавай человека. Зачем тебе компьютер, моего слова мало?— Он, Петя, теперь «филигранностью» всех доставать будет. Как я понимаю это дело.— Почему?— Да так мне почему-то кажется.Волковский джип вывернул на Саблинскую, сделал правый поворот на Пушкарскую, потом левый на Ленина (которая теперь Широкая) и выехал на Большой проспект Петроградской стороны, направляясь на Васильевский остров.Мишка Лазарский отмечал про себя все эти названия знакомых с детства улиц, смотрел на старые дома и очень не хотел в клинику.— Пацанчики, родненькие, — приговаривал он, — какие же вы хорошие. Не сдавайте меня в больничку, а? Ну давайте еще хоть один денек набулдыкаемся сегодня! Ну ведь как здорово-то, а? Что ж вы как гады последние? Меня на койку, а сами пойдете, жить будете в полной свободе от зависимости. А я?— Миша, — на секунду обернулся Волков, не отрывая взгляда от скользкой дороги, — вспомни о маме. Мама ждет тебя трезвым. Сынок твой…— …тянет к тебе за океаном розовые ручки, — подхватил Александр, — лепечет: «Дэди, нье нада дрынк йетот терибл уотка в йетот харибл Раша! Гоу ту ми трезвым! Мне нье нужет ё мани! Я вонт, чтобы от тебя не воняло перегаром! Ай лав ю!»— Гурский, — сказал Волков, — и все-таки ты чудовище.— Ребята, — Лазарский расплывался в улыбке, — как я вас люблю.— Любишь — женись, — пожал плечами Петр.— Устал — отдохни, — кивнул Гурский.— Ага… — Мишка поправил шарф. — Умный — покажи свои бабки.— Это грубо, — сказал Волков.— И все равно я вас люблю.— Любишь — женись… Глава 8 «Понаезжают…» — пробурчал Волков, разворачивая машину возле частной лечебницы на Косой линии Васильевского острова.Он включил печку, потому что стекла с правой стороны, где сидел Адашев— Гурский, сразу запотели.— Что?— Понаезжают, говорю, а потом… Ну не получается из русского человека счастливого американца. Проверено. Ихнее счастье под другие мозги приспособлено.— Так Мишка же еврей.— Наш, — назидательно поднял палец Петр. — Русский еврей. Чего, спрашивается, поперся?— Ну… не столько он, сколько родители.— Да сам, сам рванул. За бабками, в конечном итоге. А ведь сказано: «Что толку тебе в том, если кучу баксов срубишь, а душе своей повредишь?» И вот — пожалте бриться.— Так ведь там же сказано, чтобы вкалывать в поте лица своего. А у нас в те времена, потей хоть… перепотей весь, в результате только геморрой.— Ты не передергивай. Он думал, там все-таки полегче будет. А потеть и у нас можно. Хоть теперь, хоть тогда. У нас даже лучше — прохладнее.— Слушай, ты вроде не выпивал сегодня. Чего это тебя понесло? Откуда ты знаешь, что он думал? Может, у него на тот момент здесь по жизни — вилы, а там — шанс. Если уж ты у нас такой книжник, то и тебе, между прочим, сказано: «Не суди…» И вообще, мы поворот промахнули, там левого уже не будет.— Да заброшу я тебя, мы на Первой развернемся.— Я у тебя трубку оставил вроде бы… — Гурский ощупывал карманы куртки. — Ты про вшей сказал, я и стал себя осматривать, телефон вынул, а мне на него звонить должны.— Нет, ко мне уже не успеваем, давай я сначала по делу встречусь, а потом заедем. Тебе когда звонить-то будут?— Да вроде уже и должны. Тут еженедельник один, я им последние месяца два, раз в неделю, достоверные материалы ношу. О реальных случаях контактов с пришельцами.— И что, платят?— Слезы. На водку разве что.— Ладно, перезвонят. А Лазарик тем не менее…— Слушай, ты сам-то из ментуры в контору эту частную зачем пошел?— Объясняю, — кивнул Волков. — Во-первых, я сначала просто ушел, в никуда, потому что сил на все это смотреть уже больше не было. Это — раз. А уже потом меня позвали в Бюро, к Деду. Это — два. Да и не такая уж она и частная, как выясняется в последнее время.— Но все равно, зачем?— А жрать на что? Что я умею? Тачка эта, труба — это ж все казенное. И вообще… Я без ствола, как без штанов.— Ну, а у Лазарика — свое. Так что, знаешь… А у тебя разговор там надолго?— Вряд ли. Там и дела-то вроде нет никакого. Просто отец клиентки этой каким-то образом с Дедом связан был. Что-то там было у них давно, воевали вместе или еще что — не знаю. Вот он меня и попросил, взгляни, мол, что там к чему, а то у дочки, дескать, сомнения, а ментам плевать. Ну, мы с ней сейчас поговорили, она изложила в двух словах, но… Короче, договорились, что я через часок подъеду и уже пообстоятельнее все обсудим.— А я не помешаю?— Да ладно…Джип повернул с Пушкарской улицы направо, проехал по Кронверкской до проспекта и, сделав еще один правый поворот, остановился у квадратных каменных колонн подворотни дома № 45.Волков и Адашев-Гурский подошли к парадной двери и остановились, обнаружив, что она заперта на кодовый замок.— Вот ведь, — буркнул Петр.— Погоди, — Александр внимательно всмотрелся в кнопочки, — эти замки только от тех, кому разглядывать некогда, потому что очень писать хочется. Вот… вот эти замусолены.— Он нажал, и замок, щелкнув, открылся.— Прошу, — он пропустил Петра вперед. На лифте они поднялись на третий этаж и остановились возле облупленной, давно не крашенной двери. Волков нажал на кнопку звонка.Дверь отворилась, и на пороге возникла стройная молодая женщина небольшого роста в голубых джинсах и плотном черном пуловере. Ее густые темно-каштановые волосы были уложены в тугой тяжелый узел на затылке. Это заставляло ее держать чуть надменно приподнятым изящный подбородок, но в широко распахнутых, неожиданно синих глазах никакого высокомерия не было.— Что же вы так, Ирина Аркадьевна? — укоризненно сказал Волков. — Спросили бы, кому дверь отпираете. А то ведь известны случаи, когда открывают, не спрашивая, и…— Чего уж теперь. Да вы проходите.— Знакомьтесь, — Петр сделал жест в сторону друга.— Александр, — представился Гурский.— Ирина, — женщина протянула руку. — Проходите вот сюда, в комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27