помогла, а может, даже и жизнь спасла. Рассказывать будет. И хорошо…» Глава 26 Рейс откладывали еще несколько раз, и по приземлении в Хабаровске Адашев— Гурский вышел из самолета настолько остекленевшим от всех прелестей путешествия по воздушному пространству родины, что прямиком направился к выходу из здания аэропорта, подошел к первой же машине, которая стояла напротив дверей, упал на переднее сиденье и буркнул: «На вокзал».И только отъехав на приличное расстояние, с ужасом сообразил, что сидит на водительском месте движущегося автомобиля, а руля перед ним и педалей под ногами нет. Его пробил пот, он закрутил головой, окончательно проснулся и увидел, что водитель сидит справа и удивленно на него поглядывает.— Господи, — выдохнул Гурский, — вот кошмар-то…— А что такое?— Да я подумал, у меня крыша съехала. Что это я сам машиной управляю, мысленно.— Бывает. А что ж вы без багажа-то?— Ой, слушай! Я ж забыл совсем… давай назад.— Здесь, правда, разворота нет… — водитель посмотрел в зеркало заднего вида, — да вроде и ментов тоже.Он заложил руль влево, ударил по тормозам, почти одновременно в газ и, идеально исполнив «полицейский разворот», спокойно поехал назад.Они вернулись в аэропорт, Александр успел вместе с самыми последними пассажирами своего рейса получить сумку, сел в машину и спросил у водителя:— Слушай, а у вас-то сейчас сколько?— Да ладно, за полтинник довезу.— В смысле?— Да рублей, не баксов. Я просто друга встречал, а он, видно, завис где— то. Керосина, наверное, нет. Мне домой в ту сторону.— Ага. Только я время спрашивал.— Да уж первый час ночи.У железнодорожного вокзала Гурский расплатился с водителем, вышел из машины, повесил сумку на плечо и пошел к билетным кассам, где выяснилось, что на вечерний поезд до Комсомольска-на-Амуре он, конечно же, опоздал и опять придется ждать утра.— Ну а билет-то я могу взять? — спросил он у кассирши, наклонившись к окошку.— Можете, — ответила она, отвернувшись в сторонку. — Только не дышите на меня.— Да что ж мне тут у вас, совсем не дышать, что ли? — прорвало Александра. — Заладили, понимаешь, что одна, что другая… Дайте билет!— Вот, возьмите.Гурский расплатился, сунул билет в один из карманов и отошел от кассы, бурча под нос:— Нет, я здесь точно сдохну. Или зашибу кого-нибудь.Он вышел из здания вокзала на площадь, посреди которой возвышался в темноте какой-то памятник.«Хабаров небось», — подумал Александр. Слева от памятника сияли ярким светом окна торгового павильона, украшенного поверху остроконечными треугольниками небанального архитектурного решения крыши.«А ведь нам туда, — сказал сам себе Гурский. — Жопой чувствую».Он пересек площадь, вошел в магазин и, подойдя к прилавку, вынул, расстегнув зиппер, из нагрудного кармана куртки бумажник.— Дя-яинька, дай на хлебушек! — плаксивыми голосами заканючили возле него трое пацанов лет девяти-десяти.— А что это вы здесь делаете в такое время? — не находя сил даже на назидательные интонации, спросил он.— Мамка домой без хлебушка не пуска-ает…— Фигу вам, а не на хлебушек. Мамке вашей на пузырь небось не хватает. Так? Или вообще на «чек». Ну-ка, пошли. — Он взял одного за руку и, спустившись на две ступеньки, прошел в соседний отдел.— Три банки тушенки, три банки сгущенки, — начал он перечислять продавцу. — Теперь… вон там, это у вас гречка по килограмму расфасована? Три пакета дайте. Масла растительного бутылку, сливочного килограмм. У вас какой хлеб свежий? Дайте три. Да! Это же новое поколение… Дайте им «пепси». Тоже три. Вон — самые большие.По пакетам разложите, пожалуйста. И вот что… У вас ножик есть? Если не затруднит…Продавец вынул из кармана и подал Адашеву толстый многофункциональный перочинный ножик китайского производства. Александр раскрыл шило и пробил в банках тушенки и сгущенки по нескольку дырочек.— Вот, — сказал он мальчишкам, кладя на прилавок нож, — это чтобы мамка ваша не продала. Жуйте.Расплатившись, он бросил бумажник в большой широкий наружный карман куртки и стал помогать укладывать продукты в пакеты.— Держите, Гавроши, и марш а ля мэ-зон, мерд алер!..— Спасибо, дяинька! — Пацаны испарились.— Спасибо — это много, — сказал вслед Гурский, — достаточно, чтобы вы людьми выросли. Или людями. Как правильно, вы не в курсе?— Да мне без разницы, — продавец взял с прилавка ножик и, защелкнув шило, убрал его в карман. — Только они у вас лопатник помыли.— Иди ты? — Адашев сунул руку в карман. — И правда. Вот ведь…— Держи, — продавец откупорил и протянул ему бутылку пива. — Альберт Швейцер… Ты откуда такой?— Из Питера.— А, ну понятно. Вы все тут вразнос идете. У тебя вроде там немного и было. Еще-то есть?— Давай посмотрим.Александр расстегнул пуховик, запустил руку глубоко за спину и достал из потайного кармана пакет, в который еще в самолете отложил доллары и крупные рублевые купюры. В бумажнике он оставил тогда немного средств на текущие расходы и после всех трат, включая и вот эту последнюю, на гаврошей, оставалась там сущая ерунда. Жаль было самого бумажника, который подарила на день рождения некая Татьяна.— А ты видел? — спросил Гурский продавца.— Чо ж не видеть-то… Дураком надо быть.— Угу… — кивнул Гурский. — А что, на самом деле, как кто из Питера сюда попадает — тут же вразнос?— Да повидал я вашего брата, — продавец окинул взглядом камуфляж Гурского. — Сидите, сидите там у себя, а как вырвались — ты на себя посмотри. Что, я не прав? Тебе чего надо? Водки и бабу. Так, командир?— Ну, в принципе…— Слушай меня: бери сразу коробку; вот здесь, рядом, гостиница, там девки свои, нормальные, не обнесут. Погуляй пару дней. Только на улицу не выходи. Там, по Амурскому бульвару, чуть дальше Дом быта — банька, джакузи, то-се, в двух шагах всего. Девкам скажешь, они тебя доставят. Деньги на обратную дорогу только сразу отложи. И гуляй…— Вопрос можно?— А то…— Ты почему меня Альбертом Швейцером назвал?— Так… Вон, смотри, — продавец бросил на прилавок книжку в черной глянцевой обложке. — Оставил кто-то. А мне по ночам делать нечего, я и прочел. Похож ты на него. Добрый, как дурак. Хочешь — бери.— Не хочу. Читал.— Значит, водки?— Водки.— Подожди, я тебе коробку запечатанную принесу.— Не надо коробку. Бутылку.— Зря. Дороже выйдет.— А мы не ищем легких путей.— Смотри, тебе жить. Только если бутылку, то вон там, в том отделе, у Верки.— Слушай, что-то устаю я. Взбодриться бы. Тебя как зовут?— Петр.— Вот. Друг у меня есть, тоже Петром зовут. Давай-ка, Петя, выпьем да закусим. Ты как, а?— Ну что… ладно, давай, Альберт, вон там проходи — и сюда. Сюда вот давай, — он открыл дверь в служебку. — Заходи.Гурский прошел за прилавок и вошел в крохотную комнатку, где у стены помещался маленький диван, а напротив стояли два стула и стол, под которым дышала жаром «трамвайка».— Держи, — Петр поставил на стол бутылку коньяку и миску с нарезанной толстыми ломтями красной рыбой. — Тебе пожрать надо, ты плывешь. Сколько квасишь-то?— Дак…— Вот я и говорю, — он разрезал пополам лимон и, расковыряв серединку ножом, выжал сок на рыбу. Достал из шкафчика два стакана.— Ну что, открыть не в силах даже? — откупорил бутылку, плеснул в стаканы и взял один в руку. — Ну, давай.— Давай, однако…Они выпили, взяли по ломтю рыбы и стали закусывать сочной красной мякотью.— Легчает?— Скоро узнаем, — Гурский взял еще один кусок.— Сейчас приживется, — Петр плеснул в стаканы еще коньяку. — А ко мне тут китаец один ходит, старый уже, хоть их и не поймешь с виду. Там рынок, дальше по бульвару, он там торгует чем-то, а здесь, на вокзале, товар получает. Ему шлют откуда-то, он здесь получает. Живет, что ли, где-то рядом, я не знаю. Я вообще— то про него ничего толком не знаю. У меня сеструха болела, ну, мы с ним и разговорились однажды на эту тему, они же, китайцы, в этом деле… у них свои прибамбасы, народные. Ну вот, он мне мазь принес, корешки какие-то, объяснил чего-куда-как, короче — сеструха моя выздоровела, ну как новенькая. С тех пор он как за товаром на вокзал приходит, встретит, на машине отправит — и ко мне. Сидим мы с ним, вот как с тобой, у него закуска своя, ну там, всякие китайские дела, выпьет он пять капель, а потом глаза закроет и сидит. Ни разговору с ним, ну ничего. Я говорю: «Эй! Ты чего, заснул?» А он: «Ничего-ничего, говори, я слысу…» Мне надоело однажды, я ему: «Ты чего, — говорю, — устаешь, что ли, сильно?» А он мне: «Нет, — говорит, — мне с тобой хоросо. Проста я думаю». — «О чем, — говорю, — думаешь-то? Может, мне тоже интересно, давай вместе». А он глаза открывает и говорит: «Давай». — «Давай», — я ему. Он говорит: «Возьми два свой ладоска, слепни, сто полусяй?» Я хлопнул в ладоши. «Ну, хлоп! — говорю. — Хлопок получается… И что?» А он смеется и говорит: «Ага! У меня тозе из двух ладоска хлопок полусяй. А как хлопок из одной ладоска полусяй? А?» — «Никак», — говорю. А он опять смеется и говорит: «Не-ет. Мозна. Пака не паймес — ты дурак». — «А ты, — говорю, — понимаешь?» — «Нет, — смеется, — думаю пака». — «Так чго же, — говорю, — мы с тобой оба дураки?» А он опять смеется: «Канесна! Пака про ладоска не паймес, дураки…» И ты знаешь, так это меня заело… Выпьем?— Выпьем.— Подожди-ка, — продавец Петр вышел на минуту, а потом вернулся с большой луковицей. Счистив с нее шелестящую кожицу, разрезал пополам и одну половинку протянул Гурскому. — Грызи как яблоко, он сладкий, полезно. Давай, — он приподнял стакан.— Давай, — чокнулся с ним Александр. — За Хакуина.— Чего?— Да ладно, не обращай внимания. Они выпили коньяку, Гурский откусил большой кусок от сладкой, истекающей ароматным молочным соком луковицы и с хрустом стал жевать.— — И рыбки, рыбки сразу, это мне китаец принес, они ее там как-то маринуют по-своему.— Угу… — ответил Александр, не открывая набитого рта, пережевывая лук вместе с рыбой, из которой обильно, как из губки, выделялась и вовсе уж какого— то невообразимо восхитительного вкуса жидкость.— Ну вот… и ты понимаешь, с этой ладошкой — такая херня… Ведь вроде на самом деле что-то… ну, короче, даже если одна, то все равно… хлопок… Нет, ну не могу сказать. Так вроде чего-то в мозгах крутится постоянно… а вот, чтобы сказать — полная жопа. Может, он меня сглазил? Или еще как попортил, по— своему? Ведь не поверишь, ночами просыпаюсь. И все — про ладошку. А? Чего делать-то? Я вот тебя первый раз вижу, а смотри… опять про нее.— Нормально.— Думаешь?— Точно. Не переживай.— Нет, ну а как? Я же про нее постоянно думаю.— Ну и думай.— Да пошла бы она!..— Не думай.— Не могу. А?— Наливай.— Это запросто.— А как же торговля твоя?— Да там Верка.— Наливай.— Это запросто. Но ты мне скажи — он меня не попортил? Это у меня не болезнь какая-нибудь психическая начинается?— Нет, — мотнул головой Гурский.— Точно?— Отвечаю.— Ну, давай выпьем.— Давай. Не робей, Петя, это только начало.— Чего начало?— Чего… — Гурский пожал плечами. — Срединного пути.— Да в гробу я его видел.— О!.. — Гурский поднял палец. — Что и ценно. Далеко пойдешь.— Я на бабе лежу, а сам про ладошку эту самую и про хлопок думаю. Мне это надо?— Мы пьем или как?— Или где?— Или что?— Давай?— Давай.Они выпили и закусили.— Хороший ты мужик, Альберт. Живи у меня, а?— Не могу. Мне в Комсомольск надо.— Зачем?— Надо.— Ну, надо так надо. Езжай тогда.— Не могу. У меня поезд только утром.— А-а!.. Так ты с вокзала?— Ага.— Так ты приляг тут до утра, поспи, ты же плывешь.— Не могу.— Чего это? — нахмурился продавец Петр. — За бабки сомневаешься?— Нет. Просплю.— Херня. Вон будильник — раз, Верке щас скажем — два, я — три. Спи, не сомневайся.— Хорошо, — Гурский кивнул, пересел со стула на диван, упал на бок и заснул прежде, чем голова его коснулась лежащей на диване подушки.И опять Адашеву-Гурскому снились совершенно ненужные ему сны. Опять он брел куда-то, мучимый жаждой, но теперь вокруг него вертелся старый китаец, хлопал в ладоши и приговаривал: «Пенделок! Опа! Пенделок!» Потом китаец стал раздуваться. Он раздувался, раздувался и наконец жутко заверещал металлическим голосом. Почему-то во сне это было очень страшно.Александр дернулся и проснулся.Верещал будильник. Стрелки показывали девять. За окном каморки было темно.«Чего девять? — спросонья подумал Гурский. — Девять чего?»Организм на этот раз пребывал в полной растерянности и ничего определенного подсказать был не в состоянии.— Ну что, братан? — вошел в подсобку продавец Петр. — Подъем, выходи строиться! Как самочувствие?— Невнятно. А сейчас что… утро?— Утро, утро. Что-то ты совсем…— А сколько разница во времени… с Москвой?— А чего тебе Москва-то? Ну, с ней семь, а с Питером твоим — два часа, только в другую сторону. Ты чего, служивый, не в курсе, что ли? Как тебя зовут-то хоть, помнишь?— Помню. Альберт, — Гурский попытался каким-то образом сопоставить в уме услышанные цифры, но помотал головой и решил отложить это занятие до лучших времен.— У тебя вообще-то поезд скоро.— Да-да, я помню.— Завтракать будешь?— Мне бы яду.— А это запросто, — Петр поставил на стол недопитую бутылку. — И рыба вон осталась. Ты как?— Даже и не знаю.— Давай, хуже не будет, — он разлил оставшийся коньяк по стаканам и снял крышку с миски, в которой лоснилась маринованная по китайскому рецепту красная рыба.— Опохрабримся?— Очень бы хотелось.Они чокнулись, выпили и закусили.— Слушай, — Гурский полез в карман за деньгами. — Давай раскинем, сколько там с меня?— Обижаешь, братан. Ты у меня гость. Ты уже ночью с пацанами раскинул. Документы-то хоть не в лопатнике были?— Нет.— Ну и хорошо. Вообще-то пацаны эти, они здесь как постоянные. Я, если увижу, лопатник с. них стребую, но уж деньги — извини… Ты сам-то появишься?— Возможно.— Ну и ладно. Тебе чего, в дорогу с собой чего-нибудь надо? Пожрать там, выпить?— Даже и не знаю.— Да ладно, заладил. Это ты сейчас так, а отойдешь — очень даже пригодится.— Вот сюда бы дозаправить, — Гурский вынул из кармана флягу. — Только не паленого.— Опять обижаешь. Конины?— Давай.Продавец Петр вышел в торговый зал. Гурский встал, потянулся, разминая затекшие мышцы, повесил сумку на плечо и двинулся следом. В зале толпились покупатели.Александр подошел, к прилавку, взял у Петра бутылку, положил в сумку и протянул деньги.— Давай-давай, пробей.— Как хочешь… — Тот пробил стоимость коньяка по кассе, дал сдачу и сказал: — Ну чего? Залетай, если что.— Непременно.Они пожали друг другу руки, и Адашев-Гурский пошел к вокзалу.«Все, — твердил он про себя. — Все. Ни глотка больше. И так время суток не ощущается совершенно. Даже на улице. Даже при естественном освещении. Девять утра у них тут. А по-моему, так ночь глубокая. Ну правильно, по Москве и есть два часа ночи. А что это он про Питер говорил, что два часа разница, да еще и в обратную сторону? Бред какой-то. Все… Больше ни глотка. А коньяк — стратегический запас». Глава 27 Первым делом Гурский нашел на вокзале туалет. Умылся, перелил коньяк во флягу и рассмотрел купленный ночью билет. «Черт возьми, — возмутился он, — а что это она мне плацкартный дала? Ну да, я же не сказал, а она и не спросила. Увидела рожу… и дала в соответствии».Он подошел к кассе.— Девушка, я тут не посмотрел, вы мне плацкартный дали, а я…— Я вам ничего не продавала.— Ну да, не вы, но мне вот до Комсомольски…— Что вы хотите?— Я? СВ, разумеется.— Нет СВ.— А что есть?— Купе.— Ну ладно, давайте купе. Только целиком, я доплачу.— Как это целиком?— Ну как… чтобы никого больше в этом купе не было. Чтобы я один там ехал. Один, понимаете? •— Минуточку, — кассир уткнулась в компьютер. — Нет, — наконец сказала она. — Не получается.— Как это?— Ну, пассажир, что вы мне голову морочите, я вам говорю нет, значит нет. Хотите, давайте я вам четыре билета купейных продам в один вагон, сами потом там и разбирайтесь, ну Боже мой…— Не хочу.— А чего вы от меня хотите-то?— Ехать хочу по-человечески.— Ну и езжайте себе. Возьмите билет, как все, и езжайте,— Хорошо. Давайте.— Чего давать-то вам?— Дайте мне билет, и я поеду себе, как все.— Какой билет-то вам, купейный?— Купейный.— Минуточку…Адашев-Гурский вышел на перрон и пошел вдоль поезда. С трудом протиснулся сквозь толпу каких-то военных, которые, стоя у вагона, передавали свои билеты старшему, а уж тот предъявлял их проводнику и считал свою команду по головам.Отыскав свой вагон, Александр показал билет, шагнул в тамбур, с удовольствием вдохнул специфический железнодорожный запах и, пройдя по коридору, вошел в пустое купе.Здесь он засунул сумку в рундук под нижней полкой, повесил куртку на вешалку, закрыл дверь, уселся в уголок к окошку, положил руки на стол и закрыл глаза.Наконец-то впервые за все это время он остался один, и не надо было ничего врать, придумывать, чтобы просто вот так посидеть в тишине.А потом он возьмет белье, застелит постель и будет спокойно спать под мерный перестук колес до того самого момента, когда проводник разбудит его перед Комсомольском. Как хорошо быть одному. Какое счастье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27