«Ну, ты, явление природы!» А я уже не явление, значит? Интересно! Интересно!
Я чуть не захохотала, но, прикусив зубами губу, протянула ему левую руку, чтобы посмотреть, что из этого получится. Вовка прикоснулся губами и к левой руке.
– Ну, порядок! – пробормотал он. – Извинился по всем правилам кино! Квиты? Да?
– Угу! – кивнула я. – А теперь пошли домой!
Дома я легла на кровать и так хохотала, что мама испугалась даже.
– Ты чего? – спросила она.
– Вовка поцеловал мне руку!
Мама рассердилась:
– Ох, шпингалет какой! Скажите, пожалуйста! Ну, погоди! Придёт, я поговорю с ним! Никак он и впрямь в зятья лезет.
Я вскочила, обняла маму, прижалась к ней крепко-крепко.
– Ничего не говори! – сказала я. – Это же я сама заставила его извиниться передо мною… Просто захотела проверить, уважает он меня или же я для него явление природы?
– Что это ещё за явление? – удивилась мама.
– Ну… это такие слова, когда мальчишки презирают нас!
.
26 июня 1960 года
Большая, длинная зима пролетела, словно один лень. И этот долгий день был так плотно наполнен работой, мыслями, переживаниями, что мне уже не хватало и времени вести записки.
Всю зиму мы дрались за поездку в Москву. Каждый за всех и все за каждого. Мы выходили на первое место, уступали его другим классам, а потом с новыми силами принимались догонять передовиков и снова поднимались на первые места.
Мы взлетали, как на качелях, то вверх, то вниз. И в этой увлекательной игре учились крепко держаться друг за друга, товарищески поддерживая отстающих, помогая им, как братьям и сёстрам. Общая для класса цель, общие интересы спаяли нас в одну большую, дружную семью. Мне кажется теперь, что всю зиму мы даже дышали одними вздохами и выдохами. Но как ни грустно признаться, а дыхание нашего класса оказалось слишком коротким. Первое место в соревновании заняли всё-таки первоклашки.
Досадно?
Конечно! И не потому нас огорчили результаты соревнования, что не летим в Москву, а лишь потому, что малыши оказались более организованными и проявили такую волю к победе, что им и завидуешь, и восхищаешься ими.
Кое-кто из ребят пытался говорить о том, что в первом классе «учиться не трудно». Но это бесчестная отговорка. Для малышей уроки были, конечно, не менее серьёзными, чем для нас.
Когда мы узнали, что они уходят на каникулы, имея по всем предметам сплошные пятёрки и только одну четвёрку на весь класс, мы ещё имели какие-то шансы выйти на первое место. Стоило для этого нажать на все педали, получить по всем предметам пятёрки, и Москва осталась бы за нами. Ведь в нашем распоряжении было ещё время, так как занятия в наших классах кончаются позже, чем у малышей. И нужно сказать, что нажимали мы добросовестно. Но когда стало ясно, что «сплошных пятёрок» не предвидится, в классе стали говорить:
– Не будем обижать малышей! Пусть летят! Пусть поверят с первого класса, что они самые дружные ребята и что все вместе могут добиться чего захотят!
Что ж, признаюсь: не легко быть справедливым и великодушным, когда приходится отказываться от личных удовольствий. И всё же, честно говоря, победа малышей принесла нам, кроме огорчений, и большие радости.
Мы, конечно, говорили друг другу, что должны оказать почёт «лауреатам науки» того ради, чтобы на всю жизнь запомнили они, как чудесно быть награждёнными за честное отношение к делу. Но получилось так, что мы и сами испытали столько, радости, сколько не дала бы, наверное, нам собственная победа.
О, мы устроили этим учёным устрицам настоящее триумфальное шествие. Да такое, что умер бы от зависти любой римский полководец-триумфатор.
Победителей провожала на аэродром вся школа.
Шествие открыли старшеклассники с развёрнутыми знамёнами. Барабанщики и горнисты старались так, что их слышали, наверное, все ленинградцы.
Малыши шагали, гордо вздёрнув носы, взволнованные, задыхающиеся от счастья. Девчушки, подпрыгивая на ходу, поправляли пышные банты на крошечных, трогательных косичках, бросая испуганные взгляды на мальчишек, которые явно осуждали такое легкомыслие. Некоторые из мальчишек грозно вращали глазами, а кое-кто из них пытался образумить легкомысленных особ почти настоящим басом:
– Чего там с бантиками? Эй, вы!
Потоки автомашин мчались навстречу. С грохотом и шипеньем проносились, высекая дугами голубые искры, трамваи, но первоклашки шли, не обращая внимания на машины, автобусы, троллейбусы, трамваи. Ведь победителям никто не имеет права мешать пройти по собственному городу триумфальным маршем.
Дружно шлёпая подмётками по асфальту (Раз-два! В ногу! Раз-два! Раз-два!), триумфаторы помахивали руками, как одной рукой, припечатывали ноги, как одну ногу. На лицах малышей светилось нескрываемое торжество: «Вот они – мы! Но это ещё что! Все вместе и не такое мы можем!»
Глядя на сияющие рожицы, я впервые поняла по-настоящему, что счастье других может быть и твоим собственным, личным счастьем.
Я вспомнила слова директора:
– То, что ты даёшь другим, – возвращается к тебе неизменно с самыми большими процентами!
Не знаю, много ли получила от меня Марго, но я чувствую себя бесконечно счастливой, оказав ей крошечную помощь. Марго уходит от нас, поступает в техникум связи, и я чувствую, как грустно будет для меня расстаться с ней, не встречать её теперь ежедневно. Уходит из школы и Нина. Всё-таки она решила работать в парикмахерской. Ну, что ж, в нашей стране на любой работе можно быть счастливым. Перебрался к отцу и Вовка Волнухин. Он тоже не станет учиться в нашей школе. Человек пять других ребят из класса перешли учиться в ремесленные училища и в техникумы. Но все мы ещё встретимся на больших наших дорогах. Может быть, в Ленинграде, а может быть, на стройках Сибири, Казахстана, Якутии, Чукотки, Индии, на заводах и фабриках, в конструкторских бюро или в залах филармоний, в театрах, на съездах и конференциях.
…За открытым окном – огни Ленинграда и звёзды родного неба. Как бы отражая беспокойные огни города, бледные звёзды включаются в живое мигание огней земли, и кажется, всю ночь и звёзды и ожерелья городских огней будут перекликаться, обмениваться световыми сигналами. И кажется, земля и звёзды плывут в межпланетном пространстве, сигнализируя друг другу:
– Вперёд! Не останавливаясь, не задерживаясь! – вспыхивает Земля световыми огнями.
И небо отвечает поспешно:
– Есть вперёд! Без остановки! Без задержки!
Как прекрасен в эти часы мой родной, любимый Ленинград!
Приглушённый шум вечерних улиц и проспектов входит в раскрытое окно. Я сижу и радостно смотрю в звёздное небо. Нет ему конца и края! Нашему небу! В его тёмных космических глубинах двигаются бесшумно по загадочным орбитам миры, которые мы увидим, на которых когда-нибудь побываем и, может, оттуда будем смотреть на свою планету, отыскивая в телескопы свои родные города.
Среди далёких миров движутся и посланцы нашего мира: спутники, искусственные планеты. И это не простые куски металла. По орбитам, вычисленным нашими учёными, совершает движение победоносный труд советских людей. Ведь это же работа наших отцов и старших братьев, матерей и сестёр. Это труд моей родной страны! И тех, кто добывал руду для планет и спутников. И тех, кто из руды выплавил металл. И тех, кто обрабатывал его. И тех, кто вычислял орбиты движений. И тех, кто вооружил искусственные планеты и спутники умными приборами. В космических пустынях движется и труд моей мамы и тысяч других поваров, готовивших завтраки, обеды и ужины для тех, кто строил и запускал в загадочное небо древнюю мечту человечества. И труд моего папы, строящего дома для металлургов, доменщиков, слесарей, инженеров, учёных химиков и физиков. И труд парикмахеров, дворников, артистов, вагоновожатых и многих-многих других, которые внесли в большое дело исследования космоса свой труд, очень нужный всем советским людям.
Множество звёздных огней вспыхивают, прочерчивают небо и гаснут. Говорят, – это метеориты проносятся по просторам космоса. Но мне хочется думать, что это летят с планеты на планету космические корабли и какие-то ещё не известные нам живые существа ищут нас, людей земли, перелетая с одной планеты на другую. А может быть, только мы одни остались в стороне от больших дорог Вселенной, а все другие разумные существа давно уже установили между собою пассажирское движение космических кораблей и посещают друг друга, разговаривают, может быть, и о нашей Земле. Только что же они могут говорить о нас?
…Над Ленинградом, над лесом антенн и диполей, над ожерельями огней бессонных проспектов, плывёт в белёсой дымке белой ночи немолчный гул большого города. С музыкой репродукторов, с глухим шумом шаркающих по тротуарам миллионов ног в раскрытое окно входят запахи остывающего асфальта, автомашин и вечерних садов и парков с еле уловимыми запахами влажной листвы деревьев и цветов.
С Балтики дуют ветры. Продувая проспекты Ленинграда, они проносят над городом неясные, но волнующие запахи моря. Ветры с моря пахнут дальними странами, большими путешествиями, тревожными мечтами и ожиданием радостной жизни.
Распахнув окно, я гляжу на вечерние улицы, и мне кажется, в эту минуту открывают вот так же окна тысячи и тысячи ребят, которые начинают жить, как я; и все они стоят и вдыхают такие знакомые и всегда новые запахи родной земли, задумчиво смотрят на вечерние огни, прислушиваются к весёлому шуму ночного города и, может быть, улыбаются тихонько и мечтают.
О чём мечтают они?
.
12 апреля 1961 года
Когда я буду бабушкой, мои внуки и внучки обступят меня, начнут теребить и упрашивать:
– Бабушка, милая, расскажи ещё раз, как начиналась новая история мира! И что все делали в первый день космической эпохи? Ну, пожалуйста!
А я сделаю вид, будто мне уже надоело рассказывать про этот самый интересный день моей жизни, стану ворчать, охать, потирать поясницу.
– Да я уж тысячу раз рассказывала об этом! Не рассказать ли вам сказку?
Но внукам и внучкам, наверное, уже скучно будет слушать сказки. Ведь сама жизнь тогда будет интереснее любой сказки, а всё, что нам кажется сегодня волшебным, сказочным, станет простым, обыкновенным, как электричество, радио, газовые плиты.
– Бабуля, – скажут внуки и внучки, – а сама ты видела Гагарина? Разговаривала с ним?
И я снова и снова буду говорить о том, что пережила сегодня, что так взволновало меня, наполнило такой радостью, что я просто задыхаюсь от счастья.
Давно уже решив, что мои мечты написать значительную, чуть ли не классическую книгу о советских школьниках, – не более как «плод незрелых дум ребячьих», я и записи перестала вести и тетрадки упрятала на дно сундука, где хранятся все поломанные и поношенные вещи. Но в этот особенный, праздничный день я вытащила мой дневник, чтобы сделать в нём вот эту последнюю запись. Мне кажется, что эта запись осветит по-новому и всё написанное мною, и дни моего совсем не простого детства.
Но где найти большие слова, и какими должны быть фразы, чтобы передать пережитое сегодня? Даже такой большой писатель, как Михаил Шолохов, и тот сказал, что у него нет настоящих слов, чтобы выразить свою большую радость. Так у меня-то и вовсе не должно ничего получиться. И всё же не могу не писать. События этого большого исторического дня так распирают меня, что если я не напишу ни строчки, мне не уснуть тогда до утра.
…Мы сидели на уроке английского языка, не подозревая даже, какая Великая Слава уже поднялась над нашей страной. Как раз в ту минуту, когда я встала, чтобы делать перевод с русского на английский, дверь широко распахнулась и мы увидели взволнованного директора. Взволнованного чем-то очень хорошим. Это все поняли сразу, потому что Пафнутий был какой-то праздничный, сияющий, солнечный.
– Советский человек в космосе! – крикнул директор и, взглянув на всех, весь так и расцвёл. – В двенадцать часов мы увидим этого человека на экране телевизора!
Ох, что началось в классе! Все повскакали с мест, застучали кулаками по партам, заорали так, что учительница закрыла уши ладошками. Бомба завопил, будто ему ногу придавили дверью:
– А кто-о-о? Кто он? Как фамилия?
– Ура! – грянуло в классе. Все бросились к дверям, толкая друг друга, наступая на ноги, осыпая друг друга тумаками. В эту первую минуту совсем неважно знать фамилию. Самое главное было то, что в космосе наш, советский человек. А как его зовут – узнаем минутой позже, минутой раньше.
Коридор уже кишмя кишел ребятами. Из открытых дверей классов выбегали девочки и мальчишки и мчались в большой зал, обгоняя один другого и выкрикивая что-то, а что, наверно, и сами не понимали толком.
Перед экраном телевизора на минуту все успокоились, но когда появился портрет Юрия Гагарина, поднялась такая буря восторженных криков, что задребезжали стёкла в окнах. Кричали не только мы, но и учителя. Даже Брамапутра! И даже Арнольд Арнольдович. Мы, конечно, знали, что нас никто не услышит, ни Москва, ни майор Юрий Гагарин, и всё же мы кричали, бесновались, потому что никто не мог оставаться спокойным. Всех нас распирала радость, да так, что мы могли бы, наверное, взорваться, если бы не орали от счастья. Мальчишки изо всех сил тузили друг друга, но никто не обижался. Некоторые девочки тёрли кулаками глаза. А некоторые плакали, никого не стесняясь. Да и зачем стесняться, если все знают отлично, как часто плачут от радости не только девочки, но и взрослые, женщины и старики.
Учиться никто уже не мог бы в такой день, и хотя ни ребята, ни учителя не знали, что теперь делать, все вдруг решили идти к другим советским людям и вместе с ними праздновать этот день на улицах и площадях Ленинграда.
Когда мы выбежали из школы, мимо нас уже шли с плакатами и флагами колонны взрослых и школьников. К ним присоединялись на ходу все те, кто хотел шагать в одних рядах со всеми.
Мы шли, кричали «ура», пели песни, бросали вверх шапки. И толпившиеся на тротуарах люди тоже кричали «ура» и махали нам платками, руками, шляпами, как будто это мы и взлетели в космос.
Продвигаясь к Невскому проспекту, наша колонна росла, как снежный ком; в неё вливались всё новые и новые толпы народа, и когда мы дошли, наконец, до Невского, – всем пришлось остановиться, потому что проспект и прилегающие к нему улицы были забиты демонстрантами так, что всё движение приостановилось. Прямо посреди проспекта танцевали студенты. Многие незнакомые люди обнимали друг друга, целовались. Меня стиснула крепко старушка с заплаканными глазами и, всхлипывая, стала целовать.
– Бабушка, – сказала я, – зачем же плакать в такой радостный день?!
– От радости, милая! От радости плачу! – сказала она и смеясь и плача. – Ведь до какого дня, подумай, дожила!
Над головами демонстрантов покачивались самодельные плакаты и лозунги. На кусках картона, на фанере и даже прямо на белых халатах были написаны наспех, вкривь и вкось слова: «Ура! Гагарину», «Космос ждёт, кто следующий?», «Даёшь космос!», «Ты первый, мы за тобой!» и много-много ещё других плакатов.
На углу Невского и Литейного я заметила очень важного малыша с куском картона. На картонке падающими, неровными буквами было выведено:
ВСЕ В КОСМАС!
Я крикнула, проходя мимо:
– Неправильно написал! Не в «космас», а в «космос»!
– Ерунда! – презрительно посмотрел на меня мальчишка. – Все понимают, ты не понимаешь! – И уж с непонятной для меня последовательностью вдруг показал язык. – Всё равно девчонок не пустят в космос!
Уж не принял ли он меня за самого опасного соперника, за человека, который встанет поперёк его дороги в космос? Я захохотала. Сегодня невозможно сердиться. Ни на кого! Ни за что!
Праздничный день уступил место ещё более праздничному вечеру. В парке Победы появилось много гуляющих. Мальчишки из разных школ нашего района принесли в парк ракеты, приготовленные к празднику Первого мая и начали запускать их в небо.
Все снова кричали «ура», плясали люди ходили по парку, переговариваясь друг с другом так, словно все были знакомы и всех нас пригласили на большой семейный праздник. До полуночи гремела музыка, и чуть не до утра все бродили по улицам.
Вот уже скоро и рассвет, а я сижу и пишу. И мне кажется, я встречаю за столом рассвет новой эпохи. Я хотела бы рассказать о том, как всё переменилось во мне за один этот день, и о том, что теперь я буду уже как-то по-другому, по-новому всё видеть и ко всему относиться. Но рассказать об этом, чувствую, не сумею, не подберу для этого больших, настоящих слов. А те, что стекают с пера, уж очень крошечные, очень хилые и серые.
…Светает!
Мне хочется сказать просто всем, кто слышит, как моё сердце бьётся с сердцами миллионов счастливых советских людей:
– Доброе утро, люди! С праздником вас всех! С большим первым днём Космической эпохи! Счастья всем и великих свершений!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Я чуть не захохотала, но, прикусив зубами губу, протянула ему левую руку, чтобы посмотреть, что из этого получится. Вовка прикоснулся губами и к левой руке.
– Ну, порядок! – пробормотал он. – Извинился по всем правилам кино! Квиты? Да?
– Угу! – кивнула я. – А теперь пошли домой!
Дома я легла на кровать и так хохотала, что мама испугалась даже.
– Ты чего? – спросила она.
– Вовка поцеловал мне руку!
Мама рассердилась:
– Ох, шпингалет какой! Скажите, пожалуйста! Ну, погоди! Придёт, я поговорю с ним! Никак он и впрямь в зятья лезет.
Я вскочила, обняла маму, прижалась к ней крепко-крепко.
– Ничего не говори! – сказала я. – Это же я сама заставила его извиниться передо мною… Просто захотела проверить, уважает он меня или же я для него явление природы?
– Что это ещё за явление? – удивилась мама.
– Ну… это такие слова, когда мальчишки презирают нас!
.
26 июня 1960 года
Большая, длинная зима пролетела, словно один лень. И этот долгий день был так плотно наполнен работой, мыслями, переживаниями, что мне уже не хватало и времени вести записки.
Всю зиму мы дрались за поездку в Москву. Каждый за всех и все за каждого. Мы выходили на первое место, уступали его другим классам, а потом с новыми силами принимались догонять передовиков и снова поднимались на первые места.
Мы взлетали, как на качелях, то вверх, то вниз. И в этой увлекательной игре учились крепко держаться друг за друга, товарищески поддерживая отстающих, помогая им, как братьям и сёстрам. Общая для класса цель, общие интересы спаяли нас в одну большую, дружную семью. Мне кажется теперь, что всю зиму мы даже дышали одними вздохами и выдохами. Но как ни грустно признаться, а дыхание нашего класса оказалось слишком коротким. Первое место в соревновании заняли всё-таки первоклашки.
Досадно?
Конечно! И не потому нас огорчили результаты соревнования, что не летим в Москву, а лишь потому, что малыши оказались более организованными и проявили такую волю к победе, что им и завидуешь, и восхищаешься ими.
Кое-кто из ребят пытался говорить о том, что в первом классе «учиться не трудно». Но это бесчестная отговорка. Для малышей уроки были, конечно, не менее серьёзными, чем для нас.
Когда мы узнали, что они уходят на каникулы, имея по всем предметам сплошные пятёрки и только одну четвёрку на весь класс, мы ещё имели какие-то шансы выйти на первое место. Стоило для этого нажать на все педали, получить по всем предметам пятёрки, и Москва осталась бы за нами. Ведь в нашем распоряжении было ещё время, так как занятия в наших классах кончаются позже, чем у малышей. И нужно сказать, что нажимали мы добросовестно. Но когда стало ясно, что «сплошных пятёрок» не предвидится, в классе стали говорить:
– Не будем обижать малышей! Пусть летят! Пусть поверят с первого класса, что они самые дружные ребята и что все вместе могут добиться чего захотят!
Что ж, признаюсь: не легко быть справедливым и великодушным, когда приходится отказываться от личных удовольствий. И всё же, честно говоря, победа малышей принесла нам, кроме огорчений, и большие радости.
Мы, конечно, говорили друг другу, что должны оказать почёт «лауреатам науки» того ради, чтобы на всю жизнь запомнили они, как чудесно быть награждёнными за честное отношение к делу. Но получилось так, что мы и сами испытали столько, радости, сколько не дала бы, наверное, нам собственная победа.
О, мы устроили этим учёным устрицам настоящее триумфальное шествие. Да такое, что умер бы от зависти любой римский полководец-триумфатор.
Победителей провожала на аэродром вся школа.
Шествие открыли старшеклассники с развёрнутыми знамёнами. Барабанщики и горнисты старались так, что их слышали, наверное, все ленинградцы.
Малыши шагали, гордо вздёрнув носы, взволнованные, задыхающиеся от счастья. Девчушки, подпрыгивая на ходу, поправляли пышные банты на крошечных, трогательных косичках, бросая испуганные взгляды на мальчишек, которые явно осуждали такое легкомыслие. Некоторые из мальчишек грозно вращали глазами, а кое-кто из них пытался образумить легкомысленных особ почти настоящим басом:
– Чего там с бантиками? Эй, вы!
Потоки автомашин мчались навстречу. С грохотом и шипеньем проносились, высекая дугами голубые искры, трамваи, но первоклашки шли, не обращая внимания на машины, автобусы, троллейбусы, трамваи. Ведь победителям никто не имеет права мешать пройти по собственному городу триумфальным маршем.
Дружно шлёпая подмётками по асфальту (Раз-два! В ногу! Раз-два! Раз-два!), триумфаторы помахивали руками, как одной рукой, припечатывали ноги, как одну ногу. На лицах малышей светилось нескрываемое торжество: «Вот они – мы! Но это ещё что! Все вместе и не такое мы можем!»
Глядя на сияющие рожицы, я впервые поняла по-настоящему, что счастье других может быть и твоим собственным, личным счастьем.
Я вспомнила слова директора:
– То, что ты даёшь другим, – возвращается к тебе неизменно с самыми большими процентами!
Не знаю, много ли получила от меня Марго, но я чувствую себя бесконечно счастливой, оказав ей крошечную помощь. Марго уходит от нас, поступает в техникум связи, и я чувствую, как грустно будет для меня расстаться с ней, не встречать её теперь ежедневно. Уходит из школы и Нина. Всё-таки она решила работать в парикмахерской. Ну, что ж, в нашей стране на любой работе можно быть счастливым. Перебрался к отцу и Вовка Волнухин. Он тоже не станет учиться в нашей школе. Человек пять других ребят из класса перешли учиться в ремесленные училища и в техникумы. Но все мы ещё встретимся на больших наших дорогах. Может быть, в Ленинграде, а может быть, на стройках Сибири, Казахстана, Якутии, Чукотки, Индии, на заводах и фабриках, в конструкторских бюро или в залах филармоний, в театрах, на съездах и конференциях.
…За открытым окном – огни Ленинграда и звёзды родного неба. Как бы отражая беспокойные огни города, бледные звёзды включаются в живое мигание огней земли, и кажется, всю ночь и звёзды и ожерелья городских огней будут перекликаться, обмениваться световыми сигналами. И кажется, земля и звёзды плывут в межпланетном пространстве, сигнализируя друг другу:
– Вперёд! Не останавливаясь, не задерживаясь! – вспыхивает Земля световыми огнями.
И небо отвечает поспешно:
– Есть вперёд! Без остановки! Без задержки!
Как прекрасен в эти часы мой родной, любимый Ленинград!
Приглушённый шум вечерних улиц и проспектов входит в раскрытое окно. Я сижу и радостно смотрю в звёздное небо. Нет ему конца и края! Нашему небу! В его тёмных космических глубинах двигаются бесшумно по загадочным орбитам миры, которые мы увидим, на которых когда-нибудь побываем и, может, оттуда будем смотреть на свою планету, отыскивая в телескопы свои родные города.
Среди далёких миров движутся и посланцы нашего мира: спутники, искусственные планеты. И это не простые куски металла. По орбитам, вычисленным нашими учёными, совершает движение победоносный труд советских людей. Ведь это же работа наших отцов и старших братьев, матерей и сестёр. Это труд моей родной страны! И тех, кто добывал руду для планет и спутников. И тех, кто из руды выплавил металл. И тех, кто обрабатывал его. И тех, кто вычислял орбиты движений. И тех, кто вооружил искусственные планеты и спутники умными приборами. В космических пустынях движется и труд моей мамы и тысяч других поваров, готовивших завтраки, обеды и ужины для тех, кто строил и запускал в загадочное небо древнюю мечту человечества. И труд моего папы, строящего дома для металлургов, доменщиков, слесарей, инженеров, учёных химиков и физиков. И труд парикмахеров, дворников, артистов, вагоновожатых и многих-многих других, которые внесли в большое дело исследования космоса свой труд, очень нужный всем советским людям.
Множество звёздных огней вспыхивают, прочерчивают небо и гаснут. Говорят, – это метеориты проносятся по просторам космоса. Но мне хочется думать, что это летят с планеты на планету космические корабли и какие-то ещё не известные нам живые существа ищут нас, людей земли, перелетая с одной планеты на другую. А может быть, только мы одни остались в стороне от больших дорог Вселенной, а все другие разумные существа давно уже установили между собою пассажирское движение космических кораблей и посещают друг друга, разговаривают, может быть, и о нашей Земле. Только что же они могут говорить о нас?
…Над Ленинградом, над лесом антенн и диполей, над ожерельями огней бессонных проспектов, плывёт в белёсой дымке белой ночи немолчный гул большого города. С музыкой репродукторов, с глухим шумом шаркающих по тротуарам миллионов ног в раскрытое окно входят запахи остывающего асфальта, автомашин и вечерних садов и парков с еле уловимыми запахами влажной листвы деревьев и цветов.
С Балтики дуют ветры. Продувая проспекты Ленинграда, они проносят над городом неясные, но волнующие запахи моря. Ветры с моря пахнут дальними странами, большими путешествиями, тревожными мечтами и ожиданием радостной жизни.
Распахнув окно, я гляжу на вечерние улицы, и мне кажется, в эту минуту открывают вот так же окна тысячи и тысячи ребят, которые начинают жить, как я; и все они стоят и вдыхают такие знакомые и всегда новые запахи родной земли, задумчиво смотрят на вечерние огни, прислушиваются к весёлому шуму ночного города и, может быть, улыбаются тихонько и мечтают.
О чём мечтают они?
.
12 апреля 1961 года
Когда я буду бабушкой, мои внуки и внучки обступят меня, начнут теребить и упрашивать:
– Бабушка, милая, расскажи ещё раз, как начиналась новая история мира! И что все делали в первый день космической эпохи? Ну, пожалуйста!
А я сделаю вид, будто мне уже надоело рассказывать про этот самый интересный день моей жизни, стану ворчать, охать, потирать поясницу.
– Да я уж тысячу раз рассказывала об этом! Не рассказать ли вам сказку?
Но внукам и внучкам, наверное, уже скучно будет слушать сказки. Ведь сама жизнь тогда будет интереснее любой сказки, а всё, что нам кажется сегодня волшебным, сказочным, станет простым, обыкновенным, как электричество, радио, газовые плиты.
– Бабуля, – скажут внуки и внучки, – а сама ты видела Гагарина? Разговаривала с ним?
И я снова и снова буду говорить о том, что пережила сегодня, что так взволновало меня, наполнило такой радостью, что я просто задыхаюсь от счастья.
Давно уже решив, что мои мечты написать значительную, чуть ли не классическую книгу о советских школьниках, – не более как «плод незрелых дум ребячьих», я и записи перестала вести и тетрадки упрятала на дно сундука, где хранятся все поломанные и поношенные вещи. Но в этот особенный, праздничный день я вытащила мой дневник, чтобы сделать в нём вот эту последнюю запись. Мне кажется, что эта запись осветит по-новому и всё написанное мною, и дни моего совсем не простого детства.
Но где найти большие слова, и какими должны быть фразы, чтобы передать пережитое сегодня? Даже такой большой писатель, как Михаил Шолохов, и тот сказал, что у него нет настоящих слов, чтобы выразить свою большую радость. Так у меня-то и вовсе не должно ничего получиться. И всё же не могу не писать. События этого большого исторического дня так распирают меня, что если я не напишу ни строчки, мне не уснуть тогда до утра.
…Мы сидели на уроке английского языка, не подозревая даже, какая Великая Слава уже поднялась над нашей страной. Как раз в ту минуту, когда я встала, чтобы делать перевод с русского на английский, дверь широко распахнулась и мы увидели взволнованного директора. Взволнованного чем-то очень хорошим. Это все поняли сразу, потому что Пафнутий был какой-то праздничный, сияющий, солнечный.
– Советский человек в космосе! – крикнул директор и, взглянув на всех, весь так и расцвёл. – В двенадцать часов мы увидим этого человека на экране телевизора!
Ох, что началось в классе! Все повскакали с мест, застучали кулаками по партам, заорали так, что учительница закрыла уши ладошками. Бомба завопил, будто ему ногу придавили дверью:
– А кто-о-о? Кто он? Как фамилия?
– Ура! – грянуло в классе. Все бросились к дверям, толкая друг друга, наступая на ноги, осыпая друг друга тумаками. В эту первую минуту совсем неважно знать фамилию. Самое главное было то, что в космосе наш, советский человек. А как его зовут – узнаем минутой позже, минутой раньше.
Коридор уже кишмя кишел ребятами. Из открытых дверей классов выбегали девочки и мальчишки и мчались в большой зал, обгоняя один другого и выкрикивая что-то, а что, наверно, и сами не понимали толком.
Перед экраном телевизора на минуту все успокоились, но когда появился портрет Юрия Гагарина, поднялась такая буря восторженных криков, что задребезжали стёкла в окнах. Кричали не только мы, но и учителя. Даже Брамапутра! И даже Арнольд Арнольдович. Мы, конечно, знали, что нас никто не услышит, ни Москва, ни майор Юрий Гагарин, и всё же мы кричали, бесновались, потому что никто не мог оставаться спокойным. Всех нас распирала радость, да так, что мы могли бы, наверное, взорваться, если бы не орали от счастья. Мальчишки изо всех сил тузили друг друга, но никто не обижался. Некоторые девочки тёрли кулаками глаза. А некоторые плакали, никого не стесняясь. Да и зачем стесняться, если все знают отлично, как часто плачут от радости не только девочки, но и взрослые, женщины и старики.
Учиться никто уже не мог бы в такой день, и хотя ни ребята, ни учителя не знали, что теперь делать, все вдруг решили идти к другим советским людям и вместе с ними праздновать этот день на улицах и площадях Ленинграда.
Когда мы выбежали из школы, мимо нас уже шли с плакатами и флагами колонны взрослых и школьников. К ним присоединялись на ходу все те, кто хотел шагать в одних рядах со всеми.
Мы шли, кричали «ура», пели песни, бросали вверх шапки. И толпившиеся на тротуарах люди тоже кричали «ура» и махали нам платками, руками, шляпами, как будто это мы и взлетели в космос.
Продвигаясь к Невскому проспекту, наша колонна росла, как снежный ком; в неё вливались всё новые и новые толпы народа, и когда мы дошли, наконец, до Невского, – всем пришлось остановиться, потому что проспект и прилегающие к нему улицы были забиты демонстрантами так, что всё движение приостановилось. Прямо посреди проспекта танцевали студенты. Многие незнакомые люди обнимали друг друга, целовались. Меня стиснула крепко старушка с заплаканными глазами и, всхлипывая, стала целовать.
– Бабушка, – сказала я, – зачем же плакать в такой радостный день?!
– От радости, милая! От радости плачу! – сказала она и смеясь и плача. – Ведь до какого дня, подумай, дожила!
Над головами демонстрантов покачивались самодельные плакаты и лозунги. На кусках картона, на фанере и даже прямо на белых халатах были написаны наспех, вкривь и вкось слова: «Ура! Гагарину», «Космос ждёт, кто следующий?», «Даёшь космос!», «Ты первый, мы за тобой!» и много-много ещё других плакатов.
На углу Невского и Литейного я заметила очень важного малыша с куском картона. На картонке падающими, неровными буквами было выведено:
ВСЕ В КОСМАС!
Я крикнула, проходя мимо:
– Неправильно написал! Не в «космас», а в «космос»!
– Ерунда! – презрительно посмотрел на меня мальчишка. – Все понимают, ты не понимаешь! – И уж с непонятной для меня последовательностью вдруг показал язык. – Всё равно девчонок не пустят в космос!
Уж не принял ли он меня за самого опасного соперника, за человека, который встанет поперёк его дороги в космос? Я захохотала. Сегодня невозможно сердиться. Ни на кого! Ни за что!
Праздничный день уступил место ещё более праздничному вечеру. В парке Победы появилось много гуляющих. Мальчишки из разных школ нашего района принесли в парк ракеты, приготовленные к празднику Первого мая и начали запускать их в небо.
Все снова кричали «ура», плясали люди ходили по парку, переговариваясь друг с другом так, словно все были знакомы и всех нас пригласили на большой семейный праздник. До полуночи гремела музыка, и чуть не до утра все бродили по улицам.
Вот уже скоро и рассвет, а я сижу и пишу. И мне кажется, я встречаю за столом рассвет новой эпохи. Я хотела бы рассказать о том, как всё переменилось во мне за один этот день, и о том, что теперь я буду уже как-то по-другому, по-новому всё видеть и ко всему относиться. Но рассказать об этом, чувствую, не сумею, не подберу для этого больших, настоящих слов. А те, что стекают с пера, уж очень крошечные, очень хилые и серые.
…Светает!
Мне хочется сказать просто всем, кто слышит, как моё сердце бьётся с сердцами миллионов счастливых советских людей:
– Доброе утро, люди! С праздником вас всех! С большим первым днём Космической эпохи! Счастья всем и великих свершений!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30