А может, сама сочиню музыку! У меня потом и разучить можно. У нас хорошее пианино.
Когда Пыжик узнал, что Нина играет на пианино и сочиняет музыку, он ужасно обрадовался.
– Напишем романс! – подскочил он и взъерошил на голове волосы. – Жестокий романс! Стихи напишу я сам.
Мотивчик Нина сделает, а потом все вместе споём в классе.
Жестокий романс мы сочиняли и разучивали больше недели, и, наконец, наступил день мести.
Перед уроком английского языка Пыжик вышел на середину класса, пригладил волосы и, подмигнув нам, сказал:
– Братцы-ленинградцы, у нас плохо развивается художественная самодеятельность. Отстаём мы, короче говоря. А вам известно ещё с первого класса, что отсталых бьют. Вот мы и подумали, чем дожидаться, пока нас побьют, будем сами биться за нашу самодеятельность. Ещё короче говоря, мы тут кое-что придумали.
– Короче! – закричали ребята.
Пыжик поднял руку:
– Внимание! Сейчас выступит ансамбль песни и пляски. Будет исполнен романс «Горе без ума».
И мы запели, приплясывая и лихо притопывая:
Ах, какое дивное авто
Я имею всем на удивленье.
Мама купит завтра мне манто,
Не манто, а умопомраченье.
Есть у папы должность в Кишкотресте,
А у мамы – личный шифоньер.
Летом я поеду с мамой вместе
На курорт Ривьер де трепарьер.
У меня есть собственная дача,
Три моторки, сорок радиол,
Миллион пластинок «Кукарача»,
Персональный с сеткой волейбол.
Одного лишь только не хватает, –
Говорят мне па и моя ма,
Говорят и горестно вздыхают:
«Не хватает, доченька, ума!»
Ребята так и покатились от смеха.
Лийка вскочила, замахала руками и плачущим голосом закричала:
– Не смеете! Я буду жаловаться! Не честно! Подло! Я ваших родителей не трогаю, и вы не трогайте.
Пыжик покраснел и стал оправдываться. Он сказал:
– О чём ты? Опомнись, безумная, как говорил д'Артаньян своей лошади. Кто тебе сказал, что романс про тебя и про твоих родителей? Прими таблетку аспирина!
Валя растерянно оглядела всех и сказала неуверенно:
– Ребята, а мы действительно… Ну, как вы думаете: честно или не честно мы поступили?
Валя растерянно оглядела всех и сказала неуверенно:
– Кажется, не совсем честно! А по-вашему, как?
– А по-моему, – сказала я, – так ей и надо! Пусть не хвастается! И потом, ведь неизвестно же, о ком мы спели романс. Имени нет, фамилии тоже не было… А вообще-то пускай позлится!
Но меня не поддержали. Мы посидели ещё несколько минут молча, а потом, не глядя друг на друга, разошлись по домам.
Вся эта история всё-таки всплыла, и о нашем романсе, а также о войне с Лийкой узнал директор школы. Кто-то собрал всё наше творчество и передал ему. Может, пионервожатый, а может, Лийка! Я думаю, что это работа Лийки, а Пыжик говорит: у Лийки не такой характер, чтобы действовать исподтишка.
– Она бы в открытую напала на нас! – сказал он. – Всё-таки, при всех недостатках, от неё не отнимешь честного, открытого характера.
Директор вошёл с нашими произведениями в руках и спросил:
– Это один старается или же у вас все принимают посильное участие в творческой работе?
Марго вскочила и, глядя на Пыжика, сказала, заикаясь:
– Это я… Я одна… Рисовала и… вообще!
– Так! – сказал директор. – Значит, ты и есть классная Кукрыникса? Ну, что ж, рисунки не плохие! A кто поэзией занимается? Или поэты более скромны? Не пожелают называть себя?
И вдруг, к моему удивлению, Лийка вскочила и сказала:
– Стихи про Нептуна я писала. А родителей не задевала! При чём тут родители? Это бесчестно! Почему же они не считаются…
– Кто они?
Лийка посмотрела в нашу сторону и вздохнула:
– Они знают, кто писал! Пусть сами скажут!
– Пусть скажут! – кивнул Пафнутий. – Не возражаю!
Мы переглянулись. Говорить или не говорить?
– Они не хотят! – усмехнулся Пафнутий.
Пыжик вскочил и крикнул срывающимся голосом:
– Вот я! Стихи я написал! Но это же шутка была! Вы же, Пафнутий Герасимович, и сами, наверное, любили пошутить, когда были школьником.
– Любил! Не отрицаю! Да и сейчас люблю хорошую шутку! И весёлые, жизнерадостные шутники мне по душе. Но шутки бывают разные. Есть в нашей школе один паренёк – я не буду называть его, – который считает верхом остроумия дёргать девочек за косы.
Ребята захохотали. Ведь таких пареньков и в нашем классе сколько угодно.
– Смешно? – удивился директор. – Девочки, вам смешно, когда вас за косы подёргивают?
– Нет! – хором ответили девочки.
– Целый хор голосов! – улыбнулся директор. – Значит, одному солисту смешно, а всему хору огорчительно. Шутки, стало быть, как вы уже понимаете, хороши только тогда, когда от них все смеются или смеётся большинство и лишь один, осмеянный за дело, огорчается… Не подумайте, что я пришёл сказать вам: не балуйтесь, не шалите, не беснуйтесь. Да если бы и сказал, то вряд ли вы стали бы ходить с опущенными руками, на цыпочках. Я же вас знаю. И поэтому, когда я прочитал ваши стихи, подумал: не предложить ли вам одно весёлое занятие?
Мы переглянулись. Что это за весёлое занятие?
– Новую игру? – спросила Таня Жигалова.
Ребята насторожились.
Пафнутий никогда не говорит просто так. Уж если он начинает какой-нибудь разговор, – значит, за этим разговором вот-вот, сейчас, сию минуту всплывёт что-нибудь или очень приятное или же очень и очень неприятное. Между прочим, он преподносит и хорошее и плохое так спокойно, что по лицу никак не угадаешь, что же приготовлено у него для нас.
А вообще-то, ребята стараются подальше держаться от него, пореже встречаться с ним. И не потому, что часто приходится слышать от учителей: «Ты что же? Хочешь пойти к директору? Хочешь с ним поговорить, как надо вести себя на уроках?» – а просто потому, что при нём как-то теряешься.
В школу Пафнутий Герасимович приходит весь сияющий, блестящий. Костюм его отутюжен, на брюках – острые, как ножи, складки, галстук повязан как на картинке, гладко выбритые голова и щёки отливают стальной синевой и блестят, как новые. И весь он такой, что хоть на выставку мод посылай.
Когда я была первоклашкой, я старалась как можно реже встречаться с ним в коридорах. Мне казалось тогда: стоит ему заметить мою особу, он непременно подзовёт к себе:
– А ну-ка, ну-ка, подойди ко мне, замарашка! Покажи руки!
И руки мои сами прятались под фартучек при одной только мысли о такой встрече. (Ну кто же не знает, что в первом классе руки пачкаются так часто, что их просто не успеваешь мыть.)
Не знаю, любят ли его ребята, но уверена: относятся они к нему с большим уважением и, кажется, чуть-чуть побаиваются его. А вот почему боятся, – не могу понять. Он никогда не кричит на нас. Не повышает голоса. И всё-таки в нём есть что-то такое непонятное мне, как бы устрашающее, что ли! Не знаю! Во всяком случае при нём все как-то подтягиваются, перестают дурачиться, а самые большие безобразники становятся вежливыми.
А вот нашего милого Брамапутру мы все просто любим.
Когда я первый раз увидела Брамапутру, он показался мне неопрятным стариком. Я очень тогда удивилась, услышав от ребят, что его вся школа любит.
Когда он приходит в класс в помятом пиджаке, с каким-то петушиным хвостиком седых волос на голове, мы встречаем его дружескими улыбками, осматриваем с головы до ног. Всё ли на месте? Кажется, всё! Узел «вечного галстука» свисает ниже воротничка. Из бокового кармана торчит «вечный кончик», – уголок носового платка, которым – по словам ребят – пользовался в своё время прапрадедушка Брамапутры. Порядок! А где две пуговицы, которые висят на ниточке и должны не сегодня-завтра отвалиться? О, и пуговицы ещё на месте!
И мальчишки и девочки радостно улыбаются. И все дружным хором приветствуют Брамапутру:
– Здрасьте! Доброе утро!
Он видит улыбающиеся приветливые лица и сразу как будто молодеет от дружеской встречи.
Наверное, он раньше приходил в школу таким же отутюженным и сияющим, как Пафнутий, но сейчас ему трудно следить за собою. Брамапутра так стар, что ему и пуговицы не пришить самому, и помятого галстука не прогладить. Девочки старших классов заходят по очереди к нему на квартиру, как будто в гости, но, конечно, для того только, чтобы навести порядок, что-нибудь починить, погладить, пришить пуговицы.
Кто-то из ребят сказал однажды, будто Брамапутру «выживают из школы», будто другие учителя хотят, чтобы он ушёл на пенсию. Но куда пойдёт он, если, кроме нас и школы, у него нет никого и ничего на свете. Да и жалко было бы нам расстаться с ним, потерять такого учителя, уроки которого для нас настоящий праздник.
Иногда Брамапутра засыпает в классе. Тогда мы встаём у дверей и сторожим его сон. Ведь если учителя узнают, что он спит на уроках, – тогда его непременно переведут на пенсию.
Да, мы все его любим, но вся наша любовь похожа больше на жалость и на благодарность за чудесные уроки.
Я сказала Пыжику, что можно любить не уважая и уважать не любя. Он, не подумав, стал спорить. Тогда я сказала:
– Вот тебе пример: я очень люблю своих подшефных ребят в детском садике. Но как ты думаешь, могу я уважать их?
Пыжик посмотрел на меня с удивлением:
– А знаешь, я думал, что только у меня появляются в голове разные такие же вопросы… Но, кажется, в нашем возрасте все уже начинают думать по-настоящему!
Но вот директора можно лишь уважать. Даже не так я хотела сказать. Его не «можно уважать», а нельзя относиться к нему без уважения. Мы уважаем его за то, что он знает нас не хуже, чем мы сами знаем друг друга. А уж такому никто не скажет: «Простите, я не знала, что этого нельзя делать. Я больше не буду!»
Нет, ничего такого ему не говорят. Да и сам он не говорит разных жалких слов: «Это нехорошо, это неприлично!»
Он просто смотрит, смотрит и смотрит на тебя, потом прищурит глаз и спросит:
– Как же это тебя так угораздило?
И тогда приходится рассказывать всё по порядку.
Он молча выслушает и спросит:
– Ну, а ты-то как относишься к своему поступку? Одобряешь? Осуждаешь? Н-да, – побарабанит он пальцами по столу, – ты, конечно, скажешь сейчас, что осуждаешь свой поступок. Раскаиваешься! И, наверное, думаешь, что взрослые только для того и существуют, чтобы им можно было говорить о раскаянии. Но я хотел бы научить вас всех думать и понимать одну самую простую истину. Какую? А вот какую: когда тебе захочется сделать какую-нибудь гадость другому, подумай: понравилось бы тебе, если бы другой поступил бы так же, как поступаешь ты?
Вот какой у нас директор.
И когда он пришёл в класс и сказал, что может предложить классу кое-что весёлое, интересное, мы вытянули шеи, как гуси.
Директор сказал:
– Талантов у вас – хоть пруд пруди! И художники! И поэты! И прозаики, конечно, найдутся! А вот классная газета у вас такая беззубая, такая неинтересная, что можно подумать, будто в классе нет зубастых, нет интересных ребят. Что это такое? Лень одолевает вас? Времени не хватает? Нет желания?
Славка сказал:
– Это всё от названия! Она от названия скучная… Называется «За учёбу», ну… а это… В такой газете чего напишешь? За учёбу только и писать надо, не правда разве? А за учёбу уже… За учёбу нам учителя пишут! В дневниках! Двойки!
Все захохотали. Пафнутий сделал удивлённое лицо:
– Двойки за учёбу? Ой, за учёбу ли двойки пишут?
Птицын вскочил и начал объяснять, за что ставят двойки, но Пафнутий посадил его и сказал:
– Насчёт двоек, по-моему, всем и всё ясно без объяснений! А вот вопрос с газетой «За учёбу» нужно уточнить, обсудить, обдумать. Стало быть, по вашему мнению, название газеты мешает ей быть интересной, боевой газетой… Допустим! Так, так… А что если переменить название? Пойдёт дело на лад?
– Пойдёт! – крикнули разом мальчишки.
– Тогда в чём же дело? Привязали вас к этому названию, что ли? Не годится оно? Мешает? Тогда долой его!
– А можно, мы сами придумаем? – спросил Пыжик.
– Не только можно, но и должно! Кстати, неудачное название «За учёбу» никто за вас и не придумывал. Вспомните получше! Разве не вы сами когда-то решили назвать свою газету именно так, как называется она сейчас? Кто там хотел предложить другое название? Давайте!
– Халла-балла! – крикнул Пыжик.
Ребята захохотали.
– Что это? – спросил директор. – Боевой клич старьёвщиков или название газеты?
– Нет, я же серьёзно! – сказал Пыжик и, встав, пригладил обеими руками волосы на голове. – Ничего смешного не вижу. Ведь есть же у нас дела разные. Серьёзные! А есть просто халла-балла! И люди тоже! Одни – настоящие, а другие халла-балла. Трепачи! Вот я и думаю… и предлагаю… Пусть будет газета «Халла-Балла», и пусть в ней пишут против тех, кто не настоящий, и против того, что настоящая халла-балла… Критику!
Весь класс закричал:
– Правильно!
– Даёшь «Халла-Балла!»
– Хороший заголовок!
Директор почесал бровь и, подумав, сказал:
– Дело, конечно, ваше; но вам не кажется, что название это чем-то похоже на рахат-лукум, на хундры-мундры, на шашлык-машлык? Впрочем, вы ещё подумаете, надеюсь. Вероятно, будут и другие предложения! Ладно, потом мне скажете.
Когда директор ушёл, в классе сразу на всех партах началось оживлённое обсуждение названия газеты. Многим ребятам понравилось название «Халла-Балла», но никому не понравились слова Пафнутия о том, что наша газета будет чем-то похожей на какие-то «хундры-мундры».
Нина закричала:
– Не надо халла-балла! Другие классы скажут, что газету выпускают у нас старьёвщики. Я против.
– Тогда, – сказала Таня Жигалова, – я тоже присоединяюсь к Нине! Предлагаю назвать газету «Горчичник»!
– «Нокаут»! – крикнул Чи-лень-чи-пень.
– «Товарищ»! – предложила Лена.
И сразу со всех сторон посыпались разные названия:
– «Шило в бок»!
– «Спутник»! – закричала пронзительно Дюймовочка.
– «С лёгким паром»!
– «Спичка в нос»!
– «Розги»! – взвизгнула Лийка под общий хохот.
– «Папина машина»! – закричал Пыжик, вызвав тоже весёлый смех.
– «Четыре бороды»! – всхлипнула радостно Лийка.
– «Школьная гусыня»!
И тут уж начали выкрикивать разные глупости. Ребята так развеселились, что кричали только такие названия, которые могли насмешить всех. В классе поднялся невообразимый шум. Тогда на парту вскочила Дюймовочка и, ужасно волнуясь, запищала:
– Ну, ребята! Ну, что это вы? Мы первоклашки или шестой класс? Давайте же серьёзно! Очень же хорошее название «Спутник», а вы дурачитесь. – Она обвела руками вокруг себя. – Это же наш спутник? Так? И спутник Земли? Верно? И спутник школы! Скажете – нет? И спутник дружбы и товарищества… Лучшего названия всё равно не придумать. Вот сами увидите!
Чтобы было «всё хорошо», Дюймовочка предложила проголосовать и действовала так энергично, что ребята и опомниться не успели, как она уже организовала голосование, и мы, проголосовав быстро, утвердили единогласно название газеты «СПУТНИК», а заодно уж и выбрали редколлегию, в которую вошли Пыжик, Лийка, Марго, Бомба и я. Чудесное название мы придумали для газеты. Редколлегию выбрали тоже не плохую, но «Спутник» наш так и не вышел на орбиту шестого класса.
За окнами уже бродили школьные каникулы. Они как бы вздыхали под окнами, томились в ожидании, спрашивая неслышно: «Ну, скоро ли? Ой, когда же кончатся занятия? Когда же, наконец, можно будет купаться, загорать, собирать грибы и ягоды, не учить уроки?»
Приближалось лето, и все школьные дела вдруг потускнели, стали неинтересными, а мы так надоели друг другу, что только и ждали того часа, когда целое лето уже не будем встречаться ни с двойками, ни с товарищами по классу, когда не нужно будет вставать по утрам и торопиться (ой, как бы не опоздать в школу!) и когда можно просыпаться и, потягиваясь, жмуриться от удовольствия: «Весь день сегодня мой, и я могу делать всё, что только захочу сама!»
14 сентября 1959 года
Ура!
Попали!
Вымпел в самую Луну влепили!
По коридорам, по всем классам перекатываются восторженные крики:
– Ур-р-ра! Мы на Луне!
Все сияют, как начищенные. У всех радостно блестят глаза. Даже учителя радуются с нами. У них в учительской тоже кричали «ура». Директор бегает по школе, как именинник. Наскочив на Бомбу, который делал стойку в коридоре, он только и сказал на бегу:
– Вот, вот, именно так и ходят лунатики!
Как празднично сегодня! И как это хорошо, когда все рады и все довольны. Я думаю, при коммунизме вот такой и будет жизнь. Вся из праздников. Из одних только праздников!
Одно меня огорчает – болезнь Марго. Она теперь всё чаще и чаще болеет. Но лечиться так и не собирается. Я спросила Марго, что сказала ей Софья Михайловна. Оказывается, мать Марго и не подумала даже пойти к Софье Михайловне.
– Мы с мамой в монастырь поедем, – сказала Марго. – Там есть чудотворная икона, которая уже многим помогла вылечиться.
Когда я услышала такую глупость, я побежала к Софье Михайловне и рассказала ей, как мать Марго собирается лечить её иконой.
– Знаю, – сказала Софья Михайловна. – Сама ходила к ним. – Махнув рукой, она вздохнула. – Глупая женщина! Погубит она ребёнка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Когда Пыжик узнал, что Нина играет на пианино и сочиняет музыку, он ужасно обрадовался.
– Напишем романс! – подскочил он и взъерошил на голове волосы. – Жестокий романс! Стихи напишу я сам.
Мотивчик Нина сделает, а потом все вместе споём в классе.
Жестокий романс мы сочиняли и разучивали больше недели, и, наконец, наступил день мести.
Перед уроком английского языка Пыжик вышел на середину класса, пригладил волосы и, подмигнув нам, сказал:
– Братцы-ленинградцы, у нас плохо развивается художественная самодеятельность. Отстаём мы, короче говоря. А вам известно ещё с первого класса, что отсталых бьют. Вот мы и подумали, чем дожидаться, пока нас побьют, будем сами биться за нашу самодеятельность. Ещё короче говоря, мы тут кое-что придумали.
– Короче! – закричали ребята.
Пыжик поднял руку:
– Внимание! Сейчас выступит ансамбль песни и пляски. Будет исполнен романс «Горе без ума».
И мы запели, приплясывая и лихо притопывая:
Ах, какое дивное авто
Я имею всем на удивленье.
Мама купит завтра мне манто,
Не манто, а умопомраченье.
Есть у папы должность в Кишкотресте,
А у мамы – личный шифоньер.
Летом я поеду с мамой вместе
На курорт Ривьер де трепарьер.
У меня есть собственная дача,
Три моторки, сорок радиол,
Миллион пластинок «Кукарача»,
Персональный с сеткой волейбол.
Одного лишь только не хватает, –
Говорят мне па и моя ма,
Говорят и горестно вздыхают:
«Не хватает, доченька, ума!»
Ребята так и покатились от смеха.
Лийка вскочила, замахала руками и плачущим голосом закричала:
– Не смеете! Я буду жаловаться! Не честно! Подло! Я ваших родителей не трогаю, и вы не трогайте.
Пыжик покраснел и стал оправдываться. Он сказал:
– О чём ты? Опомнись, безумная, как говорил д'Артаньян своей лошади. Кто тебе сказал, что романс про тебя и про твоих родителей? Прими таблетку аспирина!
Валя растерянно оглядела всех и сказала неуверенно:
– Ребята, а мы действительно… Ну, как вы думаете: честно или не честно мы поступили?
Валя растерянно оглядела всех и сказала неуверенно:
– Кажется, не совсем честно! А по-вашему, как?
– А по-моему, – сказала я, – так ей и надо! Пусть не хвастается! И потом, ведь неизвестно же, о ком мы спели романс. Имени нет, фамилии тоже не было… А вообще-то пускай позлится!
Но меня не поддержали. Мы посидели ещё несколько минут молча, а потом, не глядя друг на друга, разошлись по домам.
Вся эта история всё-таки всплыла, и о нашем романсе, а также о войне с Лийкой узнал директор школы. Кто-то собрал всё наше творчество и передал ему. Может, пионервожатый, а может, Лийка! Я думаю, что это работа Лийки, а Пыжик говорит: у Лийки не такой характер, чтобы действовать исподтишка.
– Она бы в открытую напала на нас! – сказал он. – Всё-таки, при всех недостатках, от неё не отнимешь честного, открытого характера.
Директор вошёл с нашими произведениями в руках и спросил:
– Это один старается или же у вас все принимают посильное участие в творческой работе?
Марго вскочила и, глядя на Пыжика, сказала, заикаясь:
– Это я… Я одна… Рисовала и… вообще!
– Так! – сказал директор. – Значит, ты и есть классная Кукрыникса? Ну, что ж, рисунки не плохие! A кто поэзией занимается? Или поэты более скромны? Не пожелают называть себя?
И вдруг, к моему удивлению, Лийка вскочила и сказала:
– Стихи про Нептуна я писала. А родителей не задевала! При чём тут родители? Это бесчестно! Почему же они не считаются…
– Кто они?
Лийка посмотрела в нашу сторону и вздохнула:
– Они знают, кто писал! Пусть сами скажут!
– Пусть скажут! – кивнул Пафнутий. – Не возражаю!
Мы переглянулись. Говорить или не говорить?
– Они не хотят! – усмехнулся Пафнутий.
Пыжик вскочил и крикнул срывающимся голосом:
– Вот я! Стихи я написал! Но это же шутка была! Вы же, Пафнутий Герасимович, и сами, наверное, любили пошутить, когда были школьником.
– Любил! Не отрицаю! Да и сейчас люблю хорошую шутку! И весёлые, жизнерадостные шутники мне по душе. Но шутки бывают разные. Есть в нашей школе один паренёк – я не буду называть его, – который считает верхом остроумия дёргать девочек за косы.
Ребята захохотали. Ведь таких пареньков и в нашем классе сколько угодно.
– Смешно? – удивился директор. – Девочки, вам смешно, когда вас за косы подёргивают?
– Нет! – хором ответили девочки.
– Целый хор голосов! – улыбнулся директор. – Значит, одному солисту смешно, а всему хору огорчительно. Шутки, стало быть, как вы уже понимаете, хороши только тогда, когда от них все смеются или смеётся большинство и лишь один, осмеянный за дело, огорчается… Не подумайте, что я пришёл сказать вам: не балуйтесь, не шалите, не беснуйтесь. Да если бы и сказал, то вряд ли вы стали бы ходить с опущенными руками, на цыпочках. Я же вас знаю. И поэтому, когда я прочитал ваши стихи, подумал: не предложить ли вам одно весёлое занятие?
Мы переглянулись. Что это за весёлое занятие?
– Новую игру? – спросила Таня Жигалова.
Ребята насторожились.
Пафнутий никогда не говорит просто так. Уж если он начинает какой-нибудь разговор, – значит, за этим разговором вот-вот, сейчас, сию минуту всплывёт что-нибудь или очень приятное или же очень и очень неприятное. Между прочим, он преподносит и хорошее и плохое так спокойно, что по лицу никак не угадаешь, что же приготовлено у него для нас.
А вообще-то, ребята стараются подальше держаться от него, пореже встречаться с ним. И не потому, что часто приходится слышать от учителей: «Ты что же? Хочешь пойти к директору? Хочешь с ним поговорить, как надо вести себя на уроках?» – а просто потому, что при нём как-то теряешься.
В школу Пафнутий Герасимович приходит весь сияющий, блестящий. Костюм его отутюжен, на брюках – острые, как ножи, складки, галстук повязан как на картинке, гладко выбритые голова и щёки отливают стальной синевой и блестят, как новые. И весь он такой, что хоть на выставку мод посылай.
Когда я была первоклашкой, я старалась как можно реже встречаться с ним в коридорах. Мне казалось тогда: стоит ему заметить мою особу, он непременно подзовёт к себе:
– А ну-ка, ну-ка, подойди ко мне, замарашка! Покажи руки!
И руки мои сами прятались под фартучек при одной только мысли о такой встрече. (Ну кто же не знает, что в первом классе руки пачкаются так часто, что их просто не успеваешь мыть.)
Не знаю, любят ли его ребята, но уверена: относятся они к нему с большим уважением и, кажется, чуть-чуть побаиваются его. А вот почему боятся, – не могу понять. Он никогда не кричит на нас. Не повышает голоса. И всё-таки в нём есть что-то такое непонятное мне, как бы устрашающее, что ли! Не знаю! Во всяком случае при нём все как-то подтягиваются, перестают дурачиться, а самые большие безобразники становятся вежливыми.
А вот нашего милого Брамапутру мы все просто любим.
Когда я первый раз увидела Брамапутру, он показался мне неопрятным стариком. Я очень тогда удивилась, услышав от ребят, что его вся школа любит.
Когда он приходит в класс в помятом пиджаке, с каким-то петушиным хвостиком седых волос на голове, мы встречаем его дружескими улыбками, осматриваем с головы до ног. Всё ли на месте? Кажется, всё! Узел «вечного галстука» свисает ниже воротничка. Из бокового кармана торчит «вечный кончик», – уголок носового платка, которым – по словам ребят – пользовался в своё время прапрадедушка Брамапутры. Порядок! А где две пуговицы, которые висят на ниточке и должны не сегодня-завтра отвалиться? О, и пуговицы ещё на месте!
И мальчишки и девочки радостно улыбаются. И все дружным хором приветствуют Брамапутру:
– Здрасьте! Доброе утро!
Он видит улыбающиеся приветливые лица и сразу как будто молодеет от дружеской встречи.
Наверное, он раньше приходил в школу таким же отутюженным и сияющим, как Пафнутий, но сейчас ему трудно следить за собою. Брамапутра так стар, что ему и пуговицы не пришить самому, и помятого галстука не прогладить. Девочки старших классов заходят по очереди к нему на квартиру, как будто в гости, но, конечно, для того только, чтобы навести порядок, что-нибудь починить, погладить, пришить пуговицы.
Кто-то из ребят сказал однажды, будто Брамапутру «выживают из школы», будто другие учителя хотят, чтобы он ушёл на пенсию. Но куда пойдёт он, если, кроме нас и школы, у него нет никого и ничего на свете. Да и жалко было бы нам расстаться с ним, потерять такого учителя, уроки которого для нас настоящий праздник.
Иногда Брамапутра засыпает в классе. Тогда мы встаём у дверей и сторожим его сон. Ведь если учителя узнают, что он спит на уроках, – тогда его непременно переведут на пенсию.
Да, мы все его любим, но вся наша любовь похожа больше на жалость и на благодарность за чудесные уроки.
Я сказала Пыжику, что можно любить не уважая и уважать не любя. Он, не подумав, стал спорить. Тогда я сказала:
– Вот тебе пример: я очень люблю своих подшефных ребят в детском садике. Но как ты думаешь, могу я уважать их?
Пыжик посмотрел на меня с удивлением:
– А знаешь, я думал, что только у меня появляются в голове разные такие же вопросы… Но, кажется, в нашем возрасте все уже начинают думать по-настоящему!
Но вот директора можно лишь уважать. Даже не так я хотела сказать. Его не «можно уважать», а нельзя относиться к нему без уважения. Мы уважаем его за то, что он знает нас не хуже, чем мы сами знаем друг друга. А уж такому никто не скажет: «Простите, я не знала, что этого нельзя делать. Я больше не буду!»
Нет, ничего такого ему не говорят. Да и сам он не говорит разных жалких слов: «Это нехорошо, это неприлично!»
Он просто смотрит, смотрит и смотрит на тебя, потом прищурит глаз и спросит:
– Как же это тебя так угораздило?
И тогда приходится рассказывать всё по порядку.
Он молча выслушает и спросит:
– Ну, а ты-то как относишься к своему поступку? Одобряешь? Осуждаешь? Н-да, – побарабанит он пальцами по столу, – ты, конечно, скажешь сейчас, что осуждаешь свой поступок. Раскаиваешься! И, наверное, думаешь, что взрослые только для того и существуют, чтобы им можно было говорить о раскаянии. Но я хотел бы научить вас всех думать и понимать одну самую простую истину. Какую? А вот какую: когда тебе захочется сделать какую-нибудь гадость другому, подумай: понравилось бы тебе, если бы другой поступил бы так же, как поступаешь ты?
Вот какой у нас директор.
И когда он пришёл в класс и сказал, что может предложить классу кое-что весёлое, интересное, мы вытянули шеи, как гуси.
Директор сказал:
– Талантов у вас – хоть пруд пруди! И художники! И поэты! И прозаики, конечно, найдутся! А вот классная газета у вас такая беззубая, такая неинтересная, что можно подумать, будто в классе нет зубастых, нет интересных ребят. Что это такое? Лень одолевает вас? Времени не хватает? Нет желания?
Славка сказал:
– Это всё от названия! Она от названия скучная… Называется «За учёбу», ну… а это… В такой газете чего напишешь? За учёбу только и писать надо, не правда разве? А за учёбу уже… За учёбу нам учителя пишут! В дневниках! Двойки!
Все захохотали. Пафнутий сделал удивлённое лицо:
– Двойки за учёбу? Ой, за учёбу ли двойки пишут?
Птицын вскочил и начал объяснять, за что ставят двойки, но Пафнутий посадил его и сказал:
– Насчёт двоек, по-моему, всем и всё ясно без объяснений! А вот вопрос с газетой «За учёбу» нужно уточнить, обсудить, обдумать. Стало быть, по вашему мнению, название газеты мешает ей быть интересной, боевой газетой… Допустим! Так, так… А что если переменить название? Пойдёт дело на лад?
– Пойдёт! – крикнули разом мальчишки.
– Тогда в чём же дело? Привязали вас к этому названию, что ли? Не годится оно? Мешает? Тогда долой его!
– А можно, мы сами придумаем? – спросил Пыжик.
– Не только можно, но и должно! Кстати, неудачное название «За учёбу» никто за вас и не придумывал. Вспомните получше! Разве не вы сами когда-то решили назвать свою газету именно так, как называется она сейчас? Кто там хотел предложить другое название? Давайте!
– Халла-балла! – крикнул Пыжик.
Ребята захохотали.
– Что это? – спросил директор. – Боевой клич старьёвщиков или название газеты?
– Нет, я же серьёзно! – сказал Пыжик и, встав, пригладил обеими руками волосы на голове. – Ничего смешного не вижу. Ведь есть же у нас дела разные. Серьёзные! А есть просто халла-балла! И люди тоже! Одни – настоящие, а другие халла-балла. Трепачи! Вот я и думаю… и предлагаю… Пусть будет газета «Халла-Балла», и пусть в ней пишут против тех, кто не настоящий, и против того, что настоящая халла-балла… Критику!
Весь класс закричал:
– Правильно!
– Даёшь «Халла-Балла!»
– Хороший заголовок!
Директор почесал бровь и, подумав, сказал:
– Дело, конечно, ваше; но вам не кажется, что название это чем-то похоже на рахат-лукум, на хундры-мундры, на шашлык-машлык? Впрочем, вы ещё подумаете, надеюсь. Вероятно, будут и другие предложения! Ладно, потом мне скажете.
Когда директор ушёл, в классе сразу на всех партах началось оживлённое обсуждение названия газеты. Многим ребятам понравилось название «Халла-Балла», но никому не понравились слова Пафнутия о том, что наша газета будет чем-то похожей на какие-то «хундры-мундры».
Нина закричала:
– Не надо халла-балла! Другие классы скажут, что газету выпускают у нас старьёвщики. Я против.
– Тогда, – сказала Таня Жигалова, – я тоже присоединяюсь к Нине! Предлагаю назвать газету «Горчичник»!
– «Нокаут»! – крикнул Чи-лень-чи-пень.
– «Товарищ»! – предложила Лена.
И сразу со всех сторон посыпались разные названия:
– «Шило в бок»!
– «Спутник»! – закричала пронзительно Дюймовочка.
– «С лёгким паром»!
– «Спичка в нос»!
– «Розги»! – взвизгнула Лийка под общий хохот.
– «Папина машина»! – закричал Пыжик, вызвав тоже весёлый смех.
– «Четыре бороды»! – всхлипнула радостно Лийка.
– «Школьная гусыня»!
И тут уж начали выкрикивать разные глупости. Ребята так развеселились, что кричали только такие названия, которые могли насмешить всех. В классе поднялся невообразимый шум. Тогда на парту вскочила Дюймовочка и, ужасно волнуясь, запищала:
– Ну, ребята! Ну, что это вы? Мы первоклашки или шестой класс? Давайте же серьёзно! Очень же хорошее название «Спутник», а вы дурачитесь. – Она обвела руками вокруг себя. – Это же наш спутник? Так? И спутник Земли? Верно? И спутник школы! Скажете – нет? И спутник дружбы и товарищества… Лучшего названия всё равно не придумать. Вот сами увидите!
Чтобы было «всё хорошо», Дюймовочка предложила проголосовать и действовала так энергично, что ребята и опомниться не успели, как она уже организовала голосование, и мы, проголосовав быстро, утвердили единогласно название газеты «СПУТНИК», а заодно уж и выбрали редколлегию, в которую вошли Пыжик, Лийка, Марго, Бомба и я. Чудесное название мы придумали для газеты. Редколлегию выбрали тоже не плохую, но «Спутник» наш так и не вышел на орбиту шестого класса.
За окнами уже бродили школьные каникулы. Они как бы вздыхали под окнами, томились в ожидании, спрашивая неслышно: «Ну, скоро ли? Ой, когда же кончатся занятия? Когда же, наконец, можно будет купаться, загорать, собирать грибы и ягоды, не учить уроки?»
Приближалось лето, и все школьные дела вдруг потускнели, стали неинтересными, а мы так надоели друг другу, что только и ждали того часа, когда целое лето уже не будем встречаться ни с двойками, ни с товарищами по классу, когда не нужно будет вставать по утрам и торопиться (ой, как бы не опоздать в школу!) и когда можно просыпаться и, потягиваясь, жмуриться от удовольствия: «Весь день сегодня мой, и я могу делать всё, что только захочу сама!»
14 сентября 1959 года
Ура!
Попали!
Вымпел в самую Луну влепили!
По коридорам, по всем классам перекатываются восторженные крики:
– Ур-р-ра! Мы на Луне!
Все сияют, как начищенные. У всех радостно блестят глаза. Даже учителя радуются с нами. У них в учительской тоже кричали «ура». Директор бегает по школе, как именинник. Наскочив на Бомбу, который делал стойку в коридоре, он только и сказал на бегу:
– Вот, вот, именно так и ходят лунатики!
Как празднично сегодня! И как это хорошо, когда все рады и все довольны. Я думаю, при коммунизме вот такой и будет жизнь. Вся из праздников. Из одних только праздников!
Одно меня огорчает – болезнь Марго. Она теперь всё чаще и чаще болеет. Но лечиться так и не собирается. Я спросила Марго, что сказала ей Софья Михайловна. Оказывается, мать Марго и не подумала даже пойти к Софье Михайловне.
– Мы с мамой в монастырь поедем, – сказала Марго. – Там есть чудотворная икона, которая уже многим помогла вылечиться.
Когда я услышала такую глупость, я побежала к Софье Михайловне и рассказала ей, как мать Марго собирается лечить её иконой.
– Знаю, – сказала Софья Михайловна. – Сама ходила к ним. – Махнув рукой, она вздохнула. – Глупая женщина! Погубит она ребёнка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30