.. Но его хлопоты будут не слишком продолжительными. У него давно нет врагов, Паша. Его окружают одни друзья. А врагов нет.— Куда же они подевались?— Знаешь, все они почему-то умирали.— Съедали, наверное, что-нибудь плохое?— Свинцом давились. Иногда Бевзлин позволяет себе немного пошалить — дает возможность милиции найти голову того, руку другого, ногу третьего... Шутки у него такие. Юмор. Понимаешь, Паша, природа юмором его наделила. Своеобразным таким, неподражаемым юмором. Будем живы, Паша! — Халандовский поднял стопку, подождал, пока к нему присоединится Пафнутьев и, чокнувшись, решительно опрокинул ее в рот, выпив одним глотком.— Будем, — согласился Пафнутьев. — А он тебе не мешает жить? Не мешает радоваться весне, солнцу, пробуждающейся после зимней спячки природе?— Бевзлин? Нет. Нисколько. Скажу больше — он мне очень помогает.Дороговато, правда, берет за это, почти все забирает, но и помощь его неоценима.— В чем же она выражается?— Жить дает.— Да на такого человека молиться надо! — воскликнул Пафнутьев.— Молюсь.— Ну, что ж... Постараюсь повидаться. О впечатлениях доложу.— Не доложишь, — тихо, но твердо проговорил Халандовский. — Вашего брата он не принимает.— Примет.— Считай, что тебе крупно повезет, если удастся связаться с ним хотя бы по телефону.— Тогда придется его банк брать штурмом.— Не возьмешь. Его оборонительные силы превосходят твои возможности.— А танки, самолеты?— Предусмотрено, — сказал Халандовский без улыбки. — Предусмотрено, Паша.— Даже так, — озадаченно проговорил Пафнутьев. — А иногда, говоришь, у него возникает желание пошутить?— Возникает.— Так вот откуда появилась рука в холодильнике...— Не понял?— Да это я так, с собой беседую.— С собой можно, — кивнул Халандовский. — Это безопасней.— А с тобой?— И со мной можно... Но уже не так безопасно. Я, ведь, Паша, живой человек. Я и дрогнуть могу.— Врешь, — с неожиданной жесткостью проговорил Пафнутьев. — Не можешь ты дрогнуть. И мне не позволишь. И нечего мозги пудрить.— Спасибо, Паша, — Халандовский приподнялся из кресла, дотянулся до Пафнутьева и поцеловал его в щеку. — Спасибо, — повторил он, опустившись в кресло и незаметно смахнул слезинку со щеки. Постарел Халандовский, постарел, чувствительным сделался, каждое доброе слово вызывало в нем такую волну искренней благодарности, что доводило до слез, причем, этих своих слез он даже и не стеснялся. Значит, постарел. * * * Чувьюров настороженно вошел в кабинет, исподлобья осмотрелся по сторонам и остановился, сделав два шага от двери. В глазах его можно было увидеть лишь усталость и боль. И ничего больше. Ни страха, ни надежды. Руки, сцепленные наручниками, он держал за спиной, но как-то естественно, казалось, ему самому так захотелось сложить их, чтобы было удобнее стоять. Скользнув взглядом по Пафнутьеву, он отвернулся к окну, словно лишь там было что-то достойное внимания. — Сними наручники, — сказал Пафнутьев конвоиру. — А мне и с ними неплохо, — произнес старик.— Сними, — повторил Пафнутьев. — И выйди погуляй, мы тут побеседуем немного. Старик действительно оказался не то упрямым, не то капризным — несмотря на то, что наручники были сняты, он продолжал держать руки за спиной. Не надо мне, дескать, вашей свободы, перебьюсь. Пафнутьев усмехнулся, и такое ему уже приходилось видеть.— Садитесь, Сергей Степанович, — сказал он, показывая на стул у стены.— Спасибо, постою.— Долго стоять придется.— Не привыкать.Пафнутьев молча поднялся, подошел к старику и, взяв его за руку, чуть ли не силой подволок к стулу, усадил, надавив на плечи. Вернувшись к столу, увидел, что старик опять стоит, заведя руки за спину. Смотрел он все так же в окно, будто видеть следователя у него не было никаких сил.— Так, — Пафнутьев выдвинул ящик стола, вынул оттуда руку, найденную в холодильнике, и положил на стол. Он долго думал, как бы расшевелить старика, заставить хоть что-нибудь сказать, и, в конце концов принял решение, может быть, не слишком гуманное, но действенное. Сходив к медэксперту, взял у него руку, которую тот для сохранности обработал какими-то своими растворами.В кабинете некоторое время стояло молчание. Пафнутьев, сложив руки на столе, смотрел на Чувьюрова сонным своим равнодушным взглядом, а старик, продолжая упорствовать, уставился в окно, на весеннюю капель. Его задержали, когда еще стоял мороз, и оттепель он видел уже из кабинета Шаланды, а теперь вот из этого кабинета. Пафнутьев его не торопил вовсе не потому, что отыгрывал какой-то свой хитрый прием, он понимал, что старик должен сам созреть, что именно неспешность действует на него сильнее всего.Наконец, не выдержав, старик медленно повернул голову, и тут его взгляд, скользнув по столу, остановился на руке, которую Пафнутьев положил с самого краю, подстелив под нее газету. Старик впился глазами в руку, даже сделал шаг к столу, но остановился. Казалось, ничего в нем не изменилось, но теперь перед Пафнутьевым стоял совершенно другой человек — встревоженный, беззащитный, растерянный. А дальше произошло то, чего Пафнутьев никак не ожидал, — старик подошел к стулу и сел, прижав ладони к глазам. Сквозь корявые пальцы старика просочились несколько слезинок.— Мы отдали эту руку на экспертизу, — негромко проговорил Пафнутьев.Хотели узнать, кому принадлежала, кто хозяин... Удалось кое-что прояснить,Пафнутьев замолчал, давая возможность старику вмешаться. Но тот, не двигаясь, все так же сидел у стены, закрыв лицо руками. — Так вот, выяснилось, что рука эта принадлежала при жизни человеку достаточно пожилому, где-то за семьдесят ему было... Поэтому первоначальное предположение... О том, что вы, Сергей Степанович, являетесь людоедом... Это предположение отпало, почти отпало,уточнил Пафнутьев. — Стариков не едят. Мясо жесткое.Старик поднял голову, посмотрел на Пафнутье-ва мокрыми от слез глазами и, ничего не сказав, опустил голову. И столько было в его глазах обычной человеческой обиды, что Пафнутьев устыдился. Однако деваться было некуда, и он решил продолжить, хоть и не упоминать людоедство. Но тут и сам почувствовал обиду. Так бывает, человек часто обижается на то, что кто-то обиделся на него.В самом Деле, чего это задержанный, который на его глазах убил человека, будет обижаться? В чем, интересно, я перед ним провинился? — обиженно подумал Пафнутьев. Ни фига, Сергей Степанович. — Ты, как я заметил, сохранил в себе некоторые мужские качества, я тоже... Продолжим.— Руку нашли в холодильнике, где обычно хранятся мясные продукты. — В морозильнике. Поэтому и возникла такая версия. И она еще не отброшена. Вы меня слышите?— Слышу, господин хороший.— Так вот, господин хороший... — передразнил Пафнутьев. — Мы установили, что этот человек участвовал в войне, был ранен, скорее всего не один раз...Возможно, он был как-то связан с морем, на руке обнаружена наколка, маленький якорек. Сейчас я дал задание многим людям искать остальные части тела. Снег стаивает, и появляются многие интересные предметы. Найдут, если, конечно, никто его не съел, этого старого морячка.— Его звали... Это... Петр Иванович Спиридонов, — проговорил старик несколько смазанно, не отрывая рук от лица. — В Севастополе его ранило.— Так, — кивнул Пафнутьев, тут же записав имя, произнесенное стариком. — А где он жил?— Сосед мой... Я в тридцать пятой квартире, а он в тридцать седьмой.— Ага, — Пафнутьев с трудом воспринимал то, что говорит Чувьюров. Все было как-то смещено, он никак не мог уловить основной стержень, на который нанизывались события последних дней, они для него до сих пор были разрознены, единой картины не складывалось. Хотя какие-то связки наметились, что-то забрезжило и даже, те немногие слова, которые удалось вытащить из старика, позволяли работать дальше. Можно раскрутить Спиридонова — связи, соседи, образ жизни, друзья. Много чего можно. — Возникает естественный вопрос... Каким образом рука Петра Ивановича Спиридонова оказалась в вашем холодильнике? Мы нашли ее именно там, завернутую в газету, среди других продуктов. Как ее туда занесло?— Подбросили.— Кто?— А вот те хмырюги, которых я заколол.— Следовательно, вы признаете, что закололи обоих? Одного неделю назад, а второго в кабинете начальника милиции? Я правильно вас понял? Вы закололи обоих?— Да. И продолжал бы колоть, если...— Хорошо, — Пафнутьев потряс головой — мысли, которые приходили, были настолько бестолковы и бессвязны, что он не мог даже задать сразу нужный вопрос. — Хорошо... Зайдем с другой стороны... Если рука гражданина Спиридонова в холодильнике, где же он сам?— Далеко, — махнул рукой Чувьюров. — Отсюда не видать.— Не понял?— Там уж Петр Иванович, — старик показал рукой в потолок. — Чего тут непонятного... Сами же говорили — ищем остальные части тела. Ищите. Сказано ведь... Ищущий да обрящет.Задать следующий вопрос Пафнутьев не успел — раздался телефонный звонок.— Да! — сказал он отрывисто.— Паша? Шаланда звонит.— Слушаю тебя внимательно.— Звоню из автомата. Иначе не могу. Причины знаешь.— Догадываюсь.— Значит так, Паша... Тобой заинтересовались мои клиенты в малиновых пиджаках. Будь осторожен.— Они тебя маленько потормошили?— Было дело.— И ты дрогнул?— Паша... Если звоню, значит, не очень. Понял? Все гораздо серьезнее, чем тебе кажется.— Вас понял.— У меня вопрос... Скажи, старик заговорил?— И даже очень, — Пафнутьев сознательно говорил невпопад, чтобы Чувьюров не догадался, кто звонит и о чем речь, не нужно ему этого знать.— Ну, что ж, в таком случае я позвонил не зря, — сказал Шаланда. — Если старик заговорил, значит, ты многое знаешь и становишься опасным для пиджаков.Значит, тем более тебе нужно быть осторожным. Береги себя, Паша. И еще...Догадываюсь, что старик сейчас у тебя?— Да, — кивнул Пафнутьев.— И его береги.— Понял. Спасибо. До скорой встречи.Пафнутьев ожидал, что Шаланда что-нибудь скажет на прощание, но тот, помедлив, повесил трубку. Похоже, он действительно звонил из автомата. «Неужели его так плотно обложили, что он не может позвонить из своего кабинета?» — озадаченно подумал Пафнутьев и впервые осознал, что и он может оказаться в кольце. Как бы там ни было, пока жив он, пока жив старик, допрос надо провести не откладывая.— Продолжим, — сказал Пафнутьев. — Руку Спиридонова вам подбросили два амбала в малиновых пиджаках. Я правильно понял?— Не совсем... — Чувьюров некоторое время сверлил Пафнутьева своими серыми глазами из-под кустистых бровей, словно не решаясь произнести что-то важное.Они не подкинули мне руку. Они мне ее вручили.— Это как? — откинулся Пафнутьев на спинку стула.— Очень просто. Позвонили в дверь, я открыл, они стоят... Вот, говорят, возле вашей двери какой-то предмет валяется, может быть, это вы потеряли. И протягивают мне этот сверток. Я вернулся в квартиру, развернул... Сами понимаете, чуть было не отрубился. Но отошел, рассмотрел повнимательнее. И, конечно, увидел якорек, чего уж там, увидел. И сразу все понял.— А скажите, — помялся Пафнутьев... — Пальцы найденной руки были сложены в кукиш... Это что-то значит или случайно они так сложились?— Это надо понимать так, что Петр Иванович мне с того света кукиш посылает... Добить меня этим хотели. А наутро я достал штык и начал его готовить к работе.— К какой работе?— Серьезной. Я сделал то, что хотел. Петр Иванович не будет на меня в обиде. Я и за него рассчитался, и за себя.— В каком смысле за себя?— Мне не жить, я знаю... Не вы, так они добьют. Для меня это без разницы.Добивайте. Чтоб руки у вас остались чистыми, можете меня даже выпустить...Тогда добьют они, — Чувьюров произнес все это без обиды, без гнева, будто говорил о чем-то само собой разумеющемся. — У них это хорошо отлажено.— Круто... — Пафнутьев помолчал. Наконец он начал понимать то, что произошло и, записывая слова старика в протокол, уже знал вопрос, который надо задать, чтобы вся картина происшедшего выстроилась без просветов и неясных пятен. — А что случилось с Петром Ивановичем?— Вы что, в самом деле не знаете?— Понятия не имею. — Убили Петра Ивановича.— За что?— Подзадержался он на этом свете, подзатянул с уходом. Вот его и поторопили.— А вам кукиш от него?— Да... Намекнули, что и мне пора в дорогу. А я не внял. Не пожелал их намеки понять.— А штык откуда?— С войны еще остался, — голос Чувыорова неожиданно потеплел. — Он был в хорошем состоянии, я его берег. Все-таки память... А тут еще и для дела сгодился, — старик улыбнулся и не было в его улыбке ни сожаления, ни раскаяния.Так может улыбаться человек, который, сделав большую тяжелую работу, усталый и спокойный присел отдохнуть.— А теперь, дорогой Сергей Степанович, расскажите толком, что произошло, что за всем этим стоит?— А скажите и вы, мил человек, откровенно... Мне что, расстрел светит?— Нет, — твердо сказал Пафнутьев.— Почему? Ведь я сознательно и злоумышленно отправил на тот свет двух молодых здоровых членов общества? — в глазах у старика засверкали озорные огоньки.— А потому, мил человек, — ответил Пафнутьев, — что следствие веду я, я же буду писать и обвинительное заключение. И пока не вижу необходимости предлагать высшую меру наказания.— Прокурор вас поправит.— А поправит — будет другой разговор.— Ну, что ж, — Чувыоров вздохнул. — Вы и сами обо всем догадываетесь, но если уж требуется для протокола... Дом наш видели? Сталинской еще постройки.Когда-то он был на окраине города, а сейчас оказался в самом центре. Большие квартиры, высокие потолки, удобное расположение... Хороший дом. И жили в нем люди, которые очень давно, за какие-то свои смешные заслуги, вроде спасения Родины или разгром фашизма получили там жилье. А сейчас, когда состарились, многим и жить оказалось не на что, поскольку пришли такие счастливые, такие свободные времена, что можно и не питаться вовсе. Пенсии хватает на неделю... И появляются однажды молодые, улыбчивые люди, долго извиняются за беспокойство и, в конце концов, говорят... Петр Иванович, ну что ты, бедолага, маешься? Хочешь жить по-человечески? Без забот и хлопот? Хочешь? Живи. Каждую неделю будешь получать коробку с продуктами, с хорошими продуктами. Штаны прохудились — вот тебе штаны. Шапка протерлась и облезла — бери новую шапку. И пусть твои последние годы будут светлы и веселы. А ты сделай самую малость — завещай нам свою квартиру. И долгих тебе лет жизни. Так примерно говорили очаровательные молодые люди. Подсунули моему Петру Ивановичу какие-то бумаги, подписали какие-то обязательства, договоры составили... Туфта все, липа. Да и эти документы почему-то стали пропадать. То одной не найдет, то другая затеряется...— А коробки с продуктами? — спросил Пафнутьев.— Приносили. Все честь по чести. Первый месяц, второй... Полгода... Цветет Петр Иванович, щечки румянцем налились, голосом окреп, сделался бодрым, уверенным. К нему уж и другие старички потянулись, дескать, и нам бы так устроиться в жизни. А эти самые молодые да улыбчивые уж тут как тут... Ради Бога, говорят, всегда готовы, понимаем ваши жизненные трудности. И опять бумаги, договоры, коробки с кефиром и сосисками, мороженной рыбой да пряниками к чаю.— А вы, Сергей Степанович, не хотели коробки получать?— Не хотел. Не хотел и все. Знаю давно и накрепко — бесплатным сыр бывает только в мышеловках. Признаюсь, была мысль, были колебания, да и Петр Иванович доставал меня уговорами... А вот что-то в душе стало комом и ни в какую. Вокруг на площадке уже все договоры позаключали и жили припеваючи, пряниками меня угощали, когда зайду. Да и эти улыбчивые проходу не давали — моя квартира у них, как кость в горле... Вся площадка уже, считай, ихняя, можно стены между квартирами рушить, а моя комната, как помеха непреодолимая. Потом пошло чудное...— Что чудное? — негромко спросил Пафнутьев.— Все они начали умирать...Пафнутьев замер от напряжения — он совсем недавно слышал эти же слова, произнесенные с таким же выражением. Где? Кто ему их сказал? Прошло еще какое-то время, старик продолжал невеселый свой рассказ, магнитофон исправно записывал каждое его слово, и, наконец, Пафнутьев вспомнил — Халандовский.Аркаша во время их дружеского застолья произнес эти же слова — все они почему-то умирали. Но тогда речь шла о врагах Бевзлина Анатолия Матвеевича.— Вы говорите, что все они почему-то умирали... А как они умирали? — спросил Пафнутьев. — Что было причиной?— По-разному... Двое поехали на дачу и угорели. Так было сказано в заключении. Один утонул. Пошел за грибами и непонятно зачем решил в речке искупаться... Одежда осталась на берегу, а он остался в речке. Старушку из соседнего подъезда машина сшибла. Водитель с места происшествия скрылся, его так и не нашли. Двое исчезли.— Как исчезли?— А вот так! Вышли из дому и не вернулись. И никаких следов. И до сих пор.А Спиридонов вот изловчился с того света весточку прислать, напомнил о себе.Еще один вроде бы к родне в деревню поехал. Нет его и нет... Приезжает родня, выясняется — не было его в деревне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29