— Не болтай, — Зина взяла его за руку. — Ты ведь и сам понимаешь: твой приятель Бородаев — просто скотина. Отойди от него, Витя. Мы ведь друзья?
Витька вырвал руку:
— Зайдем ко мне?
— Зачем? Поздно уже…
— Значит, не веришь другу Вите? — насмешливо прищурился Витька.
— С чего ты взял? — Она покраснела. — Просто есть правила приличия.
— Мать дома. Блинов напекла, ждет. Я ей с работы звонил. Пойдем?
— Пойдем, — Зина снова схватила Виктора за руку, потащила за собой.
— Тебе не девчонкой быть, — на бегу крикнул Витька. — Тебе по твоему характеру — ротой командовать. Устаю я от твоих командирских замашек.
Она остановилась, сжала губы:
— А я — от твоих! Ну, какой ты мужчина? Пререкаешься с дамой, мельчишь, говоришь, как капризная барышня! Я уйду!
— Ладно, — сдался Витька. — Я не буду. Дама.
…В комнате, над диваном, Зина увидела фотографию белой собаки.
— Ах, какая прелесть. Кто это?
— Пух, — сказал Витька. — Трагическая собака.
— Почему трагическая?
— Расскажу. Только не при матери. Переживает.
В комнату вошла мать, принесла дымящиеся блины, села напротив сына, внимательно и печально вглядываясь в его лицо. Витька начал было жевать, но тут же положил вилку:
— Мам… Я не могу, когда ты так смотришь. В горло не лезет.
— Ешьте, Зина. Я пойду, чай поставлю.
Зина тоже положила вилку.
— Витя, зачем ты вещи у спекулянтов покупаешь? Узнают — тебя выгонят. Ты же чистым, безупречным должен быть.
— Как ты, что ли? — отпарировал Витька.
— Ну, при чем здесь я? О тебе знаешь что говорят на заводе? Дурачок приблатненный!
— Придумала?
— Нет… — Зина покачала головой.
— А мне плевать! — Витька бешено уставился на Зину. — Кто это говорит? Тот, кто сначала статейки из газеты вслух читает, а потом тащит все, что плохо лежит? Демагоги и фарисеи — вот кто это говорит! Из зависти.
— Чему завидовать? — вздохнула Зина.
— Тому, как я выгляжу, а они — вахлаки вахлаками. Все на одно лицо, как дети из приюта! Я независимый человек, а они все в рот начальству смотрят. А я начальство терпеть, между прочим, не могу!
— Глупо это, Витя. По-детски. Бросаешься на всех. Так ничего не докажешь. И начальство не стоит под одну гребенку стричь. Начальники тоже разные бывают.
— А я и не стригу. — Витька снял со стены фотографию собаки. — Мать вызывают в ЖЭК, говорят: «Ваша собака лает». Мать отвечает: «Она же не умеет иначе, она — собака». А они ей: «Жильцам покоя нет. Жильцы нервные. У нас, мол, на первом месте — люди. А собак старые барыни держали до революции».
— Ну, идиоты это сказали. — Зина пыталась успокоить Витьку.
— Идиоты? — Витька вскочил. — У этих идиотов — права! Власть! Говорят, чтоб в двадцать четыре часа собаки не было. Отдали мы Пуха. Мать все время плачет, а фотографию снимать не велит…
— Эх, Витька-Витька, — Зина подошла к нему, придвинула стул. — Давай прямо сейчас поедем и привезем Пуха назад.
— Нету Пуха, — хмуро сказал Витька.
— Как это нету?
— Нету, и все, — обозлился Витька. — Неделю целую мы пытались его пристроить — никто не берет. В газете один знаменитый фельетонист статью против собак написал. Наш сосед после этого свою кошку с восьмого этажа сбросил. От них, говорит, одна зараза. Я Пуха в ветеринарку отвез…
Зина долго смотрела на Витьку и молчала. Вошла мать.
— Случилось что-нибудь? — тревожно спросила она.
— Зачем вы так? — Зина положила фотографию на стол. — Гадко… это.
— Не нужно, Зиночка, — остановила ее мать. — Осуждать всегда легко. А меня участковый предупредил: «Еще раз жильцы пожалуются, я вам на работу письмо напишу…» Что оставалось делать?
— Не знаю. Но я бы не отдала.
— А я знала, что будет, если мы не отдадим. — Мать горько улыбнулась. — Пришло бы письмо на работу. Разве хватило бы у меня нервов? А конец все равно один. Общественность есть общественность. Ее не переспоришь.
— Я пойду. — Зина остановилась на пороге. — Вы об уродстве каком-то говорите. Все у вас, как в кривом зеркале!
— Я ведь не обобщаю, — тихо сказала мать. — Просто нам не повезло, вот и все.
Зина вышла из подъезда Витькиного дома и нос к носу столкнулась с Эсадзе. Эльдар был одет подчеркнуто элегантно.
— Караулишь? — зло спросила Зина.
— Почему? — примирительно улыбнулся Эсадзе. — Просто жду.
— По-моему, я тебя не просила. — Зина с трудом взяла себя в руки.
— Зачем просить? — удивился он. — Я, как человек и как твой секретарь, кстати, — он поднял палец, — обязан заботиться о тебе.
— Спасибо, — Зина подняла глаза вверх: было темно, но все же ей показалось, что за Витькиным окном мелькнуло чье-то лицо. — А теперь — тебе направо, мне — налево.
— Подожди, — он удержал ее. — Зачем к нему ходишь? Его давно гнать пора — с работы, отовсюду! Фарцовщик он!
— Ты мне мораль читаешь как секретарь комсомольской организации или как отвергнутый… ухажер?
— Глупо. — Эсадзе побелел от обиды. — Я тебя предостеречь хочу как твой друг. Им милиция интересуется. Сегодня я на работу иду — встречается участковый. — Эсадзе улыбнулся. — Я во-он в том доме живу… Приходи в гости.
— И что он? Участковый?
Эсадзе оглянулся, увидел зеленый огонек такси:
— Алё, шеф! — крикнул он. Распахнул дверцу: — Садись, Зина. Ты ведь на другом конце города живешь. Позволь, я провожу тебя. По дороге все расскажу…
Зина заколебалась. Но желание узнать, что же именно сообщил Эсадзе участковый, пересилило.
— Хорошо. Только я сяду сзади, а ты рядом с шофером.
— Как скажешь, — помрачнел Эсадзе.
Такси уехало. Следом за ним двинулся «Москвич»-фургон…
Витька уже ложился спать, когда позвонил Бородаев.
— Витя, — сказал он и замолчал. В трубке слышалось только прерывистое дыхание. — Витя, — повторил он. — Я тебя предупреждал. Ты помолчи, ничего не говори. Час назад ухожу с завода — Эсадзе маячит… Отутюженный… Прыщ.
— Видел, — хмуро сказал Витька. — Зина с ним в такси уехала. От меня вышла и… Чего тебе? Я спать хочу.
— Нет, правда, — вздохнул Бородаев. — Обидно мне. За друга.
— Ну и будь здоров. — Витька хотел было повесить трубку, но отчаянный крик Бородаева остановил его.
— Витя! — завопил тот. — Я из автомата звоню! Я их в окошечко вижу. Сквозь стекло! Не чужой ты мне, и больно мне за твою поломанную жизнь! Садись в такси и пулей сюда! Он надругается, а мы молчать будем? Жми!
— Денег ни копья, — заколебался Витька. — Да и что мы ему сделаем? Руки коротки.
— Не скажи, Витя, — с тоской произнес Бородаев. — Не скажи. Я тебе друг или как?
Витька заглянул в комнату матери. Мать спала. Он лихорадочно оделся и выскочил на улицу…
…Бородаев ждал около будки телефона-автомата.
— Она тебя с потрохами продала, — Бородаев вздохнул: — Эх, Витька-Витька… Поживешь с мое — поймешь: баба есть баба. Она только на одно способна…
Витька шагнул вперед и замер. В глазах потемнело от ненависти и отчаяния. Зина сидела на скамейке рядом с Эсадзе и о чем-то разговаривала.
— Можно, конечно, поближе подойти, — сказал Бородаев. — Хочешь?
— Незачем, — Витька сжал кулаки. — И так ясно.
Эсадзе снял пиджак и набросил его на плечи Зины.
— Ишь, талант, — хмыкнул Бородаев.
— Что решим? — Бородаев тронул Витьку за плечо.
— Убью, — Витька побелел, шагнул вперед, но Бородаев удержал его за руку:
— Э-э, брат, так не пойдет. Ты ему в глаз, а он завтра дирекции пожалуется, тебя и выгонят. Да еще так, что никуда больше не поступишь!
— Плевать, — Витька рвался из рук Бородаева, хрипел: — Не прощу. Я ее… Она мне… Как же это, Бородаев…
Эсадзе и Зина встали, медленно двинулись к дому.
— Пошла, — с сожалением сказал Бородаев. — Да-а-а. Зачем ей ты? Ей с усиками надо. Темперамент опять же.
Витька присел, увернулся от рук Бородаева и бросился на него. Бородаев подставил ногу. Витька грохнулся, разбил нос.
— Эх, сынок, — как ни в чем не бывало продолжал Бородаев. — Людишки. Ты к ним с добром, они к тебе — с ядом. Ты вот сейчас лучшего друга убить хотел. А за что? За правду! Кому мстишь, Витя? Раскинь мозгами: он с ней сейчас любовь изучает, а ты где?
Витька снова бросился на Бородаева, но и на этот раз Бородаев увернулся.
— Вот что, парень, — сказал он хмуро. — Шутки в сторону, давай о деле…
— Давай, — машинально повторил Витька.
— Конечно, можно по-простому, по-деревенски. Скажем, он от нее сейчас выйдет, а мы его — раз! И под колеса! Ничего?
— Пусти за руль, — Витька закусил губу. — Я сам…
— Значит, можешь его убить? — с интересом спросил Бородаев.
— Да не лезь ты мне в нутро! — закричал Витька. — Можешь — не можешь. Не пойму я, что тебе-то надо? Темнишь, гад!
— Чего темнить? Помоги мне, а я помогу тебе, вот и вся темнота.
— Чем это ты мне поможешь? — усмехнулся Витька.
— Грязную работу за тебя сделаю. Кокну этого Эсадзе и весь сказ. Раз ты такой из себя Ромео — будет тебе Зинка. Куда ей деваться? А ты мне за это в одном деле поможешь. Ну, как?
Витька повернулся и молча пошел прочь. Бородаев посмотрел ему в спину и сплюнул:
— Кусок навоза ты, а не человек. Ну и пропадай, как падла. — Бородаев прыгнул на сиденье своего фургона, включил зажигание. Взревел мотор, автомобиль скрылся за поворотом улицы.
Витька долго стоял у подъезда Зины. Чего он ждал? На этот вопрос ответа не было. Просто стоял и ждал неизвестно чего. Стоял, потому что не было сил идти.
Из подъезда вышел Эсадзе, закурил. Огляделся, плотнее запахнул плащ и, насвистывая, зашагал по тротуару. Витька подумал мгновение и двинулся следом за ним. Приближалась полночь, фонари светили вполнакала, прохожих почти не было. Впереди, у столба, мелькнула ярко освещенная табличка стоянки такси и несколько зеленых огоньков. В ожидании пассажиров шоферы сгрудились у передней машины и коротали время в разговорах. До Витьки донеслись голоса, смех, Эсадзе ускорил шаг. Витька опустил руку в карман, нащупал рукоятку складного ножа. Это был подарок Зины, и Витька горько и обреченно подумал о том, что все складывается словно нарочно, по чьей-то злой воле. «Судьба у меня такая, вот что», — тихо сказал он и начал догонять Эсадзе. Тот шел, по-прежнему насвистывая, и ничего не слышал. На ходу раскрыв нож, Витька в несколько прыжков настиг соперника и ударил.
— А-а-а-а, — на одной нескончаемо высокой ноте закричал Эсадзе, и его крик эхом отлетел от черных домов и повторился где-то вдали, замирая…
Витька повернулся, побежал. Он слышал позади возбужденные голоса таксистов, трель свистка, вероятно, это звал на помощь милицию кто-то из них. Страх прибавил сил. Витька свернул в один переулок, потом во второй и остановился только тогда, когда увидел перед собой знакомый дом.
Он поднялся на третий этаж, позвонил. Дверь открылась. Бородаев, зевая, прикрыл ладонью рот:
— Поспать бы дал, милый. Что стряслось?
— Я… на все согласен, Борода. Убивать его… больше не надо. Я… сам… — Витька протянул Бородаеву нож. — Уже все.
Бородаев с интересом осмотрел лезвие и вернул нож Витьке.
— Ну сам, так сам… Входи.
Дело о нанесении Эльдару Эсадзе «менее тяжких» телесных повреждений не попало в МУР. Оно не попало туда потому, что Эсадзе, когда к нему в институт Склифасовского приехал дежурный следователь, показал, что на него напал неизвестный с целью ограбления и после удара ножом забрал из кармана 45 рублей. Следователь записал показания Эсадзе и весь материал направил в районное следственное управление, по месту совершения преступления.
Эсадзе совершил ошибку, граничащую с преступлением. Но, во-первых, он не видел того, кто ударил его ножом. Просто, очнувшись и узнав, что содержимое карманов цело, Эсадзе сопоставил некоторые факты последних дней и пришел к выводу, что ударил его не кто иной, как Витька Володин. И сделал это, конечно же, из-за Зины, из ревности. «Выследил нашу встречу, — соображал Эсадзе. — Дождался, пока я от нее уйду, и… Эх, дурак, дурак. Знал бы, о чем мы с ней говорили, знал бы, как она по нему, сволочи такой, сохнет, — разве ударил бы меня? А я-то… Нет, чтобы отвлечь ее от подонка. Нет, чтобы заставить обратить на себя внимание. Нюни распустил, разжалобился, даже этому… гнусу посочувствовал. А он меня отблагодарил». Если бы речь шла только о Володине, Эльдар не задумался бы ни на секунду. «Сажать таких надо без всякой пощады!» — скрежетал он зубами. Но арест Володина неминуемо повлек бы за собой не только допрос Зины, но и раскрыл бы ее отношения с Володиным, опозорил бы ее, по мнению Эсадзе, раз и навсегда. Этого Эльдар допустить не мог. Он любил Зину. Любил давно и безнадежно — с того самого первого дня, когда она, поступив на завод, пришла к нему в комитет становиться на учет. «Один пострадаю, — решил Эсадзе. — Потом, когда все кончится, расскажу. Пусть сама сравнит, кто он и кто я».
И оперативная группа Кондратьева осталась без сведений. Без тех сведений, которые разом могли все поставить на место. Правда, Смирнов доложил Николаю Федоровичу о ранении Эсадзе. Но проверка материала подтвердила: случайное ограбление.
Два дня спустя Бородаев сказал Витьке:
— Ну, счастлив твой бог, парень. Узнал тебя Эсадзе или не узнал, видно, решил молчать.
— Не видел он меня, — беспечно махнул рукой Витька. События того вечера отошли в прошлое и казались всего лишь неприятным сном.
Бородаев внимательно посмотрел, усмехнулся:
— Ему догадаться, что это ты, — раз плюнуть. Он из-за Зины молчит. Любит он ее, понял?
Витька нахмурился:
— Давай по делу. Борода. Об этом — все!
— Готовься, — снова усмехнулся Бородаев. — Скоро дам тебе сигнал.
* * *
Иванов вышел из кабинета, тщательно запер дверь. В руке он держал газетный сверток. По внутреннему коридору он перешел из административного корпуса в заводской и вышел точно к дверям специальной кладовой. Посмотрел на часы — было ровно два. И почти сразу же, буквально через несколько секунд, из-за поворота двое рабочих выкатили тележку, на которой стоял алюминиевый контейнер с готовой продукцией. Сквозь решетку Иванов увидел Зину. Она находилась около открытого сейфа и выдавала работнику 2-го цеха тоненькие пачки с золотой фольгой.
Иванов прошел по коридору и остановился на повороте. Здесь были двери, которые вели на одну из внутренних лестниц. Эта лестница соединяла несколько подсобных цехов, расположенных на разных этажах корпуса. Иванов вышел на площадку. В углу матово поблескивал ствол шахты мусоропровода — почти такого же, что и в обычных жилых домах, только пошире. Этот мусоропровод предназначался для эвакуации бумажных отбросов из картонажного цеха. Изредка девушки-работницы вывозили на площадку тележки с мусором и, натянув огромные брезентовые рукавицы, сбрасывали его в шахту. Некоторое время Иванов наблюдал за ними, потом подошел к мусоропроводу и швырнул в него свой пакет.
Вечером после работы Зина догнала Витьку неподалеку от проходной.
— Отойдем.
Они сели на скамейку в скверике перед станцией метро.
— Витя… Ты только не вздумай мне врать! Ты ударил Эльдара?
— Вот еще, — нервно хохотнул Витька. — Еще чего скажи.
— Где мой нож?
— Вот, — Витька полез в карман, достал нож. Зина раскрыла его и долго смотрела на матово поблескивающее лезвие.
— Значит, не ты?
— Заладила, — Витька вырвал у нее нож, сунул в карман. — Все?
— Все, — кивнула она. — Иди. Но ударил его ты. Я чувствую, что ты. Ненавижу тебя, мелкого и трусливого гада! Уходи сейчас же. Слышишь?
— Слышу, — Витька повернулся. — Еще раз-другой все равно встретимся. А там, как в песне: «Проходит жизнь, как яркий сон».
Он ушел.
Спустя несколько часов к наземному вестибюлю станции «Ленинские горы» подъехало такси. Миронов вышел из машины, скрылся в дверях метро. Пашутин уже ждал около разменных автоматов и читал газеты. Они вместе ступили на эскалатор. Время было позднее, пассажиры торопливо сбегали вниз — скоро должен был уйти последний поезд.
— Они готовятся, — Пашутин сошел на ступеньку вниз и повернулся лицом к Миронову.
— Это хорошо, что вы сказали они…
— Почему? — удивился Пашутнн.
— Отделяете себя от них. Это хорошо. Подробности?
— Будут брать платину, — внушительно сказал Пашутин. — План такой: завтра всю платину — сто кило порошка — отправляют соседям на смежное предприятие. Повезет Бородаев. И не довезет до места.
— Ясно. Кому они собираются сбыть эту платину?
— Не выяснил, — Пашутин виновато раззел руками. — Скрывают. Осторожны очень.
— Вы уверены, что платина — конечная цель? — Миронов внимательно посмотрел на Пашутина.
— Уверен, — вздохнул Пашутин. — Платина.
— А золото? — осторожно спросил Миронов. — Честно сказать, логики нет: возились с Володиным, готовились, а теперь в сторону. Пятьдесят килограммов золота — не шутка.
— Все просто, — Пашутин смотрел Миронову прямо в глаза. — У Бородаева ничего не вышло с Витькой в том смысле, что Витька с Зинкой окончательно расплевались, и, сколько Борода их ни мирил — голяк. Раньше ведь как рассчитывали? Витька Зинку обработает, она все и сделает. Не вышло.
— Значит, Володина побоку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65