Я в этом уверен.
Выводной открыл дверь камеры.
— Руки назад! — приказал он.
Двинулись по коридору. У тюремной машины — это был старенький «Рено» с кузовом — Плавского приняли еще четыре конвоира.
В дороге он был совершенно спокоен и даже насвистывал какой-то мотивчик. Подъехали к МУРу. Плавский не делал никаких попыток к побегу. Стали подниматься по лестнице. Все шло хорошо до четвертого этажа. А когда оказались на площадке, которая вела к пятому, бандит рванулся к перилам.
— Что, взяли меня, взяли?! — срываясь на визг, заорал он.
Конвоиры бросились к нему, но опоздали: Плавский перемахнул перила и камнем полетел вниз.
Вызвали Трепанова. Санитары уложили Плавского на носилки. Левая рука погибшего свесилась, и Трепанов отчетливо увидел лодочку с веслами, нарисованную на ладони химическим карандашом.
Вернулись в кабинет.
— Прокололся я… — Никифоров виновато развел руками.
— Считаю необходимым проанализировать случившееся, — Трепанов с трудом произнес непривычное слово и продолжал: — Мы все проявили преступную недальновидность. Все, кроме Кондратьева, чутье которого сработало точно. Дело, конечно, не в том, что сегодня я обещал лично товарищу Дзержинскому скорейшее раскрытие этого дела, хотя такое обещание тоже налагает на нас немало, а в том, что я на данный момент не вижу практических путей к раскрытию дела. Пока у нас в руках был Плавский, мы имели возможность работать активно. А теперь все снова сводится к тому, что будем ждать у моря погоды. Какая у нас надежда на гражданку Вентулову? Никакой. Все, что она могла нам дать, — она дала.
— Не все, — сказал Коля. — У меня есть такое предположение, что Кутьков и его банда искали в квартире Жичигина деньги и не нашли. Они до сих пор думают, что Маша знает, где эти деньги, и из-за этого преследуют ее.
— Если бы ты был прав, — сказал Никифоров, — они бы не пытались ее убить. Мертвая она что им расскажет?
— А ты не понял, — возразил Коля. — Вот именно то, что они хотят ее убить, и дает мне мысль: они боятся, что она отдаст эти деньги нам!
— Что-то долго она их отдает, — улыбнулся Афиноген.
— Ну, тут ты, положим, не прав, — заметил Трепанов. — Если эти жичигинские деньги на самом деле существуют, — это дает нам большую надежду, братки… В том, конечно, случае, если Мария решится их отдать нам. Есть у меня одна идея. Но не все сразу. Коля, ты должен с девушкой решительно поговорить. Честно, прямо. Довод один: все отдаем революции, самое дорогое, так неужели же такая девушка, как она, скроет от народа какие-то паршивые деньги?
Маша открыла дверь и повисла у Коли на шее:
— Живой. Ну, слава богу, я уж не знала, что и думать.
Коля чувствовал на щеке ее теплое дыхание и боялся пошевелиться. Он стоял и думал, что вот теперь совершенно определенно можно признаться хотя бы самому себе: он любит Машу, и с этим уже ничего не поделаешь. Укором всплыла и кольнула мысль о Маруське. «Их даже зовут одинаково…» — подумал Коля, но тут же отогнал эту мысль.
А Маша ждала от него признания, вполне четких и очень определенных слов, о которых она много читала в романах, а слышала всего только раз — от гусарского корнета на балу в Смольном. Но Смольный, бал, корнет в развевающемся ментике — все это осталось в безвозвратно ушедшей жизни, а сейчас она со страхом и удивлением чувствовала, что неравнодушна к этому парню, — о ужас! — крестьянину, представителю этой «взбесившейся черни».
Но Коля никаких слов не произнес и даже не пытался ее обнять. И она не поняла, что произошло это не столько от природной Колиной застенчивости, сколько от того, что был он человеком чистым и цельным и очень боялся ее обидеть, оскорбить. И, не поняв этого, Маша рассердилась и резко оттолкнула Колю.
— Собственно, зачем вы явились? — спросила она надменно. Коля огорченно ответил:
— Дело есть, — он никак не мог привыкнуть к неожиданным перепадам ее настроения.
— Понятно, — сказала она с горьким упреком. — Дело, дело, дело. Куда нужно идти?
— Давайте просто пройдемся, — попросил Коля. — Не могу здесь, голова разболелась.
Они вышли на улицу. По бульвару шагали красноармейцы, оркестр играл марш. Впереди несли красный транспарант: «Все на защиту Петрограда!» Коля остановился на краю тротуара и смотрел вслед уходившим бойцам.
— У тебя такая физиономия, что даже противно! — сказала Маша. В последние несколько дней они говорили другу то «ты», то «вы».
— Люди на фронт уходят, — сказал Коля с болью. — А я…
— А ты сойди с тротуара и встань в их ряды, — насмешливо посоветовала Маша.
— Нельзя мне… — Коля не понял иронии. — Работа у меня.
— Какая работа? — спросила она с вызовом. — Со мной по улицам шляться, как у вас в деревне говорят?
— У нас в деревне так не говорят! — обиделся Коля. — Это тебя в Смольном таким словам научили.
— Замолчи лучше! — тихо и зло сказала она.
— Неужели Петроград сдадут, — Коля понял, что спорить с нею сейчас опасно, и перевел разговор на другое. Но Маша еще не остыла. Она с такой яростью посмотрела на Колю, что ему стало страшно.
— Сдадут — не сдадут, тебе-то какая разница? Для тебя что изменится? Был Коля-Миколай, есть ты Коля-Миколай, таким тебя на погост снесут! Какое время страшное — каждый за целый мир решает, все в душу лезут…
— Хватит… — Он повернулся и зашагал прочь.
Маша испугалась.
— Коля! — крикнула она ему вслед. — Не сердись! Я больше не буду.
Коля остановился и подождал, пока она приблизилась.
— Я тебе вот что скажу, — Коля отвернулся. — Надоело мне все это, и я только потому сейчас с тобой разговариваю, что у меня приказ: узнать, где деньги Жичигина, за которыми приходил Кутьков. Если знаешь, — говори, и я пошел.
— Значит, только приказ… — сказала она с горечью. — Приказ, работа и все. Уходи! Я ненавижу тебя! Всех вас ненавижу! Красные, белые, бандиты, милиция ваша… — все одним миром мазаны… Всем вам одно только и надо: золото! А на живого человека наплевать!
— Маша… — пытался он ее остановить. — Перестань!
Она заплакала. Коля привлек ее к себе и погладил по голове, словно маленького ребенка.
— Ты же знаешь, как я… В общем, к тебе отношусь. Прости меня, я сказал, не подумав.
Маша вытерла слезы.
— Я тоже… Забудем это, хорошо? — Она помолчала и добавила: — Слушай. В тот вечер Кутьков пришел к Жичигину требовать свои деньги, а Жичигин не отдал. Они… убили его. Перерыли всю квартиру, ничего не нашли. Они мне сказали: и тебя убьем, если не отдашь деньги.
— А ты… на самом деле знала, где они? — напряженным голосом спросил Коля.
— У тебя даже голос сел, — сказала Маша грустно. — Не надо, Коля, а то я снова начну о тебе плохо думать. Пойми: я не знаю, как мне поступить.
— Ты все-таки скажи мне: эти деньги существуют?
Коля как ни старался, волнения скрыть не сумел.
— Идем, — Маша взяла его за руку.
…В гостиной Жичигиных она подошла к аквариуму:
— Под песком — второе дно. В нем тайник, — Маша вздохнула и села на диван. — Чего же ты ждешь?
Коля недоверчиво посмотрел на нее и пошел за ведром.
Когда выносил тридцатое по счету, вытер потный лоб, спросил:
— А ты, часом, не подшутила надо мной?
— Аквариум пятидесятиведерный. Носи, не сомневайся, Фома неверующий.
Обнажилось дно. Коля вынул нож, расковырял замазку. В тайнике лежал тщательно упакованный в клеенку пакет, а в нем — тугие пачки долларовых и фунтовых купюр.
— Из автомобиля Госбанка… Теперь все понятно… Кутьков часть денег Отдал на хранение Жичигину. Они, понимаешь, были сообщниками еще с дореволюционного времени… — Коля внимательно посмотрел на Машу, с недоумением спросил: — А ты-то откуда знаешь… про это?
— Мне сказал Жичигин, — Машу бил озноб.
— Интересно, — протянул Коля. — За что это он тебе такое доверие оказал?
— Он объяснился мне в любви и показал этот тайник, — сказала она равнодушно.
— За любовь — такую кучу денег?! — искренне изумился Коля. — Должно быть, твой Жичигин изрядный дурак!
— Любопытна я знать, а что такой человек, как ты, способен отдать за любовь? — насмешливо спросила Маша.
— Я? — Коля смутился, понял, что сморозил глупость. — Я в том смысле говорил, что любовь за деньги не купишь.
— Ошибаешься, дорогой… — холодно сказала Маша. — Купить можно все. В том числе и любовь продажных женщин. У тебя больше нет вопросов?
— Есть, — Коля нахмурился. — Ты думала, кому отдать деньги: нам или им?
Маша надменно улыбнулась:
— Ошибаешься. Как раз об этом я совсем не думала. Это для меня было решено. Ни вам, ни им.
— А кому же? — спросил он удивленно.
— Себе, — сказала Маша. — Что же ты молчишь?
— По-моему, тебе все равно, что я скажу. Тебе на мое мнение наплевать, — с досадой произнес Коля.
— Угадал, — сказала она холодно. — Деньги, наконец, у тебя. Ты блестяще добился своего. Теперь ты герой и можешь возвращаться в свой МУР. Наверное, там теперь все будут мурлыкать от восторга, — неловко скаламбурила Маша.
Коля положил пакет на стол, направился к дверям.
— Не понимаю, — вслед ему сказала Маша. — Что с тобой, Коля?
Коля остановился на пороге:
— Может, я до чего и не дошел — у меня образование против вашего — что у вас силы против моей. Но одно я понял: вы без этой дряни, — он кивнул в сторону пакета, — сроду не жили и впредь без нее жизни вам нет. — Коля хлопнул дверью и ушел.
Несколько мгновений Маша ошеломленно разглядывала пакет, а потом бросилась догонять Колю. «Что же я наделала! Что же я наделала», — тупо повторяла она, прыгая по лестнице через две ступеньки. Выскочила на улицу. Коля уже был далека, у поворота к бульвару.
— Коля! — закричала Маша. — Коля!!
Он повернулся, пошел ей навстречу.
— Прости меня, Коля! Прости!
— Ладно. Чего там, — улыбнулся он. — А я уж думал — все. Разошлись мы с тобой, как в море корабли.
— Не знаю, как ты, а я после этого никогда тебя не оставлю. Идем домой.
…Утром она согрела чай, принесла кусок хлеба. Долго смотрела, как он ест, потом сказала:
— Когда моя старшая сестра вышла замуж, муж увез ее в свадебное путешествие, в Италию. Они венчались в Исаакиевском соборе, а на свадьбе было полтысячи гостей. А я — как уличная девка.
— Глупая ты, — Коля притянул Машу к себе и стиснул так, что она вскрикнула. — Ты моя жена. А насчет путешествия и свадьбы не шибко огорчайся. Белых разобьем, кончится голод, холод. Устроим и мы себе свадьбу, друзей позовем. И в путешествие поедем.
— А венчаться ты, конечно, не пойдешь? — с упреком спросила она.
— А венчаться — нет, — твердо сказал Коля. — Это отрыжка старого быта, и нам с тобой не к лицу.
— Начальству своему все, конечно, доложишь?
— А как же? — удивился Коля. — Трепанов мне старший товарищ и брат, как я могу от него скрыть? Да и зачем?
— А он возьмет и запретит тебе на дворянке жениться.
— Запретит? — Коля почесал в затылке. — Не-е. Если бы он был дурак, дубина стоеросовая, — он запретил бы. А Трепанов — умней умного. Да если я тебя люблю, кто мне может запретить?
— Ну, наконец-то, — счастливо рассмеялась Маша. — А я уж думала: во веки веков не дождаться от тебя этих слов.
— Каких? — Коля непонимающе посмотрел на нее.
— Этих самых, — сказала Маша. — «Люблю тебя».
Трепанов долго рассматривал деньги:
— Это, конечно, хорошо, что она так поступила. Я тобой, браток, очень даже доволен. — Он внезапно взъерошил Коле волосы и засмеялся: — А ты востёр! Ох, востёр! Какую девку подцепил. Хвалю. И рад за тебя, браток. Любовь, — она, понимаешь, всегда любовь. Революции там, войны, смерть и разрушение, а все равно люди любят друг друга. И это, скажу тебе прямо, очень хорошо! Это по-нашему, по-большевистски! Мир переделываем. Для чего? Для любви! Для счастья! Ну вот, речь я произнес, извини.
Собрали совещание. Все поздравляли Колю с удачным завершением операции, а он сидел в углу и отмалчивался. Никифоров сказал:
— Эта казна для Кутькова — дороже жизни. Он за ней придет, а мы его — цап-царап!
— Приде-ет… — протянул Афиноген. — Долго ждать придется.
— Зачем долго, — спокойно возразил Никифоров. — Распространим среди урок слух, что Мария нашла деньги. Я посмотрю, как Кутьков на это не клюнет. И подоплека истинная: Жичигин потому Марии деньги отдал, что он ее… как это! Страстно любил!
— Поосторожнее насчет любви, — заметил Коля. — Противно слушать.
— Ой ли? — сощурился Никифоров. — А мне сорока на хвосте другое принесла. Кондратьев, говорит, в последнее время ох как много о любви разглагольствует.
— Уймись, — оборвал Никифорова Трепанов. — Вот что, братки. Нахожу, что в предложении Никифорова есть прямой резон. Нужно только подобрать такой источник, которому Кутьков безоговорочно поверит.
— Не знаю, как Маша, — вдруг сказал Коля. — А я ей запрещу участвовать в этом деле!
— Ты? — обомлел Никифоров. — Ты? Да тебя за это, знаешь, куда? Да ты какое, имеешь право? Товарищ начальник, я считаю, за эти слова Кондратьева надо под строгий арест!
— Подожди, — поморщился Трепанов. — В чем дело, Коля? Объяснись.
— А чего объясняться, — уныло сказал Коля. — Маша теперь моя жена. Ты, Никифоров, свою бы жену на такое дело послал?
— Я бы отца-мать не пожалел! — яростно крикнул Никифоров. — Революция требует — отдай! Кто не с нами — тот против нас!
— А вот тут тебя занесло, — усмехнулся Трепанов. — Не наш это лозунг. Он только звучит красиво, а на самом деле он большевикам не подходит. Эсеры пусть им пробавляются. И насчет отца-матери ты зря сказал. О таких жертвах только горлопаны кричат. А революции, братки, не отца-мать надо отдавать, а себя лично и без остатка.
Трепанов обвел присутствующих взглядом, наткнулся на глаза Коли:
— Конечно, неправ ты будешь, если жене своей запретишь оказать нам посильную помощь. Но и против ее воли мы действовать не станем. Верю, что объяснишь ей все честно. Проявит сознательность — спасибо скажем. Нет — тоже не обидимся. Не каждому по плечу в ногу с революцией шагать.
Коля решил отложить разговор с Машей. «Может, и не понадобится ее помощь, — утешал он себя. — Так чего зря нервы трепать».
На следующий день было воскресенье, звонили из губкома, просили выйти на воскресник, разгрузить продовольствие для госпиталей. Коля сказал об этом Маше, она пожала плечами:
— Воскресник? Это что, пикник? Вечеринка с женщинами? Тогда зачем я тебе понадобилась? — И она начала демонстративно сбивать соринку с его плеча.
Коля сбросил ее руку, сказал, закипая:
— Не вечеринка это. Трудиться будем в пользу революции. Между прочим, бесплатно.
— Прости, я не поняла, — ответила она крртким, невинным взглядом. — Сейчас столько новых слов, а значение старых изменилось. Конечно же, мы будем трудиться в пользу революции, дорогой, — в ее голосе прозвучала затаенная насмешка. — Мы ведь суп-ру-ги. А это значит — пара волов. Так переводится с древнеславянского, не удивляйся. Так вот, я и говорю: если вол идет трудиться, что же делать волихе?
— Нет такого слова, — буркнул Коля. — Корова называется.
— Спасибо, дорогой, — улыбнулась Маша.
…На товарной станции они весь день разгружали ящики с продовольствием. Работали все — Трепанов, Никифоров, Афиноген. Новые отношения Коли и Маши странно подействовали на ребят — они обращались с Машей подчеркнуто по-свойски, чем изрядно действовали на нервы Никифорову. С насмешливой улыбкой наблюдал он за тем, как Маша в паре с Колей несет ящик с воблой.
— Марь Иванна, барышня! — крикнул Никифоров. — Не разбейте!
Маша выпустила ящик. Он с треском ударился о булыжник и рассыпался. Вывалилась золотистая, пахучая рыба. Ящик окружили сотрудники.
— Ее бы под водочку холодную, — пошутил кто-то.
Никто не засмеялся. У всех были напряженные лица и голодные глаза.
— Заколотите, — приказал Трепанов.
Ящик унесли. Все медленно разошлись. Никифоров сказал:
— На нашем языке, барышня, это называется са-бо-таж.
Маша смерила его презрительным взглядом.
— Я счастлива, я вся пронизана пафосом созидания, а вы обвиняете меня в таком преступлении? — в тоне Маши была явная ирония.
— Да он пошутил, — вмешался Коля. — Ну скажи, что пошутил?
— Конечно, — мрачно пробурчал Никифоров. — Только боюсь, эти шутки дорого нам обойдутся.
Коля сжал кулаки.
— Не нужно, — тихо сказала Маша. — Не за горами день, когда этот недоверчивый человек будет просить у меня прощения.
— Не дождетесь… — Никифоров ушел.
Афиноген, слыша все это, спросил:
— Что на него нашло? — и, покачав головой, добавил: — Вы, Маша, не огорчайтесь. Парень он хороший. И революции предан до глубины сердца. Вы в нем не сомневайтесь!
Афиноген иногда умудрялся перевернуть все с ног на голову.
Вечером Никифоров переоделся в рваный пиджак, вместо рубашки надел полинявшую матросскую тельняшку. В порыжевшем мешковатом пальто и съеденной молью заячьей шапке он был похож на неудачливого домушника. Подняв воротник и часто оглядываясь — проверял, нет ли хвоста, — Никифоров свернул в тихий арбатский переулок и зашагал длинным проходным двором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Выводной открыл дверь камеры.
— Руки назад! — приказал он.
Двинулись по коридору. У тюремной машины — это был старенький «Рено» с кузовом — Плавского приняли еще четыре конвоира.
В дороге он был совершенно спокоен и даже насвистывал какой-то мотивчик. Подъехали к МУРу. Плавский не делал никаких попыток к побегу. Стали подниматься по лестнице. Все шло хорошо до четвертого этажа. А когда оказались на площадке, которая вела к пятому, бандит рванулся к перилам.
— Что, взяли меня, взяли?! — срываясь на визг, заорал он.
Конвоиры бросились к нему, но опоздали: Плавский перемахнул перила и камнем полетел вниз.
Вызвали Трепанова. Санитары уложили Плавского на носилки. Левая рука погибшего свесилась, и Трепанов отчетливо увидел лодочку с веслами, нарисованную на ладони химическим карандашом.
Вернулись в кабинет.
— Прокололся я… — Никифоров виновато развел руками.
— Считаю необходимым проанализировать случившееся, — Трепанов с трудом произнес непривычное слово и продолжал: — Мы все проявили преступную недальновидность. Все, кроме Кондратьева, чутье которого сработало точно. Дело, конечно, не в том, что сегодня я обещал лично товарищу Дзержинскому скорейшее раскрытие этого дела, хотя такое обещание тоже налагает на нас немало, а в том, что я на данный момент не вижу практических путей к раскрытию дела. Пока у нас в руках был Плавский, мы имели возможность работать активно. А теперь все снова сводится к тому, что будем ждать у моря погоды. Какая у нас надежда на гражданку Вентулову? Никакой. Все, что она могла нам дать, — она дала.
— Не все, — сказал Коля. — У меня есть такое предположение, что Кутьков и его банда искали в квартире Жичигина деньги и не нашли. Они до сих пор думают, что Маша знает, где эти деньги, и из-за этого преследуют ее.
— Если бы ты был прав, — сказал Никифоров, — они бы не пытались ее убить. Мертвая она что им расскажет?
— А ты не понял, — возразил Коля. — Вот именно то, что они хотят ее убить, и дает мне мысль: они боятся, что она отдаст эти деньги нам!
— Что-то долго она их отдает, — улыбнулся Афиноген.
— Ну, тут ты, положим, не прав, — заметил Трепанов. — Если эти жичигинские деньги на самом деле существуют, — это дает нам большую надежду, братки… В том, конечно, случае, если Мария решится их отдать нам. Есть у меня одна идея. Но не все сразу. Коля, ты должен с девушкой решительно поговорить. Честно, прямо. Довод один: все отдаем революции, самое дорогое, так неужели же такая девушка, как она, скроет от народа какие-то паршивые деньги?
Маша открыла дверь и повисла у Коли на шее:
— Живой. Ну, слава богу, я уж не знала, что и думать.
Коля чувствовал на щеке ее теплое дыхание и боялся пошевелиться. Он стоял и думал, что вот теперь совершенно определенно можно признаться хотя бы самому себе: он любит Машу, и с этим уже ничего не поделаешь. Укором всплыла и кольнула мысль о Маруське. «Их даже зовут одинаково…» — подумал Коля, но тут же отогнал эту мысль.
А Маша ждала от него признания, вполне четких и очень определенных слов, о которых она много читала в романах, а слышала всего только раз — от гусарского корнета на балу в Смольном. Но Смольный, бал, корнет в развевающемся ментике — все это осталось в безвозвратно ушедшей жизни, а сейчас она со страхом и удивлением чувствовала, что неравнодушна к этому парню, — о ужас! — крестьянину, представителю этой «взбесившейся черни».
Но Коля никаких слов не произнес и даже не пытался ее обнять. И она не поняла, что произошло это не столько от природной Колиной застенчивости, сколько от того, что был он человеком чистым и цельным и очень боялся ее обидеть, оскорбить. И, не поняв этого, Маша рассердилась и резко оттолкнула Колю.
— Собственно, зачем вы явились? — спросила она надменно. Коля огорченно ответил:
— Дело есть, — он никак не мог привыкнуть к неожиданным перепадам ее настроения.
— Понятно, — сказала она с горьким упреком. — Дело, дело, дело. Куда нужно идти?
— Давайте просто пройдемся, — попросил Коля. — Не могу здесь, голова разболелась.
Они вышли на улицу. По бульвару шагали красноармейцы, оркестр играл марш. Впереди несли красный транспарант: «Все на защиту Петрограда!» Коля остановился на краю тротуара и смотрел вслед уходившим бойцам.
— У тебя такая физиономия, что даже противно! — сказала Маша. В последние несколько дней они говорили другу то «ты», то «вы».
— Люди на фронт уходят, — сказал Коля с болью. — А я…
— А ты сойди с тротуара и встань в их ряды, — насмешливо посоветовала Маша.
— Нельзя мне… — Коля не понял иронии. — Работа у меня.
— Какая работа? — спросила она с вызовом. — Со мной по улицам шляться, как у вас в деревне говорят?
— У нас в деревне так не говорят! — обиделся Коля. — Это тебя в Смольном таким словам научили.
— Замолчи лучше! — тихо и зло сказала она.
— Неужели Петроград сдадут, — Коля понял, что спорить с нею сейчас опасно, и перевел разговор на другое. Но Маша еще не остыла. Она с такой яростью посмотрела на Колю, что ему стало страшно.
— Сдадут — не сдадут, тебе-то какая разница? Для тебя что изменится? Был Коля-Миколай, есть ты Коля-Миколай, таким тебя на погост снесут! Какое время страшное — каждый за целый мир решает, все в душу лезут…
— Хватит… — Он повернулся и зашагал прочь.
Маша испугалась.
— Коля! — крикнула она ему вслед. — Не сердись! Я больше не буду.
Коля остановился и подождал, пока она приблизилась.
— Я тебе вот что скажу, — Коля отвернулся. — Надоело мне все это, и я только потому сейчас с тобой разговариваю, что у меня приказ: узнать, где деньги Жичигина, за которыми приходил Кутьков. Если знаешь, — говори, и я пошел.
— Значит, только приказ… — сказала она с горечью. — Приказ, работа и все. Уходи! Я ненавижу тебя! Всех вас ненавижу! Красные, белые, бандиты, милиция ваша… — все одним миром мазаны… Всем вам одно только и надо: золото! А на живого человека наплевать!
— Маша… — пытался он ее остановить. — Перестань!
Она заплакала. Коля привлек ее к себе и погладил по голове, словно маленького ребенка.
— Ты же знаешь, как я… В общем, к тебе отношусь. Прости меня, я сказал, не подумав.
Маша вытерла слезы.
— Я тоже… Забудем это, хорошо? — Она помолчала и добавила: — Слушай. В тот вечер Кутьков пришел к Жичигину требовать свои деньги, а Жичигин не отдал. Они… убили его. Перерыли всю квартиру, ничего не нашли. Они мне сказали: и тебя убьем, если не отдашь деньги.
— А ты… на самом деле знала, где они? — напряженным голосом спросил Коля.
— У тебя даже голос сел, — сказала Маша грустно. — Не надо, Коля, а то я снова начну о тебе плохо думать. Пойми: я не знаю, как мне поступить.
— Ты все-таки скажи мне: эти деньги существуют?
Коля как ни старался, волнения скрыть не сумел.
— Идем, — Маша взяла его за руку.
…В гостиной Жичигиных она подошла к аквариуму:
— Под песком — второе дно. В нем тайник, — Маша вздохнула и села на диван. — Чего же ты ждешь?
Коля недоверчиво посмотрел на нее и пошел за ведром.
Когда выносил тридцатое по счету, вытер потный лоб, спросил:
— А ты, часом, не подшутила надо мной?
— Аквариум пятидесятиведерный. Носи, не сомневайся, Фома неверующий.
Обнажилось дно. Коля вынул нож, расковырял замазку. В тайнике лежал тщательно упакованный в клеенку пакет, а в нем — тугие пачки долларовых и фунтовых купюр.
— Из автомобиля Госбанка… Теперь все понятно… Кутьков часть денег Отдал на хранение Жичигину. Они, понимаешь, были сообщниками еще с дореволюционного времени… — Коля внимательно посмотрел на Машу, с недоумением спросил: — А ты-то откуда знаешь… про это?
— Мне сказал Жичигин, — Машу бил озноб.
— Интересно, — протянул Коля. — За что это он тебе такое доверие оказал?
— Он объяснился мне в любви и показал этот тайник, — сказала она равнодушно.
— За любовь — такую кучу денег?! — искренне изумился Коля. — Должно быть, твой Жичигин изрядный дурак!
— Любопытна я знать, а что такой человек, как ты, способен отдать за любовь? — насмешливо спросила Маша.
— Я? — Коля смутился, понял, что сморозил глупость. — Я в том смысле говорил, что любовь за деньги не купишь.
— Ошибаешься, дорогой… — холодно сказала Маша. — Купить можно все. В том числе и любовь продажных женщин. У тебя больше нет вопросов?
— Есть, — Коля нахмурился. — Ты думала, кому отдать деньги: нам или им?
Маша надменно улыбнулась:
— Ошибаешься. Как раз об этом я совсем не думала. Это для меня было решено. Ни вам, ни им.
— А кому же? — спросил он удивленно.
— Себе, — сказала Маша. — Что же ты молчишь?
— По-моему, тебе все равно, что я скажу. Тебе на мое мнение наплевать, — с досадой произнес Коля.
— Угадал, — сказала она холодно. — Деньги, наконец, у тебя. Ты блестяще добился своего. Теперь ты герой и можешь возвращаться в свой МУР. Наверное, там теперь все будут мурлыкать от восторга, — неловко скаламбурила Маша.
Коля положил пакет на стол, направился к дверям.
— Не понимаю, — вслед ему сказала Маша. — Что с тобой, Коля?
Коля остановился на пороге:
— Может, я до чего и не дошел — у меня образование против вашего — что у вас силы против моей. Но одно я понял: вы без этой дряни, — он кивнул в сторону пакета, — сроду не жили и впредь без нее жизни вам нет. — Коля хлопнул дверью и ушел.
Несколько мгновений Маша ошеломленно разглядывала пакет, а потом бросилась догонять Колю. «Что же я наделала! Что же я наделала», — тупо повторяла она, прыгая по лестнице через две ступеньки. Выскочила на улицу. Коля уже был далека, у поворота к бульвару.
— Коля! — закричала Маша. — Коля!!
Он повернулся, пошел ей навстречу.
— Прости меня, Коля! Прости!
— Ладно. Чего там, — улыбнулся он. — А я уж думал — все. Разошлись мы с тобой, как в море корабли.
— Не знаю, как ты, а я после этого никогда тебя не оставлю. Идем домой.
…Утром она согрела чай, принесла кусок хлеба. Долго смотрела, как он ест, потом сказала:
— Когда моя старшая сестра вышла замуж, муж увез ее в свадебное путешествие, в Италию. Они венчались в Исаакиевском соборе, а на свадьбе было полтысячи гостей. А я — как уличная девка.
— Глупая ты, — Коля притянул Машу к себе и стиснул так, что она вскрикнула. — Ты моя жена. А насчет путешествия и свадьбы не шибко огорчайся. Белых разобьем, кончится голод, холод. Устроим и мы себе свадьбу, друзей позовем. И в путешествие поедем.
— А венчаться ты, конечно, не пойдешь? — с упреком спросила она.
— А венчаться — нет, — твердо сказал Коля. — Это отрыжка старого быта, и нам с тобой не к лицу.
— Начальству своему все, конечно, доложишь?
— А как же? — удивился Коля. — Трепанов мне старший товарищ и брат, как я могу от него скрыть? Да и зачем?
— А он возьмет и запретит тебе на дворянке жениться.
— Запретит? — Коля почесал в затылке. — Не-е. Если бы он был дурак, дубина стоеросовая, — он запретил бы. А Трепанов — умней умного. Да если я тебя люблю, кто мне может запретить?
— Ну, наконец-то, — счастливо рассмеялась Маша. — А я уж думала: во веки веков не дождаться от тебя этих слов.
— Каких? — Коля непонимающе посмотрел на нее.
— Этих самых, — сказала Маша. — «Люблю тебя».
Трепанов долго рассматривал деньги:
— Это, конечно, хорошо, что она так поступила. Я тобой, браток, очень даже доволен. — Он внезапно взъерошил Коле волосы и засмеялся: — А ты востёр! Ох, востёр! Какую девку подцепил. Хвалю. И рад за тебя, браток. Любовь, — она, понимаешь, всегда любовь. Революции там, войны, смерть и разрушение, а все равно люди любят друг друга. И это, скажу тебе прямо, очень хорошо! Это по-нашему, по-большевистски! Мир переделываем. Для чего? Для любви! Для счастья! Ну вот, речь я произнес, извини.
Собрали совещание. Все поздравляли Колю с удачным завершением операции, а он сидел в углу и отмалчивался. Никифоров сказал:
— Эта казна для Кутькова — дороже жизни. Он за ней придет, а мы его — цап-царап!
— Приде-ет… — протянул Афиноген. — Долго ждать придется.
— Зачем долго, — спокойно возразил Никифоров. — Распространим среди урок слух, что Мария нашла деньги. Я посмотрю, как Кутьков на это не клюнет. И подоплека истинная: Жичигин потому Марии деньги отдал, что он ее… как это! Страстно любил!
— Поосторожнее насчет любви, — заметил Коля. — Противно слушать.
— Ой ли? — сощурился Никифоров. — А мне сорока на хвосте другое принесла. Кондратьев, говорит, в последнее время ох как много о любви разглагольствует.
— Уймись, — оборвал Никифорова Трепанов. — Вот что, братки. Нахожу, что в предложении Никифорова есть прямой резон. Нужно только подобрать такой источник, которому Кутьков безоговорочно поверит.
— Не знаю, как Маша, — вдруг сказал Коля. — А я ей запрещу участвовать в этом деле!
— Ты? — обомлел Никифоров. — Ты? Да тебя за это, знаешь, куда? Да ты какое, имеешь право? Товарищ начальник, я считаю, за эти слова Кондратьева надо под строгий арест!
— Подожди, — поморщился Трепанов. — В чем дело, Коля? Объяснись.
— А чего объясняться, — уныло сказал Коля. — Маша теперь моя жена. Ты, Никифоров, свою бы жену на такое дело послал?
— Я бы отца-мать не пожалел! — яростно крикнул Никифоров. — Революция требует — отдай! Кто не с нами — тот против нас!
— А вот тут тебя занесло, — усмехнулся Трепанов. — Не наш это лозунг. Он только звучит красиво, а на самом деле он большевикам не подходит. Эсеры пусть им пробавляются. И насчет отца-матери ты зря сказал. О таких жертвах только горлопаны кричат. А революции, братки, не отца-мать надо отдавать, а себя лично и без остатка.
Трепанов обвел присутствующих взглядом, наткнулся на глаза Коли:
— Конечно, неправ ты будешь, если жене своей запретишь оказать нам посильную помощь. Но и против ее воли мы действовать не станем. Верю, что объяснишь ей все честно. Проявит сознательность — спасибо скажем. Нет — тоже не обидимся. Не каждому по плечу в ногу с революцией шагать.
Коля решил отложить разговор с Машей. «Может, и не понадобится ее помощь, — утешал он себя. — Так чего зря нервы трепать».
На следующий день было воскресенье, звонили из губкома, просили выйти на воскресник, разгрузить продовольствие для госпиталей. Коля сказал об этом Маше, она пожала плечами:
— Воскресник? Это что, пикник? Вечеринка с женщинами? Тогда зачем я тебе понадобилась? — И она начала демонстративно сбивать соринку с его плеча.
Коля сбросил ее руку, сказал, закипая:
— Не вечеринка это. Трудиться будем в пользу революции. Между прочим, бесплатно.
— Прости, я не поняла, — ответила она крртким, невинным взглядом. — Сейчас столько новых слов, а значение старых изменилось. Конечно же, мы будем трудиться в пользу революции, дорогой, — в ее голосе прозвучала затаенная насмешка. — Мы ведь суп-ру-ги. А это значит — пара волов. Так переводится с древнеславянского, не удивляйся. Так вот, я и говорю: если вол идет трудиться, что же делать волихе?
— Нет такого слова, — буркнул Коля. — Корова называется.
— Спасибо, дорогой, — улыбнулась Маша.
…На товарной станции они весь день разгружали ящики с продовольствием. Работали все — Трепанов, Никифоров, Афиноген. Новые отношения Коли и Маши странно подействовали на ребят — они обращались с Машей подчеркнуто по-свойски, чем изрядно действовали на нервы Никифорову. С насмешливой улыбкой наблюдал он за тем, как Маша в паре с Колей несет ящик с воблой.
— Марь Иванна, барышня! — крикнул Никифоров. — Не разбейте!
Маша выпустила ящик. Он с треском ударился о булыжник и рассыпался. Вывалилась золотистая, пахучая рыба. Ящик окружили сотрудники.
— Ее бы под водочку холодную, — пошутил кто-то.
Никто не засмеялся. У всех были напряженные лица и голодные глаза.
— Заколотите, — приказал Трепанов.
Ящик унесли. Все медленно разошлись. Никифоров сказал:
— На нашем языке, барышня, это называется са-бо-таж.
Маша смерила его презрительным взглядом.
— Я счастлива, я вся пронизана пафосом созидания, а вы обвиняете меня в таком преступлении? — в тоне Маши была явная ирония.
— Да он пошутил, — вмешался Коля. — Ну скажи, что пошутил?
— Конечно, — мрачно пробурчал Никифоров. — Только боюсь, эти шутки дорого нам обойдутся.
Коля сжал кулаки.
— Не нужно, — тихо сказала Маша. — Не за горами день, когда этот недоверчивый человек будет просить у меня прощения.
— Не дождетесь… — Никифоров ушел.
Афиноген, слыша все это, спросил:
— Что на него нашло? — и, покачав головой, добавил: — Вы, Маша, не огорчайтесь. Парень он хороший. И революции предан до глубины сердца. Вы в нем не сомневайтесь!
Афиноген иногда умудрялся перевернуть все с ног на голову.
Вечером Никифоров переоделся в рваный пиджак, вместо рубашки надел полинявшую матросскую тельняшку. В порыжевшем мешковатом пальто и съеденной молью заячьей шапке он был похож на неудачливого домушника. Подняв воротник и часто оглядываясь — проверял, нет ли хвоста, — Никифоров свернул в тихий арбатский переулок и зашагал длинным проходным двором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65