— Господня земля, и исполнение ея, вселенная и все живущие на ней…
Он пролил на гробы елей из кадила, проговорил «Со духи праведных», и четверо мужиков, Анисим Оглобля среди них, подвели связанные полотенца под гробы и опустили в могилы.
После поминок, устройство которых отец Серафим по своей щедрости взял на себя, состоялся разговор.
Батюшка притянул Колю к себе, погладил по-отцовски:
— Садись, обсудим, как тебе дальше жизнь ломать. Скажи, как мыслишь: здесь остаться или уехать хочешь?
— Чего же здесь, — грустно сказал Коля. — Хлеб не сеял, скотину не пас. А драться больше не могу. Не крестьянское это дело, — он повторил слова покойной матери.
— Оно верно, — кивнул Серафим. — Мне помогать станешь. По дому, по хозяйству.
— Тошно мне здесь, батюшка. Вина на мне за родителей.
— Нет, — вздохнул Серафим. — Ибо сказано: и волос с головы человеческой не упадет без воли моей… Так бог решил, Коля, и грешно тебе, человеку, быть больше бога.
В горницу вошел Арсений, прислушался, теребя пуговицу на сюртуке, вмешался в разговор:
— Уехать тебе надо, вот что я скажу.
— Куда? — спросил Серафим.
— В Петербург, — сказал Арсений.
Коля вопросительно посмотрел на него, недоверчиво улыбнулся:
— В Петербург? Мне? Не-е…
— Почему «не-е»? — весело передразнил Арсений. — Ты мне нравишься, товарищами будем!
— Гусь свинье не товарищ, — вспомнил Коля поговорку.
— Кто же из нас кто? — усмехнулся Арсений.
Отец Серафим замахал руками, запричитал:
— Не туда разговор, не туда, милейшие, надо по сути говорить в корень, в корень, дражайшие, заглядывать! Что Коля у вас делать станет? Чему учиться?
— Для начала — поживет, осмотрится. Потом возьму его в долю. Дело у меня в Питере.
— Какое? — спросил Коля.
— Особое, — усмехнулся Арсений. — Я же тебе говорил. Как, батюшка? Отпустите Колю?
Коля заплакал, уткнулся священнику в плечо:
— Не гоните меня. Сам не знаю, чего хочу. Мутно в голове, темно…
Арсений и священник переглянулись.
Серафим сказал:
— Оборони бог, Коленька. Живи, сколько хочешь, я тебя не гоню. Вижу, хотя и дорогой ценой, но почувствовал ты бога, и я этому искренне рад. Ну какая у тебя судьба в деревне? А там — столица.
Коля утер мокрое лицо рукавом:
— Думаете, так лучше будет? Верю я вам, батюшка.
— Лучше, Коля, — серьезно сказал Серафим. — Сам посуди: здесь у тебя — пепелище, там… Может, судьба твоя там?
Утром Анисим Оглобля подогнал к крыльцу Серафимова дома телегу, постучал кнутовищем в ставень:
— Здесь мы, батюшка.
Вышел Коля, бросил на мерзлую солому узелок с пожитками, перекрестился, подошел под благословение.
— Плыви в море житейское, отрок, — сказал Серафим. — И помни: отныне Арсений Александрович — твой отец и благодетель. Слушайся его во всем. Даже если удивишься чему — все равно слушайся, ибо отныне судьбы ваши неразделимы.
— Хорошо сказано, — с чувством вздохнул Арсений. — Трогай, — кивнул он Оглобле.
Коля долго смотрел назад — до тех пор, пока добротный попов дом и четырехскатная крыша не скрылись за поворотом дороги.
— Уезжаешь, значит? — вдруг сказал Анисим. — Такие дела…
— Такие, — согласился Коля.
— В городе плохо, — продолжал Анисим. — В стенку пальцем ткнешь — под потолком полыхнет. Електричество называется. Непонятно это русскому человеку. И ни к чему.
— Электричество — признак прогресса, — объяснил Арсений.
Он достал массивный золотой портсигар с монограммой и множеством наглухо припаянных к крышке значков, бросил в угол рта папироску, предложил Коле и Анисиму.
— Благодарствуйте, — отказался Анисим. — Мы нутро должны беречь. Без нутра — какой кулачный боец? А тебе, Николай, так скажу! В городе нашему брату погибель. Жил бы себе, дрались бы, как всегда, чего тебе не хватало?
— Человек должен стремиться к счастью, как птица к полету! — изрек Арсений, и Анисим посмотрел на него с уважением.
— Умен ты, вша тя заешь! Мне бы такую грамоту.
— И что тогда? — поинтересовался Арсений.
— На кой ляд вам Николай? — в свою очередь спросил Анисим. — Я вот голову сломал: чего он у вас делать станет?
— О-о, — улыбнулся Арсений. — Колю ждет большой сюрприз.
— Большой… чего? — удивился Анисим. — Это чего же будет?
— Хорошо это будет, — мечтательно сказал Арсений. — Мы с Колей таких дел понаделаем… таких дел…
— Меня возьмите, — вдруг с тоской сказал Анисим.
— Тебя? — Арсений с недоумением посмотрел на Анисима. — Видишь ли, братец. В нашем деле внешность нужна. А у тебя, извини, черт на морде шабашил. Уж не взыщи.
Потом был вокзал — маленький, кирпичный, в один этаж, с порыжевший от старости и табачного дыма пальмой в главном зале, пьяным кондуктором на перроне и беспросветной толпой с мешками за спинами, в руках, на головах.
Начинался голод. Огромные массы людей колесили по всей России в поисках доли, и теперь Коля тоже стал одним из тех, кого война и революция стронули с насиженного места и безжалостно швырнули, маня призрачной надеждой рано или поздно обрести долгожданный кусок хлеба.
Колеса грохотали на стыках. Коля сидел, привалившись к дверям вагона, обхватив свой мешок обеими руками, и старался не уснуть. Арсений объяснил, что у спящих выхватывают вещи лихие люди, которых называют странным, нерусским словом «урки».
Сам Арсений спал, удобно устроив свою лысую голову на мягком кожаном чемодане. Коля все собирался спросить, что там, внутри, но стеснялся. Было холодно, начал донимать голод. Коля с тоской посмотрел на свой мешок: надолго ли хватит ржаной краюхи и луковицы? Надо терпеть.
Вокруг все спали. Свеча мигала в спертом, тяжелом воздухе. Время от времени кто-то всхрапывал, вскрикивала во сне женщина.
Коля осторожно толкнул Арсения.
— Убери грабки, локш потянешь! — со сна крикнул Арсений и открыл глаза. Увидев Колю, пришел в себя, спросил: — Ночь?
— Утро скоро, — сказал Коля. — Вон, развидняется уже… И чего это вы такое сказали? — с любопытством закончил он.
— Убери руки, ничего не получишь, — перевел Арсений. — Это на уркаганском языке, есть, понимаешь, такая страна — уркагания и живут в ней урки, я тебе говорил.
— А где она? — спросил Коля. — Интересно бы поглядеть?
— Придет время — побываешь, — пообещал Арсений. — Есть хочешь?
— Как из ружья! — признался Коля.
Арсений открыл чемодан, заглянул в него, потом перевел взгляд на Колю. — Ладно… Поскольку вокруг интим и мы с тобой тет-а-тет, — позволим себе.
Коля хотел было спросить, что означают эти мудреные слова, но промолчал, увидев, как Арсений выложил на крышку чемодана красную рыбу в промасленной бумаге, копченую колбасу и белый хлеб. Напоследок появилась аккуратная баночка с маслом.
Коля ничего не стал спрашивать и только смотрел во все глаза. Арсений смачно откусил от рыбьей тушки, запил из фляги и жестом пригласил Колю начинать. Коля с хрустом впился зубами в колбасу, натолкал полный рот хлеба и, выпучив глаза, начал жевать.
— Телок ты, — с сочувствием сказал Арсений. — Жизни не знаешь и не понимаешь. Вот был царь. И все было хорошо. Потом появились большевики — слово иностранное, означает — луженое горло. Царя они скинули и объявили: кто, значит, был ничем — тот станет всем. Ладно. Но вот, странное дело. Как эти вот, — он посмотрел на спящих — были дерьмом, так и остались. А мы с тобой балычок употребляем. А почему? Да потому, что большевики замахнулись на вечное, неизменное, неделимое: на душу человеческую. Ихний Маркс — есть у них такой нерусский умник — написал в своих сочинениях, что все, мол, надо до основания разрыть. И они, дурачки, разрыли… А толку? Душу-то человеческую они не переделали? — Арсений даже рассмеялся. — И не переделают, верь мне! Потому что человек — жлоб и останется таковым до второго пришествия! Вывод: всегда будут одни осетринку кушать, другие — селедку жрать… А ты чего желаешь?
— Это… вкуснее, — с трудом проговорил Коля, ткнув пальцем в колбасу.
— А вкуснее, так пойдем в тамбур, поговорим по душам! — обрадовался Арсений. — Я, видишь ли, не могу большие мысли шепотом излагать. Вали за мной!
…В тамбуре грохотало, но Арсений решил, что безопаснее вести разговор именно здесь. Он поднял барашковый воротник, нахлобучил «пирожок» на самые брови, спросил:
— Кто я, по-твоему?
— Чиновник вы, — почтительно сказал Коля. — И мой благодетель, — подумав, добавил он.
— Допустим, — кивнул Арсений. — Но ты прав только наполовину. Я был чиновником. Я был нищим. Я был ничем. Но встретил я однажды иностранца… Из уркагании. И он объяснил мне, что жить можно иначе. С тех пор я бросил службу, эта одежда только для виду, и, поверь мне, я преобразился. Раньше я ел черный хлеб, теперь — белый. Раньше мною помыкали, теперь меня боятся.
— А что надо, чтобы… как вы? — спросил Коля.
Арсений пристально посмотрел на Колю:
— Не перебивай! Слова отца Серафима помнишь? Будешь слушаться меня — будешь богаче самого царя! У людишек барахла много. Колечки, сережки, золотишко, камушки. Дал раза прохожему, а что в его карманах — в свой положил. Только не зевай…
Арсений разгорячился. Маленькие, глубоко посаженные глазки его, словно два буравчика, сверлили Колю.
— Это… это — разбойничать? — удивился Коля.
Он даже не возмутился. С молоком матери всосал он простую истину: чужое не тронь. Вор вне людского закона. Вора надо убить. Так было. И так будет.
— Не понял, — холодно сказал Арсений. — Ты же людям юшку пускал ни за понюх табаку!
— Так то — в честной стенке! — парировал Коля. — А вы… Отец Серафим как говорил? «Не укради!» — Коля поднял палец вверх.
Арсений зло прищурился:
— Знал я, что ты бадья с рассолом, но что рассол прокис… Извини, брат, ошибся я. Считай — пошутил, хотел проверить — честный ты или как. У меня в квартире — ценности, вдруг украдешь?
— Ни в жизнь! — крикнул Коля. — А вы… правда… пошутили? Не обманываете?
Арсений улыбался и думал, что поторопился с разговором. А теперь выход один. Через дна часа, в Петербурге, выйдут они на привокзальную площадь, и нырнет он, Арсений, в толпу, издали сделает Коле ручкой, мысленно произнесет «оревуар», и вся недолга. Вот так, недоносок паршивый, тля, псякость и все такое прочее. Н-да, подсуропил проклятый поп помощничка. Зря только плату содрал и какую! Ошибка вышла, ошибка.
А Коля пробирался вслед за Арсением в вагон и, переступая через чьи-то ноги и тела, смотрел в спину благодетеля и думал, что благодетель человек чрезмерно для него, Коли, сложный, возвышенный, поумнее и похитрее самого батюшки, отца Серафима, и надо держать с ним ухо востро.
Но о том, что судьба его уже решена, Коля, конечно же, не догадывался.
Поезд пришел на Варшавский вокзал, как и полагалось, утром, но не потому, что точно соблюдал расписание, а потому, что ровно на сутки опоздал.
Утро выдалось пасмурное. Над стеклянной крышей дебаркадера висело низкое, слякотное небо, обычное небо осеннего Петербурга.
Давя друг друга, хлынули пассажиры, полетели через головы чемоданы, баулы, корзины, мешки.
— Держись за меня, — приказал Арсений и осклабился. — Я тебя на площадь выведу. А там — плыви, отрок, в море житейское, как и заповедал тебе отец Серафим.
Коля ухватил Арсения за рукав, и они двинулись. Вокруг ругались, толкались, кто-то кричал диким голосом: «Ой, порезали!», кто-то вторил: «Ой, ограбили!» Коля только успевал головой вертеть — все хотелось услышать, увидеть, рассмотреть: и крышу дебаркадера, набранную из мелких стекол, и невиданное здание вокзала, и странно одетых баб — в пушистых меховых воротниках, с черными, глубокими глазницами и длинными волосами, на которых колыхались огромные шляпы.
На перроне митинговали. Интеллигент в мятой шляпе, ежесекундно поправляя развевающийся шарф, бросал в толпу злые слова о спекулянтах, которые вывозят хлеб из России, обрекают народ на голод. Какой-то солдат заорал: «Даешь!», все подхватили и начали размахивать руками и кричать, и Коля понял, что толпа выражает оратору свое полное сочувствие. Под восторженные вопли интеллигент слез с ящика из-под монпасье и уступил место строгому человеку в кожаной куртке.
— Комиссар… Из Смольного, небось, — услышал Коля. — Этот сейчас скажет…
— Товарищи! — негромко сказал комиссар. — Мы объявили вне закона хищников, мародеров, спекулянтов. Они враги народа! Задерживайте хулиганов и черносотенных агитаторов! Доставляйте их комиссарам Советов! Беспорядков не будет, товарищи! А тех, кто попытается вызвать на улицах Петрограда смуту, грабежи, поножовщину или стрельбу, мы сотрем с лица земли! Дело народа и революции в твердых руках, товарищи!
И снова толпа начала восторженно приветствовать оратора.
— Видишь, как люди не хотят, — вдруг сказал Коля. — Не хотят, чтобы разбойники были. А ты чего говорил?
«Ах ты, сволочь, — Арсений даже задохнулся от ярости. — Я же тебя, змеюка, на своих плечах из дерьма вытащил, а ты, пащенок, туда же… Ну, постой».
— Тюря ты, — сказал Арсений вслух. — Деревня неумытая. Мы таких говорков сшибали с бугорков, понял? Он кто? Еврей. Жид, другими словами. А жиды, как известно, Христа распяли. Понял, дурак?
На такой «веский довод» у Коли не нашлось ответа.
«Грамотный, черт, — подумал он. — Голыми руками не возьмешь…»
Они вышли на привокзальную площадь. У тротуара валялась дохлая лошадь, ветер перегонял через нее обрывки бумаг. Навстречу шла шумная, пьяная компания. Матросики обнимали барышень в шляпках, краснорожий парень в гетрах рвал мехи трехрядки:
Эх, буржуи-паразиты,
Вам уже недолго ждать.
Все керенские побиты,
Вас мы будем добивать!
Голос у краснорожего был пронзительный и ввинчивался в уши, как звук гвоздя, которым царапают стекло.
Матросики окружили генерала с семейством: женой в черном кружевном платке и сыном-гимназистом. Генерал был в шинели без погон, на околыше фуражки чернел овал от кокарды.
— Давай, Степа! — крикнул кто-то, и краснорожий пустился вприсядку вокруг генеральской жены:
Вот этот рыжий господин
С мамзелью в церкве венчаны.
Да только я хожу один,
Ну как мине без женщины?
Генерал хотел было оттолкнуть гармониста, но матросы удержали его за руки.
Офицеры-генералы,
Мамок ваших и дышло!
Нынче мы справляем балы,
А ваше время — вышло!
— Вот так-то, ваше превосходительство, — осклабился матрос, шутовски вытягиваясь перед генералом во фрунт.
Генерал схватил жену и сына за руки, бросился бежать.
Веселая компания захохотала и удалилась, обнявшись.
Над площадью долго еще звенели переливы гармошки.
Коля зазевался и наступил на ногу мордастому мужчине с саквояжем, на затылке незнакомца каким-то чудом держался котелок.
— О-ох, — простонал мордастый, отталкивая Колю, ощерился, процедил: — Парчушник…
Коля увидел разом помертвевшее лицо Арсения, развел руками, сказал смущенно мордастому:
— Извиняйте. Ненароком мы…
Мордастый ударил Колю под дых: раз, второй, третий…
Коля не ожидал этого и защититься не успел. Он опустился на асфальт и только хватал ртом воздух.
Толпа брызнула в стороны.
— Убивают! — завопила бабка с узлом.
Мордастый пнул Колю ногой и сказал:
— Я бы тебя, фраер, на месте пришил, да у меня вон к нему, — он кивнул на Арсения, — дело есть… — Он шагнул в сторону и исчез — растворился в толпе.
Арсений, икая от страха и растерянности, поклонился ему в спину, дернул Колю за рукав:
— Вставай, рвем когти!
— Чего? — не понял Коля, с трудом поднимаясь и отряхивая одежду.
— А то, что слинять нам надо! — нервно сказал Арсений.
Он задумчиво посмотрел на Колю, словно заново его оценивая:
— Если что — поможешь мне?
— Само собой… — сказал Коля и добавил зло: — Убью я этого змея. Вот только пусть мне попадется еще раз!
— Нельзя, — сказал Арсений. — Сеня Милый это…
— Да хоть кто! — Коля обозлился окончательно. — Убью, и весь сказ!
— Пахан он. За ним знаешь сколько людей? Они нас на краю земли найдут! Иди за мной и молчи!
Они направились к трамвайной остановке. Арсений шел и думал, что Колю теперь бросать нельзя — силен парень, в случае чего защитит, хотя бы на первый раз. Дело-то ведь не в том, что Коля Сеню Милого обидел. Дело и том, что был за Арсением должок, и давно хотел Сеня этот должок получить, а Арсений по жадности и глупости уклонялся от расчета, да, кажется, доуклонялся.
А Коля думал, что, конечно же, нельзя бросать благодетеля в беде, а страна его, уркагания, должно быть, дрянь, если живут в ней такие вот Сени Милые и всех преследуют и грабят, да еще и отомстить могут.
Коля шагал следом за Арсением и даже не догадывался, что потом, спустя много-много лет, вспомнит эту свою первую встречу с уголовным миром и свои мысли вспомнит, и поймет, что именно в этот день и час вступил он с этим миром в долгую, изнурительную, опаснейшую борьбу, борьбу не на жизнь, а на смерть.
Подошел трамвай — красный, звенящий, с искрами над дугой, но Коля не удивился и воспринял это чудо как вещь саму собой разумеющуюся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65