нас могли заметить. Выручила смекалка Ростислава. По его совету в ближайшей впадине сняли дёрн, засыпали её грунтом, утрамбовали и сверху уложили дёрн. Замаскировали опавшими листьями и шишками.
Вскоре яма, глубиной в три метра, была готова. Ночью принесли сюда строительный материал. Начался самый ответственный период стройки. Балки и доски надо было подогнать по размерам, а вокруг, как на зло, стояла звенящая тишина, и каждый удар топора отдавался эхом.
Во время работы с поста донёсся условный сигнал. Мы с Володей взяли оружие и побежали к Жоржу, который следил за местностью, укрывшись на опушке ельника. Просекой двигалась вооружённая группа.
Затаив дыхание, мы припали к земле.
К нам подполз Ростислав.
— Сколько их, Жорж?
— Чертова дюжина наберётся.
«Возможно, нас заметили и донесли карателям?» — учащённо билось сердце.
Треск веток всё усиливался. И вот в четырёх-пяти метрах от нас прошмыгнули двое полицейских. Ещё… Ещё… Считаю их молча. Пятнадцать… А нас четверо.
В минуту опасности мы невольно обратились мысленно к отцу. С ним бы чувствовали себя увереннее, смелее.
Полицейские, подобно ищейкам, рыскали по лесу, Но судьба была снисходительна к нам.
Во второй половине дня Жорж пошёл к тайнику. В дупле дуба он нашёл записку, в которой Казимир сообщал, что утром в Буду прибыли полицейские, вооружённые винтовками и пулемётом. Они встретились с Косолапым, затем вместе с ним прошли мимо дома Янчука в направлении Жерновки. Только прочитали записку, как возле Буды разразилась перестрелка. Захлёбывались пулемёты, рвались гранаты.
Для нас всё это было загадкой. Что там происходило, никто не мог предположить.
Когда стемнело, явился Казимир. От него мы узнали истину: гарнизон немцев и полиции преследовал группу советских парашютистов. Возле Буды между ними произошла схватка. Парашютистам удалось скрыться.
Радостную весть принесла Тамара Янчук: советские парашютисты накануне вечером проследовали южной окраиной Медведовки к реке Случь.
Узнав о появлении посланцев Родины в этих местах, мы воспрянули духом. Значит, пламя борьбы против оккупантов только разгорается! Под впечатлением услышанного я пустился в пляс. Если бы мне тогда сказали, что я должен один драться с карателями, я, не задумываясь, ринулся бы в неравный бой.
…Строительство подземелья близилось к концу. На потолок из плотно уложенных балок и досок насыпали метровый слой земли. Утрамбовали её и посадили на свои места ранее вырытые ели, замаскировали дёрном.
Выход из подземелья закрывался деревянным кружком, который для маскировки покрыли дёрном и прогнившими листьями. Густые ветви елей, склоняясь над потайным сооружением, надёжно укрывали его от постороннего глаза.
Наконец мы перестали скитаться в поиске убежища. Все усилия отныне сосредоточивались на главном: лучшей организации разведки и проведении боевых операций. У неблагонадёжных людей изымали оружие, военное имущество.
От бедняков мы узнали, что в Погориловке молодой крестьянин, по имени Степан, часто угрожает своим землякам наганом. Дали ориентир: во дворе Степана растут три сосны.
Интересовавший нас парень, как выяснилось, был связан с Бульбой.
Удивительная случайность! Мы обнаружили две явочные квартиры атамана. Значит, бульбаши расширяют свою сеть, всё больше и больше дурачат людей. Что можно было противопоставить коварному обману? Пока ничего. Оставалось одно: склонить бульбашей к немедленному выступлению против фашистов. Но для того, чтобы добиться этого, рассуждали мы, необходимо быть сильнее. И мы наращивали силу.
Жорж отправился в Погориловку, к Степану. К вечеру он возвратился с наганом.
— Как же ты с ним сладил?
— Уговорил, — улыбнулся Жорж. — Ещё и самогонкой чествовать хотел меня.
— Ну, рассказывай по порядку, — разгорелось у нас любопытство.
— Убедившись, что имею дело с нужным мне парнем, — передавал подробности Жорж, — я вошёл в дом, поздоровался и сказал, мол, есть секретное поручение.
— Какое? От кого? — встрепенулся Степан.
— От батька Бульбы.
— Парень стушевался, а я, словно не замечая этого, продолжал:
— Атаман Бульба поручил взять у тебя наган, сейчас он нужен для других целей.
— Атаман должен был дать записку, — усомнился Степан. — Мы с ним так условились.
Такой поворот меня обескуражил.
— Видишь, Степан, — выкручивался я, — сегодня село кишело немцами и записку атаман не рискнул писать. К тому же, он обещал быть у тебя в конце недели.
Наспех придуманная версия убедила Степана.
— Ладно! — повеселел он и, побежав к сараю, вытащил из-под соломенной крыши наган и мешочек с патронами.
— Вот и все! — закончил Жорж.
— Эх, знал бы атаман, как мы его провели, свирепый предъявил бы ультиматум! — шутили братья.
— Обманули его тонко, пусть свирепеет, это его дело, а наган в наших руках! — торжествовал Жорж.
Из разведки вернулся отец. Он рассказал много новостей. Больше всего нас возмутило предательство кулаков и буржуазных националистов.
Страшнее зверя был Пётр Присяжнюк из села Дмитровки. Он прошёл обучение в специальной разведывательной школе в Германии, хорошо владел немецким языком. С самого начала оккупации служил офицером гестапо в городе Ровно. Начал свою «деятельность» с того, что вместе с другими предателями ворвался в дом Лукьяна Ткачука, связал ему руки и бросил в подвал. Потом жестоко пытал. Лукьян держался мужественно. Стойкость патриота бесила истязателей. Они отвезли его на хутор и, согнав крестьян, требовали, чтобы Ткачук публично клеветал на Советскую власть.
— Это вы грабите людей! — гневно бросил Ткачук палачам. — Это вы убиваете наших детей и насилуете женщин!
— Говори правду! — ударом рукоятки револьвера Присяжнюк рассёк Ткачуку губы.
— Врёте, мерзавцы, побоями не очерните мою душу, — не двинулся с места Ткачук. — Вам отомстят!
Крестьяне пугливо жались друг к другу. Из толпы вырвался женский стон: «За что мужика люто избивают?»
А фашистский выкормыш со своими напарниками все круче заламывал своей жертве руки, бил его по голове. Когда обессиленный Ткачук упал на землю, бандиты топтали его сапогами. В проблеске сознания наш друг выкрикнул:
— Проклятые! Жизнь мою погубите, а правду не убьёте… Предатели поволокли Ткачука и бросили в глубокий колодец.
Фашистские агенты вылавливали преданных Советской власти людей и жестоко расправлялись с ними.
— Ты, Николай, знал Шелемеху? — спросил отец. — Он батрачил в Рясниках.
— Конечно, помню. Мы даже дружили.
— Плохим оказался человеком… — отец сделал ударение на первом слове. — Служит ныне в полиции, людей губит без разбора. Видел я, как вёл он по селу двух пленных красноармейцев. Руки у них были связаны. У берега Горыни Шелемеха скомандовал:
— Спускайся к реке!
Пленники остановились.
— Зачем же к реке?
— Сворачивай, приказываю! Там узнаешь зачем!
Военнопленные спустились по крутому склону мелового косогора. Вскоре прогремели выстрелы… Как ни в чём не бывало, полицай сунул пистолет в кобуру и начал шарить по карманам убитых. Стянул с них сапоги, брюки, гимнастёрки… Связал ремнём окровавленную одежду, бросил убитых в воду и, закинув за плечи узел, ушёл.
С жестоких расправ над людьми начал свою карьеру и кулак Николай Матвейчук. Гитлеровцы назначили этого предателя комендантом горыньградской полиции.
Матвейчук знал: рано или поздно придёт возмездие и для маскировки облачился в ризу псаломщика. Он шёл по стопам своего родителя Леонтия Матвейчука. И у этого была не менее «красочная» биография.
«Святой» полицейский преуспевал. С установлением Советской власти на западноукраинских землях Матвейчука-отца раскулачили и лишили церковного прихода. Но, к его счастью, умер горыньградский священник Селецкий. Леонтий занял его место и переехал с семьёй в Горыньград. Матвейчук-отец влиял на прихожан словом божьим, а сын — и словом и плёткой.
Матвейчуки нажились на чужом добре. В их доме появилась дорогая мебель, ковры, хрустальная посуда. Комендант-псаломщик вместе со своими сподручными грабил еврейское население и свозил домой ценности. А потом распорядился вывести горыньградских евреев с лопатами к берегу реки.
Под Лысой горой их расстреляли. В этой расправе участвовал сам псаломщик.
Только случайно двум счастливчикам удалось убежать. Они и рассказали правду о тех, кто божьим словом «воодушевлял» убийц.
В день расправы слуга господний, как обычно, отправлял в церкви богослужение…
Из уст отца мы узнали и о хороших, честных людях, которые смело шли наперекор злой воле бандитов, помогали тем, кто боролся против захватчиков.
Это -семьи Демьяна Болещука, Андрея Козака, Колюбенко и многие другие. Именно они стали нашими боевыми помощниками. Не один раз патриоты предупреждали о грозившей нам опасности.
ПЕРВАЯ ПОТЕРЯ
Я извлёк из тайника записку. В ней сообщалось: «В субботу и воскресенье двое неизвестных рыскали на велосипедах по селу и хуторам, искали связи с вами. Им сказали, что два брата Струтинские расстреляны немцами, остальные скрылись. Говорят, что неизвестные встречались с Косолапым».
Мы вызвали Казимира Янковского. Он описал внешность велосипедистов. Они были в добротной одежде. Настойчиво расспрашивали о нашей сестре Марии, интересовались, когда она появится.
Отец воскликнул:
— Наверное, это был Шелемеха!
— Один назвался Андреем, а второй — Герасимом, — вспомнил Казимир.
— Так и есть! Полицай Андрей Шелемеха!
Перед уходом Янковский вынул из кармана газету.
— Смотрите, гитлеровцы грозятся всем, кто будет помогать военнопленным и антифашистам.
Отец прочитал вслух:
«Волынь, четверг, 9 июля 1942 года.
Объявление
Смертная казнь ждёт каждого, кто прямо или косвенно будет поддерживать саботажников, преступников или бежавших из плена; каждого, кто предоставит им убежище, накормит их или окажет другую помощь. Все имущество виновных будет конфисковано.
Тот, кто уведомит германские власти о саботажниках, преступниках или бежавших из плена и тем самым поможет поймать или обезвредить их, получит 1000 рублей… или участок земли.
Ровно, июнь, 1942 год.
Военный командарм на Украине Рейхскомиссар Украины».Казимир доверчиво посмотрел отцу в глаза.
— Народ пробуждается и готов вам помочь. А эти «объявления» для нас ничего не значат. Я никогда не изменю нашему делу, и если погибну, то знаю за что: за свой народ, за свободу.
Вот почему бесновались фашистские изверги! Они не мог ли сломить боевой дух народа. Хорошо сказал Янковский: объявления оккупантов никого не запугают!
На другой день после нашей встречи Казимир проходил вдоль лесной опушки. Его чуткое ухо уловило шум, доносившийся из глубины леса. Казимир укрылся в кустах и прислушивался к каждому шороху. Показались двое мужчин. Недалеко от места, где притаился Янковский, остановились. Одного из них Казимир узнал: это был Косолапый. Агент «наводил на цель» своего спутника, очевидно, карателя.
— Вон дом Янчука. Левее, у дороги, живёт его дружок Янковский; на бугре — дом Зигмунда Гальчука.
Когда они ушли, Казимир решил предупредить о готовящейся засаде. Извлёк из муравейника винтовку, зарядил её и поспешил к Медведовке. На полпути его окликнули:
— Стой! Кто идёт?
Защёлкали затворы.
— Свой! Иду с работы домой! — Янковский выстрелил и бросился бежать.
Когда мы встретились, он рассказал о ловушке и предупредил:
— Косолапый — опасный змей… От него надо поскорее избавиться.
На рассвете Янковский возвращался на свой хутор. Убедившись, что его никто не преследует, прилёг у большого пня, чтобы немножко отдохнуть. Усталость одолела связного, и он уснул.
Его разбудил треск сухого валежника: каратели прочёсывали лес.
Янковский бросился в сторону, но вражеская пуля сразила его наповал.
Печальная весть о гибели боевого товарища нас потрясла. Это была наша первая непоправимая потеря. Мы не могли отдать последний долг Казимиру Янковскому — проститься с его прахом. Каратели бродили неподалёку от хутора.
Лишь на второй день наша группа вышла из леса и у самого хутора салютовала тремя залпами. Минутой молчания мы почтили память погибшего друга.
СКВОЗЬ БЛОКАДУ
Промокшие до нитки, мы с Ростиславом зашли к Янчукам просушить одежду. Больше всех хлопотала Тамара. Она согрела воды, дала чистое бельё, накормила нас, а потом с грустным видом сказала:
— Ну и ну, не сладко вам живётся…
— Живём не горюем, — пошутил я.
— Не горюете!… А надолго ли хватит вашего терпения? Девушка широко раскрыла глаза. В них я увидел невыразимую тоску, сочувствие, тревогу за нашу судьбу.
Я не ответил на вопрос Тамары. Она знала и без того, что мы выдержим любые испытания и не успокоимся, пока родную землю топчет фашистский сапог.
Янчуки собрались на сенокос.
— Пойдёшь с нами, Тамара? — обратился отец к дочери.
— Пойду, — неохотно согласилась она.
Перед уходом мать наставляла младшего сына Сашу:
— Захочешь поиграть — закрой дверь на замок. Если кто спросит о нас, отвечай: «На работе у пана, дома никого нет». Мы возвратимся вечером. Понял?
— Понял, мама, — ответил мальчик.
Саша вышел во двор, заперев дверь на замок. Он игрался в песке у самого колодца, находившегося посередине двора.
Ростислав забрался на чердак.
Оставшись в доме один, я распахнул окно. Усевшись на подоконнике, любовался восходом солнца, наслаждался щебетанием птиц в густой сосновой посадке, начинавшейся возле дома.
Саша копался в песке и с детским любопытством поглядывал на дорогу. «Смышлёный малыш!» — подумал я.
Вдруг на дороге показался мужчина в форме красноармейца. Он шагал, озираясь по сторонам. Я закрыл окно и из другой комнаты продолжал наблюдать сквозь марлевую занавеску. Солдат вошёл во двор. Я хотел броситься ему навстречу, но какой-то инстинкт самосохранения удержал меня. Солдат приблизился к Саше.
— Ты здесь живёшь, мальчик?
— Да.
— Кто дома?
— Нет никого. Я один.
— А где же твои родители?
— Работают у пана.
— Принеси мне кружку воды, пить охота, — попросил солдат.
— Вон в колодце ведро висит, пейте.
— Из ведра неудобно.
— Дверь заперта на замок, — хитрил мальчик.
— Подумаешь, замок! Я могу его открыть без ключа.
— Нет, не надо, мне от мамы попадёт.
Я слышал этот разговор. Заподозрил: полицейский! Значит, он тут не один. Что же предпринять? Стрелять? Нет, горячиться не следует.
Солдат с недовольным видом вытянул из колодца ведро и, отпив несколько глотков воды, удалился.
По приставной лестнице я взобрался на чердак к Ростиславу, разбудил его и рассказал о происшедшем.
— Ну и что? — недоумевал брат.
— Пойми, это же не красноармеец, а подосланный. По всему видно. Уж очень ему хотелось проверить, кто скрывается в доме.
— Как же быть? Надо уходить, пока не поздно, — предложил Ростислав.
— На всякий случай приготовимся к обороне.
Я спустился вниз и, посмотрев в окно, увидел во дворе Зигмунда, плюгавенького шуцмана из Невиркова. Ростислав, Жорж и я в 1940 году работали с ним на строительстве железобетонного моста через реку Горынь возле села Горбакова. Мы тогда жили в общежитии, наши койки стояли рядом. Он ремонтировал пианино, рояли, костёльные органы. Знал немецкий язык. Где обитал и чем занимался этот человек в последнее время и с какой целью появился в этой глуши, я не знал.
Зигмунд напился воды и, ничего не добившись от Саши, исчез.
Я поднялся к Ростиславу. Он был взволнован.
— Коля, я говорил тебе, что нужно уходить, а теперь поздно, мы погибли…
— Что случилось?
— Посмотри в щель…
В сосновой посадке копошились полицейские, среди них был и «красноармеец», который заходил во двор. Каратели окружали дом.
— Хотят взять нас живьём! — сорвалось с уст Ростислава.
— Стрелять без промаха! — скомандовал я. — Если меня ранят — пристрели…
Брат недоумевающе уставился на меня. Его лицо со впалыми щеками побледнело. Я понял: он не оставит меня ни живым, ни мёртвым.
Полицейские проникли во двор, потребовали у Саши ключ от замка. Мальчик плакал, но не признавался, где спрятан ключ.
Сильный удар потряс дом. Каратели выбили дверь и ворвались в комнату.
— Где же они спрятались? — со злостью крикнул шуцман. — Сам видел его в окне, о, крест божий, видел! Видел!
— Если видел — под землёй сыщем! Спустились в подвал.
— И здесь нет! — растерялись. :— Давай на чердак!
— Подожди, на чердак — я сам! — вызвался старший группы Кравчук.
Наступил роковой момент. Я стоял возле чердачного отверстия, сжимая в руках трёхлинейку. Напряжение нервов — предельное!
Из люка показалась фуражка, потом голова подымавшегося Кравчука. Наши взгляды встретились. От неожиданности предатель вздрогнул, наставил на меня пистолет.
— Опоздал, получай!
Я спустил курок. Тело Кравчука с грохотом полетело вниз.
Ростислав сквозь щель стрелял по метавшимся во дворе полицейским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Вскоре яма, глубиной в три метра, была готова. Ночью принесли сюда строительный материал. Начался самый ответственный период стройки. Балки и доски надо было подогнать по размерам, а вокруг, как на зло, стояла звенящая тишина, и каждый удар топора отдавался эхом.
Во время работы с поста донёсся условный сигнал. Мы с Володей взяли оружие и побежали к Жоржу, который следил за местностью, укрывшись на опушке ельника. Просекой двигалась вооружённая группа.
Затаив дыхание, мы припали к земле.
К нам подполз Ростислав.
— Сколько их, Жорж?
— Чертова дюжина наберётся.
«Возможно, нас заметили и донесли карателям?» — учащённо билось сердце.
Треск веток всё усиливался. И вот в четырёх-пяти метрах от нас прошмыгнули двое полицейских. Ещё… Ещё… Считаю их молча. Пятнадцать… А нас четверо.
В минуту опасности мы невольно обратились мысленно к отцу. С ним бы чувствовали себя увереннее, смелее.
Полицейские, подобно ищейкам, рыскали по лесу, Но судьба была снисходительна к нам.
Во второй половине дня Жорж пошёл к тайнику. В дупле дуба он нашёл записку, в которой Казимир сообщал, что утром в Буду прибыли полицейские, вооружённые винтовками и пулемётом. Они встретились с Косолапым, затем вместе с ним прошли мимо дома Янчука в направлении Жерновки. Только прочитали записку, как возле Буды разразилась перестрелка. Захлёбывались пулемёты, рвались гранаты.
Для нас всё это было загадкой. Что там происходило, никто не мог предположить.
Когда стемнело, явился Казимир. От него мы узнали истину: гарнизон немцев и полиции преследовал группу советских парашютистов. Возле Буды между ними произошла схватка. Парашютистам удалось скрыться.
Радостную весть принесла Тамара Янчук: советские парашютисты накануне вечером проследовали южной окраиной Медведовки к реке Случь.
Узнав о появлении посланцев Родины в этих местах, мы воспрянули духом. Значит, пламя борьбы против оккупантов только разгорается! Под впечатлением услышанного я пустился в пляс. Если бы мне тогда сказали, что я должен один драться с карателями, я, не задумываясь, ринулся бы в неравный бой.
…Строительство подземелья близилось к концу. На потолок из плотно уложенных балок и досок насыпали метровый слой земли. Утрамбовали её и посадили на свои места ранее вырытые ели, замаскировали дёрном.
Выход из подземелья закрывался деревянным кружком, который для маскировки покрыли дёрном и прогнившими листьями. Густые ветви елей, склоняясь над потайным сооружением, надёжно укрывали его от постороннего глаза.
Наконец мы перестали скитаться в поиске убежища. Все усилия отныне сосредоточивались на главном: лучшей организации разведки и проведении боевых операций. У неблагонадёжных людей изымали оружие, военное имущество.
От бедняков мы узнали, что в Погориловке молодой крестьянин, по имени Степан, часто угрожает своим землякам наганом. Дали ориентир: во дворе Степана растут три сосны.
Интересовавший нас парень, как выяснилось, был связан с Бульбой.
Удивительная случайность! Мы обнаружили две явочные квартиры атамана. Значит, бульбаши расширяют свою сеть, всё больше и больше дурачат людей. Что можно было противопоставить коварному обману? Пока ничего. Оставалось одно: склонить бульбашей к немедленному выступлению против фашистов. Но для того, чтобы добиться этого, рассуждали мы, необходимо быть сильнее. И мы наращивали силу.
Жорж отправился в Погориловку, к Степану. К вечеру он возвратился с наганом.
— Как же ты с ним сладил?
— Уговорил, — улыбнулся Жорж. — Ещё и самогонкой чествовать хотел меня.
— Ну, рассказывай по порядку, — разгорелось у нас любопытство.
— Убедившись, что имею дело с нужным мне парнем, — передавал подробности Жорж, — я вошёл в дом, поздоровался и сказал, мол, есть секретное поручение.
— Какое? От кого? — встрепенулся Степан.
— От батька Бульбы.
— Парень стушевался, а я, словно не замечая этого, продолжал:
— Атаман Бульба поручил взять у тебя наган, сейчас он нужен для других целей.
— Атаман должен был дать записку, — усомнился Степан. — Мы с ним так условились.
Такой поворот меня обескуражил.
— Видишь, Степан, — выкручивался я, — сегодня село кишело немцами и записку атаман не рискнул писать. К тому же, он обещал быть у тебя в конце недели.
Наспех придуманная версия убедила Степана.
— Ладно! — повеселел он и, побежав к сараю, вытащил из-под соломенной крыши наган и мешочек с патронами.
— Вот и все! — закончил Жорж.
— Эх, знал бы атаман, как мы его провели, свирепый предъявил бы ультиматум! — шутили братья.
— Обманули его тонко, пусть свирепеет, это его дело, а наган в наших руках! — торжествовал Жорж.
Из разведки вернулся отец. Он рассказал много новостей. Больше всего нас возмутило предательство кулаков и буржуазных националистов.
Страшнее зверя был Пётр Присяжнюк из села Дмитровки. Он прошёл обучение в специальной разведывательной школе в Германии, хорошо владел немецким языком. С самого начала оккупации служил офицером гестапо в городе Ровно. Начал свою «деятельность» с того, что вместе с другими предателями ворвался в дом Лукьяна Ткачука, связал ему руки и бросил в подвал. Потом жестоко пытал. Лукьян держался мужественно. Стойкость патриота бесила истязателей. Они отвезли его на хутор и, согнав крестьян, требовали, чтобы Ткачук публично клеветал на Советскую власть.
— Это вы грабите людей! — гневно бросил Ткачук палачам. — Это вы убиваете наших детей и насилуете женщин!
— Говори правду! — ударом рукоятки револьвера Присяжнюк рассёк Ткачуку губы.
— Врёте, мерзавцы, побоями не очерните мою душу, — не двинулся с места Ткачук. — Вам отомстят!
Крестьяне пугливо жались друг к другу. Из толпы вырвался женский стон: «За что мужика люто избивают?»
А фашистский выкормыш со своими напарниками все круче заламывал своей жертве руки, бил его по голове. Когда обессиленный Ткачук упал на землю, бандиты топтали его сапогами. В проблеске сознания наш друг выкрикнул:
— Проклятые! Жизнь мою погубите, а правду не убьёте… Предатели поволокли Ткачука и бросили в глубокий колодец.
Фашистские агенты вылавливали преданных Советской власти людей и жестоко расправлялись с ними.
— Ты, Николай, знал Шелемеху? — спросил отец. — Он батрачил в Рясниках.
— Конечно, помню. Мы даже дружили.
— Плохим оказался человеком… — отец сделал ударение на первом слове. — Служит ныне в полиции, людей губит без разбора. Видел я, как вёл он по селу двух пленных красноармейцев. Руки у них были связаны. У берега Горыни Шелемеха скомандовал:
— Спускайся к реке!
Пленники остановились.
— Зачем же к реке?
— Сворачивай, приказываю! Там узнаешь зачем!
Военнопленные спустились по крутому склону мелового косогора. Вскоре прогремели выстрелы… Как ни в чём не бывало, полицай сунул пистолет в кобуру и начал шарить по карманам убитых. Стянул с них сапоги, брюки, гимнастёрки… Связал ремнём окровавленную одежду, бросил убитых в воду и, закинув за плечи узел, ушёл.
С жестоких расправ над людьми начал свою карьеру и кулак Николай Матвейчук. Гитлеровцы назначили этого предателя комендантом горыньградской полиции.
Матвейчук знал: рано или поздно придёт возмездие и для маскировки облачился в ризу псаломщика. Он шёл по стопам своего родителя Леонтия Матвейчука. И у этого была не менее «красочная» биография.
«Святой» полицейский преуспевал. С установлением Советской власти на западноукраинских землях Матвейчука-отца раскулачили и лишили церковного прихода. Но, к его счастью, умер горыньградский священник Селецкий. Леонтий занял его место и переехал с семьёй в Горыньград. Матвейчук-отец влиял на прихожан словом божьим, а сын — и словом и плёткой.
Матвейчуки нажились на чужом добре. В их доме появилась дорогая мебель, ковры, хрустальная посуда. Комендант-псаломщик вместе со своими сподручными грабил еврейское население и свозил домой ценности. А потом распорядился вывести горыньградских евреев с лопатами к берегу реки.
Под Лысой горой их расстреляли. В этой расправе участвовал сам псаломщик.
Только случайно двум счастливчикам удалось убежать. Они и рассказали правду о тех, кто божьим словом «воодушевлял» убийц.
В день расправы слуга господний, как обычно, отправлял в церкви богослужение…
Из уст отца мы узнали и о хороших, честных людях, которые смело шли наперекор злой воле бандитов, помогали тем, кто боролся против захватчиков.
Это -семьи Демьяна Болещука, Андрея Козака, Колюбенко и многие другие. Именно они стали нашими боевыми помощниками. Не один раз патриоты предупреждали о грозившей нам опасности.
ПЕРВАЯ ПОТЕРЯ
Я извлёк из тайника записку. В ней сообщалось: «В субботу и воскресенье двое неизвестных рыскали на велосипедах по селу и хуторам, искали связи с вами. Им сказали, что два брата Струтинские расстреляны немцами, остальные скрылись. Говорят, что неизвестные встречались с Косолапым».
Мы вызвали Казимира Янковского. Он описал внешность велосипедистов. Они были в добротной одежде. Настойчиво расспрашивали о нашей сестре Марии, интересовались, когда она появится.
Отец воскликнул:
— Наверное, это был Шелемеха!
— Один назвался Андреем, а второй — Герасимом, — вспомнил Казимир.
— Так и есть! Полицай Андрей Шелемеха!
Перед уходом Янковский вынул из кармана газету.
— Смотрите, гитлеровцы грозятся всем, кто будет помогать военнопленным и антифашистам.
Отец прочитал вслух:
«Волынь, четверг, 9 июля 1942 года.
Объявление
Смертная казнь ждёт каждого, кто прямо или косвенно будет поддерживать саботажников, преступников или бежавших из плена; каждого, кто предоставит им убежище, накормит их или окажет другую помощь. Все имущество виновных будет конфисковано.
Тот, кто уведомит германские власти о саботажниках, преступниках или бежавших из плена и тем самым поможет поймать или обезвредить их, получит 1000 рублей… или участок земли.
Ровно, июнь, 1942 год.
Военный командарм на Украине Рейхскомиссар Украины».Казимир доверчиво посмотрел отцу в глаза.
— Народ пробуждается и готов вам помочь. А эти «объявления» для нас ничего не значат. Я никогда не изменю нашему делу, и если погибну, то знаю за что: за свой народ, за свободу.
Вот почему бесновались фашистские изверги! Они не мог ли сломить боевой дух народа. Хорошо сказал Янковский: объявления оккупантов никого не запугают!
На другой день после нашей встречи Казимир проходил вдоль лесной опушки. Его чуткое ухо уловило шум, доносившийся из глубины леса. Казимир укрылся в кустах и прислушивался к каждому шороху. Показались двое мужчин. Недалеко от места, где притаился Янковский, остановились. Одного из них Казимир узнал: это был Косолапый. Агент «наводил на цель» своего спутника, очевидно, карателя.
— Вон дом Янчука. Левее, у дороги, живёт его дружок Янковский; на бугре — дом Зигмунда Гальчука.
Когда они ушли, Казимир решил предупредить о готовящейся засаде. Извлёк из муравейника винтовку, зарядил её и поспешил к Медведовке. На полпути его окликнули:
— Стой! Кто идёт?
Защёлкали затворы.
— Свой! Иду с работы домой! — Янковский выстрелил и бросился бежать.
Когда мы встретились, он рассказал о ловушке и предупредил:
— Косолапый — опасный змей… От него надо поскорее избавиться.
На рассвете Янковский возвращался на свой хутор. Убедившись, что его никто не преследует, прилёг у большого пня, чтобы немножко отдохнуть. Усталость одолела связного, и он уснул.
Его разбудил треск сухого валежника: каратели прочёсывали лес.
Янковский бросился в сторону, но вражеская пуля сразила его наповал.
Печальная весть о гибели боевого товарища нас потрясла. Это была наша первая непоправимая потеря. Мы не могли отдать последний долг Казимиру Янковскому — проститься с его прахом. Каратели бродили неподалёку от хутора.
Лишь на второй день наша группа вышла из леса и у самого хутора салютовала тремя залпами. Минутой молчания мы почтили память погибшего друга.
СКВОЗЬ БЛОКАДУ
Промокшие до нитки, мы с Ростиславом зашли к Янчукам просушить одежду. Больше всех хлопотала Тамара. Она согрела воды, дала чистое бельё, накормила нас, а потом с грустным видом сказала:
— Ну и ну, не сладко вам живётся…
— Живём не горюем, — пошутил я.
— Не горюете!… А надолго ли хватит вашего терпения? Девушка широко раскрыла глаза. В них я увидел невыразимую тоску, сочувствие, тревогу за нашу судьбу.
Я не ответил на вопрос Тамары. Она знала и без того, что мы выдержим любые испытания и не успокоимся, пока родную землю топчет фашистский сапог.
Янчуки собрались на сенокос.
— Пойдёшь с нами, Тамара? — обратился отец к дочери.
— Пойду, — неохотно согласилась она.
Перед уходом мать наставляла младшего сына Сашу:
— Захочешь поиграть — закрой дверь на замок. Если кто спросит о нас, отвечай: «На работе у пана, дома никого нет». Мы возвратимся вечером. Понял?
— Понял, мама, — ответил мальчик.
Саша вышел во двор, заперев дверь на замок. Он игрался в песке у самого колодца, находившегося посередине двора.
Ростислав забрался на чердак.
Оставшись в доме один, я распахнул окно. Усевшись на подоконнике, любовался восходом солнца, наслаждался щебетанием птиц в густой сосновой посадке, начинавшейся возле дома.
Саша копался в песке и с детским любопытством поглядывал на дорогу. «Смышлёный малыш!» — подумал я.
Вдруг на дороге показался мужчина в форме красноармейца. Он шагал, озираясь по сторонам. Я закрыл окно и из другой комнаты продолжал наблюдать сквозь марлевую занавеску. Солдат вошёл во двор. Я хотел броситься ему навстречу, но какой-то инстинкт самосохранения удержал меня. Солдат приблизился к Саше.
— Ты здесь живёшь, мальчик?
— Да.
— Кто дома?
— Нет никого. Я один.
— А где же твои родители?
— Работают у пана.
— Принеси мне кружку воды, пить охота, — попросил солдат.
— Вон в колодце ведро висит, пейте.
— Из ведра неудобно.
— Дверь заперта на замок, — хитрил мальчик.
— Подумаешь, замок! Я могу его открыть без ключа.
— Нет, не надо, мне от мамы попадёт.
Я слышал этот разговор. Заподозрил: полицейский! Значит, он тут не один. Что же предпринять? Стрелять? Нет, горячиться не следует.
Солдат с недовольным видом вытянул из колодца ведро и, отпив несколько глотков воды, удалился.
По приставной лестнице я взобрался на чердак к Ростиславу, разбудил его и рассказал о происшедшем.
— Ну и что? — недоумевал брат.
— Пойми, это же не красноармеец, а подосланный. По всему видно. Уж очень ему хотелось проверить, кто скрывается в доме.
— Как же быть? Надо уходить, пока не поздно, — предложил Ростислав.
— На всякий случай приготовимся к обороне.
Я спустился вниз и, посмотрев в окно, увидел во дворе Зигмунда, плюгавенького шуцмана из Невиркова. Ростислав, Жорж и я в 1940 году работали с ним на строительстве железобетонного моста через реку Горынь возле села Горбакова. Мы тогда жили в общежитии, наши койки стояли рядом. Он ремонтировал пианино, рояли, костёльные органы. Знал немецкий язык. Где обитал и чем занимался этот человек в последнее время и с какой целью появился в этой глуши, я не знал.
Зигмунд напился воды и, ничего не добившись от Саши, исчез.
Я поднялся к Ростиславу. Он был взволнован.
— Коля, я говорил тебе, что нужно уходить, а теперь поздно, мы погибли…
— Что случилось?
— Посмотри в щель…
В сосновой посадке копошились полицейские, среди них был и «красноармеец», который заходил во двор. Каратели окружали дом.
— Хотят взять нас живьём! — сорвалось с уст Ростислава.
— Стрелять без промаха! — скомандовал я. — Если меня ранят — пристрели…
Брат недоумевающе уставился на меня. Его лицо со впалыми щеками побледнело. Я понял: он не оставит меня ни живым, ни мёртвым.
Полицейские проникли во двор, потребовали у Саши ключ от замка. Мальчик плакал, но не признавался, где спрятан ключ.
Сильный удар потряс дом. Каратели выбили дверь и ворвались в комнату.
— Где же они спрятались? — со злостью крикнул шуцман. — Сам видел его в окне, о, крест божий, видел! Видел!
— Если видел — под землёй сыщем! Спустились в подвал.
— И здесь нет! — растерялись. :— Давай на чердак!
— Подожди, на чердак — я сам! — вызвался старший группы Кравчук.
Наступил роковой момент. Я стоял возле чердачного отверстия, сжимая в руках трёхлинейку. Напряжение нервов — предельное!
Из люка показалась фуражка, потом голова подымавшегося Кравчука. Наши взгляды встретились. От неожиданности предатель вздрогнул, наставил на меня пистолет.
— Опоздал, получай!
Я спустил курок. Тело Кравчука с грохотом полетело вниз.
Ростислав сквозь щель стрелял по метавшимся во дворе полицейским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20