Преисполненные благодарности, они всё же предпочли возвратиться в подполье.
— Ну что ж, бейте двуногих зверей там, а мы — здесь!
…Машину с трупами полицаев партизаны подожгли.
— А с этим что делать? — спросил Лёня Ильчук, показав на шуцмана, съёжившегося в кювете.
— То же, что и с его хозяином! — раздались гневные голоса.
— Он совсем юнец. Помилуем его! — возразил я. — Говорит, что его насильно заставили надеть воронью шкуру и взять в руки оружие!
Отец поддержал меня:
— Правильно, Николай! Мы не только караем, но и воспитываем!
— Значит, отпустим? — недовольно скривил губы Василий Самокиш.
— Да! Пусть улепётывает, пока не поздно!
Молодой шуцман благодарным взглядом окинул партизан.
— Спасибо!… Больше не буду служить немцам, даже если они меня за это накажут!… — парень поклонился, и его словно ветром сдуло.
На большаке застрочил пулемёт. Партизаны бросились в заросли.
В глухую ночь, на привале у костра, подсчитали трофеи: четыре винтовки, пистолет с обоймами, полицейская форма, две офицерские формы, полевая сумка с документами.
— Давайте проверим её содержимое! — не терпелось отцу.
Из сумки вытряхнули бумаги. В одном документе прочли фамилию: Струтинский. С трудом перевели весь текст. Из Ровно начальнику Людвипольского карательного органа предписывалось принять срочные меры по ликвидации группы Струтинского и других антифашистских групп, действовавших в этих местах.
Обнаружили письмо, которое обер-лейтенант Шюце не успел отправить своей жене. Читали по слогам, но смысл хорошо поняли.
На листке, исписанном мелким почерком, привлекли внимание несколько подчёркнутых строчек:
«…Не буду скрывать от тебя, дорогая Хельга, у нас есть средства заставить человека сказать всё, что нам нужно. Это проверено на людях многих стран Европы. Но вот перед русскими, признаюсь только тебе, мы чаще всего оказываемся бессильными…»
— Не повезло бедняге! — «сожалел» Леонтьев. — Даже до места назначения не добрался.
— Да, не повезло, — продолжил отец, — не пришлось ему наслаждаться в Людвиполе муками ровенских подпольщиков. — Секунду помолчал: — И всё же нам следует уйти из этих мест. Хотя бы на время! На поиск нашей группы бросят карателей.
Довод резонный. Но куда податься? Здесь знакома каждая тропинка, каждый куст, знаем, кто из населения за нас и кто против. А в чужих краях без разведки будет туго. И всё-таки уходить надо.
— Меняем адрес, товарищи! — решительно сказал я. — Переместимся дальше на север.
Но Пихур меня не поддержал и высказался за продвижение к линии фронта.
— Кто со мной, прошу! — наигранно пригласил Иван Пихур.
К нему примкнули Воробьев, Кармолин, Леонтьев, Глинко и Самокиш.
Буду перед тобой, читатель, правдивым и искренним. Приукрашивать события — значит обеднять их, лишать достоверности. Я же задался целью, пусть даже в ущерб занимательности, изобразить их так, как это было на самом деле. Признаюсь, я и раньше замечал, что Пихур проявлял высокомерие. Теперь же я окончательно прозрел: Пихур не мог примириться с тем, что им, бывшим командиром, и его друзьями, в недавнем прошлом кадровиками Красной Армии, командует человек без специального военного образования. Обыкновенный деревенский парень норовит обскакать лётчика, артиллериста и других армейских специалистов.
Пихур не учитывал, что костяк партизанской группы состоял из большой семьи, проверившей свои силы в боях с врагом, что мы, местные жители, лучше разбирались в здешних условиях, что, благодаря знанию обычаев, украинского и польского языков, перед нами широко открывались двери любого дома, что мы, наконец, хорошо знали местность.
Я не считал Пихура недругом. Однако его поступок, за которым скрывалось ущемлённое самолюбие, нельзя было оправдать.
Мне стало известно, что Пихур и Воробьев пытались привлечь на свою сторону всех бывших военнопленных, взять лучшее оружие и уйти.
Николай Киселев и Леонид Ильчук, позже других пришедшие в группу, Николай Бондарчук, Ростислав и Жорж, узнав об этом намерении, обезоружили зачинщиков раскола.
— Вам взбрело в голову отколоться, — не без боли в голосе укорял я Пихура. — Пожалуйста, не задерживаем! Обойдёмся без вас.
Однако обида обжигала сердце. Боевые товарищи, которым по настоянию отца мы возвратили оружие, покидали нас.
У меня даже зародилось сомнение: а может, они правы? Не лучше ли всем вместе отправиться к линии фронта? Но внутренне я был убеждён, что и здесь, в тылу, мы приносим пользу Родине, наносим ощутимые удары по врагу, сеем панику в его рядах, подрываем моральный дух оккупантов, сшибаем их кичливость.
Последовала немая сцена. Видимо, каждый по-своему переживал случившееся. Всех нас объединяла общая цель, и она стала выше личных обид. Прощались с Пихуром и его сторонниками сердечно, тепло. Со мной оставались: Ильчук, Киселев, Бондарчук, отец, братья — Ростислав, Жорж и Владимир.
Когда прощались, Пихур расчувствовался:
— Спасибо, дорогие друзья! Спасибо вам лично, Владимир Степанович, за помощь, за советы, за поддержку в тяжёлые для нас дни. Мы всегда будем вас помнить, как самых близких и дорогих людей…
— Если останетесь живы… — отец разволновался и не закончил фразу.
— Будем живы, отец! Надо жить для того, чтобы бороться! — посмотрел Пихур в повлажневшие глаза отца. — Если погибнем, не поминайте лихом…
— Встретите людей с Большой Земли, — попросил я, — расскажите им о нашей группе. Если же не перейдёте линию фронта, возвращайтесь, примем вас, друзья. Тогда, может, вместе поищем большой партизанский отряд.
Алексей Глинко шагнул к отцу и поцеловал его.
— Спасибо, отец, за все!
После крепких объятий шестеро воинов, вооружённых гранатами и винтовками, отправились в путь. А мы стояли не шелохнувшись, пока они не скрылись за поворотом дороги…
Это было двенадцатого сентября 1942 года.
ПРИГЛАШЕНИЕ НА СВАДЬБУ
Наша одежда насквозь промокла. Донимал голод. Терзала мысль: как поступать дальше? Ведь бойцов осталось почти вдвое меньше…
— Будем бороться! — задорно призвал Киселев.
И сразу люди повеселели, будто только и ждали этого призыва.
— Ну, чего скисли? — бодрил отец. — Временно перейдём на правый берег Случи. Там, в селе Левачах, у меня есть друзья, надеюсь, помогут, поддержат…
Глубокой ночью нас нашёл связной Флор Ляшецкий. Он рассказал о переодетых шпиках, наводнивших район. Крестьяне запуганы, всего боятся…
В ту же ночь мы встретились и с командиром местной подпольной группы Зигмундом Гальчуком. Передали ему четыре винтовки, гранаты, боеприпасы.
— Ваше дело — глубокая разведка, — инструктировал я Зигмунда. — Будьте осторожны. Присматривайтесь ко всему вокруг. На связь люди придут с паролем «от младшего брата Славы». Никому другому не доверяйтесь…
Узнав о предстоящем переходе на другой берег, пришли попрощаться Никифор Янчук и Пётр Трофимчук.
Бледная луна висела над сонной берёзовой рощей.
Тревожно бились дружеские сердца.
Меня пугала неизвестность. Я сел на пень, обхватил руками голову, задумался. Кто я такой? Кем уполномочен на то, чтобы вести за собой людей? Никем! Самозванец! А что если, пока не поздно, забросить оружие ради спасения их жизни? Но из глубины сердца неслось: «Нет! Нет! Ты так не поступишь!» Да, такой поступок равносилен измене! И лучше смерть, чем подлое предательство! Пусть я погибну, но не стану на колени.
В памяти всплыли пламенные слова из книги Николая Островского «Как закалялась сталь»: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».
Как много они тогда значили для меня!…
— Что ж, товарищи, — оторвался я от гнетущих мыслей, — у нашего народа есть обычай — на прощанье выпить по рюмочке.
— Вот это идея! — одобрил Трофимчук.
— Был бы хорошим другом — прихватил бы бутылочку, — пошутил отец.
— А я и прихватил первачка, — признался Янчук.
— Отзывчивая душа!
— Ну-ка, ребята, выворачивайте сумки, что у кого есть! Все выкладывали свои скудные запасы: кто сухари, кто хлеб, кто кусочки сала. Закуску разложили на разостланную плащ-палатку. Трофимчук наполнил рюмку мутноватой жидкостью и поднёс её Янчуку.
— Тебе первая, за заботу
Янчук обвёл присутствовавших повеселевшими глазами…
— За ваш счастливый путь, дорогие друзья, и до скорой, встречи на освобождённой земле! — пригубил рюмку.
После своеобразного пикника я передал Янчуку две винтовки.
— Вы просили — получайте! Пригодятся на всякий случай…
— Спасибо! В долгу перед народом не останемся! Товарищи в оружии нуждаются.
— Да, чуть не забыл, — спохватился Трофимчук. — Тебе, Николай, письмо от атамана.
Я разорвал самодельный конверт, извлёк записку. Прочитал вслух. После формального обращения следовала прямая угроза:
…Предлагаю всей вашей группе с оружием перейти в моё распоряжение. В противном случае ликвидирую!
Атаман Тарас Бульба 12 сентября 1942 года.
— Вчера передали его секирники. Просили вручить тебе лично. Что сказать им?
— Пусть передадут атаману — нам с ним не по пути! А насчёт ливкидации, то ещё посмотрим, кто кого ликвидирует! Верно, товарищи?
— Верно!
Ультиматум атамана возбудил во мне ещё большее желание укрепить группу и дать бой бульбашам. Охваченный таким порывом, я объявил:
— Пора в дорогу!
Крепкие рукопожатия, напутствия — и группа тронулась в путь. Оглянувшись, я увидел скорбные лица боевых товарищей Петра Трофимчука и Никифора Янчука, оставшихся на своих постах партизанского подполья. Увидимся ли ещё? Где?…
…За Хмелевским лесом показался луг, пересечённый речкой Ставы.
— Задерживаться нельзя, — торопил я товарищей, — скоро начнёт светать. Погоня не исключена.
Жорж возвратился из разведки. Он сообщил, что недалеко есть брод.
— Что ж, пойдём бродом.
Группу повёл Жорж, шагал он быстро. Мы то спускались к речке, то подымались на крутой берег. У брода сняли обувь и одежду и, разгорячённые, вошли в студёную воду; она немилосердно обжигала тело. Но время торопило. В километре от переправы раскинулся Людвиполь, где были расквартированы каратели.
Переправились благополучно. На хуторе Глубочанка весь день сушили одежду, а с сумерками — опять в поход! Целые сутки блуждали по зарослям, натыкались на вооружённых лесников и браконьеров-охотников. Наконец вышли к Случи — в том месте, где лес прижался к реке. К счастью, Ростислав нашёл лодку. По двое переправились на другой берег; завернули в первый попавшийся хутор. Хозяева — пожилые крестьяне — встретили гостеприимно.
— Мы ничего от вас не хотим, — предупредил я их, — но смотрите: о нашем пребывании здесь — никому ни слова. Надеюсь, расстанемся друзьями?
— Что вы? В обиде не будете. Располагайтесь как дома. Картошки сготовим и по рюмочке найдётся, согреетесь… Небось, с дальней дороги, устали?
День прошёл спокойно. По большаку Людвиполь — Городница проносились автомашины с гитлеровцами, но на хутор никто не заезжал.
— Спасибо вам, люди добрые, — поблагодарил отец хуторян. — Вот вам за продукты, -подал он немецкие марки.
Покинув хутор, продолжали путь к селу Левачи, где отец перед войной работал помощником лесничего.
В воскресенье вечером остановились в лесничевке. Хозяйка приготовила ужин. Не успели уставшие люди подкрепиться, как послышался оклик часового. Оказалось, в соседнем хуторе — свадьба, молодожёны приглашают погулять у них.
— Значит, им кто-то сказал о нас?
— Разве от людей скроешь? — оправдывался посыльный. — Своих защитников мы за десять вёрст узнаем. Мы всегда рады хорошим людям, а плохих бьём!
— Если приглашают от чистого сердца, — сказал отец, — не стоит огорчать молодых.
Киселев и я, в сопровождении Жоржа, отправились на свадьбу. Метрах в десяти от дома новобрачных брат замаскировался.
Гости лихо плясали, пели весёлые песни, и от этого повеяло мирными днями. По нашей просьбе хозяйка накрыла столик в саду. Жених и невеста подошли с подносом, на котором стояла бутылка водки и рюмки. Мы сердечно поздравили молодых, почокались. Но выпить не довелось: в кустарнике раздались ружейные выстрелы. Оглушительными очередями Жорж обрушился на кусты, откуда вели обстрел. Скоро подоспели и остальные партизаны. Прочесали местность, но никого не обнаружили.
Впоследствии выяснилось, что, действуя заодно с шуцманами, бульбаши хотели нас разоружить. Они рассчитывали, что мы на свадьбе запьянствуем и это облегчит расправу.
Нападение секирников огорчило хозяина.
— Ребята, у меня есть несколько гранат, если вам нужно!…
— Конечно!
— Тогда идёмте со мной. Чем пропадать им в земле, лучше для пользы отдам.
С хозяином пошли Бондарчук и Ильчук. Они принесли десять гранат и запас капсюлей к ним, а также несколько сот винтовочных патронов.
— Фронт проходил близко, я подобрал тогда их и закопал, -объяснил крестьянин.
Разделив между собой трофеи и поблагодарив гостеприимных людей, мы попрощались.
…Низко над поляной пролетал транспортный самолёт с чёрными крестами.
Молниеносно родилась дерзкая мысль, и я крикнул:
— Огонь!
Дружными залпами ударили по самолёту, но он, невредимый, взмыл вверх.
— Эх, сбить бы стервятника! — досадовал Киселев.
— Ничего, и так доложат пираты, что на захваченной территории летать опасно.
На дороге показалась лесничевка.
— Заглянем?
— Только сначала окружим её, — дал я согласие.
В доме застали трёх мужчин. Они назвались лесниками. На наше требование сдать оружие ответили:
— У нас его нет.
— Тогда обыщем.
Мы вытаскивали из столов разные документы, штампы и бросали в печку. Лесники молча наблюдали за нами.
— Марки тоже в огонь? — Ильчук держал в руках купюры Ровенского эмиссийного банка.
— Нет, Лёня, они пригодятся.
Лесники, наконец, спросили:
— Кто вы такие? Немцы ведь нам не поверят, что днём такое случилось.
— Передадите им, что здесь были советские партизаны. А вы, пока не поздно, опомнитесь! Народ спросит за все!
Во дворе мы увидели истощённого с небритым лицом парня. Укладывая дрова в штабеля, он украдкой поглядывал на партизан.
— Батрак?
— Военнопленный… Говорит, родом из Казахстана. А кто он в действительности, один бог знает.
— Голодом его морите! Да вас!… — пригрозил Ильчук лесникам.
Парень услышал разговор и нерешительно спросил:
— Вы советские партизаны?
— Да.
— Прошу, примите меня в свой отряд. Я — Декамбай Касимов, был в Красной Армии, попал в окружение, а потом бежал…
— В каких лагерях был?
— О, нет, нет, я не был в лагере, — торопливо говорил парень. — Долго скитался, голодал, чуть не замёрз. Подобрали добрые люди, отходили, но лесники поймали и привели сюда. Здесь работаю за кусок чёрствого хлеба. Прошу вас, не оставляйте меня…
Настойчивые просьбы, умоляющий взгляд запавших глаз, на которых появились слёзы, тронули ребят.
— Стрелять умеешь?
— В армии стрелял хорошо… — с надеждой ответил Касимов.
Ему дали винтовку.
— Проверим!
Касимов вложил в обойму патроны. Владимир прикрепил к дереву листок из блокнота, отсчитал тридцать шагов и отошёл в сторону
— Стреляй!
Касимов трижды выстрелил.
Володя подбежал к дереву, снял бумажку, посмотрел и поднял её над головой:
— Все три — в цель!
— Молодец, товарищ Касимов! — похвалили товарищи.
Я пожал руку новому другу:
— Принимаем тебя в отряд, надеемся — не подведёшь! Вместе будем драться с врагами Родины. Поначалу, пока запомним твоё имя, будем звать тебя Федей. Согласен?
— Согласен! — как ребёнок, радовался Декамбай. — Только, прошу вас, подождите, я знаю, где лесники кое-что спрятали…
Касимов побежал в сарай и вскоре принёс две винтовки. Он стал по стойке «смирно» и, как солдат, торжественно произнёс воинскую клятву. Его глаза, повидавшие много горя, сияли счастьем.
Несмотря на восточный акцент, клятва глубоко взволновала нас.
В группе все полюбили Касимова, как родного брата…
«Обмундирование» у бойцов было пёстрое. Одни были в овечьих дублёных полушубках, вывернутых овчиной наружу, и сапогах, другие — в худых шинелях и ботинках. Люди, завидев партизан в таком виде, шарахались в сторону. Лишь после знакомства проявляли сочувствие, делились последним куском хлеба.
— Чем беднее человек, тем прекраснее он душой, — откровенничал Киселев, — а чем богаче, зажиточнее, — тем черствее у него сердце. Почему так, Владимир Степанович?
— Верно подметил! Здешний народ редко был хлебом сыт. Все горе мыкал, потому и других понимает.
Узкая дорога уводила нас на север. Шагавший рядом со мной Киселев, поддавшись настроению, затянул:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны,
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Ну что ж, бейте двуногих зверей там, а мы — здесь!
…Машину с трупами полицаев партизаны подожгли.
— А с этим что делать? — спросил Лёня Ильчук, показав на шуцмана, съёжившегося в кювете.
— То же, что и с его хозяином! — раздались гневные голоса.
— Он совсем юнец. Помилуем его! — возразил я. — Говорит, что его насильно заставили надеть воронью шкуру и взять в руки оружие!
Отец поддержал меня:
— Правильно, Николай! Мы не только караем, но и воспитываем!
— Значит, отпустим? — недовольно скривил губы Василий Самокиш.
— Да! Пусть улепётывает, пока не поздно!
Молодой шуцман благодарным взглядом окинул партизан.
— Спасибо!… Больше не буду служить немцам, даже если они меня за это накажут!… — парень поклонился, и его словно ветром сдуло.
На большаке застрочил пулемёт. Партизаны бросились в заросли.
В глухую ночь, на привале у костра, подсчитали трофеи: четыре винтовки, пистолет с обоймами, полицейская форма, две офицерские формы, полевая сумка с документами.
— Давайте проверим её содержимое! — не терпелось отцу.
Из сумки вытряхнули бумаги. В одном документе прочли фамилию: Струтинский. С трудом перевели весь текст. Из Ровно начальнику Людвипольского карательного органа предписывалось принять срочные меры по ликвидации группы Струтинского и других антифашистских групп, действовавших в этих местах.
Обнаружили письмо, которое обер-лейтенант Шюце не успел отправить своей жене. Читали по слогам, но смысл хорошо поняли.
На листке, исписанном мелким почерком, привлекли внимание несколько подчёркнутых строчек:
«…Не буду скрывать от тебя, дорогая Хельга, у нас есть средства заставить человека сказать всё, что нам нужно. Это проверено на людях многих стран Европы. Но вот перед русскими, признаюсь только тебе, мы чаще всего оказываемся бессильными…»
— Не повезло бедняге! — «сожалел» Леонтьев. — Даже до места назначения не добрался.
— Да, не повезло, — продолжил отец, — не пришлось ему наслаждаться в Людвиполе муками ровенских подпольщиков. — Секунду помолчал: — И всё же нам следует уйти из этих мест. Хотя бы на время! На поиск нашей группы бросят карателей.
Довод резонный. Но куда податься? Здесь знакома каждая тропинка, каждый куст, знаем, кто из населения за нас и кто против. А в чужих краях без разведки будет туго. И всё-таки уходить надо.
— Меняем адрес, товарищи! — решительно сказал я. — Переместимся дальше на север.
Но Пихур меня не поддержал и высказался за продвижение к линии фронта.
— Кто со мной, прошу! — наигранно пригласил Иван Пихур.
К нему примкнули Воробьев, Кармолин, Леонтьев, Глинко и Самокиш.
Буду перед тобой, читатель, правдивым и искренним. Приукрашивать события — значит обеднять их, лишать достоверности. Я же задался целью, пусть даже в ущерб занимательности, изобразить их так, как это было на самом деле. Признаюсь, я и раньше замечал, что Пихур проявлял высокомерие. Теперь же я окончательно прозрел: Пихур не мог примириться с тем, что им, бывшим командиром, и его друзьями, в недавнем прошлом кадровиками Красной Армии, командует человек без специального военного образования. Обыкновенный деревенский парень норовит обскакать лётчика, артиллериста и других армейских специалистов.
Пихур не учитывал, что костяк партизанской группы состоял из большой семьи, проверившей свои силы в боях с врагом, что мы, местные жители, лучше разбирались в здешних условиях, что, благодаря знанию обычаев, украинского и польского языков, перед нами широко открывались двери любого дома, что мы, наконец, хорошо знали местность.
Я не считал Пихура недругом. Однако его поступок, за которым скрывалось ущемлённое самолюбие, нельзя было оправдать.
Мне стало известно, что Пихур и Воробьев пытались привлечь на свою сторону всех бывших военнопленных, взять лучшее оружие и уйти.
Николай Киселев и Леонид Ильчук, позже других пришедшие в группу, Николай Бондарчук, Ростислав и Жорж, узнав об этом намерении, обезоружили зачинщиков раскола.
— Вам взбрело в голову отколоться, — не без боли в голосе укорял я Пихура. — Пожалуйста, не задерживаем! Обойдёмся без вас.
Однако обида обжигала сердце. Боевые товарищи, которым по настоянию отца мы возвратили оружие, покидали нас.
У меня даже зародилось сомнение: а может, они правы? Не лучше ли всем вместе отправиться к линии фронта? Но внутренне я был убеждён, что и здесь, в тылу, мы приносим пользу Родине, наносим ощутимые удары по врагу, сеем панику в его рядах, подрываем моральный дух оккупантов, сшибаем их кичливость.
Последовала немая сцена. Видимо, каждый по-своему переживал случившееся. Всех нас объединяла общая цель, и она стала выше личных обид. Прощались с Пихуром и его сторонниками сердечно, тепло. Со мной оставались: Ильчук, Киселев, Бондарчук, отец, братья — Ростислав, Жорж и Владимир.
Когда прощались, Пихур расчувствовался:
— Спасибо, дорогие друзья! Спасибо вам лично, Владимир Степанович, за помощь, за советы, за поддержку в тяжёлые для нас дни. Мы всегда будем вас помнить, как самых близких и дорогих людей…
— Если останетесь живы… — отец разволновался и не закончил фразу.
— Будем живы, отец! Надо жить для того, чтобы бороться! — посмотрел Пихур в повлажневшие глаза отца. — Если погибнем, не поминайте лихом…
— Встретите людей с Большой Земли, — попросил я, — расскажите им о нашей группе. Если же не перейдёте линию фронта, возвращайтесь, примем вас, друзья. Тогда, может, вместе поищем большой партизанский отряд.
Алексей Глинко шагнул к отцу и поцеловал его.
— Спасибо, отец, за все!
После крепких объятий шестеро воинов, вооружённых гранатами и винтовками, отправились в путь. А мы стояли не шелохнувшись, пока они не скрылись за поворотом дороги…
Это было двенадцатого сентября 1942 года.
ПРИГЛАШЕНИЕ НА СВАДЬБУ
Наша одежда насквозь промокла. Донимал голод. Терзала мысль: как поступать дальше? Ведь бойцов осталось почти вдвое меньше…
— Будем бороться! — задорно призвал Киселев.
И сразу люди повеселели, будто только и ждали этого призыва.
— Ну, чего скисли? — бодрил отец. — Временно перейдём на правый берег Случи. Там, в селе Левачах, у меня есть друзья, надеюсь, помогут, поддержат…
Глубокой ночью нас нашёл связной Флор Ляшецкий. Он рассказал о переодетых шпиках, наводнивших район. Крестьяне запуганы, всего боятся…
В ту же ночь мы встретились и с командиром местной подпольной группы Зигмундом Гальчуком. Передали ему четыре винтовки, гранаты, боеприпасы.
— Ваше дело — глубокая разведка, — инструктировал я Зигмунда. — Будьте осторожны. Присматривайтесь ко всему вокруг. На связь люди придут с паролем «от младшего брата Славы». Никому другому не доверяйтесь…
Узнав о предстоящем переходе на другой берег, пришли попрощаться Никифор Янчук и Пётр Трофимчук.
Бледная луна висела над сонной берёзовой рощей.
Тревожно бились дружеские сердца.
Меня пугала неизвестность. Я сел на пень, обхватил руками голову, задумался. Кто я такой? Кем уполномочен на то, чтобы вести за собой людей? Никем! Самозванец! А что если, пока не поздно, забросить оружие ради спасения их жизни? Но из глубины сердца неслось: «Нет! Нет! Ты так не поступишь!» Да, такой поступок равносилен измене! И лучше смерть, чем подлое предательство! Пусть я погибну, но не стану на колени.
В памяти всплыли пламенные слова из книги Николая Островского «Как закалялась сталь»: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».
Как много они тогда значили для меня!…
— Что ж, товарищи, — оторвался я от гнетущих мыслей, — у нашего народа есть обычай — на прощанье выпить по рюмочке.
— Вот это идея! — одобрил Трофимчук.
— Был бы хорошим другом — прихватил бы бутылочку, — пошутил отец.
— А я и прихватил первачка, — признался Янчук.
— Отзывчивая душа!
— Ну-ка, ребята, выворачивайте сумки, что у кого есть! Все выкладывали свои скудные запасы: кто сухари, кто хлеб, кто кусочки сала. Закуску разложили на разостланную плащ-палатку. Трофимчук наполнил рюмку мутноватой жидкостью и поднёс её Янчуку.
— Тебе первая, за заботу
Янчук обвёл присутствовавших повеселевшими глазами…
— За ваш счастливый путь, дорогие друзья, и до скорой, встречи на освобождённой земле! — пригубил рюмку.
После своеобразного пикника я передал Янчуку две винтовки.
— Вы просили — получайте! Пригодятся на всякий случай…
— Спасибо! В долгу перед народом не останемся! Товарищи в оружии нуждаются.
— Да, чуть не забыл, — спохватился Трофимчук. — Тебе, Николай, письмо от атамана.
Я разорвал самодельный конверт, извлёк записку. Прочитал вслух. После формального обращения следовала прямая угроза:
…Предлагаю всей вашей группе с оружием перейти в моё распоряжение. В противном случае ликвидирую!
Атаман Тарас Бульба 12 сентября 1942 года.
— Вчера передали его секирники. Просили вручить тебе лично. Что сказать им?
— Пусть передадут атаману — нам с ним не по пути! А насчёт ливкидации, то ещё посмотрим, кто кого ликвидирует! Верно, товарищи?
— Верно!
Ультиматум атамана возбудил во мне ещё большее желание укрепить группу и дать бой бульбашам. Охваченный таким порывом, я объявил:
— Пора в дорогу!
Крепкие рукопожатия, напутствия — и группа тронулась в путь. Оглянувшись, я увидел скорбные лица боевых товарищей Петра Трофимчука и Никифора Янчука, оставшихся на своих постах партизанского подполья. Увидимся ли ещё? Где?…
…За Хмелевским лесом показался луг, пересечённый речкой Ставы.
— Задерживаться нельзя, — торопил я товарищей, — скоро начнёт светать. Погоня не исключена.
Жорж возвратился из разведки. Он сообщил, что недалеко есть брод.
— Что ж, пойдём бродом.
Группу повёл Жорж, шагал он быстро. Мы то спускались к речке, то подымались на крутой берег. У брода сняли обувь и одежду и, разгорячённые, вошли в студёную воду; она немилосердно обжигала тело. Но время торопило. В километре от переправы раскинулся Людвиполь, где были расквартированы каратели.
Переправились благополучно. На хуторе Глубочанка весь день сушили одежду, а с сумерками — опять в поход! Целые сутки блуждали по зарослям, натыкались на вооружённых лесников и браконьеров-охотников. Наконец вышли к Случи — в том месте, где лес прижался к реке. К счастью, Ростислав нашёл лодку. По двое переправились на другой берег; завернули в первый попавшийся хутор. Хозяева — пожилые крестьяне — встретили гостеприимно.
— Мы ничего от вас не хотим, — предупредил я их, — но смотрите: о нашем пребывании здесь — никому ни слова. Надеюсь, расстанемся друзьями?
— Что вы? В обиде не будете. Располагайтесь как дома. Картошки сготовим и по рюмочке найдётся, согреетесь… Небось, с дальней дороги, устали?
День прошёл спокойно. По большаку Людвиполь — Городница проносились автомашины с гитлеровцами, но на хутор никто не заезжал.
— Спасибо вам, люди добрые, — поблагодарил отец хуторян. — Вот вам за продукты, -подал он немецкие марки.
Покинув хутор, продолжали путь к селу Левачи, где отец перед войной работал помощником лесничего.
В воскресенье вечером остановились в лесничевке. Хозяйка приготовила ужин. Не успели уставшие люди подкрепиться, как послышался оклик часового. Оказалось, в соседнем хуторе — свадьба, молодожёны приглашают погулять у них.
— Значит, им кто-то сказал о нас?
— Разве от людей скроешь? — оправдывался посыльный. — Своих защитников мы за десять вёрст узнаем. Мы всегда рады хорошим людям, а плохих бьём!
— Если приглашают от чистого сердца, — сказал отец, — не стоит огорчать молодых.
Киселев и я, в сопровождении Жоржа, отправились на свадьбу. Метрах в десяти от дома новобрачных брат замаскировался.
Гости лихо плясали, пели весёлые песни, и от этого повеяло мирными днями. По нашей просьбе хозяйка накрыла столик в саду. Жених и невеста подошли с подносом, на котором стояла бутылка водки и рюмки. Мы сердечно поздравили молодых, почокались. Но выпить не довелось: в кустарнике раздались ружейные выстрелы. Оглушительными очередями Жорж обрушился на кусты, откуда вели обстрел. Скоро подоспели и остальные партизаны. Прочесали местность, но никого не обнаружили.
Впоследствии выяснилось, что, действуя заодно с шуцманами, бульбаши хотели нас разоружить. Они рассчитывали, что мы на свадьбе запьянствуем и это облегчит расправу.
Нападение секирников огорчило хозяина.
— Ребята, у меня есть несколько гранат, если вам нужно!…
— Конечно!
— Тогда идёмте со мной. Чем пропадать им в земле, лучше для пользы отдам.
С хозяином пошли Бондарчук и Ильчук. Они принесли десять гранат и запас капсюлей к ним, а также несколько сот винтовочных патронов.
— Фронт проходил близко, я подобрал тогда их и закопал, -объяснил крестьянин.
Разделив между собой трофеи и поблагодарив гостеприимных людей, мы попрощались.
…Низко над поляной пролетал транспортный самолёт с чёрными крестами.
Молниеносно родилась дерзкая мысль, и я крикнул:
— Огонь!
Дружными залпами ударили по самолёту, но он, невредимый, взмыл вверх.
— Эх, сбить бы стервятника! — досадовал Киселев.
— Ничего, и так доложат пираты, что на захваченной территории летать опасно.
На дороге показалась лесничевка.
— Заглянем?
— Только сначала окружим её, — дал я согласие.
В доме застали трёх мужчин. Они назвались лесниками. На наше требование сдать оружие ответили:
— У нас его нет.
— Тогда обыщем.
Мы вытаскивали из столов разные документы, штампы и бросали в печку. Лесники молча наблюдали за нами.
— Марки тоже в огонь? — Ильчук держал в руках купюры Ровенского эмиссийного банка.
— Нет, Лёня, они пригодятся.
Лесники, наконец, спросили:
— Кто вы такие? Немцы ведь нам не поверят, что днём такое случилось.
— Передадите им, что здесь были советские партизаны. А вы, пока не поздно, опомнитесь! Народ спросит за все!
Во дворе мы увидели истощённого с небритым лицом парня. Укладывая дрова в штабеля, он украдкой поглядывал на партизан.
— Батрак?
— Военнопленный… Говорит, родом из Казахстана. А кто он в действительности, один бог знает.
— Голодом его морите! Да вас!… — пригрозил Ильчук лесникам.
Парень услышал разговор и нерешительно спросил:
— Вы советские партизаны?
— Да.
— Прошу, примите меня в свой отряд. Я — Декамбай Касимов, был в Красной Армии, попал в окружение, а потом бежал…
— В каких лагерях был?
— О, нет, нет, я не был в лагере, — торопливо говорил парень. — Долго скитался, голодал, чуть не замёрз. Подобрали добрые люди, отходили, но лесники поймали и привели сюда. Здесь работаю за кусок чёрствого хлеба. Прошу вас, не оставляйте меня…
Настойчивые просьбы, умоляющий взгляд запавших глаз, на которых появились слёзы, тронули ребят.
— Стрелять умеешь?
— В армии стрелял хорошо… — с надеждой ответил Касимов.
Ему дали винтовку.
— Проверим!
Касимов вложил в обойму патроны. Владимир прикрепил к дереву листок из блокнота, отсчитал тридцать шагов и отошёл в сторону
— Стреляй!
Касимов трижды выстрелил.
Володя подбежал к дереву, снял бумажку, посмотрел и поднял её над головой:
— Все три — в цель!
— Молодец, товарищ Касимов! — похвалили товарищи.
Я пожал руку новому другу:
— Принимаем тебя в отряд, надеемся — не подведёшь! Вместе будем драться с врагами Родины. Поначалу, пока запомним твоё имя, будем звать тебя Федей. Согласен?
— Согласен! — как ребёнок, радовался Декамбай. — Только, прошу вас, подождите, я знаю, где лесники кое-что спрятали…
Касимов побежал в сарай и вскоре принёс две винтовки. Он стал по стойке «смирно» и, как солдат, торжественно произнёс воинскую клятву. Его глаза, повидавшие много горя, сияли счастьем.
Несмотря на восточный акцент, клятва глубоко взволновала нас.
В группе все полюбили Касимова, как родного брата…
«Обмундирование» у бойцов было пёстрое. Одни были в овечьих дублёных полушубках, вывернутых овчиной наружу, и сапогах, другие — в худых шинелях и ботинках. Люди, завидев партизан в таком виде, шарахались в сторону. Лишь после знакомства проявляли сочувствие, делились последним куском хлеба.
— Чем беднее человек, тем прекраснее он душой, — откровенничал Киселев, — а чем богаче, зажиточнее, — тем черствее у него сердце. Почему так, Владимир Степанович?
— Верно подметил! Здешний народ редко был хлебом сыт. Все горе мыкал, потому и других понимает.
Узкая дорога уводила нас на север. Шагавший рядом со мной Киселев, поддавшись настроению, затянул:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны,
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20