В этот момент случилось непредвиденное… Несколько фашистов подползли к Еленцу и Котиевскому и убили их. Оставшись вдвоём, Павел и Ростислав стали отходить за дом. Тогда часть гитлеровцев перенесла огонь по убегавшим партизанкам.
Марфа Ильинична изнемогла, силы покидали её. Ядзя подбодряла.
— Крепитесь, родная, крепитесь… Скоро… Скоро… Вот…
Задыхаясь от волнения и стремительного бега, Ядзя схватила за руку оступившуюся Марфу Ильиничну и потянула её вперёд. Ещё несколько усилий — и большая скирда соломы укроет их.
В нескольких шагах от заветной скирды Марфа Ильинична сняла на бегу пальто и кинула его Ядзе.
— Легче мнe так, а главное, ты знаешь, воротник… Ядзя быстро перебросила пальто в другую руку. В лицо пахнул со встречным ветром пряный запах соломы. Вот и скирда… Но что это? Разгорячённая ладонь Марфы Ильиничны судорожно вырвалась из Ядзиной руки. На какой-то миг женщина застыла с раскинутыми руками и упала навзничь.
— Марфа Ильинична! — испугалась Ядзя. А когда все поняла, заголосила:
— Изверги! Убили… убили… убили!…
Но тотчас же мужество вернулось к девушке. Мёртвой Марфе Ильиничне уже не поможешь. Пуля пробила голову, с седых волос стекала кровь. Ядзя бросила прощальный взгляд на безмолвно лежавшую седую женщину и устремилась дальше в лес, где можно укрыться, спасти доверенные ей сведения.
Отстреливаясь от преследователей, Ростислав и Банацкий успели укрыться в лесу. Вокруг всё стихло… Не подозревая горя, Ростислав шепнул товарищу:
— Павел, надо разыскать мать и Ядзю и поскорее уйти из этих мест: фашисты устроят облаву.
Банацкий любил Ростислава за его безудержную смелость. Сейчас он с грустью посмотрел на возбуждённого юношу. Отступая к лесу, Банацкий видел, как бедная старушка не успела добежать до скирды и рухнула наземь. В ту минуту Ростислав стрелял по фашистам, пытавшимся подкрасться со стороны.
— Мать не ищи, Ростислав, — сказал Банацкий упавшим голосом. — Мы можем разыскать только Ядзю…
Ростислав испуганно посмотрел на товарища.
— Что ты, Павел! Я же видел, как мать за Ядзей подбежала к скирде. Я же видел…
Не договорив, Ростислав положил у ног неразлучный автомат, руками обхватил голову…
НА БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ
Большая часть отряда Медведева форсировала реки Случь и Горынь и обосновалась в Цуманских лесах. Новая стоянка находилась в сорока километрах от Ровно и в шестидесяти километрах от Луцка.
Спустя две недели в Цуманские леса перекочевало несколько подразделений партизан во главе с комиссаром отряда Стеховым. На правом берегу Случи, неподалёку от сожжённого карателями села Рудни-Бобровской, осталось лишь незначительное количество бойцов во главе с Виктором Васильевичем Кочетковым и Наполеоном Саргсяном. Им предстояло проводить раненых и детей до партизанского аэродрома и эвакуировать в глубь страны.
Прощаясь с этими бойцами, Медведев сказал:
— Я твёрдо верю, что вы — славные советские воины — с честью выполните поставленную задачу.
Слова командира были обращены к ста пятидесяти партизанам. Одежда и обувь у бойцов истрепались, они испытывали острый недостаток в продуктах питания и боеприпасах. Но это были люди сильные духом, готовые на любой подвиг во имя спасения доверенных им патриотов.
И вот с сумерками обоз из десяти телег, сопровождаемый двумя взводами партизан, тронулся в путь. Легкораненые шли сами, а тяжелораненые лежали на подстилке из листьев и сосновых веток.
Наполеон Ашотович Саргсян носился на горячем вороном скакуне, следил за колонной, за подступами к ней. Впереди постоянно находился дозор, и Саргсян поддерживал с ним непрерывную связь так же, как и с тыловым охранением. Когда разведчики махали шапками над головой, колонна останавливалась, партизаны занимали оборону.
Вблизи от железнодорожной магистрали Сарны-Олевск сделали привал.
Возвратились разведчики.
— Переезд охраняется, — донесли они, — но снять часовых можно, подходы удобные. Разрешите, товарищ старший лейтенант?
Саргсян испытующе посмотрел в загоревшиеся глаза партизан. «Настоящие герои! С такими не страшен любой враг!» Но, поразмыслив, ответил:
— Нет, рисковать нельзя. Не забывайте, что мы в ответе за жизнь раненых и детей.
Развернул планшет, нашёл на карте второй переезд и сказал:
— Двинемся в обход!
Пересекли железную дорогу в другом, безопасном месте.
На незнакомом хуторе разведчиков обстреляли беглым ружейным огнём. Десятка два бандитов, вооружённых немецкими карабинами, пытались отрезать дозор от леса и захватить его. Но подоспевшие на выручку товарищи рассеяли банду дружными залпами.
На ночлег остановились в сосновом бору. Изучили местность, рассредоточили подводы. Вокруг лагеря выставили посты. С севера и востока лежали топкие болота, с запада раскинулся густой, труднопроходимый кустарник. С южной стороны пролегала просека.
— Вот откуда можно ожидать нападение противника, — настораживал Саргсян.
В этом направлении выдвинулись ударные группы.
Лейтенант медицинской службы Мария Шаталова бинтовала кровоточащие раны лежавших на телегах партизан. Бойцы расположились кто как сумел: одни дремали, сидя под деревьями, другие улеглись на ветвях и листьях, собранных тут же. В наступившей тишине слышно было, как лошади жевали сено, позвякивая сбруей. Часовые насторожённо прислушивались к каждому шороху.
Наполеон Ашотович прилёг вместе с остальными, но глаз не сомкнул. Сквозь крону пахнущей молодой сосны он смотрел на таявшие звезды. Точно так же, как и здесь, над многострадальной, политой кровью народа украинской землёй, — раздумывал командир, — они мерцают над его родной Арменией.
Вспомнил город Ленинакан, улицу Пушкина, где жил до войны. Грустно вздохнул — далеко его забросила судьба. Доведётся ли ещё увидеть родные, сказочно красивые края?
Когда все уснули крепким сном, Саргсян осторожно, чтобы никого не потревожить, поднялся и обошёл посты. Часовой на левом фланге доложил, что он слышал ржание лошадей, доносившееся из лесной чащи.
Саргсян опустился на колени и осветил карманным фонариком карту. При помощи компаса определил точку нахождения отряда, установил, что примерно в двух километрах от просеки проходит лесная дорога. Кто в такое позднее время может там бродить? Партизаны или каратели?
Посоветовавшись с товарищами, Саргсян снарядил и направил к просеке дополнительный секрет с ручным пулемётом.
Занималась заря. В лесу внезапно завязался бой.
Враги окружали лагерь с трёх сторон. Грохотали взрывы гранат, стрекотали пулемёты. Эхо предрассветного боя прокатывалось над лесом…
Лес гудел. Трудно было понять, откуда и кто стреляет. Дети в испуге жались к раненым. Все, кто мог, припали к прикладам.
— Умрём, но не сдадимся! — воскликнул Василий Ковалевский. Раненый в грудь, но до этого лежал неподвижно. Теперь же, напрягая все силы, приподнялся, зарядил винтовку…
Кони становились на дыбы, рвали сбрую.
Саргсян перебежал на левый фланг, туда, где усилился натиск противника. Командир сообразил — враг хочет загнать их в болото! Не выйдет!
Приказал:
— Расставляйте миномёты!
Минута — и миномётчики доложили:
— Готово!
— По тылу бандитов — огонь!
Мины не щадили никого — ни всадников, ни лошадей. Застонали раненые. Кто-то из бандитов истерически закричал:
— Нас окружают большевики! Хлопцы, спасайтесь!
Наступил решительный момент. Наполеон повёл партизан в атаку. Громовое «ура!» наполнило лес. Бандиты отступили.
Когда забрезжил рассвет, разгорячённые ночным боем партизаны собрались в лагерь. Саргсян выстроил их, сделал перекличку. Не отозвался один пулемётчик.
Молча вырыли могилу.
Завернули в простыню тело погибшего.
Свежий утренний ветерок шевелил волосы на обнажённых головах партизан…
— Дорогие друзья! — взволнованно сказал Саргсян. -Мы навсегда прощаемся с нашим боевым товарищем, который своим подвигом спас раненых и детей. Мы не забудем его!…
Каждый бросил в могилу горсть земли…
Прогремели залпы прощального салюта.
Обоз потянулся песчаной дорогой.
На пути попадались осёдланные кони без всадников.
Партизаны поймали бандита, заблудившегося в лесу. Он и рассказал о провалившемся замысле карателей.
Точно зная место стоянки партизан, банда украинских националистов решила напасть на отдыхавших одновременно с трёх сторон. Бандиты хотели захватить обоз, а уцелевших прижать к болоту и на рассвете расправиться с ними.
— Но вы разгадали наши планы, — признался пленный, — выдвинули к просеке пулемёт, на который мы и напоролись в темноте, прежде чем успели развернуть свои силы. Исход боя решили ваши миномётчики. Когда начали рваться мины, нам показалось, будто партизаны зашли в тыл и бросают гранаты.
— Развяжите пленному руки и отпустите его, — приказал Саргсян. — Пусть знает — мы не караем заблудившихся людей, хотя он и заслуживает казни.
Пленник повеселел. Он пообещал навсегда порвать связь с предателями.
Тревожные дни, бессонные ночи остались позади. Обоз благополучно добрался до аэродрома, расположенного на лесной поляне. И сколько было радости, когда звёздной ночью послышался рокот самолёта! Сделав круг, он приземлился между сигнальными кострами. Трогательная встреча длилась недолго. Немедленно погрузили раненых. Еле поместились. А как же с детьми?
— До Москвы далеко, и рисковать не следует! — заявил командир корабля. — И так взяли больше нормы! Ждите следующего самолёта.
— Жаль детей оставлять, — обратился к командиру пилот. — Говорят, их мать погибла при выполнении боевого задания, а отец и братья — партизаны. Давай захватим малышей. На счастье!
Командир согласился:
— Ладно, попробуем. Потеснимся!
Пилот торопился: до рассвета надо было пересечь линию фронта.
Взревели моторы. Самолёт, пробежав по расчищенной дорожке, оторвался от земли. В воздухе качнул крыльями, развернулся над потушенными кострами и набрал высоту.
Ещё до рассвета пересекли линию фронта.
На одном из подмосковных аэродромов к приземлившемуся самолёту подъехал санитарный автобус. Раненые партизаны были отправлены в госпиталь.
Катя поступила на работу на Люблинский завод, вблизи Москвы, а Васю и Славика определили в Колычевский детский дом. Затем Вася поступил учеником на Егорьевский меланжевый комбинат, через полгода его назначили помощником мастера по ремонту станков.
Хуже сложилась судьба Славика. Он сильно простудился. Болезнь быстро прогрессировала. Он стал задумчивым, молчаливым. И только при встрече с Васей настойчиво допытывался, когда приедет мама, отец, братья, и, не дожидаясь ответа, вытирал рукавом набегавшие слёзы. Мальчик тосковал по родным.
В октябре 1944 года болезнь свалила его окончательно, и вскоре он умер…
МЫ ИДЁМ НА ЗАПАД…
Даже близкие люди потеряли след Янчуков. Между собой шептались: «Янчуки словно сквозь землю провалились!» Кое-кто утверждал, что их замучили фашистские изверги.
Но семья Никифора Яковлевича жила. Преследуемая гитлеровцами и предателями, она скрывалась. И никогда не теряла надежды на возвращение советской власти. А пока приходилось прятаться.
— Найдётся подлец — и донесёт на нас карателям, — говорил Никифор Яковлевич, — да ещё получит вознаграждение.
Когда в окрестностях появлялись палачи, Янчуки прятались в глухие заросли, забирались на чердак или укрывались в погребе у добрых людей.
— Ничего, — утешал жену и детей Никифор Яковлевич. — Скоро придут наши, за все ответят бандиты…
Близился к концу 1943 год. Красная Армия очищала родную землю от фашистской нечисти. Весь наш народ жил мечтой о полной победе над гитлеровскими захватчиками.
С нетерпением ждала освобождения и семья Янчуков. Как-то Мария Александровна спросила:
— Скажи, Никифор, долго мы будем так страдать? Дети изнемогли, да и ты на себя не похож.
Никифор Яковлевич уныло опустил голову.
— Чего же ты молчишь? — не успокаивалась жена. — Надо возвращаться домой…
— И у меня, Мария, болит душа… Но спешить нельзя. Все надо взвесить…
Однако жена настояла на своём.
Однажды вечером Николай воскликнул:
— Наши наступают!
— Что ты сказал? — удивился Никифор Яковлевич.
— Идёмте во двор, сами убедитесь! — с этими словами Николай выбежал во двор.
Все кинулись за ним, даже больная Тамара заглянула в окно.
С востока доносились глухие взрывы, словно подземные толчки.
— О господи! Скорее бы! — заплакала девушка.
В это время мимо дома проходил Иван Рудый. Он злобно покосился на Янчуков.
Тамара увидела Рудого, и у неё сразу испортилось настроение. Односельчане говорили о нём, как о разведчике банды… Напрягая память, Тамара силилась вспомнить, от кого она это слышала?…
Гул артиллерийской канонады то утихал, то вновь нарастал. В последнюю ночь 1943 года войска Первого Украинского фронта, сломив сопротивление противника, форсировали реку Случь и на рассвете первого дня нового года освободили Новоград-Волынский.
Вот отчего гудела земля, вот к чему прислушивалась с глубоким волнением семья Янчуков…
А Центральный «провод» организации украинских буржуазных националистов во главе с платным агентом гестапо — Степаном Бандерой издавал «наказы» о физическом уничтожении советских патриотов. Оуновцы волчьими стаями бродили в прифронтовой полосе, устраивали «варфоломеевские ночи».
…Мокрый снег с дождём хлестал по стенам и окнам крестьянской хаты.
Тамара проснулась от скрежета железа. Это ветер играл оторванным куском кровли.
Поёживаясь от какого-то внутреннего холода, девушка вспоминала своих подруг и товарищей, которых унесла война.
Только сомкнула веки, как во дворе послышались приглушённые голоса. Тамара сорвалась с постели:
— Мама! Папа! Во дворе чужие люди! — беспокойно тормошила она родителей.
Никифор Яковлевич и Мария Александровна проснулись.
— Что с тобой, доченька? — испугалась мать.
— Люди чужие во дворе!
— Где? Какие люди? Тебе почудилось, доченька, ложись!
И как бы в ответ на вопрос матери, раздался настойчивый стук в дверь. Янчук кинулся к двери. Тамара удерживала его.
— Не открывай, папа! Это же бандиты, душегубы, они пришли за нами!
Янчук остановился посередине комнаты. Как быть? Лихорадочно соображал: не будут же пришельцы глумиться над всей семьёй. Могут убить меня одного, а если сопротивляться — всех погубят.
В дверь били чем-то тяжелым, от ударов содрогался ветхий домик.
Тамара упорно твердила:
— Не открывай, папа!
— Не бойся, доченька, — успокаивал Янчук. — Зайдут и уйдут. Они ведь люди, не фашисты!
Направился к двери.
— Кто там?
— Свои! Это я — Гриць Юсенко, ваш сосед, — ответил знакомый голос.
В распахнувшуюся дверь ввалились вооружённые. Мария Александровна зажгла керосиновую лампу. Бледный свет скользнул по лицам вошедших. Среди них был Юсенко. Женщина почуяла — нависла беда! Пыталась задобрить его, подвинула к нему скамейку.
— Садись, Грицю. Ведь мы когда-то жили в дружбе, не ссорились, как другие. Садись, прошу…
— Не затем пришёл, чтобы рассиживаться! — огрызнулся Гриць. — Одевайтесь, на допрос отведём! — распорядился он.
— Я готов! — спокойно оказал Никифор Яковлевич.
— А чего девка улеглась?! Надеется — оставим?-хихикнул глистообразный гайдук.
— Дочь занемогла, бедняжка, — заступилась мать. — Вы же крещёные, не станете глумиться над больным человеком, в бога же веруете! Мы и так настрадались, дальше нет мочи…
— А где же её ухажор, вожак партизанский? — кольнул Гриць.
Тамара поднялась с постели. Бросила в лицо:
— Он против немцев борется… Не то, что вы!
— Когда в последний раз с ним виделась?
— Что это, допрос?
— Да, это допрос, — буркнул бандит.
— Вы бы фашистов допрашивали, а не тех, кто сражается с ними! — упрекнула Тамара.
Гриць злобно сверкнул чёрными глазами и ударил больную девушку в лицо. Тамара упала на земляной пол.
Душераздирающий вопль матери огласил ветхую хатенку.
— Что вы делаете, продажные шкуры, проклятые богом?! — завопила мать. — За что детей убиваете?
Янчук потянулся к винтовке, стоявшей за печкой. Но верзила сбил его с ног.
«Всё кончилось!» — пронеслось в голове Янчука. С трудом поднялся на ноги.
— А ещё украинцами себя называете!… Сволочи!…
— Давай, давай, собирайтесь все! Живо! — хрипел Юсенко. — Наверное, большевичков поджидаете?! Не увидите их как собственных ушей!
— Если я провинился чем-нибудь, — молил Янчук, — то берите меня одного! Убивайте, а при чём тут они?
Юсенко не унимался:
— Не разговаривай! — повернулся к подчинённым: — Всех берите!
Янчукам связали руки и увели. Угрюмый Никифор Яковлевич. Сгорбленная, плачущая Мария Александровна. За отцом и матерью — больная Тамара. За ней — братья Николай и Саша, прихрамывавший на искалеченную ногу, тот самый Саша, который оберегал нас в запертом доме…
Среди бандитов был оуновец с топором на плече.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Марфа Ильинична изнемогла, силы покидали её. Ядзя подбодряла.
— Крепитесь, родная, крепитесь… Скоро… Скоро… Вот…
Задыхаясь от волнения и стремительного бега, Ядзя схватила за руку оступившуюся Марфу Ильиничну и потянула её вперёд. Ещё несколько усилий — и большая скирда соломы укроет их.
В нескольких шагах от заветной скирды Марфа Ильинична сняла на бегу пальто и кинула его Ядзе.
— Легче мнe так, а главное, ты знаешь, воротник… Ядзя быстро перебросила пальто в другую руку. В лицо пахнул со встречным ветром пряный запах соломы. Вот и скирда… Но что это? Разгорячённая ладонь Марфы Ильиничны судорожно вырвалась из Ядзиной руки. На какой-то миг женщина застыла с раскинутыми руками и упала навзничь.
— Марфа Ильинична! — испугалась Ядзя. А когда все поняла, заголосила:
— Изверги! Убили… убили… убили!…
Но тотчас же мужество вернулось к девушке. Мёртвой Марфе Ильиничне уже не поможешь. Пуля пробила голову, с седых волос стекала кровь. Ядзя бросила прощальный взгляд на безмолвно лежавшую седую женщину и устремилась дальше в лес, где можно укрыться, спасти доверенные ей сведения.
Отстреливаясь от преследователей, Ростислав и Банацкий успели укрыться в лесу. Вокруг всё стихло… Не подозревая горя, Ростислав шепнул товарищу:
— Павел, надо разыскать мать и Ядзю и поскорее уйти из этих мест: фашисты устроят облаву.
Банацкий любил Ростислава за его безудержную смелость. Сейчас он с грустью посмотрел на возбуждённого юношу. Отступая к лесу, Банацкий видел, как бедная старушка не успела добежать до скирды и рухнула наземь. В ту минуту Ростислав стрелял по фашистам, пытавшимся подкрасться со стороны.
— Мать не ищи, Ростислав, — сказал Банацкий упавшим голосом. — Мы можем разыскать только Ядзю…
Ростислав испуганно посмотрел на товарища.
— Что ты, Павел! Я же видел, как мать за Ядзей подбежала к скирде. Я же видел…
Не договорив, Ростислав положил у ног неразлучный автомат, руками обхватил голову…
НА БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ
Большая часть отряда Медведева форсировала реки Случь и Горынь и обосновалась в Цуманских лесах. Новая стоянка находилась в сорока километрах от Ровно и в шестидесяти километрах от Луцка.
Спустя две недели в Цуманские леса перекочевало несколько подразделений партизан во главе с комиссаром отряда Стеховым. На правом берегу Случи, неподалёку от сожжённого карателями села Рудни-Бобровской, осталось лишь незначительное количество бойцов во главе с Виктором Васильевичем Кочетковым и Наполеоном Саргсяном. Им предстояло проводить раненых и детей до партизанского аэродрома и эвакуировать в глубь страны.
Прощаясь с этими бойцами, Медведев сказал:
— Я твёрдо верю, что вы — славные советские воины — с честью выполните поставленную задачу.
Слова командира были обращены к ста пятидесяти партизанам. Одежда и обувь у бойцов истрепались, они испытывали острый недостаток в продуктах питания и боеприпасах. Но это были люди сильные духом, готовые на любой подвиг во имя спасения доверенных им патриотов.
И вот с сумерками обоз из десяти телег, сопровождаемый двумя взводами партизан, тронулся в путь. Легкораненые шли сами, а тяжелораненые лежали на подстилке из листьев и сосновых веток.
Наполеон Ашотович Саргсян носился на горячем вороном скакуне, следил за колонной, за подступами к ней. Впереди постоянно находился дозор, и Саргсян поддерживал с ним непрерывную связь так же, как и с тыловым охранением. Когда разведчики махали шапками над головой, колонна останавливалась, партизаны занимали оборону.
Вблизи от железнодорожной магистрали Сарны-Олевск сделали привал.
Возвратились разведчики.
— Переезд охраняется, — донесли они, — но снять часовых можно, подходы удобные. Разрешите, товарищ старший лейтенант?
Саргсян испытующе посмотрел в загоревшиеся глаза партизан. «Настоящие герои! С такими не страшен любой враг!» Но, поразмыслив, ответил:
— Нет, рисковать нельзя. Не забывайте, что мы в ответе за жизнь раненых и детей.
Развернул планшет, нашёл на карте второй переезд и сказал:
— Двинемся в обход!
Пересекли железную дорогу в другом, безопасном месте.
На незнакомом хуторе разведчиков обстреляли беглым ружейным огнём. Десятка два бандитов, вооружённых немецкими карабинами, пытались отрезать дозор от леса и захватить его. Но подоспевшие на выручку товарищи рассеяли банду дружными залпами.
На ночлег остановились в сосновом бору. Изучили местность, рассредоточили подводы. Вокруг лагеря выставили посты. С севера и востока лежали топкие болота, с запада раскинулся густой, труднопроходимый кустарник. С южной стороны пролегала просека.
— Вот откуда можно ожидать нападение противника, — настораживал Саргсян.
В этом направлении выдвинулись ударные группы.
Лейтенант медицинской службы Мария Шаталова бинтовала кровоточащие раны лежавших на телегах партизан. Бойцы расположились кто как сумел: одни дремали, сидя под деревьями, другие улеглись на ветвях и листьях, собранных тут же. В наступившей тишине слышно было, как лошади жевали сено, позвякивая сбруей. Часовые насторожённо прислушивались к каждому шороху.
Наполеон Ашотович прилёг вместе с остальными, но глаз не сомкнул. Сквозь крону пахнущей молодой сосны он смотрел на таявшие звезды. Точно так же, как и здесь, над многострадальной, политой кровью народа украинской землёй, — раздумывал командир, — они мерцают над его родной Арменией.
Вспомнил город Ленинакан, улицу Пушкина, где жил до войны. Грустно вздохнул — далеко его забросила судьба. Доведётся ли ещё увидеть родные, сказочно красивые края?
Когда все уснули крепким сном, Саргсян осторожно, чтобы никого не потревожить, поднялся и обошёл посты. Часовой на левом фланге доложил, что он слышал ржание лошадей, доносившееся из лесной чащи.
Саргсян опустился на колени и осветил карманным фонариком карту. При помощи компаса определил точку нахождения отряда, установил, что примерно в двух километрах от просеки проходит лесная дорога. Кто в такое позднее время может там бродить? Партизаны или каратели?
Посоветовавшись с товарищами, Саргсян снарядил и направил к просеке дополнительный секрет с ручным пулемётом.
Занималась заря. В лесу внезапно завязался бой.
Враги окружали лагерь с трёх сторон. Грохотали взрывы гранат, стрекотали пулемёты. Эхо предрассветного боя прокатывалось над лесом…
Лес гудел. Трудно было понять, откуда и кто стреляет. Дети в испуге жались к раненым. Все, кто мог, припали к прикладам.
— Умрём, но не сдадимся! — воскликнул Василий Ковалевский. Раненый в грудь, но до этого лежал неподвижно. Теперь же, напрягая все силы, приподнялся, зарядил винтовку…
Кони становились на дыбы, рвали сбрую.
Саргсян перебежал на левый фланг, туда, где усилился натиск противника. Командир сообразил — враг хочет загнать их в болото! Не выйдет!
Приказал:
— Расставляйте миномёты!
Минута — и миномётчики доложили:
— Готово!
— По тылу бандитов — огонь!
Мины не щадили никого — ни всадников, ни лошадей. Застонали раненые. Кто-то из бандитов истерически закричал:
— Нас окружают большевики! Хлопцы, спасайтесь!
Наступил решительный момент. Наполеон повёл партизан в атаку. Громовое «ура!» наполнило лес. Бандиты отступили.
Когда забрезжил рассвет, разгорячённые ночным боем партизаны собрались в лагерь. Саргсян выстроил их, сделал перекличку. Не отозвался один пулемётчик.
Молча вырыли могилу.
Завернули в простыню тело погибшего.
Свежий утренний ветерок шевелил волосы на обнажённых головах партизан…
— Дорогие друзья! — взволнованно сказал Саргсян. -Мы навсегда прощаемся с нашим боевым товарищем, который своим подвигом спас раненых и детей. Мы не забудем его!…
Каждый бросил в могилу горсть земли…
Прогремели залпы прощального салюта.
Обоз потянулся песчаной дорогой.
На пути попадались осёдланные кони без всадников.
Партизаны поймали бандита, заблудившегося в лесу. Он и рассказал о провалившемся замысле карателей.
Точно зная место стоянки партизан, банда украинских националистов решила напасть на отдыхавших одновременно с трёх сторон. Бандиты хотели захватить обоз, а уцелевших прижать к болоту и на рассвете расправиться с ними.
— Но вы разгадали наши планы, — признался пленный, — выдвинули к просеке пулемёт, на который мы и напоролись в темноте, прежде чем успели развернуть свои силы. Исход боя решили ваши миномётчики. Когда начали рваться мины, нам показалось, будто партизаны зашли в тыл и бросают гранаты.
— Развяжите пленному руки и отпустите его, — приказал Саргсян. — Пусть знает — мы не караем заблудившихся людей, хотя он и заслуживает казни.
Пленник повеселел. Он пообещал навсегда порвать связь с предателями.
Тревожные дни, бессонные ночи остались позади. Обоз благополучно добрался до аэродрома, расположенного на лесной поляне. И сколько было радости, когда звёздной ночью послышался рокот самолёта! Сделав круг, он приземлился между сигнальными кострами. Трогательная встреча длилась недолго. Немедленно погрузили раненых. Еле поместились. А как же с детьми?
— До Москвы далеко, и рисковать не следует! — заявил командир корабля. — И так взяли больше нормы! Ждите следующего самолёта.
— Жаль детей оставлять, — обратился к командиру пилот. — Говорят, их мать погибла при выполнении боевого задания, а отец и братья — партизаны. Давай захватим малышей. На счастье!
Командир согласился:
— Ладно, попробуем. Потеснимся!
Пилот торопился: до рассвета надо было пересечь линию фронта.
Взревели моторы. Самолёт, пробежав по расчищенной дорожке, оторвался от земли. В воздухе качнул крыльями, развернулся над потушенными кострами и набрал высоту.
Ещё до рассвета пересекли линию фронта.
На одном из подмосковных аэродромов к приземлившемуся самолёту подъехал санитарный автобус. Раненые партизаны были отправлены в госпиталь.
Катя поступила на работу на Люблинский завод, вблизи Москвы, а Васю и Славика определили в Колычевский детский дом. Затем Вася поступил учеником на Егорьевский меланжевый комбинат, через полгода его назначили помощником мастера по ремонту станков.
Хуже сложилась судьба Славика. Он сильно простудился. Болезнь быстро прогрессировала. Он стал задумчивым, молчаливым. И только при встрече с Васей настойчиво допытывался, когда приедет мама, отец, братья, и, не дожидаясь ответа, вытирал рукавом набегавшие слёзы. Мальчик тосковал по родным.
В октябре 1944 года болезнь свалила его окончательно, и вскоре он умер…
МЫ ИДЁМ НА ЗАПАД…
Даже близкие люди потеряли след Янчуков. Между собой шептались: «Янчуки словно сквозь землю провалились!» Кое-кто утверждал, что их замучили фашистские изверги.
Но семья Никифора Яковлевича жила. Преследуемая гитлеровцами и предателями, она скрывалась. И никогда не теряла надежды на возвращение советской власти. А пока приходилось прятаться.
— Найдётся подлец — и донесёт на нас карателям, — говорил Никифор Яковлевич, — да ещё получит вознаграждение.
Когда в окрестностях появлялись палачи, Янчуки прятались в глухие заросли, забирались на чердак или укрывались в погребе у добрых людей.
— Ничего, — утешал жену и детей Никифор Яковлевич. — Скоро придут наши, за все ответят бандиты…
Близился к концу 1943 год. Красная Армия очищала родную землю от фашистской нечисти. Весь наш народ жил мечтой о полной победе над гитлеровскими захватчиками.
С нетерпением ждала освобождения и семья Янчуков. Как-то Мария Александровна спросила:
— Скажи, Никифор, долго мы будем так страдать? Дети изнемогли, да и ты на себя не похож.
Никифор Яковлевич уныло опустил голову.
— Чего же ты молчишь? — не успокаивалась жена. — Надо возвращаться домой…
— И у меня, Мария, болит душа… Но спешить нельзя. Все надо взвесить…
Однако жена настояла на своём.
Однажды вечером Николай воскликнул:
— Наши наступают!
— Что ты сказал? — удивился Никифор Яковлевич.
— Идёмте во двор, сами убедитесь! — с этими словами Николай выбежал во двор.
Все кинулись за ним, даже больная Тамара заглянула в окно.
С востока доносились глухие взрывы, словно подземные толчки.
— О господи! Скорее бы! — заплакала девушка.
В это время мимо дома проходил Иван Рудый. Он злобно покосился на Янчуков.
Тамара увидела Рудого, и у неё сразу испортилось настроение. Односельчане говорили о нём, как о разведчике банды… Напрягая память, Тамара силилась вспомнить, от кого она это слышала?…
Гул артиллерийской канонады то утихал, то вновь нарастал. В последнюю ночь 1943 года войска Первого Украинского фронта, сломив сопротивление противника, форсировали реку Случь и на рассвете первого дня нового года освободили Новоград-Волынский.
Вот отчего гудела земля, вот к чему прислушивалась с глубоким волнением семья Янчуков…
А Центральный «провод» организации украинских буржуазных националистов во главе с платным агентом гестапо — Степаном Бандерой издавал «наказы» о физическом уничтожении советских патриотов. Оуновцы волчьими стаями бродили в прифронтовой полосе, устраивали «варфоломеевские ночи».
…Мокрый снег с дождём хлестал по стенам и окнам крестьянской хаты.
Тамара проснулась от скрежета железа. Это ветер играл оторванным куском кровли.
Поёживаясь от какого-то внутреннего холода, девушка вспоминала своих подруг и товарищей, которых унесла война.
Только сомкнула веки, как во дворе послышались приглушённые голоса. Тамара сорвалась с постели:
— Мама! Папа! Во дворе чужие люди! — беспокойно тормошила она родителей.
Никифор Яковлевич и Мария Александровна проснулись.
— Что с тобой, доченька? — испугалась мать.
— Люди чужие во дворе!
— Где? Какие люди? Тебе почудилось, доченька, ложись!
И как бы в ответ на вопрос матери, раздался настойчивый стук в дверь. Янчук кинулся к двери. Тамара удерживала его.
— Не открывай, папа! Это же бандиты, душегубы, они пришли за нами!
Янчук остановился посередине комнаты. Как быть? Лихорадочно соображал: не будут же пришельцы глумиться над всей семьёй. Могут убить меня одного, а если сопротивляться — всех погубят.
В дверь били чем-то тяжелым, от ударов содрогался ветхий домик.
Тамара упорно твердила:
— Не открывай, папа!
— Не бойся, доченька, — успокаивал Янчук. — Зайдут и уйдут. Они ведь люди, не фашисты!
Направился к двери.
— Кто там?
— Свои! Это я — Гриць Юсенко, ваш сосед, — ответил знакомый голос.
В распахнувшуюся дверь ввалились вооружённые. Мария Александровна зажгла керосиновую лампу. Бледный свет скользнул по лицам вошедших. Среди них был Юсенко. Женщина почуяла — нависла беда! Пыталась задобрить его, подвинула к нему скамейку.
— Садись, Грицю. Ведь мы когда-то жили в дружбе, не ссорились, как другие. Садись, прошу…
— Не затем пришёл, чтобы рассиживаться! — огрызнулся Гриць. — Одевайтесь, на допрос отведём! — распорядился он.
— Я готов! — спокойно оказал Никифор Яковлевич.
— А чего девка улеглась?! Надеется — оставим?-хихикнул глистообразный гайдук.
— Дочь занемогла, бедняжка, — заступилась мать. — Вы же крещёные, не станете глумиться над больным человеком, в бога же веруете! Мы и так настрадались, дальше нет мочи…
— А где же её ухажор, вожак партизанский? — кольнул Гриць.
Тамара поднялась с постели. Бросила в лицо:
— Он против немцев борется… Не то, что вы!
— Когда в последний раз с ним виделась?
— Что это, допрос?
— Да, это допрос, — буркнул бандит.
— Вы бы фашистов допрашивали, а не тех, кто сражается с ними! — упрекнула Тамара.
Гриць злобно сверкнул чёрными глазами и ударил больную девушку в лицо. Тамара упала на земляной пол.
Душераздирающий вопль матери огласил ветхую хатенку.
— Что вы делаете, продажные шкуры, проклятые богом?! — завопила мать. — За что детей убиваете?
Янчук потянулся к винтовке, стоявшей за печкой. Но верзила сбил его с ног.
«Всё кончилось!» — пронеслось в голове Янчука. С трудом поднялся на ноги.
— А ещё украинцами себя называете!… Сволочи!…
— Давай, давай, собирайтесь все! Живо! — хрипел Юсенко. — Наверное, большевичков поджидаете?! Не увидите их как собственных ушей!
— Если я провинился чем-нибудь, — молил Янчук, — то берите меня одного! Убивайте, а при чём тут они?
Юсенко не унимался:
— Не разговаривай! — повернулся к подчинённым: — Всех берите!
Янчукам связали руки и увели. Угрюмый Никифор Яковлевич. Сгорбленная, плачущая Мария Александровна. За отцом и матерью — больная Тамара. За ней — братья Николай и Саша, прихрамывавший на искалеченную ногу, тот самый Саша, который оберегал нас в запертом доме…
Среди бандитов был оуновец с топором на плече.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20