Другие покупатели разузнали, что я мог бы перекрыть предлагаемые ими цены, и никто не пришел на торги. И я купил картину по цене своего первого предложения.
– Это ты сам дал знать другим, – сказал Глинвуд.
Смех Кемпа был полон неподдельного наслаждения. Отсмеявшись, он сказал:
– Он это подозревал, но, конечно, не смог бы доказать.
– Стало быть, он тебя недолюбливает.
– Так он и не обязан меня любить. Он любит мои деньги, и этого вполне достаточно.
После паузы донесся звон бокала о бокал.
– Не клади туда льда, – сказал Кемп и чуть позже добавил: – Отлично, Генри.
– Пятница, – сказал Глинвуд. Он высказал предположение насчет времени полета, и Кемп согласился с ним. – У меня есть для тебя кое-какие документы на подпись. Долевые передачи.
– Завтра.
Последовал стук бокала, поставленного на стол, а потом захлопнулась дверь. Оставшись в одиночестве, Кемп издал тихий вздох, за которым последовал заглушаемый одышкой смех. Эти звуки как бы говорили: Глинвуд мне нужен, но он мне надоел. Послышались шаги по деревянному полу, потом ноги вступили на ковер, и шаги стихли. И в этой тишине раздались первые звуки концерта для флейты, переливчатые и удивительно ясные.
Кэлли повесил трубку, а потом набрал номер Майка Доусона. Доусон ответил только на четырнадцатый звонок. Голос его звучал так, словно он был под водой.
– Только, пожалуйста, не спрашивай меня, – сказал Кэлли, – знаю ли я, который час.
– Я уверен, что ты совершенно точно знаешь, который час, ублюдок.
– Ты один?
Последовало молчание, означавшее, что Доусон либо рассержен, либо позабавлен, возможно, и то и другое вместе.
– Я ведь красивый парень, – сказал он. – У меня еще сохранились все волосы и большинство зубов. Но из этого не следует, что моя жизнь – это марафонский забег, состоящий из отчаянного траханья.
– По слухам, дело обстоит несколько иначе.
– Ну, что стряслось? – засмеялся Доусон.
– А я как раз именно это и собирался у тебя спросить.
– Все спокойно. Ничего. Подожди-ка минутку.
Шорох постельного белья, а потом молчание. Кэлли выглянул из окна. Окруженная аркадами дорожка с трех сторон обрамляла внутренний дворик, арки подпирали белые колонны, на каждой из которых был светильник. С вершины фонтана струилась вода безукоризненным круглым водопадом, она с тихим плеском спускалась с уступа на уступ и в свете фонарей была полупрозрачной. Доусон вернулся к телефону минуты через две-три.
– Что это такое было? – спросил Кэлли.
– Ну, ты же меня разбудил, вот мне и пришлось сбегать в сортир. Ничего... – Доусон как бы подцепил конец оборванного разговора. – Больше никаких убийств и никаких зацепок тоже. Но это не означает, что прекратилась эта кутерьма. Всеобщее мнение, кажется, состоит в том, что поскольку этот ублюдок решил прекратить убивать людей, он может так и остаться неизвестным, жить себе на свободе, наслаждаться жизнью и посмеиваться в рукав над полицейскими оболтусами, пока... Ну, пока он не решит, что настало время еще немного поразвлечься со скорострельной винтовкой.
– Чье же это всеобщее мнение?
– Газет, телевидения и остальных.
– А Протеро?
– Так откуда, ты думаешь, они взяли эту идею? Когда у него берут интервью, он переходит от оправданий к сожалению и обратно, что-то в этом роде. Звучит чертовски патетично. А мы тем временем работаем по пятнадцать часов в день, и результата никакого. Некуда двигаться, понимаешь? Они сократили оперативную группу более чем наполовину.
– Идея в том, что он остановился навсегда?
– Нет, на время.
– Ну я это и имел в виду. Остановился.
– А что у тебя?
– Я еще не уверен, – сказал Кэлли. – Слишком рано говорить.
– И вот это ты и собираешься сообщить в докладе, который Протеро все еще не получил?
– А он что, намекал на это?
– О да! Еще как намекал! Он пытался дозвониться в гостиницу, но не застал тебя.
– Слишком дорого, – сказал Кэлли. – Большие расходы для налогоплательщиков.
– До тебя так просто не доберешься, – засмеялся Доусон.
– Да, ничего не изменилось, – согласился Кэлли. – Спокойной ночи, Майк.
Ответ Доусона долетел с некоторого расстояния: он держал трубку в стороне от рта, говоря кому-то:
– Пожелай Робину спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Робин, – донесся женский голос, сонный и глуховатый, звуки размазывались, словно губная помада от поцелуя.
Кэлли набрал номер Элен. Он был занят. Спустя десять минут Кэлли проделал это снова и с тем же результатом. Он набрал номер Кемпа и услышал молчание, слегка прерываемое сонным сопением. Он снова попробовал позвонить Элен. Номер соединился, но никто не поднимал трубку.
Глава 35
Судья в фетровой шляпе и разорванной куртке, толстая женщина, бережно баюкающая на руках своего петуха, букмекер, подобно автомату кивающий, поворачивающийся и снова кивающий. Кэлли чувствовал себя так, как будто возвратился в зрительный зал после первого антракта. Режущие глаза тени от ламп, рвущийся на арену золотисто-синий петух с подстриженными крыльями и стальной шпорой...
Айра Санчес подождал, пока хозяева птиц войдут в круг, и тогда перехватил пристальный взгляд букмекера. Кэлли передал Санчесу двадцатидолларовую бумажку и сказал:
– Десять твои, а десять – мои.
Хозяином синего петуха был тощий малый в соломенной шляпе и рубашке типа тех, что носят выступающие в родео ковбои. Двойные манжеты болтались у него на запястьях, а сквозь бахрому на рубашке были видны убогие заплатки. Малый толкнул голову своей птицы к черно-красному противнику, и вот уже оба петуха принялись буравить друг друга клювами, как скальные буры.
– Он может драться хоть три дня, если выдержит, – сказал Айра.
– Но мы все же ставим на синего?
– Конечно, отлично работает крыльями, прекрасная устойчивость. И еще кое-что. Видишь, этот розовый гребень и розовую бородку? А это значит, что в нем откуда-то есть кровь черной игры. А это не птицы, а прямо машины для убийства. Они готовы пойти с голыми шпорами хоть на паровоз. Все пока, как и должно?
– Работает отлично, – сказал Кэлли.
– Разузнал то, что хотел?
– Кое-что из этого.
Судья дал знак носовым платком, и хозяева выпустили птиц. Они начали ходить по кругу, словно прицеливаясь друг в друга. Шум вокруг арены заставил Кэлли и Санчеса замолчать. Все это напоминало пробуждение в какой-то незнакомой комнате, когда вы еще не вспомнили, как оказались там. Внезапное замешательство и приступ паники. В какое-то мгновение все обретает смысл, а в следующее все кажется незнакомым. Зрители, вопящие и толкающие друг друга локтями, чтобы выбрать место получше, поющее шипение карбидных ламп, два петушка на арене, падающих, встающих и наносящих друг другу разящие удары. Кэлли чувствовал себя так, как будто его избил до потери сознания некто невидимый, какая-то тень. Он не мог даже припомнить имени мужчины, стоявшего рядом с ним.
Он повернулся, приподняв одну руку, словно у него были завязаны глаза. В его ушах звенели крики и свист. Кэлли оказался спиной к арене в окружении чьих-то лиц. Он повернулся снова. Санчес всем телом подался вперед, сконцентрировав внимание на схватке, лицо его было лишено какого-либо выражения. Кэлли что-то говорил, хотя и не имел никакого представления о содержании своих слов, а шум был слишком велик, чтобы он мог разобрать их на слух. Он ощущал холод в животе, словно там остановилась кровь, в голове шипело, как в этих ослепляющих белым светом лампах, и было пусто.
А потом все снова вернулось: и четкость зрения, и ощущение места, словно все эти образы вдруг снова восстановились и нахлынули с плеском, как стремительный поток. Кэлли вздрогнул. В его памяти возник звук бесконечно и бесполезно звонившего телефона Элен. Синий петух отчаянно бил крыльями и бросался лапами на черно-красного соперника, его острые, как иглы, шпоры вырывали у того из-под зоба пучки перьев. Перед самой схваткой Айра успел сказать Кэлли:
– Этот способен остановить носорога.
Санчес взглянул через арену, но глаза букмекера уже были отключены: запись ставок окончилась, и он захлопнул свою книгу. Тощий парень в рубашке с бахромой закатал вверх рукава. Когда он забирал своего синего петуха с площадки, его руки выглядели сплошным сплетением канатиков вен под старой кожей. Длинные перья на шее птицы стояли торчком, словно чашечки у рукоятки шпаги. Петух тянул голову через процарапанную линию и бил клювом.
Когда птиц выпустили, они, лихорадочно хлопая крыльями, начали подскакивать совсем близко друг от друга, почти нога к ноге, словно прогуливались по обе стороны какой-то невидимой стены. Синий петух откачнулся назад, чтобы нанести удар, лапы его неистово били, и стальные шпоры окрашивались кровью. Зрители, ликуя, восторженно вопили.
Синий петух издал как бы ответный крик. Он швырнул своего противника на землю арены, и тот беспомощно бился среди своих же вырванных перьев, упав прямо на растерзанную грудь и скребя шпорами по арене. Была объявлена новая схватка, но никто из владельцев птиц не торопился выйти в круг. Синий петух в мгновение ока нанес сокрушительный удар сопернику, а потом, размахивая крыльями, побежал вдоль круга арены на негнущихся от ярости лапах. Тогда хозяин черно-красного петуха выступил вперед и утащил за крыло тушку своей птицы.
Когда они оказались снаружи, Санчес веером развернул их выигрыш, словно колоду карт. Из дверного проема падал узкий прямоугольник белого света. Какой-то мужчина толкнул Айру в спину. Он был рассержен и стремился поскорее уйти.
– Проклятые летуны! – пробормотал он. – Как ему только удалось побить эту чертову тушу?
Он шагнул сквозь стену мрака, окаймлявшую арену, и исчез. Несколько самодельных ящиков из прутьев и деревянных планок стояли по одну сторону двери. Хозяин золотисто-синего петуха опустился на колени, засовывая в ящик свою птицу и стягивая ремешки у передней заслонки. Когда он выпрямился, крылья с шумом забились о планки. Мужчина засмеялся, а потом нежно, как ребенку, сказал птице что-то по-испански.
Айра пошел прочь, увлекая в темноту и Кэлли.
– Как долго... – спросил он, – как долго еще ждать, пока ты заплатишь мне?
– Как только я узнаю, что купил этот эскиз. Возможно, менее чем через неделю.
– Там, в пустыне, – сказал Айра, – есть много разных изображений. Такие большие рисунки на полотне пустыни, очень старые. Охотник с копьем, солнце наверху, а под его ногами несколько волнистых линий – вода, а еще ниже есть и рыба, за которой он охотится. Есть и другие рисунки. Эти камни как будто покрыты смолой, поскребешь чем-нибудь – и получается линия. Вот так и делали эти рисунки. Это священные места, ты знаешь? Год назад, или что-то около того, какие-то ребятишки переехали на велосипедах один из камней. Отметины от их шин останутся там на тысячу лет.
– А зачем же они это сделали?
– Так ведь людям не нравится видеть то, что они не могут взять. С завтрашнего дня я должен быть нянькой при девочке, – сказал Айра и, взглянув на припаркованный у обочины новенький «джип» с двойными задними колесами, добавил: – Он, должно быть, уезжает взглянуть на Дега.
– Я знаю, – ответил Кэлли. – Именно за этим.
– Персональный автомобиль, – сказал Айра, отпирая дверцу «джипа». – Давай-ка съездим, попьем пивка.
Они сидели в баре под тускло-красными светильниками и слушали, как гитарист играет лучшие песни группы «Битлз». Все в этом баре выглядело очень спокойным, словно посетители там расходовали ровно столько энергии, чтобы донести стакан до губ. Высокая блондинка в джинсах, тесных, как бандаж, приняла у них заказ и почти немедленно вернулась с ним.
– Ну и как же мы сделаем это? – спросил Кэлли.
– Она никогда не выходит из дома, ты понимаешь? Она никогда и никуда не выходит!
– Так уж и никогда?
Санчес покачал головой и ртом собрал пену с пива.
– Почти никогда, – ответил он.
– Стало быть, все же иногда выходит?
– Думаю, что так. Послушай, я же говорил тебе о ней. Она с приветом.
– Расскажи-ка мне побольше.
– Она разговаривает совсем мало, спит почти весь день, она... ну не знаю, как сказать... как-то плавает, что ли... Это похоже на дым среди деревьев. Часто я даже не уверен, здесь ли она вообще.
– Депрессия? – предположил Кэлли.
– Да, может быть. Как-то раз я и в самом деле свозил ее в город, мы только еще выбрались на шоссе, и она сказала: «Какой же это долгий путь». Я ей ответил что-то вроде: тут, мол, всего-то несколько миль. А она и говорит: «Нет, даже на то, чтобы сделать шаг-другой, уходит половина жизни». То есть, понимаешь, она говорила так, словно она живет на какой-то другой планете.
– А у нее есть мать?
– Версия такая, что она умерла, когда Нина была маленькой, – пожал плечами Санчес. – Никто толком не знает.
Кэлли в три глотка выпил половину своей кружки.
– А кто сидит в этом кресле-качалке перед домом?
Санчес быстро взглянул на Кэлли, подняв брови.
– Что, Карл Мэзерс возил тебя туда? – спросил он, и Кэлли кивнул. – Да, это Нинино кресло. Иногда она в нем читает, но нечасто. А глаза она вообще поднимает только тогда, когда рядом оказывается Кемп. И тогда это вроде бы как... Ну, как будто что-то приковывает все ее внимание.
– Каким же образом?
– Ну, я не могу даже понять. Похоже на то, как змея гипнотизирует кролика или как кролик в ужасе глядит на змею.
– Она его ненавидит?
– Нет, ничего подобного. Это как будто... как будто он возвращает ее к жизни. Нет, не ненависть... Возможно, страх, только я не понимаю почему. Может, ты и прав насчет депрессии. Я знаю, что она глотает таблетки.
– А может, ты попробуешь? – спросил Кэлли. – У меня же, черт возьми, времени-то совсем немного.
Айра вытащил из кармана рубашки свернутую в тонкую трубочку самокрутку и зажигалку. Кольца дыма, насыщенные дурманящим запахом наркотика, плавали над столом.
– Я позвоню тебе, – наконец ответил Айра.
– Мы могли бы потолковать о небольшом дополнительном проценте в рамках первой сделки.
Айра кивнул и достал деньги из рубашки, чтобы оплатить счет.
– Если мне не изменяет память, – сказал Кэлли, – я выиграл кое-что из этого.
Пара бумажек упала на стол, а остальные вернулись в карман Санчеса.
– В счет будущего, – сказал он и улыбнулся.
* * *
Люди, не снимая фотоаппаратов, прогуливались возле собора Святого Августина или гуськом просачивались в рестораны местного Бродвея. А Кэлли, выйдя из бара, остановил такси. Санчес остался там попить еще пивка. Кэлли беспокоил этот человек, но он прекрасно понимал, что тут он мало что мог сделать. Оставалось лишь довериться Санчесу. Риск и опасность были очевидными: Санчес ведь мог рассказать Кемпу о жучках, и тогда тот использовал бы их, чтобы дурачить Кэлли. Дезинформация – это более утонченный прием, чем все прочие, но если даже и существовал способ предохранить себя от нее, у Кэлли просто не было времени отыскивать его.
Он забрал свой ключ у портье гостиницы и заказал билет на самолет в Нью-Йорк туда и обратно в один день. Поднявшись в свой номер, он открыл окно, выходящее во внутренний дворик, и, прежде чем снять трубку телефона, налил себе виски.
* * *
Молчание. Шелест бумаг. Короткий кашель, словно знак недовольства. Кэлли лежал на кровати, подперев спину подушками, и потягивал виски. Он прислушивался к этим крупицам звуков, словно дневной хищник, вынужденный охотиться в темноте.
Какое-то тихое, монотонное постукивание, как будто мотыльки бились об абажур или кто-то кончиками ногтей постукивал по крышке стола, принимая решение. Неприятный скрежет кресла, отодвигаемого назад. Вот выдвинули и вернули на место ящик стола. Потом снова тишина. И где-то там, на ее фоне, слабое пение и вздохи, легкий электронный шумок – обычный звук в снятой трубке, хотя и казалось, что он шел из какого-то глубокого, лишенного воздуха места, какого-то огромного черного корыта, которое Кэлли сейчас невольно подслушивал. Он слышал, как звуки, доносящиеся из комнаты, и звуки из того, другого, черного места, как бы оркеструя друг друга, создавали мелодию, медленную и меланхоличную.
Кто-то вошел в комнату, но ничего не говорил. Кэлли прикрыл глаза, словно это могло ему помочь.
– Надолго ты уезжаешь? – донесся голос Нины.
Она, должно быть, принесла Кемпу выпить или что-нибудь поесть, потому что Кэлли услышал легкий стук тарелки или чашки, поставленной на стол. Кемп сказал:
– Спасибо. – И потом: – До вечера пятницы.
– Ненавижу, когда ты уезжаешь. – Голос Нины был бесстрастный, глуховатый, словно песок, гонимый ветром, ударялся о скалу.
– Я знаю. Это ненадолго. Здесь будет Генри. А Айра Санчес сделает все, что может тебе понадобиться.
Кемпа что-то отвлекло. Кэлли представил, как он, уткнувшись в бумаги, рассеянно протягивает руку к бутерброду, который она ему принесла.
– Генри словно и не знает, что я существую.
– Он будет здесь, если он нужен тебе.
– И у него глаза холодные, как у рыбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Это ты сам дал знать другим, – сказал Глинвуд.
Смех Кемпа был полон неподдельного наслаждения. Отсмеявшись, он сказал:
– Он это подозревал, но, конечно, не смог бы доказать.
– Стало быть, он тебя недолюбливает.
– Так он и не обязан меня любить. Он любит мои деньги, и этого вполне достаточно.
После паузы донесся звон бокала о бокал.
– Не клади туда льда, – сказал Кемп и чуть позже добавил: – Отлично, Генри.
– Пятница, – сказал Глинвуд. Он высказал предположение насчет времени полета, и Кемп согласился с ним. – У меня есть для тебя кое-какие документы на подпись. Долевые передачи.
– Завтра.
Последовал стук бокала, поставленного на стол, а потом захлопнулась дверь. Оставшись в одиночестве, Кемп издал тихий вздох, за которым последовал заглушаемый одышкой смех. Эти звуки как бы говорили: Глинвуд мне нужен, но он мне надоел. Послышались шаги по деревянному полу, потом ноги вступили на ковер, и шаги стихли. И в этой тишине раздались первые звуки концерта для флейты, переливчатые и удивительно ясные.
Кэлли повесил трубку, а потом набрал номер Майка Доусона. Доусон ответил только на четырнадцатый звонок. Голос его звучал так, словно он был под водой.
– Только, пожалуйста, не спрашивай меня, – сказал Кэлли, – знаю ли я, который час.
– Я уверен, что ты совершенно точно знаешь, который час, ублюдок.
– Ты один?
Последовало молчание, означавшее, что Доусон либо рассержен, либо позабавлен, возможно, и то и другое вместе.
– Я ведь красивый парень, – сказал он. – У меня еще сохранились все волосы и большинство зубов. Но из этого не следует, что моя жизнь – это марафонский забег, состоящий из отчаянного траханья.
– По слухам, дело обстоит несколько иначе.
– Ну, что стряслось? – засмеялся Доусон.
– А я как раз именно это и собирался у тебя спросить.
– Все спокойно. Ничего. Подожди-ка минутку.
Шорох постельного белья, а потом молчание. Кэлли выглянул из окна. Окруженная аркадами дорожка с трех сторон обрамляла внутренний дворик, арки подпирали белые колонны, на каждой из которых был светильник. С вершины фонтана струилась вода безукоризненным круглым водопадом, она с тихим плеском спускалась с уступа на уступ и в свете фонарей была полупрозрачной. Доусон вернулся к телефону минуты через две-три.
– Что это такое было? – спросил Кэлли.
– Ну, ты же меня разбудил, вот мне и пришлось сбегать в сортир. Ничего... – Доусон как бы подцепил конец оборванного разговора. – Больше никаких убийств и никаких зацепок тоже. Но это не означает, что прекратилась эта кутерьма. Всеобщее мнение, кажется, состоит в том, что поскольку этот ублюдок решил прекратить убивать людей, он может так и остаться неизвестным, жить себе на свободе, наслаждаться жизнью и посмеиваться в рукав над полицейскими оболтусами, пока... Ну, пока он не решит, что настало время еще немного поразвлечься со скорострельной винтовкой.
– Чье же это всеобщее мнение?
– Газет, телевидения и остальных.
– А Протеро?
– Так откуда, ты думаешь, они взяли эту идею? Когда у него берут интервью, он переходит от оправданий к сожалению и обратно, что-то в этом роде. Звучит чертовски патетично. А мы тем временем работаем по пятнадцать часов в день, и результата никакого. Некуда двигаться, понимаешь? Они сократили оперативную группу более чем наполовину.
– Идея в том, что он остановился навсегда?
– Нет, на время.
– Ну я это и имел в виду. Остановился.
– А что у тебя?
– Я еще не уверен, – сказал Кэлли. – Слишком рано говорить.
– И вот это ты и собираешься сообщить в докладе, который Протеро все еще не получил?
– А он что, намекал на это?
– О да! Еще как намекал! Он пытался дозвониться в гостиницу, но не застал тебя.
– Слишком дорого, – сказал Кэлли. – Большие расходы для налогоплательщиков.
– До тебя так просто не доберешься, – засмеялся Доусон.
– Да, ничего не изменилось, – согласился Кэлли. – Спокойной ночи, Майк.
Ответ Доусона долетел с некоторого расстояния: он держал трубку в стороне от рта, говоря кому-то:
– Пожелай Робину спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Робин, – донесся женский голос, сонный и глуховатый, звуки размазывались, словно губная помада от поцелуя.
Кэлли набрал номер Элен. Он был занят. Спустя десять минут Кэлли проделал это снова и с тем же результатом. Он набрал номер Кемпа и услышал молчание, слегка прерываемое сонным сопением. Он снова попробовал позвонить Элен. Номер соединился, но никто не поднимал трубку.
Глава 35
Судья в фетровой шляпе и разорванной куртке, толстая женщина, бережно баюкающая на руках своего петуха, букмекер, подобно автомату кивающий, поворачивающийся и снова кивающий. Кэлли чувствовал себя так, как будто возвратился в зрительный зал после первого антракта. Режущие глаза тени от ламп, рвущийся на арену золотисто-синий петух с подстриженными крыльями и стальной шпорой...
Айра Санчес подождал, пока хозяева птиц войдут в круг, и тогда перехватил пристальный взгляд букмекера. Кэлли передал Санчесу двадцатидолларовую бумажку и сказал:
– Десять твои, а десять – мои.
Хозяином синего петуха был тощий малый в соломенной шляпе и рубашке типа тех, что носят выступающие в родео ковбои. Двойные манжеты болтались у него на запястьях, а сквозь бахрому на рубашке были видны убогие заплатки. Малый толкнул голову своей птицы к черно-красному противнику, и вот уже оба петуха принялись буравить друг друга клювами, как скальные буры.
– Он может драться хоть три дня, если выдержит, – сказал Айра.
– Но мы все же ставим на синего?
– Конечно, отлично работает крыльями, прекрасная устойчивость. И еще кое-что. Видишь, этот розовый гребень и розовую бородку? А это значит, что в нем откуда-то есть кровь черной игры. А это не птицы, а прямо машины для убийства. Они готовы пойти с голыми шпорами хоть на паровоз. Все пока, как и должно?
– Работает отлично, – сказал Кэлли.
– Разузнал то, что хотел?
– Кое-что из этого.
Судья дал знак носовым платком, и хозяева выпустили птиц. Они начали ходить по кругу, словно прицеливаясь друг в друга. Шум вокруг арены заставил Кэлли и Санчеса замолчать. Все это напоминало пробуждение в какой-то незнакомой комнате, когда вы еще не вспомнили, как оказались там. Внезапное замешательство и приступ паники. В какое-то мгновение все обретает смысл, а в следующее все кажется незнакомым. Зрители, вопящие и толкающие друг друга локтями, чтобы выбрать место получше, поющее шипение карбидных ламп, два петушка на арене, падающих, встающих и наносящих друг другу разящие удары. Кэлли чувствовал себя так, как будто его избил до потери сознания некто невидимый, какая-то тень. Он не мог даже припомнить имени мужчины, стоявшего рядом с ним.
Он повернулся, приподняв одну руку, словно у него были завязаны глаза. В его ушах звенели крики и свист. Кэлли оказался спиной к арене в окружении чьих-то лиц. Он повернулся снова. Санчес всем телом подался вперед, сконцентрировав внимание на схватке, лицо его было лишено какого-либо выражения. Кэлли что-то говорил, хотя и не имел никакого представления о содержании своих слов, а шум был слишком велик, чтобы он мог разобрать их на слух. Он ощущал холод в животе, словно там остановилась кровь, в голове шипело, как в этих ослепляющих белым светом лампах, и было пусто.
А потом все снова вернулось: и четкость зрения, и ощущение места, словно все эти образы вдруг снова восстановились и нахлынули с плеском, как стремительный поток. Кэлли вздрогнул. В его памяти возник звук бесконечно и бесполезно звонившего телефона Элен. Синий петух отчаянно бил крыльями и бросался лапами на черно-красного соперника, его острые, как иглы, шпоры вырывали у того из-под зоба пучки перьев. Перед самой схваткой Айра успел сказать Кэлли:
– Этот способен остановить носорога.
Санчес взглянул через арену, но глаза букмекера уже были отключены: запись ставок окончилась, и он захлопнул свою книгу. Тощий парень в рубашке с бахромой закатал вверх рукава. Когда он забирал своего синего петуха с площадки, его руки выглядели сплошным сплетением канатиков вен под старой кожей. Длинные перья на шее птицы стояли торчком, словно чашечки у рукоятки шпаги. Петух тянул голову через процарапанную линию и бил клювом.
Когда птиц выпустили, они, лихорадочно хлопая крыльями, начали подскакивать совсем близко друг от друга, почти нога к ноге, словно прогуливались по обе стороны какой-то невидимой стены. Синий петух откачнулся назад, чтобы нанести удар, лапы его неистово били, и стальные шпоры окрашивались кровью. Зрители, ликуя, восторженно вопили.
Синий петух издал как бы ответный крик. Он швырнул своего противника на землю арены, и тот беспомощно бился среди своих же вырванных перьев, упав прямо на растерзанную грудь и скребя шпорами по арене. Была объявлена новая схватка, но никто из владельцев птиц не торопился выйти в круг. Синий петух в мгновение ока нанес сокрушительный удар сопернику, а потом, размахивая крыльями, побежал вдоль круга арены на негнущихся от ярости лапах. Тогда хозяин черно-красного петуха выступил вперед и утащил за крыло тушку своей птицы.
Когда они оказались снаружи, Санчес веером развернул их выигрыш, словно колоду карт. Из дверного проема падал узкий прямоугольник белого света. Какой-то мужчина толкнул Айру в спину. Он был рассержен и стремился поскорее уйти.
– Проклятые летуны! – пробормотал он. – Как ему только удалось побить эту чертову тушу?
Он шагнул сквозь стену мрака, окаймлявшую арену, и исчез. Несколько самодельных ящиков из прутьев и деревянных планок стояли по одну сторону двери. Хозяин золотисто-синего петуха опустился на колени, засовывая в ящик свою птицу и стягивая ремешки у передней заслонки. Когда он выпрямился, крылья с шумом забились о планки. Мужчина засмеялся, а потом нежно, как ребенку, сказал птице что-то по-испански.
Айра пошел прочь, увлекая в темноту и Кэлли.
– Как долго... – спросил он, – как долго еще ждать, пока ты заплатишь мне?
– Как только я узнаю, что купил этот эскиз. Возможно, менее чем через неделю.
– Там, в пустыне, – сказал Айра, – есть много разных изображений. Такие большие рисунки на полотне пустыни, очень старые. Охотник с копьем, солнце наверху, а под его ногами несколько волнистых линий – вода, а еще ниже есть и рыба, за которой он охотится. Есть и другие рисунки. Эти камни как будто покрыты смолой, поскребешь чем-нибудь – и получается линия. Вот так и делали эти рисунки. Это священные места, ты знаешь? Год назад, или что-то около того, какие-то ребятишки переехали на велосипедах один из камней. Отметины от их шин останутся там на тысячу лет.
– А зачем же они это сделали?
– Так ведь людям не нравится видеть то, что они не могут взять. С завтрашнего дня я должен быть нянькой при девочке, – сказал Айра и, взглянув на припаркованный у обочины новенький «джип» с двойными задними колесами, добавил: – Он, должно быть, уезжает взглянуть на Дега.
– Я знаю, – ответил Кэлли. – Именно за этим.
– Персональный автомобиль, – сказал Айра, отпирая дверцу «джипа». – Давай-ка съездим, попьем пивка.
Они сидели в баре под тускло-красными светильниками и слушали, как гитарист играет лучшие песни группы «Битлз». Все в этом баре выглядело очень спокойным, словно посетители там расходовали ровно столько энергии, чтобы донести стакан до губ. Высокая блондинка в джинсах, тесных, как бандаж, приняла у них заказ и почти немедленно вернулась с ним.
– Ну и как же мы сделаем это? – спросил Кэлли.
– Она никогда не выходит из дома, ты понимаешь? Она никогда и никуда не выходит!
– Так уж и никогда?
Санчес покачал головой и ртом собрал пену с пива.
– Почти никогда, – ответил он.
– Стало быть, все же иногда выходит?
– Думаю, что так. Послушай, я же говорил тебе о ней. Она с приветом.
– Расскажи-ка мне побольше.
– Она разговаривает совсем мало, спит почти весь день, она... ну не знаю, как сказать... как-то плавает, что ли... Это похоже на дым среди деревьев. Часто я даже не уверен, здесь ли она вообще.
– Депрессия? – предположил Кэлли.
– Да, может быть. Как-то раз я и в самом деле свозил ее в город, мы только еще выбрались на шоссе, и она сказала: «Какой же это долгий путь». Я ей ответил что-то вроде: тут, мол, всего-то несколько миль. А она и говорит: «Нет, даже на то, чтобы сделать шаг-другой, уходит половина жизни». То есть, понимаешь, она говорила так, словно она живет на какой-то другой планете.
– А у нее есть мать?
– Версия такая, что она умерла, когда Нина была маленькой, – пожал плечами Санчес. – Никто толком не знает.
Кэлли в три глотка выпил половину своей кружки.
– А кто сидит в этом кресле-качалке перед домом?
Санчес быстро взглянул на Кэлли, подняв брови.
– Что, Карл Мэзерс возил тебя туда? – спросил он, и Кэлли кивнул. – Да, это Нинино кресло. Иногда она в нем читает, но нечасто. А глаза она вообще поднимает только тогда, когда рядом оказывается Кемп. И тогда это вроде бы как... Ну, как будто что-то приковывает все ее внимание.
– Каким же образом?
– Ну, я не могу даже понять. Похоже на то, как змея гипнотизирует кролика или как кролик в ужасе глядит на змею.
– Она его ненавидит?
– Нет, ничего подобного. Это как будто... как будто он возвращает ее к жизни. Нет, не ненависть... Возможно, страх, только я не понимаю почему. Может, ты и прав насчет депрессии. Я знаю, что она глотает таблетки.
– А может, ты попробуешь? – спросил Кэлли. – У меня же, черт возьми, времени-то совсем немного.
Айра вытащил из кармана рубашки свернутую в тонкую трубочку самокрутку и зажигалку. Кольца дыма, насыщенные дурманящим запахом наркотика, плавали над столом.
– Я позвоню тебе, – наконец ответил Айра.
– Мы могли бы потолковать о небольшом дополнительном проценте в рамках первой сделки.
Айра кивнул и достал деньги из рубашки, чтобы оплатить счет.
– Если мне не изменяет память, – сказал Кэлли, – я выиграл кое-что из этого.
Пара бумажек упала на стол, а остальные вернулись в карман Санчеса.
– В счет будущего, – сказал он и улыбнулся.
* * *
Люди, не снимая фотоаппаратов, прогуливались возле собора Святого Августина или гуськом просачивались в рестораны местного Бродвея. А Кэлли, выйдя из бара, остановил такси. Санчес остался там попить еще пивка. Кэлли беспокоил этот человек, но он прекрасно понимал, что тут он мало что мог сделать. Оставалось лишь довериться Санчесу. Риск и опасность были очевидными: Санчес ведь мог рассказать Кемпу о жучках, и тогда тот использовал бы их, чтобы дурачить Кэлли. Дезинформация – это более утонченный прием, чем все прочие, но если даже и существовал способ предохранить себя от нее, у Кэлли просто не было времени отыскивать его.
Он забрал свой ключ у портье гостиницы и заказал билет на самолет в Нью-Йорк туда и обратно в один день. Поднявшись в свой номер, он открыл окно, выходящее во внутренний дворик, и, прежде чем снять трубку телефона, налил себе виски.
* * *
Молчание. Шелест бумаг. Короткий кашель, словно знак недовольства. Кэлли лежал на кровати, подперев спину подушками, и потягивал виски. Он прислушивался к этим крупицам звуков, словно дневной хищник, вынужденный охотиться в темноте.
Какое-то тихое, монотонное постукивание, как будто мотыльки бились об абажур или кто-то кончиками ногтей постукивал по крышке стола, принимая решение. Неприятный скрежет кресла, отодвигаемого назад. Вот выдвинули и вернули на место ящик стола. Потом снова тишина. И где-то там, на ее фоне, слабое пение и вздохи, легкий электронный шумок – обычный звук в снятой трубке, хотя и казалось, что он шел из какого-то глубокого, лишенного воздуха места, какого-то огромного черного корыта, которое Кэлли сейчас невольно подслушивал. Он слышал, как звуки, доносящиеся из комнаты, и звуки из того, другого, черного места, как бы оркеструя друг друга, создавали мелодию, медленную и меланхоличную.
Кто-то вошел в комнату, но ничего не говорил. Кэлли прикрыл глаза, словно это могло ему помочь.
– Надолго ты уезжаешь? – донесся голос Нины.
Она, должно быть, принесла Кемпу выпить или что-нибудь поесть, потому что Кэлли услышал легкий стук тарелки или чашки, поставленной на стол. Кемп сказал:
– Спасибо. – И потом: – До вечера пятницы.
– Ненавижу, когда ты уезжаешь. – Голос Нины был бесстрастный, глуховатый, словно песок, гонимый ветром, ударялся о скалу.
– Я знаю. Это ненадолго. Здесь будет Генри. А Айра Санчес сделает все, что может тебе понадобиться.
Кемпа что-то отвлекло. Кэлли представил, как он, уткнувшись в бумаги, рассеянно протягивает руку к бутерброду, который она ему принесла.
– Генри словно и не знает, что я существую.
– Он будет здесь, если он нужен тебе.
– И у него глаза холодные, как у рыбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50