Произошло все наоборот, вместо испуга, Иванчишина охватил гнев.
— Спрашиваешь, почему рано радоваться, недоумок? — заорал он. — Да потому, что пээррушка в настоящем своем виде ничего не стоит! Пока будешь рассчитывать да нажимать на кнопки, мишень окажется в другом месте… Дошло, тупоголовый баран, или другими словами прикажешь пояснить? Пошлешь «привет» конкуренту, попадешь в его жену, нацелишься в автобус, взорвешь трамвай…
Пудель пришел в себя. Потоптался на месте, будто пробуя устойчивость утоптанного снега, извинительно заулыбался.
— Простите, Геннадий Петрович, погорячился… Да и как остаться спокойным, когда сбылась давнишняя мечта… Что же нам делать?
Вопрос переполнен подхалимажем, так и сочится униженной просьбой о помощи. Мечты о богатстве, счетах в зарубежных банках, шикарных лимузинах и любовницах, роскошных виллах на берегу Неаполитанского залива — все это повисло на тонком волоске, конец которого — в руках вздорного старика, по недоразумению носящего генеральские погоны.
— Дорабатывать, — сердито буркнул тоже успокоившийся генерал. — Дотягивать.
— И сколько понадобится времени для «дотягиваний»?
Ученый пожал плечами.
— Может быть пара недель, а может быть и год. Как получится. Ракетка должна унюхать цель, преследовать её до заранее назначенного места. Обычным компьютерным прицелом не обойтись, необходимо, примитивно выражаясь, некое биокомпьютерное устройство…
Иванчишин уже сам верил своим доводам, жонглировал ими, как фокусник на арене цирка. Поверит или не поверит ему похититель — не самое главное. Основное — сделать пээррушку неотвратимой, превратить её из средства запугивания и шантажа в действительное оружие. От которого не спрятаться, не укрыться.
Он уже видел путь, по которому двинется к намеченной цели, в мозгу зажигались и гасли сложнейшие схемы, рекламными проблесками бежали многоцифровые формулы, вперемежку с непонятными для непосвященного стрелками и буквенными символами…
— И что понадобится для этого?
Пудель преданно смотрел в лицо генерала. Скажет тот: переместить в тайгу мою московскую лабораторию, нисколько не удивится, примется изобретать способы фантастического перемещения.
— Прежде всего, перебраться поближе к институту — недельные ожидания результатов рассчетов меня не устраивают. Второе — систематическое общение с помощниками. В первую очередь, с Ковровым и Ковригиной. Они занимались аналогичной проблемой… Пока все.
Ничего себе — «пока»! Пуделю хватает с избытком и только-что поставленных задач. Размечтавшийся дед фактически требует создания под самым носом московского угрозыска и ФСБ филиала институтской лаборатории. Это все равно, что сунуться без маски в улей со злющими пчелами.
Но не возражать же создателю желанного оружия?
— Все обеспечу! — заверил Пудель. — В тайге, на самом деле, неудобно. Ближе к весне переберемся в Подмосковье… А сейчас, дорогой Геннадий Петрович, вы заслужили отдых. Поедем к дяде Семену — ему завтра пятьдесят стукнет — развлечемся…
Юбиляр, несмотря на то, что застолье ещё не началось, уже в изрядном подпитии, ходил по улицам поселка. А чего ему, спрашивается, стесняться, если все жители так или иначе связаны с ним родственными узами?
Так уж получилось — на одной стороне улицы живет дед, рядом с ним построились восемь сыновей, по другую сторону обосновались внуки, проулки освоили племянники и двоюродные братья и сестры. По окраинным улочкам теснятся более дальние родственники. Одна только изба Семена — поодаль, стоит особняком возле ручья.
Весь поселок, как принято выражаться, — одна семья, сплоченная, крепкая. Поддерживают друг друга, как врытые в землю столбы-вековухи. Непробиваемый забор, о который расшибет лоб любой супротивник.
Кого опасаться? Милиции? Два её представителя женаты на сестрах дяди Семена. Прокуратуры? Она в поселке не «прописана», находится в районном центре, к тому же прокурор женат на племяннице…
Вот и разгуливает нынешний хозяин жизни по родным подворьям, потребляет подносимые щкалики, обнимается с родичами. Поджидает главных гостей.
Когда из-за сопки показались розвальни, запряженные двумя пегими лошадками, дядя Семен подтянулся, помотал лохматой головой, изгоняя из неё лишние градусы, и остановился у околицы. Утвердил ноги в валенках на снежном насте, подбоченился, изобразил на бородатом лице приветливую улыбку.
Розвальни остановились метрах в десяти от юбиляра.
— Здорово, дядя Семен! — провозгласил Пудель, поддерживая под локоть хмурого Иванчишина. — Еще одного гостя привез — жалуй Геннадия Петровича.
Семен согласно мигнул. Дескать, обязательно буду жаловать, все для этого готово: соления-мочения, грибки ядренные, козлятина-медвежатина, и, главное, крепчайший самогон. Выразить все это словами не решился — язык одеревянел, не слушается.
Пудель давно был в поселке своим. Может быть, даже родней сыновей и племянников. И не только потому, что выручил Семена — вызволил его из когтей раз»яренного мишки. Практически добрая половина населения поселка живет за счет щедрого криминального бизнесмена. Ибо за оказываемые ему и его шестеркам услуги и за молчание Пудель платит, не раздумывая и не скупясь.
Вот и превратился мирный таежный поселок в надежную базу пуделевских боевиков. Молчали охотники, рыскала за дальними сопками в поисках преступников милиция, глядела в противоположную сторону бдительная прокуратура.
— Почему такой хмурый, дядя Семен? О годах тоскуешь? Так пятьдесят для мужика не возраст…
— Беда приключилась, Петро, агромадная беда…
Этого ещё не хватает! У Пуделя похолодели руки, загрохотало сердце.
— Что произошло?
— Дарья забрюхатела… Уж не ты ли испробовал свежатинку?
Мужик согнал с лица улыбку, насторожил седеющие лохматые брови. Не сдобровать парню, который обесчестил его дочку!
У Васина отлегло. Ну, подобная «агромадная» беда его не касается… Наверняка забрался под девичий подол Завирюха! Оглушил девку трепотней, забил ей голову дурацкими идейками и под шумок оседлал.
Ну, дерьмо вонючее, попадешься под горячую руку — вырежу «круглые», подумал Пудель. Не то, чтобы был охранителем высокой нравственности — просто берег доверительные отношения с таежниками, не хотел терять удобную перевалочную базу.
— Зря грешишь, Сема, — обнял он охотника за узкие плечи. — Ни я, ни мои парни не причастны, ищи охальника в соседнем поселке или в районном центре.
— Найду, — хмуро пообещал Семен. — Не покроет Дарьин позор — в землю вобью по плечи!
И вобьет же, не пожалеет!
Застолье прошло на славу. Подвыпмв, бабы затянули песняки, пустились в пляс. Трясли мощными грудями четыре дочки юбиляра, даже брюхатая Дарья не удержалась и так отплясывала, что жалобно гудели толстенные половицы да позвякивала на столах посуда. А уж о хозяйке и говорить не стоит. Будто сбросила с покатых плеч десяток годков, вспомнила девичьи времена и показала дочкам, как отплясывали в дни её молодости.
— Глядите, Геннадий Петрович, — возбужденно шептал на ухо генераду Пудель, не сводя горящих глаз с матери и её дочек. — Сейчас груди оторвутся и примутся отплясывать отдельно… А задки-то, какие задки…
Иванчишину было не до восторгов захмелевшего босса. Он все ещё не мог отрешиться от боязни возможной расправы. Не пора ли потихоньку выбраться из избы юбиляра, оседлать первую попавшуюся лошадь и удариться в бега?
Будь Геннадий Петрович помоложе — так и поступил бы. Мужики вот-вот завалятся под столы, Пудель держится из последних сил, бабы — не преграда. Но где взять силы для того, чтобы пуститься в путь неведомо куда? В какой стороне — город с милицией и прокуратурой?
Генерал сидел за столом и терзался сомнениями.
Наконец, решился. Поднялся потихоньку, протиснулся между подглядывающими малолетками. Вышел во двор. Где-то поблизости привязаны кони… Сам оседлать не сможет, но вдруг повезет — оставили хотя бы одну оседланную.
Лучше замерзнуть в тайге, лучше пусть волки загрызут, чем жить в ожидании бадитской расправы.
Не получилось. Едва сделал несколько осторожных шагов к коновязи — из темноты навстречу шагнул боевик с автоматом. Один из двоих, сопровождающих Пуделя.
— Куда собрался, батя? Ежели — в нужник, то направо за углом… А лучше встань около забора — все дела…
Пришлось последовать доброму совету — опорожниться у забора. Вернулся к крылечку и остановился.
— Не хочется — в духоту? — посочувствовал боевик, намолчавшийся в одиночестве. — Я вот тоже люблю раздолье. Тайга дышит, звезды перемигиваются — балдеж да и только. Под крышей только с бабой хорошо, — размечтался он.
— Вот мне и захотелось зарыться в сено, которое — на санях, — подхватил «идею» Иванчишин. — Малость похрапеть под звездами…
— Не велено, — насторожился охранник, даже автомат передвинул поудобней. — Хозяин заругает… Постоять на крыльце — пожалста, а к розвальням — ни ногой!
На крыльцо вывалился пьяный Пудель. Его подпирала, обхватив обоими руками за талию, худющая баба с оплывшими вниз морщинистыми щеками. Такая же пьяная, как и её кавалер.
— Пойдем, милок, бай-баиньки, — уговаривала она Васина. — Сичас постелю исделаю, раздену…
— Пойдем, — икая, миролюбиво соглашался Пудель. — Пощупаю твои мощи, лярва, может на них ещё есть мясо, — увидел Иванчишина и остановился, покачиваясь. — А-а, генерал? Почему трезвый и не с бабой? Аграфена подыщет тебе молодку поспелей. Опрокинь стакашек и помни ей фуфеля. Поутру расскажешь, как у тебя это получилось… Найдешь генералу лярву или мне самому искать? — обратился он к Аграфене.
— Чего ж не найти? Марфута страдает без мужика — не откажется… Вот обихожу сичас тебя, добегу до её избы…
— Может, искать не нужно? Ты — баба ядренная, двоих обслужишь, не закачаешься…
Пьяно захохотал и подталкиваемый спутницей ушел в соседнюю избу…
Трусливая дрожь перестала сотрясать тело генерала. Даже выслушивая мерзкие речи Пуделя, он оставался холодным и насмешливым.
Возвращаться к столу не хотелось, лучше прогуляться, подышать чистым морозным воздухом.
Прогулка по обширному двору заняла полчаса, ещё минут пятнадцать генерал задумчиво постоял возле крыльца. Потом, осторожно ступая по скрипучему снегу, он подошел к тому месту, куда скрылся боевик. Парень сидел на бревне, утопив голову в меховой воротник куртки, обняв и прижав к груди автомат…
Спит! Первая удача, За которой обязательно должна последовать цепочка других.
Дай— то Бог!
Иванчишин постоял, привыкая к темноте. Потом пытливо огляделся.
А вот и второе везение!
Пегих лошадок не выпрягли, только повесили на морды мешки с ячменем. Они стояли, переминаясь с ноги на ногу, удовлетворенно хрумкали вкусные зерна, вздыхали.
Генерал обошел спящего охранника, взял под уздцы одну из лошадей, вывел розвальни на дорогу…
Всю ночь он торопился, то и дело подстегивая пегих, оглядываясь назад. Погони не было, все было превосходно. Постепенно успокоился. Опрокинутая над головой продырявленнная небесная чаша, холодный, процеженный сквозь кедровую зелень, воздух, умиротворяющее поскрипывание снега под полозьями саней…
Господи, как прекрасен окружающий мир, когда он очищен от зловония наживы, грязи садизма и предательства! Как хорошо, когда рядом нет злобного Пуделя и его шестерок, когда не видишь пьяных бородатых звериных морд, отмеченных похотью и злобой.
Предоставив лошадям двигаться без понукания и подхлестывания, Иванчишин опрокинулся на мягкое приятно пахнущее сено и размечтался. Перед мысленным взором проплывали сотрудники института, талантливые и бездари, симпатичные и нелюбимые, но все, без исключения, отмеченные одним: совместным трудом, научным азартом, творческой увлеченностью.
Взять хотя бы Стеллу Ковригину…
Незаметно для самого себя генерал уснул. Будто нырнул в глубокий колодец, наполненный до краев чистой, удивительно вкусной водой. Лошади медленно плелись по лесной дороге. Иногда упавший с дерева снежный ком нарущал торжественную тишину тайги…
Пробуждение было не таким приятным, вернее, совсем неприятным. Иванчишина разбудило звонкое ржание лошади, приглушенные голоса.
Рядом с розвальнями — ехидно улыбающийся Пудель. За его спиной — два боевика. В стороне оглаживает оседланного мерина дядя Семен.
— Не хорошо поступаете, Геннадий Петрович, не ожидал от вас такого баловства…
В дверь сначала поскреблись, потом — постучали. Видимо, потеряв терпение, забухали кулаками. Пудель оторвал голову от подушки, с трудом разлепил склеившиеся веки. Голова забита чем-то вязким, рыхлым, виски с трудом сдерживают удары взбунтовавшейся крови.
— Открой, лярва! — столкнул он разоспавшуюся бабу на холодный пол. — Не слышишь — стучат!
Голая женщина набросила на костлявые плечи шаль и поплелась открывать. Из-под шали выступали костистая спина, усохшие бедра, тощие соломинки ног.
С таким скелетом может спать только вдрызг пьяный мужик, с отвращением подумал Пудель. Разве мало сидело за столом пухлых молодок, не иначе черт понес его на костлявую старуху…
За дверью — боевик. Вид у парня — поникший, виноватый. Смотрит в сторону… Все понятно без пояснений.
— Бежал?
Боевик развел руками. Автомат сполз с плеча и ударился о пол. Негромкий стук отозвался в голове пушечным выстрелом. Васин болезненно поморщился.
— Сам не знаю, как получилось… Вроде, стояли рядом у крыльца и вдруг — нету…
Пудель торопливо одевался. Натянув, наконец, куртку, злобно оттолкнул сожительницу, засовывающую ему в карман завернутые в бумагу пирожки.
— Отстань, скелетина. Сейчас не до жратвы…
— Ночью, однако, нахваливал, — обиделась баба. — А сичас обзываешься.
Пудель не ответил, похоже, даже не услышал бабьих причитаний. Проходя мимо боевика, отвесил звонкую затрещину.
— Спать не надо было, падло, дерьмо вонючее… Лошадей! Буди Семена!
Не прошло и десяти минут, как четыре всадника мчались по зимней дороге… Скорей! Скорей!… Безжалостно нахлестывали коней, приподнимаясь в седлах, пытливо оглядывали распадки.
Догонят, обязатетельно должны догнать! Поутру в городишко идет автобус, по этой же дороге идет. Пересядет Иванчишин с розвальней — не возьмешь. С некоторых пор автобусы сопровождаются вооруженными ментами — не затевать же перестрелку.
— Не беспокойся, Артюха, достанем, — на скаку успокаивал Пуделя дядя Семен. — Он, вишь ты, — по тракту, а мы верхом пойдем, через вон ту сопку… Не трусь, паря, поспеем…
Успели!
Взлетели на вершину сопки и увидали: в распадок медленно втягиваются розвальни. На них — неподвижная фигура лежащего человека.
Не дай Бог, инфаркт генералишку хватил с перепугу, встревожился Пудель. Тогда — к черту в зубы все мечты о богатой, привольной житухе на берегу того же Неаполитанского залива.
Но и на этот раз вертлявая судьба не повернулась к Пуделю тощим задом. Наоборот, улыбнулась во весь зубастый рот. Генерал мирно похрапывал. Будто не на санях лежал, а в теплой спаленке на мягкой перинке.
— Не хорошо вы поступаете, Геннадий Петрович, — с укоризной повторил Васин. — Заставляете волноваться, переживать… Чем мы заслужили подобное отношение?… Обидно!
Иванчишин помалкивал. А что он мог ответить, чем обьяснить побег из гостеприимного дома дяди Семена?
— Ладно, — милостиво отпустил вину ученого Пудель. — На первый раз прощаем… Нагостевались досыта, пора домой, зарабатывать прощение, — намекнул он на не обходимость «замолить» грех побега.
Генерал безволько кивнул. Да, он осознает свою вину, да, согласен её отработать…
Дядя Семен увел верховых лошадок к знакомым кормущкам. Пудель и два боевика, потеснив Иванчишина, перебрались на розвальни…
Казалось бы, все тревоги — позади, не о чем волноваться, переживать. Но ощущение неведомой опасности не покидало Пуделя. Она, эта опасность, высверливала в мозгу кровоточащие дырки, напоминала о себе угрожающим хрустом лопнувшей под тяжестью снега ветки, черным силуэтом дерева, перечеркнувшего тусклое небо.
Все эти неосязаемые приметы мало беспокоили Васина — он искал действительные причины беспокойства. И они существовали!
Против обыкновения, он здорово «наследил». Началось это с таежного охотника, ускользнувшего от боевиков. Именно тот мужик навел ментов на древний скит, в котором, по слухам, сыскари отыскали маленькую, но колючую, зацепку.
Вторая причина — Стелла. Сказка об «экологе» недолго осталась сказкой, признание Пудуля — невероятная глупость. Либо ментовка побежит с повинной, либо сыскари, покопавшись в происшедших событиях, постараются выйти на след её любавника.
Дядя Семен и его поселковые родичи вполне могут оказаться следующей скрипучей ступенькой ментовского расследования. В тайге далеко слышно, брякнет какой-нибудь малец либо старец о «гостях» навещающих дядю Семена — обязательно долетит эта весть до настороженных ушей лягавых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Спрашиваешь, почему рано радоваться, недоумок? — заорал он. — Да потому, что пээррушка в настоящем своем виде ничего не стоит! Пока будешь рассчитывать да нажимать на кнопки, мишень окажется в другом месте… Дошло, тупоголовый баран, или другими словами прикажешь пояснить? Пошлешь «привет» конкуренту, попадешь в его жену, нацелишься в автобус, взорвешь трамвай…
Пудель пришел в себя. Потоптался на месте, будто пробуя устойчивость утоптанного снега, извинительно заулыбался.
— Простите, Геннадий Петрович, погорячился… Да и как остаться спокойным, когда сбылась давнишняя мечта… Что же нам делать?
Вопрос переполнен подхалимажем, так и сочится униженной просьбой о помощи. Мечты о богатстве, счетах в зарубежных банках, шикарных лимузинах и любовницах, роскошных виллах на берегу Неаполитанского залива — все это повисло на тонком волоске, конец которого — в руках вздорного старика, по недоразумению носящего генеральские погоны.
— Дорабатывать, — сердито буркнул тоже успокоившийся генерал. — Дотягивать.
— И сколько понадобится времени для «дотягиваний»?
Ученый пожал плечами.
— Может быть пара недель, а может быть и год. Как получится. Ракетка должна унюхать цель, преследовать её до заранее назначенного места. Обычным компьютерным прицелом не обойтись, необходимо, примитивно выражаясь, некое биокомпьютерное устройство…
Иванчишин уже сам верил своим доводам, жонглировал ими, как фокусник на арене цирка. Поверит или не поверит ему похититель — не самое главное. Основное — сделать пээррушку неотвратимой, превратить её из средства запугивания и шантажа в действительное оружие. От которого не спрятаться, не укрыться.
Он уже видел путь, по которому двинется к намеченной цели, в мозгу зажигались и гасли сложнейшие схемы, рекламными проблесками бежали многоцифровые формулы, вперемежку с непонятными для непосвященного стрелками и буквенными символами…
— И что понадобится для этого?
Пудель преданно смотрел в лицо генерала. Скажет тот: переместить в тайгу мою московскую лабораторию, нисколько не удивится, примется изобретать способы фантастического перемещения.
— Прежде всего, перебраться поближе к институту — недельные ожидания результатов рассчетов меня не устраивают. Второе — систематическое общение с помощниками. В первую очередь, с Ковровым и Ковригиной. Они занимались аналогичной проблемой… Пока все.
Ничего себе — «пока»! Пуделю хватает с избытком и только-что поставленных задач. Размечтавшийся дед фактически требует создания под самым носом московского угрозыска и ФСБ филиала институтской лаборатории. Это все равно, что сунуться без маски в улей со злющими пчелами.
Но не возражать же создателю желанного оружия?
— Все обеспечу! — заверил Пудель. — В тайге, на самом деле, неудобно. Ближе к весне переберемся в Подмосковье… А сейчас, дорогой Геннадий Петрович, вы заслужили отдых. Поедем к дяде Семену — ему завтра пятьдесят стукнет — развлечемся…
Юбиляр, несмотря на то, что застолье ещё не началось, уже в изрядном подпитии, ходил по улицам поселка. А чего ему, спрашивается, стесняться, если все жители так или иначе связаны с ним родственными узами?
Так уж получилось — на одной стороне улицы живет дед, рядом с ним построились восемь сыновей, по другую сторону обосновались внуки, проулки освоили племянники и двоюродные братья и сестры. По окраинным улочкам теснятся более дальние родственники. Одна только изба Семена — поодаль, стоит особняком возле ручья.
Весь поселок, как принято выражаться, — одна семья, сплоченная, крепкая. Поддерживают друг друга, как врытые в землю столбы-вековухи. Непробиваемый забор, о который расшибет лоб любой супротивник.
Кого опасаться? Милиции? Два её представителя женаты на сестрах дяди Семена. Прокуратуры? Она в поселке не «прописана», находится в районном центре, к тому же прокурор женат на племяннице…
Вот и разгуливает нынешний хозяин жизни по родным подворьям, потребляет подносимые щкалики, обнимается с родичами. Поджидает главных гостей.
Когда из-за сопки показались розвальни, запряженные двумя пегими лошадками, дядя Семен подтянулся, помотал лохматой головой, изгоняя из неё лишние градусы, и остановился у околицы. Утвердил ноги в валенках на снежном насте, подбоченился, изобразил на бородатом лице приветливую улыбку.
Розвальни остановились метрах в десяти от юбиляра.
— Здорово, дядя Семен! — провозгласил Пудель, поддерживая под локоть хмурого Иванчишина. — Еще одного гостя привез — жалуй Геннадия Петровича.
Семен согласно мигнул. Дескать, обязательно буду жаловать, все для этого готово: соления-мочения, грибки ядренные, козлятина-медвежатина, и, главное, крепчайший самогон. Выразить все это словами не решился — язык одеревянел, не слушается.
Пудель давно был в поселке своим. Может быть, даже родней сыновей и племянников. И не только потому, что выручил Семена — вызволил его из когтей раз»яренного мишки. Практически добрая половина населения поселка живет за счет щедрого криминального бизнесмена. Ибо за оказываемые ему и его шестеркам услуги и за молчание Пудель платит, не раздумывая и не скупясь.
Вот и превратился мирный таежный поселок в надежную базу пуделевских боевиков. Молчали охотники, рыскала за дальними сопками в поисках преступников милиция, глядела в противоположную сторону бдительная прокуратура.
— Почему такой хмурый, дядя Семен? О годах тоскуешь? Так пятьдесят для мужика не возраст…
— Беда приключилась, Петро, агромадная беда…
Этого ещё не хватает! У Пуделя похолодели руки, загрохотало сердце.
— Что произошло?
— Дарья забрюхатела… Уж не ты ли испробовал свежатинку?
Мужик согнал с лица улыбку, насторожил седеющие лохматые брови. Не сдобровать парню, который обесчестил его дочку!
У Васина отлегло. Ну, подобная «агромадная» беда его не касается… Наверняка забрался под девичий подол Завирюха! Оглушил девку трепотней, забил ей голову дурацкими идейками и под шумок оседлал.
Ну, дерьмо вонючее, попадешься под горячую руку — вырежу «круглые», подумал Пудель. Не то, чтобы был охранителем высокой нравственности — просто берег доверительные отношения с таежниками, не хотел терять удобную перевалочную базу.
— Зря грешишь, Сема, — обнял он охотника за узкие плечи. — Ни я, ни мои парни не причастны, ищи охальника в соседнем поселке или в районном центре.
— Найду, — хмуро пообещал Семен. — Не покроет Дарьин позор — в землю вобью по плечи!
И вобьет же, не пожалеет!
Застолье прошло на славу. Подвыпмв, бабы затянули песняки, пустились в пляс. Трясли мощными грудями четыре дочки юбиляра, даже брюхатая Дарья не удержалась и так отплясывала, что жалобно гудели толстенные половицы да позвякивала на столах посуда. А уж о хозяйке и говорить не стоит. Будто сбросила с покатых плеч десяток годков, вспомнила девичьи времена и показала дочкам, как отплясывали в дни её молодости.
— Глядите, Геннадий Петрович, — возбужденно шептал на ухо генераду Пудель, не сводя горящих глаз с матери и её дочек. — Сейчас груди оторвутся и примутся отплясывать отдельно… А задки-то, какие задки…
Иванчишину было не до восторгов захмелевшего босса. Он все ещё не мог отрешиться от боязни возможной расправы. Не пора ли потихоньку выбраться из избы юбиляра, оседлать первую попавшуюся лошадь и удариться в бега?
Будь Геннадий Петрович помоложе — так и поступил бы. Мужики вот-вот завалятся под столы, Пудель держится из последних сил, бабы — не преграда. Но где взять силы для того, чтобы пуститься в путь неведомо куда? В какой стороне — город с милицией и прокуратурой?
Генерал сидел за столом и терзался сомнениями.
Наконец, решился. Поднялся потихоньку, протиснулся между подглядывающими малолетками. Вышел во двор. Где-то поблизости привязаны кони… Сам оседлать не сможет, но вдруг повезет — оставили хотя бы одну оседланную.
Лучше замерзнуть в тайге, лучше пусть волки загрызут, чем жить в ожидании бадитской расправы.
Не получилось. Едва сделал несколько осторожных шагов к коновязи — из темноты навстречу шагнул боевик с автоматом. Один из двоих, сопровождающих Пуделя.
— Куда собрался, батя? Ежели — в нужник, то направо за углом… А лучше встань около забора — все дела…
Пришлось последовать доброму совету — опорожниться у забора. Вернулся к крылечку и остановился.
— Не хочется — в духоту? — посочувствовал боевик, намолчавшийся в одиночестве. — Я вот тоже люблю раздолье. Тайга дышит, звезды перемигиваются — балдеж да и только. Под крышей только с бабой хорошо, — размечтался он.
— Вот мне и захотелось зарыться в сено, которое — на санях, — подхватил «идею» Иванчишин. — Малость похрапеть под звездами…
— Не велено, — насторожился охранник, даже автомат передвинул поудобней. — Хозяин заругает… Постоять на крыльце — пожалста, а к розвальням — ни ногой!
На крыльцо вывалился пьяный Пудель. Его подпирала, обхватив обоими руками за талию, худющая баба с оплывшими вниз морщинистыми щеками. Такая же пьяная, как и её кавалер.
— Пойдем, милок, бай-баиньки, — уговаривала она Васина. — Сичас постелю исделаю, раздену…
— Пойдем, — икая, миролюбиво соглашался Пудель. — Пощупаю твои мощи, лярва, может на них ещё есть мясо, — увидел Иванчишина и остановился, покачиваясь. — А-а, генерал? Почему трезвый и не с бабой? Аграфена подыщет тебе молодку поспелей. Опрокинь стакашек и помни ей фуфеля. Поутру расскажешь, как у тебя это получилось… Найдешь генералу лярву или мне самому искать? — обратился он к Аграфене.
— Чего ж не найти? Марфута страдает без мужика — не откажется… Вот обихожу сичас тебя, добегу до её избы…
— Может, искать не нужно? Ты — баба ядренная, двоих обслужишь, не закачаешься…
Пьяно захохотал и подталкиваемый спутницей ушел в соседнюю избу…
Трусливая дрожь перестала сотрясать тело генерала. Даже выслушивая мерзкие речи Пуделя, он оставался холодным и насмешливым.
Возвращаться к столу не хотелось, лучше прогуляться, подышать чистым морозным воздухом.
Прогулка по обширному двору заняла полчаса, ещё минут пятнадцать генерал задумчиво постоял возле крыльца. Потом, осторожно ступая по скрипучему снегу, он подошел к тому месту, куда скрылся боевик. Парень сидел на бревне, утопив голову в меховой воротник куртки, обняв и прижав к груди автомат…
Спит! Первая удача, За которой обязательно должна последовать цепочка других.
Дай— то Бог!
Иванчишин постоял, привыкая к темноте. Потом пытливо огляделся.
А вот и второе везение!
Пегих лошадок не выпрягли, только повесили на морды мешки с ячменем. Они стояли, переминаясь с ноги на ногу, удовлетворенно хрумкали вкусные зерна, вздыхали.
Генерал обошел спящего охранника, взял под уздцы одну из лошадей, вывел розвальни на дорогу…
Всю ночь он торопился, то и дело подстегивая пегих, оглядываясь назад. Погони не было, все было превосходно. Постепенно успокоился. Опрокинутая над головой продырявленнная небесная чаша, холодный, процеженный сквозь кедровую зелень, воздух, умиротворяющее поскрипывание снега под полозьями саней…
Господи, как прекрасен окружающий мир, когда он очищен от зловония наживы, грязи садизма и предательства! Как хорошо, когда рядом нет злобного Пуделя и его шестерок, когда не видишь пьяных бородатых звериных морд, отмеченных похотью и злобой.
Предоставив лошадям двигаться без понукания и подхлестывания, Иванчишин опрокинулся на мягкое приятно пахнущее сено и размечтался. Перед мысленным взором проплывали сотрудники института, талантливые и бездари, симпатичные и нелюбимые, но все, без исключения, отмеченные одним: совместным трудом, научным азартом, творческой увлеченностью.
Взять хотя бы Стеллу Ковригину…
Незаметно для самого себя генерал уснул. Будто нырнул в глубокий колодец, наполненный до краев чистой, удивительно вкусной водой. Лошади медленно плелись по лесной дороге. Иногда упавший с дерева снежный ком нарущал торжественную тишину тайги…
Пробуждение было не таким приятным, вернее, совсем неприятным. Иванчишина разбудило звонкое ржание лошади, приглушенные голоса.
Рядом с розвальнями — ехидно улыбающийся Пудель. За его спиной — два боевика. В стороне оглаживает оседланного мерина дядя Семен.
— Не хорошо поступаете, Геннадий Петрович, не ожидал от вас такого баловства…
В дверь сначала поскреблись, потом — постучали. Видимо, потеряв терпение, забухали кулаками. Пудель оторвал голову от подушки, с трудом разлепил склеившиеся веки. Голова забита чем-то вязким, рыхлым, виски с трудом сдерживают удары взбунтовавшейся крови.
— Открой, лярва! — столкнул он разоспавшуюся бабу на холодный пол. — Не слышишь — стучат!
Голая женщина набросила на костлявые плечи шаль и поплелась открывать. Из-под шали выступали костистая спина, усохшие бедра, тощие соломинки ног.
С таким скелетом может спать только вдрызг пьяный мужик, с отвращением подумал Пудель. Разве мало сидело за столом пухлых молодок, не иначе черт понес его на костлявую старуху…
За дверью — боевик. Вид у парня — поникший, виноватый. Смотрит в сторону… Все понятно без пояснений.
— Бежал?
Боевик развел руками. Автомат сполз с плеча и ударился о пол. Негромкий стук отозвался в голове пушечным выстрелом. Васин болезненно поморщился.
— Сам не знаю, как получилось… Вроде, стояли рядом у крыльца и вдруг — нету…
Пудель торопливо одевался. Натянув, наконец, куртку, злобно оттолкнул сожительницу, засовывающую ему в карман завернутые в бумагу пирожки.
— Отстань, скелетина. Сейчас не до жратвы…
— Ночью, однако, нахваливал, — обиделась баба. — А сичас обзываешься.
Пудель не ответил, похоже, даже не услышал бабьих причитаний. Проходя мимо боевика, отвесил звонкую затрещину.
— Спать не надо было, падло, дерьмо вонючее… Лошадей! Буди Семена!
Не прошло и десяти минут, как четыре всадника мчались по зимней дороге… Скорей! Скорей!… Безжалостно нахлестывали коней, приподнимаясь в седлах, пытливо оглядывали распадки.
Догонят, обязатетельно должны догнать! Поутру в городишко идет автобус, по этой же дороге идет. Пересядет Иванчишин с розвальней — не возьмешь. С некоторых пор автобусы сопровождаются вооруженными ментами — не затевать же перестрелку.
— Не беспокойся, Артюха, достанем, — на скаку успокаивал Пуделя дядя Семен. — Он, вишь ты, — по тракту, а мы верхом пойдем, через вон ту сопку… Не трусь, паря, поспеем…
Успели!
Взлетели на вершину сопки и увидали: в распадок медленно втягиваются розвальни. На них — неподвижная фигура лежащего человека.
Не дай Бог, инфаркт генералишку хватил с перепугу, встревожился Пудель. Тогда — к черту в зубы все мечты о богатой, привольной житухе на берегу того же Неаполитанского залива.
Но и на этот раз вертлявая судьба не повернулась к Пуделю тощим задом. Наоборот, улыбнулась во весь зубастый рот. Генерал мирно похрапывал. Будто не на санях лежал, а в теплой спаленке на мягкой перинке.
— Не хорошо вы поступаете, Геннадий Петрович, — с укоризной повторил Васин. — Заставляете волноваться, переживать… Чем мы заслужили подобное отношение?… Обидно!
Иванчишин помалкивал. А что он мог ответить, чем обьяснить побег из гостеприимного дома дяди Семена?
— Ладно, — милостиво отпустил вину ученого Пудель. — На первый раз прощаем… Нагостевались досыта, пора домой, зарабатывать прощение, — намекнул он на не обходимость «замолить» грех побега.
Генерал безволько кивнул. Да, он осознает свою вину, да, согласен её отработать…
Дядя Семен увел верховых лошадок к знакомым кормущкам. Пудель и два боевика, потеснив Иванчишина, перебрались на розвальни…
Казалось бы, все тревоги — позади, не о чем волноваться, переживать. Но ощущение неведомой опасности не покидало Пуделя. Она, эта опасность, высверливала в мозгу кровоточащие дырки, напоминала о себе угрожающим хрустом лопнувшей под тяжестью снега ветки, черным силуэтом дерева, перечеркнувшего тусклое небо.
Все эти неосязаемые приметы мало беспокоили Васина — он искал действительные причины беспокойства. И они существовали!
Против обыкновения, он здорово «наследил». Началось это с таежного охотника, ускользнувшего от боевиков. Именно тот мужик навел ментов на древний скит, в котором, по слухам, сыскари отыскали маленькую, но колючую, зацепку.
Вторая причина — Стелла. Сказка об «экологе» недолго осталась сказкой, признание Пудуля — невероятная глупость. Либо ментовка побежит с повинной, либо сыскари, покопавшись в происшедших событиях, постараются выйти на след её любавника.
Дядя Семен и его поселковые родичи вполне могут оказаться следующей скрипучей ступенькой ментовского расследования. В тайге далеко слышно, брякнет какой-нибудь малец либо старец о «гостях» навещающих дядю Семена — обязательно долетит эта весть до настороженных ушей лягавых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39