Вот так мы с самых же первых минут и узнали, что Луи до зарезу нужно 50 000 франков, чтобы купить себе новый скутер, ибо мало того, что нынешний поглощает все, что бы он ни зарабатывал, – всякий раз, совершая на нем очередное плавание, он рискует незаметно отправиться на тот свет. Впрочем, именно это обстоятельство и заставило его наконец вспомнить о присутствии Анны. Я тут же не преминул предсказать, что не пройдет и двух дней, как он непременно попросит у нее эти 50 000 франков, чтобы купить себе новый скутер. Которые она, конечно, и дала ему без всяких колебаний и даже с известным удовольствием – что, разумеется, никак не могло опровергнуть, скорее уж наоборот, подтвердило тот факт, что Луи послал ей свое сообщение не только потому, что и вправду верил, будто обнаружил Гибралтарского матроса, сколько с надеждой дать ей возможность прямо на месте, так сказать, с доставкой на дом, оказать ему эту маленькую услугу.
Худой, низкорослый, опаленный солнцем, Луи одинаково поражал как живостью, так и какой-то развязностью манер. Он, как и Эпаминондас, как и все матросы, которые посылали ей депеши и «узнавали» его повсюду – пожалуй, несколько излишне безответственно, – был наделен особым шармом, обаянием, что ли. Правда, у этого, должно быть, из-за слишком долгого пребывания под африканским солнцем обаяние приобрело чересчур уж разнузданные формы. Думаю, потому что в первый день я и сам с непривычки испытал подобное искушение – многие считали, что он слегка не в себе. На самом же деле все было совсем не так. Общался Луи только с неграми. Белые обитатели Порто-Ново и слышать о нем не хотели. Он их утомлял. Считали его трепачом, аферистом, неуравновешенным, никчемным типом, общение с которым могло лишь повредить их репутации. Только одни негры и любили Луи. Вот их нисколько не смущали его сумасбродные причуды. И ничуть не тревожила, скорее даже наоборот, полная авантюр и случайностей, без всякой уверенности в завтрашнем дне, жизнь, которую он вел.
Вскоре эта его ненадежность довольно дорого нам обошлась. Но сумасбродные выходки не заставили Анну отступить назад. По опыту многих лет она уже знала, что порой самые незначительные факты, самые смутные догадки, способные вызвать разве что снисходительную улыбку у неискушенных в этом деле новичков, знаменуют собою начало истины, более того, иногда надо верить всем – лгунам, придуркам и даже психам. Всякий может ошибиться, утверждала она. И поверила Луи настолько, что даже была готова последовать его совету отправиться в отдаленные районы Центральной Африки, в зеленые саванны долины реки Уэле.
Жил Луи в крошечном двухкомнатном бунгало, изрядно обветшавшем и выходившем окнами прямо на порт. Он был единственным белым, обитавшим в том туземном квартале. Вот уже два года как он жил с молоденькой девицей из племени фульбе, перебиваясь со дня на день и в полной безалаберности, к которой она, похоже, приноровилась ничуть не хуже него самого. В первый же вечер после нашего прибытия Луи пригласил Анну вместе с Эпаминондасом к себе на ужин. Я присоединился к их компании, и Луи, хоть и с некоторым опозданием, но все же предупрежденный Эпаминондасом о моей роли на яхте, извинился, что забыл пригласить и меня тоже. Сказал, что очень рад моему приходу, и обращался со мной непринужденно и весьма дружелюбно, видя во мне очередного мужчину, которого она привезла с собой, чтобы скрасить время в ожидании Гибралтарского матроса, и который к тому же еще и помогает ей в поисках. Впрочем, неподдельное внимание, что проявил я к истории, рассказанной нам тем вечером, еще более укрепило его догадки насчет роли, отведенной мне при ней. На этом ужине присутствовал и еще один сотрапезник, лучший друг Луи, чернокожий учитель школы для мальчиков в Котону, его Луи представил нам как человека, ближе всех в Дагомее знакомого с Гибралтарским матросом, и к тому же автора написанного по-французски труда в целых шестьсот страниц, опубликованного Отделом пропаганды Министерства колоний, где рассказывается история одной дагомейской царицы по имени Домисиги, бабушки короля Беханзина. За ужином много говорили о Домисиги. Тем более что мне, как и всем сотрудникам Министерства колоний, случалось держать в руках этот труд, столь убедительно свидетельствующий о благонамеренности колониализма, ведь он был написан по-французски одним из чернокожих подданных страны. Луи пространно рассказывал нам, что принимал деятельное участие в его подготовке и сам правил текст. Он искренне считал его из ряда вон выходящим событием. Я тепло поздравил автора со столь выдающейся книгой. Конечно, я и виду не подал, что не прочитал в ней даже самых первых строк. Вот так и получилось, что для Луи и его дружка я стал единственным белым, который, кроме, как нам сказали, еще Гибралтарского матроса, прочитал историю Домисиги и воздал ей по заслугам. Это обстоятельство удвоило их радость. И по причине этого удивительного совпадения наша встреча и наше пребывание в Дагомее обрели в их глазах, если угодно, какой-то особый, почти мистический смысл. Впрочем, это было в порядке вещей. И если рассказ друга Луи о его встречах с Гибралтарским матросом то и дело расцвечивался всякими иллюзиями и событиями, относящимися к славному прошлому Дагомеи, то Анну, судя по всему, это не смущало ни в малейшей степени. А уж обо мне, готовом, так сказать, ко всему, и говорить-то нечего – разве могла меня теперь смутить этакая малость?
Ужин был незатейливым, но отменным. Юная фульбийская подружка Луи очень любезно обслуживала нас за столом. Хоть ни минуты не принимала участия в общей беседе. Прошлое Дагомеи, каким бы славным оно ни было, явно ничуть не интересовало девушку, что же касается Гибралтарского матроса, то на этот счет она, видно, и так уже была настолько осведомлена, что вряд ли могла услышать что-нибудь новое из уст школьного учителя. Когда мы покончили с ужином, она вышла на крытое крыльцо и монотонно принялись напевать заунывные пастушеские мелодии высокогорных плоскогорий Атокары. Анна позаботилась захватить с собой достаточное количество бутылок итальянского вина, чтобы ужин затянулся далеко за полночь и никто по-настоящему не удивился истории, поведанной нам другом Луи.
Вот она, эта история. Он рассказал нам ее часов около двух ночи, полушепотом – полиция рыщет повсюду, пояснил он, – так, будто пересказывал какой-то мистический народный эпос, уже изрядно напившись под монотонный аккомпанемент исполненных героической печали песнопений Атокары.
Есть в Абомее, столице Дагомеи, древнем обиталище наших дагомейских царей, которых принято считать кровожадными и – как вы, конечно, помните – самый величайший из которых оказался, увы, последним, я имею в виду Беханзина, Око Мира, заслужившего, чтобы без промедления написали наконец его правдивую биографию и оправдали перед историей, так вот, есть в Абомее один Белый Господин. Этот Белый Господин, судя по описаниям Луи и его истории – вот уже два года он мне ею все уши прожужжал, – как две капли воды похож, насколько два человека вообще могут быть похожи друг на друга, я бы даже сказал, просто вылитая копия другого Белого Господина, который интересует вас, мадам, и поискам которого вы посвятили свою жизнь. Остальные белые в нашей колонии обычно называют его сволочью или подонком, а иной раз еще сутенером – не знаю, так ли оскорбительно это последнее прозвище, как и все прочие, но Луи утверждает, будто это даже еще почище. Еще белые говорят о нем, будто он позор всей колонии, но лично я никак не возьму в толк, почему это один белый из всего этого, прошу прощения, как говорит Луи, борделя должен отдуваться за всех остальных. Но вот чем этот господин и вправду отличается от других, так это тем, что его разыскивает вся белая полиция Порто-Ново, и Котону, и всех городов, где она есть – за исключением Абомеи, где, повторяю, этот Белый Господин и нашел себе пристанище и где, вы уж извините, как говорит Луи, у полиции кишка тонка, – я хочу сказать, ведь там, где есть белая полиция, черная полиция – потому что она черная, – не имеет права разыскивать белых преступников. Я вам сразу сказал, что этого господина разыскивает белая полиция, потому что, насколько я смог раскинуть своими слабыми мозгами, пусть они у меня и не очень хорошо работают, именно в этом-то и состоит самая главная особенность того другого господина, чьи поиски, и уже давно, стали вашим излюбленным времяпрепровождением. Я имею в виду, вы уж простите великодушно, этого господина Гибралтарского матроса.
Обвинений, предъявляемых этому господину Гибралтарскому матросу, много, и они самого разного свойства. Да, среди них всевозможные злодеяния, грабежи и, вы уж извините меня, мадам, что мне приходится брать на себя смелость использовать при вас такие непотребные выражения, но что поделаешь, я ведь должен сказать вам всю правду, еще и изнасилования тоже. Насчет этих последних обвинений я хочу сказать, якобы он насиловал женщин, сразу же спешу пояснить, что здесь есть одна тонкость, которой никак не хотят понять белые: у нас в Дагомее это преступление, скажем так, довольно относительное. Особенно если речь идет о господине Гибралтарском матросе, ведь он у нас здесь такой знаменитый человек, мы все его так глубоко почитаем, а раз мы, то, стало быть, и наши жены и дочки, которые, что поделаешь, все еще тоскуют по старым временам, когда у нас в Дагомее любовью занимались, как дышали, и стар и млад, в любое время дня, в любой позе и без всяких там судей или понятых, следящих, по закону все это делается или нет.
Вот для меня, к примеру, прямо скажу, свести знакомство с господином Гибралтарским матросом было очень даже большой честью. Сам-то я, может, вы этого и не знаете, родился в Абомее, жена моя живет там почти весь год, да и сам я частенько туда наведываюсь, надо же время от времени насладиться радостями супружеской жизни. Такие путешествия вполне позволяет мне моя профессия школьного учителя, которая не из тех занятий, что не оставляет вам времени для досуга. Благодаря этому обстоятельству мне и выпала большая радость и великая честь познакомиться с господином Гибралтарским матросом и даже наслаждаться с ним порой откровенными беседами самого дружеского свойства.
Правда, мы, дагомейцы, обычно не называем этого господина Гибралтарским матросом. А все потому, что, кроме Луи да меня самого, узнавшего об этом благодаря Луи, никто здесь больше не знает, что именно это и есть его истинное предназначение, настоящее имя, я хочу сказать, то, какое дали ему вы, для кого он, как говорится, дороже всех земных почестей и любых золотых ожерелий. Мы, дагомейцы, знаем его под смиренным именем Жеже. Я имею в виду именно Жеже, а не, прошу прощения, вы ведь могли бы и спутать, Гле-Гле или Ока Акулы, прославленного отца царя Беханзина.
Описать Жеже, прощу прощения, господина Гибралтарского матроса, мне было бы несколько затруднительно. Будучи, как вы изволили заметить, негром, я по причинам расового толка в некотором смысле неспособен чувствовать физиономические различия белых людей. Настолько путаю их друг с другом, что, встретив однажды господина нашего генерал-губернатора, возьми да и скажи ему: как дела, старина, спутав его, это случилось еще в самом начале нашего знакомства, с присутствующим здесь нашим общим другом Луи. Сами понимаете, такая ошибка могла мне дорого обойтись. И все-таки, если уж на то пошло, мне кажется, я мог бы сказать, нет, я ничего не утверждаю, просто так, к слову, по-моему, господин Гибралтарский матрос чуть-чуть похож на господина Эпаминондаса. Трудности, какие я испытываю, стараясь описать вам его лицо, усугубляются еще и тем обстоятельством, что господин Гибралтарский матрос носит пробковый шлем и темные очки и я ни разу не встречал его на улицах Абомеи без этих защитных приспособлений, без которых не может обойтись ни один белый человек в нашей Дагомейской колонии, ведь она, как вам известно, расположена совсем близко к экватору. Тем не менее могу сказать вам, что наши женщины, вы уж извините меня, мадам, если я подвергаю жестоким испытаниям ваши нежные чувства, но наши женщины говорят, будто глаза у него синего цвета. Одни утверждают – мне поневоле пришлось навести справки на этот счет, чтобы как можно точнее рассказать потом об этом вам, – что они голубые, как подернутое лазурью утреннее небо, другие – будто они синие, словно окутанные закатным туманом высокогорные озера Атокары. Но, по правде сказать, сквозь темные очки много не разглядишь, так что лично я насчет цвета его глаз ничего определенного сказать вам не могу. Стало быть, раз уж вы сюда приплыли, придется вам основываться на этих тонких наблюдениях весьма поэтического свойства. Что же касается меня, одно могу сказать, что черты лица вокруг черных очков, которые были у него вполне нормальные и изготовлены по всей форме, тоже распределялись совершенно симметрично, а волосы – из-за шлема я, прошу прощения, ничего не могу утверждать совсем уж наверняка, – похоже, довольно равномерно покрывали всю поверхность головы. Мне видны были только самые нижние кончики, но готов поручиться, что они были темными.
Источников существования у господина Гибралтарского матроса было много и самого разного свойства. В основном, они были связаны с родом деятельности, принятой называть у здешних белых спекуляцией. Насколько я понимаю, этим словом называют торговые операции, которые одновременно отличаются новизной, изобретательностью и, как говорится, являются сугубо личным делом каждого. Эта спекуляция связана с предметами наших дагомейских ремесел, а также с торговлей золотом. И занимается здесь этим вовсе не он один. Говорят, у господина Гибралтарского матроса есть свои люди по всей Африке, особенно в Кот-д'Ивуаре, в Нигерии и в восточной части Судана, а еще в горах Фута-Джаллон, в Лабе и даже по берегам Уэле, в племени мангбуту, из тех, что еще, сами знаете, иногда называют каннибальскими.
О делах господина Гибралтарского матроса, хотя беседы наши обычно были короткими и ограничивались обменом новостями, я знаю по слухам – люди говорили, будто он занимался торговлей крепкими напитками и в особенности напитком, который называется виски и который, по словам Луи, наилучшее средство, если у тебя темное прошлое или, скажем, очень мучают угрызения совести. А еще он охотится – на всех зверей, какие только водятся в колонии, а когда больше нечего положить на зуб, то не брезгует и воронами с абомейских улиц. Живет как мы, бедные черные люди, называет нас своими братьями, делит кров с дюжиной туземцев из народа фульбе, которых тоже называет своими братьями и которых якобы всячески настраивает против своих лжебратьев из колониального начальства. Добавлю еще одну подробность, лично мне особенно дорогую, – дело в том, что он очень подкован в истории Дагомеи и глубоко почитает нашего великого Беханзина.
Здесь у нас, в Дагомее, господина Гибралтарского матроса все считают отчаянным и еще, как говорит Луи, сорвиголовой. А простые люди, к примеру пастухи, что пасут скот на высокогорных пастбищах, те вообще уверены, что он избран богами и неуязвим для людской злобы. Говорят, он подобен крупному куду, который на закате солнца бегает так же быстро, как ветер, а у некоторых так разыгралось воображение, что они видят в нем одно из карающих воплощений великого царя нашего, незабвенного Беханзина. Самому ему очень нравятся подобные сравнения. А потому и сказать трудно, сколько табаку раздает он этим пастухам с высоких плоскогорий. Но, наверное, зря я так долго отнимаю ваше драгоценное время, рассказывая о том, какими глазами видим господина Гибралтарского матроса мы сами, то есть местные аборигены. Ведь ваша мифология так отличается от нашей, что вряд ли вы сможете понять, какое огромное значение все это имеет для нас. Пожалуй, важнее сказать, что в последнее время господин Гибралтарский матрос, говорят, несколько изменил своим привычкам. Теперь он вооружен не только собственными кулаками, но еще и маузерами. И у каждого, кто живет вместе с ним, тоже имеется по маузеру. Он купил их в Британской Нигерии, где у него тоже есть друзья. Эти маузеры на шесть пуль и наделены очень большой смертоносной силой. Господин Гибралтарский матрос ни на минуту не расстается со своим маузером – он всегда висит у него за спиной – и ничуть не скрывает ни своих дел, ни даже, если можно так выразиться, своего исторического прошлого.
Так что мы знаем, что когда-то он совершил какое-то преступление, убил человека в Париже, этой знаменитой великой столице. Он упоминает об этом с большой простотой и большим смирением и еще говорит, что если бы ему пришлось сделать это снова, то поступил бы точно так же, и даже иногда жалеет, что это уже позади и ему уже не суждено совершить то же самое еще раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39