Остаток ночи я спал из рук вон плохо. Проснулся где-то около десяти. И отправился в бар выпить кофе. Там сидели двое матросов. Мы поздоровались. Я уже видел их накануне, за ужином, они вели себя так, будто давно привыкли к моему присутствию. Допив кофе, я тут же вышел на палубу. Солнце было уже высоко. Какая-то невероятная радость исходила от этого золотого ветра. Когда я оказался на палубе, мне пришлось прислониться к двери бара, так поразила, так ослепила меня немыслимая синева моря.
Потом я прошелся по верхней палубе. Ее нигде не было, должно быть, еще спала. Добрался до носовой части яхты и встретил там того матроса, низкорослого брюнета, что улыбался мне накануне. Тот чинил канаты и пел.
– Отличная погода, – заметил я.
– Да у нас на Сицилии, – возразил он, – море вообще всегда такое, круглый год.
Я устроился подле него. А он, видно, только и ждал, как бы перекинуться с кем-нибудь словечком. Тут же рассказал, что нанялся сюда два месяца назад на Сицилии вместо одного матроса, оставшегося в Сиракузах. А прежде плавал юнгой на одном грузовом судне, возившем из Сиракуз в Марсель апельсины.
– Здесь на яхте, – заметил он, – все совсем по-другому. Так мало работы, что иногда приходится самому придумывать, чем бы себя занять.
Он показал глазами на канаты.
Корабль шел довольно близко к берегу, вдоль него тянулась равнина, довольно узкая полоска, за ней виднелись горы.
– Это что, Корсика? – поинтересовался я.
– Как бы не так, все еще Италия.
Он показал пальцем на какую-то точку на побережье: город, большой, с трубами, из которых струился дымок.
– Ливорно, – со смехом пояснил он.
– А как же Сет?
– Сет – это с другой стороны, – продолжая смеяться, пояснил он. – Но море здесь такое красивое, должно быть, ей захотелось продлить удовольствие.
– Выходит, теперь мы свернем в Пьомбино, – предположил я.
– Может, и там, а может, вообще где-нибудь возле Неаполя, – все еще со смехом проговорил он.
Я взял небольшой кусок каната и машинально обмотал его вокруг руки.
– Я видел вас на танцах позавчера, – неожиданно выпалил он.
У меня было такое впечатление, что он еще не успел повидать слишком много пассажиров вроде меня. Ведь он был на яхте всего два месяца.
– Я познакомился с ней три дня назад, – пояснил я.
Он окинул меня взглядом немного смущенно и ничего не ответил.
– Вот так я и попал сюда, в общем-то, случайно, – признался я, просто чтобы что-нибудь сказать.
– Понятно, – ответил он.
Он оказался словоохотлив. Сообщил, что тоже знает историю про матроса с Гибралтара. От других матросов. Само собой, он говорил о нем с нескрываемым восхищением, только никак не мог взять в толк, зачем ему понадобилось убивать того американца и почему это она его так разыскивает.
– Вот она все говорит, якобы ищет его, как будто можно вот так просто взять и разыскать в целом мире одного человека. А по мне, это все так, одни только разговоры.
– А как же тогда объяснить, – поинтересовался я, – почему она все время плавает по морям?
– Само собой, такого двумя словами не объяснишь, а может, ей просто нравится такая жизнь, вот и все, поди знай…
– Так, значит, это был американец, тот, кого он убил?
– Говорят, будто американец. Правда, другие говорят, что вовсе он никакой не американец. Мало ли что говорят.
– А вообще-то американец или, скажем, англичанин, какая разница…
– И то правда, – с улыбкой согласился Бруно. – Знаете, по-моему, эта женщина просто скучает.
– Но разве вот так на корабле, совсем одной, не тоскливей, чем где-нибудь в другом месте?
Он посмотрел на меня смущенно и в то же время как-то немного насмешливо.
– Ну, совсем одна, – заметил он, – это она не всегда. Хотя, по-моему, она все равно скучает, чего-то ей, видно, в жизни не хватает, и не только его, а еще чего-то другого, иначе и быть не может.
Я не возражал. И это явно придавало ему уверенности.
– Но все равно рано или поздно ей придется остановиться, нельзя же без конца так скитаться. Ни одному человеку долго не выдержать такой жизни, все время на корабле. Мне говорил тот человек, вместо которого я поступил сюда на яхту, правда, поначалу-то я не поверил, а теперь и сам вижу, что это не жизнь.
Он пояснил, что своим матросам она платит очень хорошо, в три раза больше, чем на других кораблях, и к тому же никаких там строгостей, ничего от тебя не требует – так что все вроде бы лучше некуда, но все равно проходит пара месяцев, скажем, или три, или от силы полгода, и они от нее уходят, особенно те, кто помоложе. Надо сказать, всегда по-хорошему, расстаются самыми наилучшими друзьями, это уж что правда, то правда.
– Нельзя же без конца все искать и искать, раз все равно не находишь, этого же никто не выдержит. – И он как-то сконфуженно добавил: – Сами увидите, каково это. Никогда не знаешь, куда плывешь, делать почти нечего, непонятно, за что тебе платят такие больше деньги. Если и бросаем где-нибудь якорь, то никогда заранее не знаем, где и когда, разве что она получит какую-нибудь телеграмму, но это случается очень редко. Тогда, стало быть, бросаем якорь и ждем. Чего, непонятно. Якобы пока он узнает яхту и поднимется на борт.
Он признался, что уже так озверел от этой праздной жизни, что достаточно ему было в Виареджо увидеть, как разгружали какое-то грузовое судно с сыром, где мужики честно зарабатывали себе на хлеб, чтобы с трудом удержаться и тут же не попросить у нее расчета.
– Но ведь для нее, – возразил я, – это совсем другое дело. Чем она еще сможет заняться, если перестанет вот так плавать на своей яхте?
– Ну, найдет что-нибудь, – ответил Бруно, – это все одни разговоры.
– Да, наверное, вы правы…
– Вот увидите, рано или поздно придет день, когда она уже по горло насытится этими бесконечными плаваниями.
– А вот как вы думаете, есть у нее хоть какой-нибудь шанс?
– Это насчет чего?
– Ну, найти его.
– Если уж это вас так интересует, – с какой-то досадой в голосе ответил он, – лучше спросите у нее самой.
– Да нет, – добавил я, – это я просто так, к слову.
Потом мы снова вернулись к Гибралтарскому матросу.
– Вот мне лично, – заметил Бруно, – вообще не очень верится во всю эту историю. Все это, как говорится, одни только бабушкины сказки. Послушать, так прямо целый роман написать можно. Взять, к примеру, эти самые телеграммы. Вроде как его встречают прямо повсюду. Так что, даже когда она их получает, все равно такое впечатление, будто плывем, сами не знаем куда, и ищем, сами не знаем кого.
– Но это все-таки лучше, чем вообще ничего, – возразил я.
– Другими словами, так удобней. По крайней мере не надо ломать голову, куда плыть.
– И потом, поди знай, а вдруг?
Он бросил на меня ободряющий взгляд.
– Это что правда, то правда, – ответил он, – поди знай. Но ведь на свете столько людей, миллиарды.
– И все же, – возразил я опять, – ведь столько народу уже знает, что она его ищет, это все равно, как если бы она была не одна. По-моему, у нее все-таки больше шансов, чем кажется с первого взгляда.
– Думаю, – ответил он, – о том, что она его разыскивает, уже знают во всех крупных портах. Но что это дает, пока он сам об этом не узнает? Может, он где-нибудь на материке, далеко от моря, занимается себе чем-нибудь, зарабатывает на хлеб и даже слышать-то о ней не хочет. Странная штука, похоже, ей даже и в голову не приходит, что, может, ему вовсе не улыбается снова с ней встретиться. Что она, единственная женщина на всем белом свете, что ли?
– По-моему, – ответил я, – ей это тоже приходило в голову.
Однако собственная участь тревожила его куда больше, чем ее трудности. Ему уже не терпелось поскорее смыться с яхты.
– Вот дойдем до Сета, – проговорил он, – там погляжу, чем можно будет заняться. Правда, говорят, что все, кто уходит, рано или поздно возвращаются назад. Похоже, с тех пор как она вот так скитается по морям-океанам, уже снова встречалась со всеми своими матросами. Вот ведь странная штука, всем невтерпеж удрать, а потом все опять хотят вернуться. Проходит месяц-другой, и они опять смываются. Вот, к примеру, рулевой, тот уже три раза возвращался. И Эпаминондас, который теперь ждет нас в Сете, тоже трижды.
– А она, она-то понимает, почему они все удирают?
– Да она-то, – ответил он, – чего она только не понимает!
– Похоже, она вам не очень-то по душе, – заметил я.
Он явно удивился.
– Да нет, – пояснил он, – не в этом дело. Но вообще-то, по-моему, она издевается над людьми, ей просто на всех наплевать.
– Нет, мне так совсем не кажется, – возразил я.
– А вот я, – проговорил Бруно, – ничего не могу с собой поделать, уверен, и все. Не думайте, будто я в обиде, вовсе нет, я ничего против нее не имею. Но, наверное, все-таки соскочу я отсюда в Сете.
Слушая его, я все время продолжал следить, не показалась ли она на палубе.
– Надо всегда делать то, что хочется, – изрек я.
– Иногда мне бывает – даже не знаю, как бы это получше сказать – немного стыдно, что ли, да-да, просто совестно плавать на этой яхте, – добавил он.
– Надо выбирать так, чтобы не было стыдно, – заметил я.
Потом попрощался с ним, прошел по палубе, остановился возле ее каюты и стал ждать. Мне больше ничего не хотелось делать, только ждать и ждать ее. Каким давним, наивным бредом казались мне теперь мои планы насчет чистки медных ручек. Нет, ни за что не смог бы я тратить время на подобную ерунду. Хватит с меня, уже нагорбатился в кромешном мраке, целые долгие годы, и вот теперь наконец-то могу позволить себе роскошь больше ничего не делать – просто в полнейшей праздности стоять себе на солнышке и ждать, когда появится женщина. Да миллионы мужчин поступили бы на моем месте точно так же, я верил в это вполне чистосердечно, во всяком случае, достаточно, чтобы эта вера позволяла мне чувствовать себя куда менее одиноким, чем в долгие годы моей респектабельной службы.
Она показалась из каюты. Подошла ко мне. Мне пришлось зажмуриться – как утром, когда я увидел море. Вид у нее был вполне довольный. И как всегда, когда она бывала довольна, в ней появлялось что-то трогательно-девчоночье.
– Уже подплываем к Ливорно, – проговорила она, – как быстро идем.
Лишь позже я понял, что с ней всегда так, расстояния от порта до порта неизменно вызывали у нее искреннее удивление, и ей приходилось постоянно их напоминать. Должно быть, в ее воображении они с каждым разом все сокращались и сокращались – ведь уже целых три года, как она плавала по морям.
– А как же Сет? – поинтересовался я. Она улыбнулась, глядя на море.
– Никуда не денется, – ответила она. Я тоже глядел на море и Ливорно вдали.
– Но ведь тебя уже ждут в Сете, – напомнил я, – разве не так?
– Я уже предупредила Эпаминондаса.
– Когда?
– Вчера вечером, перед отплытием.
– Нет, все-таки ты несерьезный человек, – проговорил я, силясь рассмеяться.
– Неправда, – возразила она, – я очень серьезная. Но раз уж так случилось, какая разница?
Больше мы об этом не говорили. У нее в руках был атлас, и я попросил дать мне его посмотреть. Это был складывающийся пластиковый атлас, который она специально заказала себе в Южной Америке. Материки на нем были очерчены одними только обитаемыми границами, но с большой точностью и подробностью – она показала мне Рокку, крошечную точечку, затерянную среди тысячи других, сплошь испещрявших итальянское побережье. Обозначены были все глубины и течения, а материки, совершенно пустые и белые, выглядели такими же голыми, как моря на обычных картах. В общем, это был атлас мира, вывернутого наизнанку, как бы негативное изображение земли. Она уверяла, что знает его наизусть.
– Мне кажется, я знаю его так же хорошо, как и того, кто там живет, – заметила она.
Мы растянулись в шезлонгах прямо напротив бара. Все мужчины на яхте хоть чем-нибудь да занимались.
Только я один не делал ровно ничего. И мысль об этом время от времени приходила мне в голову.
– Если хочешь, – обратилась она ко мне, – на следующей стоянке мы можем вместе сойти на берег.
Она надела солнечные очки и курила, не спуская глаз с моря. Это она умела делать – сидеть у моря и курить, или читать, или ничего не читать, просто ничего не делать, и все.
– Расскажи мне про других, – попросил я.
– Ты хочешь, чтобы я снова начала вспоминать?
– Но ведь вечерами, – немного поколебавшись, решился я, – ты все равно не захочешь.
– Какое тебе до них дело, до всех прочих?
– Странный вопрос. Может, тебе неприятно о них вспоминать?
– Да нет, не то чтобы неприятно, – возразила она, – просто мне хочется понять, почему ты все время так настаиваешь, а ты не объясняешь.
– Ну, хотя бы из любопытства или, скажем, чтобы избавиться от искушения вообразить, будто я единственный в своем роде.
Мы дружно рассмеялись.
– Знаешь, среди них кого только не было. Я ведь уже говорила, что делаю много глупостей.
– Хотелось бы узнать, что же это за глупости.
– Да самые ужасные, – ответила она, – и самые дурацкие. Правда, иногда я задаю себе вопрос, а глупости ли это, может, это я сама…
– Чтобы не видеть никого рядом?
– Наверное. Знаешь, ты прав, было такое время, когда я готова была затащить сюда кого попало.
– Может, я это и имел в виду, но ведь на самом деле кого попало-то не существует.
– Я хотела сказать, мужчин, которые мне не очень-то подходили.
– А что, разве есть такие, которые подходят тебе больше других?
Ей и в голову не пришло рассмеяться.
– Кто знает… – проговорила она.
– Ну, давай, начинай, – подгонял я ее. – Был один, который…
– Был один, который с самого первого дня обосновался здесь навечно. Когда я зашла к нему в каюту – и пары часов не прошло, как мы отплыли, – он уже основательно обустроился. Аккуратно расставил на полке свои книги. Бальзак. Полное собрание сочинений. А над умывальником в ряд красовались все его туалетные принадлежности. Правда, на беду, среди них оказалось множество одинаковых пузырьков с туалетной водой, королевская лаванда, английской фирмы «Ярдли». Заметив мой изумленный взгляд, он пояснил, что и дня не может прожить без этой лавандовой воды фирмы «Ярдли», а путешествуя, никогда не знаешь, что тебе удастся купить, вот почему у него на всякий случай всегда имеется запас. Она рассмеялась.
– Ну, как тебе, – справилась она, – мои глупости?
– А остальные?
– Ну, если уж ты так настаиваешь, чтобы я рассказала тебе обо всех, мне надо что-нибудь выпить.
– Хорошо, погоди минутку.
Я бегом кинулся в бар и вернулся с двумя стаканами виски. Она выпила свою порцию.
– Обычно, – немного смущенно призналась она, – я просила, чтобы они помогли мне его искать. Поначалу все соглашались. Все как один, только бы попасть на яхту. Потом оставляешь их дня на три в покое, чтобы они могли свыкнуться с этой мыслью. И на третий день уже ясно, что они так ничего и не поняли.
Я выпил свое виски.
– Странно, – заметил я, – по-моему, это можно понять, даже если тебе не дают трех дней на размышление.
Мы рассмеялись. Она смеялась громче меня.
– Обычно все они спрашивали: «А что от меня требуется? Вы только скажите, я все сделаю, только бы помочь вам». Но стоило сказать, что надо бы, к примеру, починить матросам башмаки, как они сразу же вставали на дыбы. Говорили: «Нет, так дело не пойдет. Такого уговора у нас не было…»
– Надо бы выпить еще по одному виски, – заметил я.
Сходил в бар и снова вернулся с двумя полными стаканами.
– Ну вот, теперь давай дальше.
– Был еще один, тот, едва поднялся на борт, сразу же составил себе жесткий распорядок дня. Для здоровья, говорил, главное – это правильный образ жизни. И каждое утро на передней палубе занимался ритмической гимнастикой. Я опрокинул свое виски.
– Однажды, – проговорил я, – я напишу о тебе американский роман.
– Почему именно американский?
– Из-за виски. Ведь как-никак, а напиток-то это американский. Давай дальше.
– Был один, который оставался здесь целые три недели. Этот задержался дольше всех остальных. Он был молод, беден и красив. У него было очень мало вещей, ни белых брюк, ни лавандовой воды. Только он никогда не смотрел на море, почти никогда не выходил из своей каюты. Все читал Гегеля. Однажды я полюбопытствовала, неужели это так интересно, а он ответил: это гениальный философ, можно сказать, основа всех основ. А потом добавил, что, если бы я прочла его, это могло бы очень даже просветить меня насчет моей личной жизни. Это показалось мне, как бы это сказать, бестактным, что ли. Он все время только и делал что читал, читал – говорил, вряд ли ему в жизни еще представится такая возможность, и грех было бы ею не воспользоваться, ведь у него уже никогда не будет столько свободного времени. Я дала ему много денег, во всяком случае, достаточно, чтобы целый год не зарабатывать себе на жизнь, а только и читать своего Гегеля.
Потом добавила:
– Честно говоря, этого я бы даже могла оставить здесь.
Выпила свое виски.
– Так мы с тобой напьемся, – заметила она.
– Чуть больше, чуть меньше, – ответил я, – какая разница?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39