его мутило от этого зрелища, разум его был возмущен. И снова он встретился взглядом с монсеньером Нани, — тот не спускал с него глаз.
— Ну, разве не великолепная церемония? — заметил прелат. — Какое утешение среди неправедности земной юдоли!
— Да, разумеется, но ведь это же идолопоклонство! — не сдержавшись, пробормотал священник.
Монсеньер Нани только улыбнулся и, словно по расслышав, пропустил замечание мимо ушей. В это время подошли две француженки, желая поблагодарить Нани за предоставленные им билеты, и Пьер с удивлением узнал в них мать и дочь, которые повстречались ему в катакомбах: обе красивые, жизнерадостные, здоровые. Впрочем, все происходящее было для них лишь захватывающим зрелищем. Они объявили, что посмотрели его с удовольствием, что это нечто совершенно поразительное, единственное в своем роде.
Толпа, окружавшая Пьера, неспешно расходилась; вдруг он почувствовал, что кто-то тронул его за плечо, и узнал Нарцисса Абера, тот был тоже захвачен происходящим.
— Я делал вам знаки, дорогой аббат, но вы не заметили... Разве не восхитительна эта брюнетка, что упала как подкошенная, скрестив руки на груди? Какая выразительность! Ну, просто шедевр примитивистов, картина Чимабуэ, Джотто, Фра-Анжелико! А те, что взасос лобызали ручки кресел? До чего они пленительны, прекрасны, полны обожания!.. Я никогда не пропускаю этих церемоний, тут такое увидишь, раскрываются такие картины души человеческой!..
Огромный поток паломников мелел, стекая по лестнице, но горячечная дрожь лихорадки не переставала трепать толпу; Пьер спускался, слегка опередив монсеньера Нани и Нарцисса, беседовавших между собой; мысли вихрем кружились в мозгу молодого священника. О, как это величественно, как прекрасно! Папа замуровал себя в стенах Ватикана, тем прочнее завоевывая обожание верующих, тем сильнее повергая их в священный трепет, чем недосягаемее, чем бесплотнее он становился, превращаясь в силу исключительно нравственную, чуждую суетных забот. Пьера до глубины души взволновала эта возвышенная духовность, это устремление к чистоте идеала, ибо в его мечтах об обновленном христианстве краеугольным камнем была власть верховного пастыря, чуждая всему мирскому, власть исключительно духовная; и он еще раз убедился, что отказ от светской власти лишь укреплял величие и могущество папы, верховного жреца мира потустороннего, владыки, к стопам которого падали без чувств женщины, узревшие за его спиною самого бога. Но радость Пьера тут же омрачилась; внезапно вспомнив о деньгах, он погрузился в раздумье. Если вынужденный отказ от светской власти возвеличивал папу, избавлял его от невзгод, непрестанно угрожающих властителю карликовой державы, то нужда в деньгах все еще тяжким бременем пригвождала его к земле. Принимать вспомоществование от королевской Италии папа не мог, и умилительная сама по себе мысль прибегнуть к помощи динария св. Петра была для него якорем спасения; это должно было избавить папу от всех материальных забот, при условии, что каждый католик внесет свою лепту, каждый верующий, урывая от хлеба насущного, дарует Риму свой обол, дабы этот обол из смиренной руки дающего упал прямо в державную длань берущего; уж не говоря о том, что такой добровольной дани, взимаемой пастырем со своей паствы, было бы достаточно для содержания церкви, если бы каждый католик из числа двухсот пятидесяти миллионов пожертвовал всего только одно су в неделю. Таким образом, папа, будучи должен всем, никому и ничего не будет должен. Одно су — это так мало и необременительно — и так трогательно! К сожалению, все складывалось иначе: большинство католиков не давало ничего, и лишь богачи, движимые политическими интересами, присылали крупные суммы; а главное, даяния стекались в руки епископов и некоторых конгрегации, так что подлинными даятелями оказывались эти епископы, эти мощные конгрегации, откровенно благодетельствующие папам и служащие им необходимой кассой, источником существования. Сирые и убогие, чьими оболами полнилась церковная кружка, были не в счет; отныне папа зависел от тех, через чьи руки проходили эти оболы, от сановников белого и черного духовенства; и, дабы не оскудели их даяния, ему приходилось считаться с даятелями, выслушивать их укоризны, а порой повиноваться их прихотям. Избавившись от мертвого груза светской власти, папа не был все же свободен в своих поступках — данник своего же клира, он вынужден был принимать в расчет слишком много посторонних выгод и аппетитов, чтобы оставаться олицетворением духовности, высокомерным и непогрешимым учителем, способным спасти мир. И Пьеру вспомнился лурдский Грот в садах Ватикана, лурдская хоругвь, увиденная им только что; он знал, что святые отцы Лурда ежегодно отчисляют двести тысяч франков из своих доходов и посылают их в дар святейшему папе. Не в этом ли причина их всемогущества? Пьер содрогнулся; внезапно он понял, что приехал напрасно, что напрасна и поддержка кардинала Бержеро: он потерпит поражение, и книга его будет осуждена.
Они уже выходили на площадь св. Петра, и тут, среди утихающей сутолоки, аббат услышал вопрос Нарцисса:
— Так вы полагаете, что сегодняшние пожертвования превосходят эту цифру?
— О, не сомневаюсь, собрано более трех миллионов, — ответил монсеньер Нани.
Все трое на минуту задержались под правой колоннадой, разглядывая огромную, залитую солнцем площадь, на которой черными крапинками разворошенного муравейника кишела трехтысячная толпа паломников.
Три миллиона! Эта цифра звенела у Пьера в ушах. Он поднял голову и взглянул на позолоченные солнцем, утопающие в бездонной синеве неба фасады Ватикана по ту сторону площади; сквозь толщу стен он как бы провожал взглядом Льва XIII, шествующего через галереи и залы папских покоев, окна которых виднелись наверху. И воображению Пьера представился папа, нагруженный тремя миллионами: он шел, унося в объятиях эти сокровища, хрупкими ладонями прижимая к своей груди золото, серебро, банковые билеты, драгоценности, брошенные женщинами к его стопам. У Пьера безотчетно вырвалось:
— И на что ему эти миллионы? Куда он их прячет?
Нарцисс и даже монсеньер Пани не могли удержаться от улыбки, так позабавило их недоумение Пьера. Ответил ему молодой человек:
— Да к себе в покои: его святейшество уносит их сам или, по крайней мере, велит тут же, у себя на глазах, отнести их наверх. Вы разве не заметили, как двое из его свиты всё подобрали, полные пригоршни унесли, все карманы понабивали?.. Д сейчас его святейшество заперся в одиночестве. Он отослал свиту, старательно задвинул засовы... И, будь эти стены прозрачными, вы увидели бы, как папа с похвальным усердием считает и пересчитывает свои сокровища, выстраивает столбиками золотые монеты, укладывает пачками банковые билеты, приводит все в порядок, а потом эти богатства исчезают где-то в тайниках, ведомых ему одному.
Пока Нарцисс говорил, Пьер снова взглянул вверх, на окна панских покоев, и вся описанная Нарциссом сцена как бы прошла перед его взором. А молодой человек продолжал пояснения: он упомянул о шкафчике, у стены направо, в комнате папы, где заперты деньги. Поговаривали, будто деньги хранятся и в недрах вместительных ящиков письменного стола, и даже в больших сундуках с висячими замками, в глубине просторного алькова. Налево, по коридору, ведущему к Архивам, есть большая комната, там сидит главный казначей ведающий внушительным сейфом с тремя отделениями. Но в нем хранятся только деньги прихода св. Петра, поступления римской епархии; деньги же, полученные в виде пожертвований, даяния всего христианского мира, остаются в руках Льва XIII, и лишь ему одному известна в точности общая сумма; так он и живет, лелея эти миллионы, владея ими как неограниченный властелин и никому не отдавая в них отчета. Потому-то он и не покидает своей комнаты даже тогда, когда ее убирают. Он лишь нехотя отступает к порогу, спасаясь от пыли. Если же папе приведется на час-другой отлучиться, — когда он спускается, например, в сад, — то он накрепко запирает двери, а ключи уносит с собою, не доверяя их никому.
Нарцисс прервал свой рассказ и обернулся к монсеньеру Нани.
— Но правда ли, монсеньер? Это знает весь Рим.
Прелат, не говоря ни да, ни нет, с обычной своею улыбкой покачал головой, наблюдая, какое впечатление произвели на Пьера эти рассказы.
— Конечно, конечно, всякое толкуют!.. Право, не знаю, но поскольку вам, господин Абер, известно!..
— О, я не обвиняю его святейшество в мерзком скопидомстве, которое приписывает ему молва, — возразил Нарцисс. — В ходу басни, будто сундуки у него набиты золотом и папа часами перебирает его, а по углам якобы собраны груды драгоценностей и святой отец без устали считает и пересчитывает их... Но приходится все же согласиться, что его святейшество любит, пожалуй, деньги ради денег,, ради самого удовольствия прикасаться к ним, раскладывать их стопками, оставаясь в одиночестве, — страсть вполне простительная старику, лишенному иных радостей... Однако спешу добавить, что еще больше любит он деньги как орудие социальной мощи, как надежную опору, залог победы папства в будущей его борьбе.
Так вставал во весь рост величавый образ папы, осмотрительного и благоразумного, учитывающего требования времени, готового во имя победы над веком использовать его движущие силы, папы, занимающегося биржевыми спекуляциями, который в результате краха чуть было не лишился капиталов, оставленных Пием IX, а теперь стремился восполнить потери, восстановить капитал, дабы, упрочив и умножив его, завещать своему преемнику. Скуп ли он? Да! Но скуп ради нужд церкви: он понимает, что нужды эти огромны, они с каждым днем возрастают; и для победы над атеизмом — в школах, учреждениях, разного рода ассоциациях — удовлетворение этих нужд является жизненной необходимостью. Без денег церковь попадет в вассальное положение, окажется в зависимости от светских властей — королевства Италии а других католических государств. Потому-то папа, занимаясь благотворительностью, оказывая широкую поддержку богоугодным начинаниям, споспешествующим торжеству веры, презирает бесцельные тратьт, проявляет высокомерную суровость и к себе и к другим. Лично ему ничего не нужно. Заняв папский престол, он с самого начала решительно отграничивает свое небольшое частное достояние от богатств св. Петра, отказываясь хоть сколько-нибудь позаимствовать из них, чтобы помочь своим близким. Ни один папа не был столь далек от семейственности: три племянника и две племянницы Льва XIII жили в бедности, испытывая большие денежные затруднения. Святой отец но слушал ни сплетен, ни жалоб, ни нареканий; он был несговорчив, сурово и стойко оберегал миллионы папского престола от алчных вожделений своих приближенных и своего семейства в горделивом сознании, что оставит будущим папам непобедимое оружие, оплот их существования — деньги.
— А в общем, какую сумму составляют доходы и какую — расходы святого престола? — спросил Пьер.
Монсеньер Нани поспешил, как всегда, вежливо уклониться от ответа.
— Вот уж этого я не знаю... Обратитесь к господину Аберу, — он так хорошо обо всем осведомлен.
— Бог мой! Я знаю то, что знают в посольствах все, о чем беспрестанно толкуют... Что касается доходов, то источники их различны. Прежде всего после Пия IX остался капитал -- миллионов двадцать; они были вложены в различные предприятия и приносили почти миллионную ренту; но, как я вам уже говорил, наступил крах, утверждают, впрочем, что убытки уже возмещены. Затем, кроме постоянного дохода от вложений капитала, несколько сот тысяч франков в год дают в среднем всякого рода канцелярские сборы, раздача почетных титулов, тысячи мелких податей, уплачиваемых конгрегациям... Однако бюджет расходов превышает семь миллионов, поэтому, сами понимаете, шесть из них приходится ежегодно каким-то образом изыскивать; вот динарий святого Петра и возмещает эту недостачу, давая, быть может, не все шесть, но три-четыре миллиона; их пускают в оборот, чтобы, удвоив, свести концы с концами... Пришлось бы слишком долго рассказывать о денежных спекуляциях святого престола за последние пятнадцать лет: вначале — огромные прибыли, затем — крах, который едва не лишил папу всего достояния, и, наконец, — упорное участие в деловых операциях, позволившее, мало-помалу, заткнуть прорехи. Если вас это занимает, я вам когда-нибудь расскажу подробнее.
Пьер слушал с большим любопытством.
— Шесть миллионов?! Пусть даже четыре!— воскликнул он. — Сколько же он приносит, этот динарий святого Петра?
— Да в точности никто не знает. В свое время католические газеты печатали списки, цифры пожертвований, можно было хоть приблизительно что-то подсчитать. Но, видимо, сочли это неудобным, и теперь никаких сведений не публикуют, нет ни малейшей возможности представить себе, какие богатства стекаются к папе. Повторяю, только ему одному известна вся сумма, он сам хранит деньги, сам ими распоряжается как полновластный хозяин. Надо полагать, если год удачный, пожертвования составляют четыре-пять миллионов. Франция вначале давала половину этой суммы, нынче же доля ее, конечно, уменьшилась. Много дает также Америка. Затем следуют Бельгия, Австрия, Англия, Германия. Что до Испании и Италии... О, Италия...
— Нарцисс, улыбаясь, взглянул на монсеньера Нани, который с благодушным видом покачивал головой; казалось, прелат был в восторге, словно впервые слышал обо всех этих любопытных вещах, до того ему не известных.
— Продолжайте, продолжайте, любезный сын мой!)
— О, Италия не слишком отличается. Доведись папе существовать на даяния одних только итальянских католиков, в Ватикане быстро водворился бы голод. Можно сказать, что, далеко не балуя папу своими щедротами, римская знать к тому же дорого ему обошлась; ведь и крах-то он потерпел, главным образом, оттого, что одолжил князьям деньги для спекуляции... Только французские и английские богачи, да еще вельможи, присылают папе, пленнику и страстотерпцу, щедрые пожертвования. Называют некоего английского герцога: моля бога о выздоровлении своего впавшего в идиотизм сына, тот ежегодно, согласно обету, жертвовал крупную сумму... Я уж не говорю о чрезвычайно обильной жатве в дни священнического и епископального юбилея, к ногам папы легли тогда сорок миллионов.
— А расходы? — спросил Пьер.
— Я вам уже сказал, они составляют около семи миллионов. Можно считать, два миллиона уходит на пенсии, выплачиваемые бывшим чиновникам понтификата, не желающим служить Италии; но следует отметить, что с каждым годом эта цифра уменьшается: люди умирают... Затем, миллион положим на итальянские епархии, миллион на секретариат и нунциев, миллион на Ватикан. К этой статье расходов я отношу и расходы на папский двор, на гвардию, музеи, на содержание дворца и собора... Мы насчитали пять миллионов, не так ли? Положите еще два на благотворительные учреждения, пропаганду веры и, главное, на школы, которые Лев XIII со свойственным ему практическим чутьем субсидирует весьма щедро, руководствуясь справедливой мыслью, что исход борьбы и торжество религии зависят от юного поколения, от людей завтрашнего дня, которые станут на защиту матери своей — церкви, если только она сумеет внушить им отвращение к мерзким доктринам века.
Наступило молчание. Все трое остановились под величавой колоннадой, где не спеша прогуливались до сих пор. Площадь, которая кишела людьми, мало-помалу опустела, толпа схлынула, и в знойной пустыне мостовой, симметрично обрамленной колоннадами, маячили только обелиск и два фонтана, а на антаблементе расположенного напротив портика, озаренная ярким солнцем, застыла в благородной неподвижности вереница статуй.
Пьер снова взглянул вверх, на окна папских покоев, и ему почудилось, что он видит Льва XIII, окунувшегося в груду золота, погрузившегося целиком, всей своей белоснежной непорочной особой, всем своим тщедушным, восковым до прозрачности телом в гущу этих миллионов, которые он прятал, пересчитывал, тратил лишь во славу господню.
— Так, значит, папа может быть спокоен, — пробормотал Пьер, — в средствах он не стеснен?
— Куда там! — воскликнул монсеньер Нани, до такой степени выведенный из себя этим вопросом, что он готов был изменить своей дипломатической сдержанности. — Ах, любезный сын мой!.. Когда казначей, кардинал Мочении, раз в месяц является к его святейшеству, папа неизменно дает ему любую сумму, какую тот ни попросит; и обязательно даст, сколь бы велика она ни была. Конечно, его святейшество проявил достаточно благоразумия и скопил значительные суммы, казна святого Петра сейчас богаче, нежели когда-либо... Стеснен! Бог мой! Да знаете ли вы, что случись всемогущему папе оказаться в стесненных обстоятельствах и обратись он с призывом к милосердию своих чад, сыновей вселенской католической церкви, уже назавтра к его стопам упал бы миллиард, подобно тому золоту и драгоценностям, которые только что ливнем низвергались к ступеням папского престола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Ну, разве не великолепная церемония? — заметил прелат. — Какое утешение среди неправедности земной юдоли!
— Да, разумеется, но ведь это же идолопоклонство! — не сдержавшись, пробормотал священник.
Монсеньер Нани только улыбнулся и, словно по расслышав, пропустил замечание мимо ушей. В это время подошли две француженки, желая поблагодарить Нани за предоставленные им билеты, и Пьер с удивлением узнал в них мать и дочь, которые повстречались ему в катакомбах: обе красивые, жизнерадостные, здоровые. Впрочем, все происходящее было для них лишь захватывающим зрелищем. Они объявили, что посмотрели его с удовольствием, что это нечто совершенно поразительное, единственное в своем роде.
Толпа, окружавшая Пьера, неспешно расходилась; вдруг он почувствовал, что кто-то тронул его за плечо, и узнал Нарцисса Абера, тот был тоже захвачен происходящим.
— Я делал вам знаки, дорогой аббат, но вы не заметили... Разве не восхитительна эта брюнетка, что упала как подкошенная, скрестив руки на груди? Какая выразительность! Ну, просто шедевр примитивистов, картина Чимабуэ, Джотто, Фра-Анжелико! А те, что взасос лобызали ручки кресел? До чего они пленительны, прекрасны, полны обожания!.. Я никогда не пропускаю этих церемоний, тут такое увидишь, раскрываются такие картины души человеческой!..
Огромный поток паломников мелел, стекая по лестнице, но горячечная дрожь лихорадки не переставала трепать толпу; Пьер спускался, слегка опередив монсеньера Нани и Нарцисса, беседовавших между собой; мысли вихрем кружились в мозгу молодого священника. О, как это величественно, как прекрасно! Папа замуровал себя в стенах Ватикана, тем прочнее завоевывая обожание верующих, тем сильнее повергая их в священный трепет, чем недосягаемее, чем бесплотнее он становился, превращаясь в силу исключительно нравственную, чуждую суетных забот. Пьера до глубины души взволновала эта возвышенная духовность, это устремление к чистоте идеала, ибо в его мечтах об обновленном христианстве краеугольным камнем была власть верховного пастыря, чуждая всему мирскому, власть исключительно духовная; и он еще раз убедился, что отказ от светской власти лишь укреплял величие и могущество папы, верховного жреца мира потустороннего, владыки, к стопам которого падали без чувств женщины, узревшие за его спиною самого бога. Но радость Пьера тут же омрачилась; внезапно вспомнив о деньгах, он погрузился в раздумье. Если вынужденный отказ от светской власти возвеличивал папу, избавлял его от невзгод, непрестанно угрожающих властителю карликовой державы, то нужда в деньгах все еще тяжким бременем пригвождала его к земле. Принимать вспомоществование от королевской Италии папа не мог, и умилительная сама по себе мысль прибегнуть к помощи динария св. Петра была для него якорем спасения; это должно было избавить папу от всех материальных забот, при условии, что каждый католик внесет свою лепту, каждый верующий, урывая от хлеба насущного, дарует Риму свой обол, дабы этот обол из смиренной руки дающего упал прямо в державную длань берущего; уж не говоря о том, что такой добровольной дани, взимаемой пастырем со своей паствы, было бы достаточно для содержания церкви, если бы каждый католик из числа двухсот пятидесяти миллионов пожертвовал всего только одно су в неделю. Таким образом, папа, будучи должен всем, никому и ничего не будет должен. Одно су — это так мало и необременительно — и так трогательно! К сожалению, все складывалось иначе: большинство католиков не давало ничего, и лишь богачи, движимые политическими интересами, присылали крупные суммы; а главное, даяния стекались в руки епископов и некоторых конгрегации, так что подлинными даятелями оказывались эти епископы, эти мощные конгрегации, откровенно благодетельствующие папам и служащие им необходимой кассой, источником существования. Сирые и убогие, чьими оболами полнилась церковная кружка, были не в счет; отныне папа зависел от тех, через чьи руки проходили эти оболы, от сановников белого и черного духовенства; и, дабы не оскудели их даяния, ему приходилось считаться с даятелями, выслушивать их укоризны, а порой повиноваться их прихотям. Избавившись от мертвого груза светской власти, папа не был все же свободен в своих поступках — данник своего же клира, он вынужден был принимать в расчет слишком много посторонних выгод и аппетитов, чтобы оставаться олицетворением духовности, высокомерным и непогрешимым учителем, способным спасти мир. И Пьеру вспомнился лурдский Грот в садах Ватикана, лурдская хоругвь, увиденная им только что; он знал, что святые отцы Лурда ежегодно отчисляют двести тысяч франков из своих доходов и посылают их в дар святейшему папе. Не в этом ли причина их всемогущества? Пьер содрогнулся; внезапно он понял, что приехал напрасно, что напрасна и поддержка кардинала Бержеро: он потерпит поражение, и книга его будет осуждена.
Они уже выходили на площадь св. Петра, и тут, среди утихающей сутолоки, аббат услышал вопрос Нарцисса:
— Так вы полагаете, что сегодняшние пожертвования превосходят эту цифру?
— О, не сомневаюсь, собрано более трех миллионов, — ответил монсеньер Нани.
Все трое на минуту задержались под правой колоннадой, разглядывая огромную, залитую солнцем площадь, на которой черными крапинками разворошенного муравейника кишела трехтысячная толпа паломников.
Три миллиона! Эта цифра звенела у Пьера в ушах. Он поднял голову и взглянул на позолоченные солнцем, утопающие в бездонной синеве неба фасады Ватикана по ту сторону площади; сквозь толщу стен он как бы провожал взглядом Льва XIII, шествующего через галереи и залы папских покоев, окна которых виднелись наверху. И воображению Пьера представился папа, нагруженный тремя миллионами: он шел, унося в объятиях эти сокровища, хрупкими ладонями прижимая к своей груди золото, серебро, банковые билеты, драгоценности, брошенные женщинами к его стопам. У Пьера безотчетно вырвалось:
— И на что ему эти миллионы? Куда он их прячет?
Нарцисс и даже монсеньер Пани не могли удержаться от улыбки, так позабавило их недоумение Пьера. Ответил ему молодой человек:
— Да к себе в покои: его святейшество уносит их сам или, по крайней мере, велит тут же, у себя на глазах, отнести их наверх. Вы разве не заметили, как двое из его свиты всё подобрали, полные пригоршни унесли, все карманы понабивали?.. Д сейчас его святейшество заперся в одиночестве. Он отослал свиту, старательно задвинул засовы... И, будь эти стены прозрачными, вы увидели бы, как папа с похвальным усердием считает и пересчитывает свои сокровища, выстраивает столбиками золотые монеты, укладывает пачками банковые билеты, приводит все в порядок, а потом эти богатства исчезают где-то в тайниках, ведомых ему одному.
Пока Нарцисс говорил, Пьер снова взглянул вверх, на окна панских покоев, и вся описанная Нарциссом сцена как бы прошла перед его взором. А молодой человек продолжал пояснения: он упомянул о шкафчике, у стены направо, в комнате папы, где заперты деньги. Поговаривали, будто деньги хранятся и в недрах вместительных ящиков письменного стола, и даже в больших сундуках с висячими замками, в глубине просторного алькова. Налево, по коридору, ведущему к Архивам, есть большая комната, там сидит главный казначей ведающий внушительным сейфом с тремя отделениями. Но в нем хранятся только деньги прихода св. Петра, поступления римской епархии; деньги же, полученные в виде пожертвований, даяния всего христианского мира, остаются в руках Льва XIII, и лишь ему одному известна в точности общая сумма; так он и живет, лелея эти миллионы, владея ими как неограниченный властелин и никому не отдавая в них отчета. Потому-то он и не покидает своей комнаты даже тогда, когда ее убирают. Он лишь нехотя отступает к порогу, спасаясь от пыли. Если же папе приведется на час-другой отлучиться, — когда он спускается, например, в сад, — то он накрепко запирает двери, а ключи уносит с собою, не доверяя их никому.
Нарцисс прервал свой рассказ и обернулся к монсеньеру Нани.
— Но правда ли, монсеньер? Это знает весь Рим.
Прелат, не говоря ни да, ни нет, с обычной своею улыбкой покачал головой, наблюдая, какое впечатление произвели на Пьера эти рассказы.
— Конечно, конечно, всякое толкуют!.. Право, не знаю, но поскольку вам, господин Абер, известно!..
— О, я не обвиняю его святейшество в мерзком скопидомстве, которое приписывает ему молва, — возразил Нарцисс. — В ходу басни, будто сундуки у него набиты золотом и папа часами перебирает его, а по углам якобы собраны груды драгоценностей и святой отец без устали считает и пересчитывает их... Но приходится все же согласиться, что его святейшество любит, пожалуй, деньги ради денег,, ради самого удовольствия прикасаться к ним, раскладывать их стопками, оставаясь в одиночестве, — страсть вполне простительная старику, лишенному иных радостей... Однако спешу добавить, что еще больше любит он деньги как орудие социальной мощи, как надежную опору, залог победы папства в будущей его борьбе.
Так вставал во весь рост величавый образ папы, осмотрительного и благоразумного, учитывающего требования времени, готового во имя победы над веком использовать его движущие силы, папы, занимающегося биржевыми спекуляциями, который в результате краха чуть было не лишился капиталов, оставленных Пием IX, а теперь стремился восполнить потери, восстановить капитал, дабы, упрочив и умножив его, завещать своему преемнику. Скуп ли он? Да! Но скуп ради нужд церкви: он понимает, что нужды эти огромны, они с каждым днем возрастают; и для победы над атеизмом — в школах, учреждениях, разного рода ассоциациях — удовлетворение этих нужд является жизненной необходимостью. Без денег церковь попадет в вассальное положение, окажется в зависимости от светских властей — королевства Италии а других католических государств. Потому-то папа, занимаясь благотворительностью, оказывая широкую поддержку богоугодным начинаниям, споспешествующим торжеству веры, презирает бесцельные тратьт, проявляет высокомерную суровость и к себе и к другим. Лично ему ничего не нужно. Заняв папский престол, он с самого начала решительно отграничивает свое небольшое частное достояние от богатств св. Петра, отказываясь хоть сколько-нибудь позаимствовать из них, чтобы помочь своим близким. Ни один папа не был столь далек от семейственности: три племянника и две племянницы Льва XIII жили в бедности, испытывая большие денежные затруднения. Святой отец но слушал ни сплетен, ни жалоб, ни нареканий; он был несговорчив, сурово и стойко оберегал миллионы папского престола от алчных вожделений своих приближенных и своего семейства в горделивом сознании, что оставит будущим папам непобедимое оружие, оплот их существования — деньги.
— А в общем, какую сумму составляют доходы и какую — расходы святого престола? — спросил Пьер.
Монсеньер Нани поспешил, как всегда, вежливо уклониться от ответа.
— Вот уж этого я не знаю... Обратитесь к господину Аберу, — он так хорошо обо всем осведомлен.
— Бог мой! Я знаю то, что знают в посольствах все, о чем беспрестанно толкуют... Что касается доходов, то источники их различны. Прежде всего после Пия IX остался капитал -- миллионов двадцать; они были вложены в различные предприятия и приносили почти миллионную ренту; но, как я вам уже говорил, наступил крах, утверждают, впрочем, что убытки уже возмещены. Затем, кроме постоянного дохода от вложений капитала, несколько сот тысяч франков в год дают в среднем всякого рода канцелярские сборы, раздача почетных титулов, тысячи мелких податей, уплачиваемых конгрегациям... Однако бюджет расходов превышает семь миллионов, поэтому, сами понимаете, шесть из них приходится ежегодно каким-то образом изыскивать; вот динарий святого Петра и возмещает эту недостачу, давая, быть может, не все шесть, но три-четыре миллиона; их пускают в оборот, чтобы, удвоив, свести концы с концами... Пришлось бы слишком долго рассказывать о денежных спекуляциях святого престола за последние пятнадцать лет: вначале — огромные прибыли, затем — крах, который едва не лишил папу всего достояния, и, наконец, — упорное участие в деловых операциях, позволившее, мало-помалу, заткнуть прорехи. Если вас это занимает, я вам когда-нибудь расскажу подробнее.
Пьер слушал с большим любопытством.
— Шесть миллионов?! Пусть даже четыре!— воскликнул он. — Сколько же он приносит, этот динарий святого Петра?
— Да в точности никто не знает. В свое время католические газеты печатали списки, цифры пожертвований, можно было хоть приблизительно что-то подсчитать. Но, видимо, сочли это неудобным, и теперь никаких сведений не публикуют, нет ни малейшей возможности представить себе, какие богатства стекаются к папе. Повторяю, только ему одному известна вся сумма, он сам хранит деньги, сам ими распоряжается как полновластный хозяин. Надо полагать, если год удачный, пожертвования составляют четыре-пять миллионов. Франция вначале давала половину этой суммы, нынче же доля ее, конечно, уменьшилась. Много дает также Америка. Затем следуют Бельгия, Австрия, Англия, Германия. Что до Испании и Италии... О, Италия...
— Нарцисс, улыбаясь, взглянул на монсеньера Нани, который с благодушным видом покачивал головой; казалось, прелат был в восторге, словно впервые слышал обо всех этих любопытных вещах, до того ему не известных.
— Продолжайте, продолжайте, любезный сын мой!)
— О, Италия не слишком отличается. Доведись папе существовать на даяния одних только итальянских католиков, в Ватикане быстро водворился бы голод. Можно сказать, что, далеко не балуя папу своими щедротами, римская знать к тому же дорого ему обошлась; ведь и крах-то он потерпел, главным образом, оттого, что одолжил князьям деньги для спекуляции... Только французские и английские богачи, да еще вельможи, присылают папе, пленнику и страстотерпцу, щедрые пожертвования. Называют некоего английского герцога: моля бога о выздоровлении своего впавшего в идиотизм сына, тот ежегодно, согласно обету, жертвовал крупную сумму... Я уж не говорю о чрезвычайно обильной жатве в дни священнического и епископального юбилея, к ногам папы легли тогда сорок миллионов.
— А расходы? — спросил Пьер.
— Я вам уже сказал, они составляют около семи миллионов. Можно считать, два миллиона уходит на пенсии, выплачиваемые бывшим чиновникам понтификата, не желающим служить Италии; но следует отметить, что с каждым годом эта цифра уменьшается: люди умирают... Затем, миллион положим на итальянские епархии, миллион на секретариат и нунциев, миллион на Ватикан. К этой статье расходов я отношу и расходы на папский двор, на гвардию, музеи, на содержание дворца и собора... Мы насчитали пять миллионов, не так ли? Положите еще два на благотворительные учреждения, пропаганду веры и, главное, на школы, которые Лев XIII со свойственным ему практическим чутьем субсидирует весьма щедро, руководствуясь справедливой мыслью, что исход борьбы и торжество религии зависят от юного поколения, от людей завтрашнего дня, которые станут на защиту матери своей — церкви, если только она сумеет внушить им отвращение к мерзким доктринам века.
Наступило молчание. Все трое остановились под величавой колоннадой, где не спеша прогуливались до сих пор. Площадь, которая кишела людьми, мало-помалу опустела, толпа схлынула, и в знойной пустыне мостовой, симметрично обрамленной колоннадами, маячили только обелиск и два фонтана, а на антаблементе расположенного напротив портика, озаренная ярким солнцем, застыла в благородной неподвижности вереница статуй.
Пьер снова взглянул вверх, на окна папских покоев, и ему почудилось, что он видит Льва XIII, окунувшегося в груду золота, погрузившегося целиком, всей своей белоснежной непорочной особой, всем своим тщедушным, восковым до прозрачности телом в гущу этих миллионов, которые он прятал, пересчитывал, тратил лишь во славу господню.
— Так, значит, папа может быть спокоен, — пробормотал Пьер, — в средствах он не стеснен?
— Куда там! — воскликнул монсеньер Нани, до такой степени выведенный из себя этим вопросом, что он готов был изменить своей дипломатической сдержанности. — Ах, любезный сын мой!.. Когда казначей, кардинал Мочении, раз в месяц является к его святейшеству, папа неизменно дает ему любую сумму, какую тот ни попросит; и обязательно даст, сколь бы велика она ни была. Конечно, его святейшество проявил достаточно благоразумия и скопил значительные суммы, казна святого Петра сейчас богаче, нежели когда-либо... Стеснен! Бог мой! Да знаете ли вы, что случись всемогущему папе оказаться в стесненных обстоятельствах и обратись он с призывом к милосердию своих чад, сыновей вселенской католической церкви, уже назавтра к его стопам упал бы миллиард, подобно тому золоту и драгоценностям, которые только что ливнем низвергались к ступеням папского престола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85