Я достаточно много раз терял веру в свою профессию… Постарайся вспомнить, кто все это готовил уже более десяти лет.
— Это голос Сельской партии Финляндии, — сказала Маса.
— Да, сейчас хорошо говорить, — отозвался Ларе. — Слушая по телевидению их и тех, кто выступал и со всех сторон чернил учителей, я решил, что буду делать в своей жизни только то, что входит в мои обязанности. И даже минимум того. А обязанности воспитателя пусть выполняют те, кто устроил всю эту неразбериху.
— В этом наши мнения сходятся, — сказала Мари откуда-то из правого угла учительской. Очевидно, она готовила там кофе. — Как следствие возни с ними в школе-девятилетке, все эти йони хаапалы и саули лауронены сидят и терроризируют других учеников.
— Так ли? — с горечью спросила Муурикки. — Йони Хаапала талантливый математик, каких в данный момент не много найдешь у нас в школе, во всех трех старших классах.
— Ну и что? — вскинулась Мари. — Приходи к нам, и я познакомлю тебя с талантливым математиком предшествующего поколения. Туомо получил самые лучшие документы на всем курсе, и от них не было проку четыре года. Или все безработные должны быть инженерами? На мой взгляд, для этого достаточно и уровня старой народной школы.
— Только не говори этого в классах, — предостерегла Маса Нурми. Голос преподавательницы родного языка всегда напоминал Томи о бывшем дикторе радио, который был не то граф, не то еще кто-то в этом роде. — Это заинтересует их, если у тебя с языка сорвется правда.
Учителю следует забыть про безработицу и долги за обучение, про цены на жилье, дороговизну и всегда утверждать с ясным взором, что старательные и добросовестные, конечно же, преуспеют и станут хозяевами страны.
— Нас выбрали, чтобы сочинять для них сказки о мире, которого не существует, — язвительно заметил кто-то из подменяющих учителей. — А потом удивляемся, когда ученики с пренебрежением относятся к нам. Я хоть говорю в каждом классе, чтобы они читали побольше, пусть даже от этого никому нет пользы.
— Все-таки от знания ради самого знания есть какая-то польза человеку, — поправила Ээва.
— Почему бы нет, если речь идет об английском языке, — согласился подменяющий преподаватель. — Но что касается истории, то тут просто несущественно, выучит ученик что-нибудь или нет, поскольку знания тут всегда неверны. Пять лет назад преподавали совсем другое, а десять лет назад третье… Вы думаете, ученики не видят этого?
Ларе рассмеялся.
— Спроси, Юссила, их самих! Им безразличны все версии, которые ты им преподносишь. И волноваться из-за этого совершенно бесполезно. Решающие матчи — вот что у них на уме.
В учительской воцарилось молчание.
Томи наклонился, пытаясь рассмотреть в узкую щель, что там происходит, но не увидел ничего, кроме директорской спины.
Ээва попала в его поле зрения в тот самый момент, когда ее голос нарушил тишину:
— С нашей стороны это все притворство. — Она остановилась возле директора с чашкой кофе в руке. На ней опять была новая кожаная куртка по последней весенней моде. — Каждый знает: если расспросить двух-трех из этих типов, один из них окажется именно таким. Почему этого Йони Хаапалу подкинули именно нам?
— Должен же он где-то быть, — заметила Муурикки.
Ээва не отрывая глаз смотрела на директора.
— Я могу сказать вот что, — продолжала Ээва. — Кому-то надо в чьих-то глазах поддерживать престиж школы Хепосуо. Это гуманный, терпимый очаг просвещения, где все правление осуществляют идеалисты-прожектеры, а жизнь — сплошное всеобщее счастье и блаженство, какое бы отребье здесь ни собирали. Я уже давно выставила бы из школы всех этих йони хаапала. Но ты не смеешь. И не сумеешь разобраться в этой истории с разбитой раковиной. Ты боишься за престиж своей школы. Ведь если применишь более жесткие меры и дело получит малейшую огласку…
— Ты сказала: своей школы? Но разве она и не твоя?
Тщательно накрашенные губы Ээвы растянулись в снисходительной улыбке.
— Для меня это только рабочее место. Не более того. Так было все эти десять лет. Но разумеется, я добросовестно исполняю свои обязанности, хотя это и не вдохновляет меня.
— Кое-кому хорошо говорить, — не сдержавшись, сказала Мари. — Если ты намекаешь на меня, то я могу заявить, что я тоже, со своей стороны, стараюсь добросовестно исполнять свои обязанности. Это не для всех одинаково легко.
— Некоторые, возможно, выбрали для себя не ту профессию!
Томи не слышал, сказала ли Ээва что-нибудь еще.
Пронзительное дребезжание телефона на директорском столе заставило Томи вздрогнуть, и он перестал прислушиваться.
Директор вошел в кабинет и поспешил к телефону.
Кто-то где-то кричал во весь голос: Томи слышал у двери каждое слово. Это была мать какой-то девочки из их класса:
— … Напрасно посылать с девочкой записки о возмещении ущерба за разбитую раковину. Пусть платят высокооплачиваемые учителя, раз они недоглядели за тем, что делают ученики…
— Дело еще не решено… — начал директор.
Больше он ничего не успел сказать.
Он положил трубку и потер виски. Затем медленно, с отсутствующим видом обернулся к Томи:
— Учитель физкультуры вспомнил, что ты заглядывал в мужскую уборную.
— Да, заглядывал.
— И был там кто-нибудь?
Чувство напряженного ожидания охватило Томи.
— Был.
Молчание. Затем одно-единственное слово:
— Кто?
Томи сглотнул. Ему казалось, что в горле у него стоит комок, который мешает заговорить.
— Ты ведь узнал его?
— Конечно… Но пусть он сознается сам. Я не собираюсь ни на кого доносить.
По щекам директора разлился румянец.
— Ты ждешь, что на мой вопрос он так же смело поднимет руку, как и ты, не правда ли?
По спине Томи забегали мурашки.
— Я тоже не поднимал. Это дело того, кто разбил раковину.
Директор вздохнул.
— Ты превратно понимаешь солидарность, Томи. Это хорошо, что класс проникнут духом единства, но все-таки оно должно проявляться не в таких случаях.
Томи взглянул на директора. Верит ли Хека Харьюла в то, что говорит?
— Я не понимаю, что вы подразумеваете под солидарностью и духом единства. Откуда им взяться в классе, когда один ненавидит другого, как чуму.
Подбородок директора обозначился резче.
— Ну, это уже преувеличение!
— Спросите других! Лучшие ученики ненавидят друг друга, соревнуясь за первые места. А худшие всю братию прилежных… Что общего у нас может быть?
— Я полагал, очень многое.
— В таком случае вы единственный в этом роде во всей школе… — Томи кивнул головой в сторону учительской… — Те, во всяком случае, так не думают.
Директор вздохнул.
— Но дух единства проявляется, как только надо защищать какого-нибудь труса, который не смеет признаться в своем поступке?
— Я не знаю, трус ли он… — Томи подумал о Лауронене. — Надо полагать, он действует таким образом после того, как научился так действовать.
Глаза директора были теперь уже другие, усталые.
— Моему терпению приходит конец, — сказал Хека Харьюла. — Да и терпению всей школы есть предел. Ваш класс разберется с этим делом в течение завтрашнего дня. Если с наступлением вечера дело не прояснится, мне придется подумать о совершенно иных мерах. Во всяком случае, можешь известить всех, что школьный весенний вечер с танцами, запланированный на будущую неделю, будет отменен. Объясните это другим классам, как хотите.
Выйдя в коридор, Томи вздрогнул, увидев ожидающего его Лауронена. Лауронен схватил Томи за руку:
— Ты не сказал?
— Нет. Но тебе следует подумать, что ты делаешь!
Лауронен задвигал челюстями, его зубы заскрежетали.
Ничего не ответив, он зашагал по коридору в класс. Томи последовал за ним.
При известии об отмене вечера с танцами под музыку диско в классе поднялся гул разочарования. Среди общего гомона раздался голос Улламайи:
— Знает ли кто-либо из мальчиков, кто виноват? — Голос Улламайи звучал многозначительно.
— Мы, девочки, знаем!
В ушах у Томи гудело. Он обернулся и посмотрел на Лауронена.
Король класса не заметил этого. Казалось, что глаза Лауронена выскочат из орбит, когда он смотрел на Улламайю.
— Почему же вы не побежали донести об этом директору? — спросил Лауронен.
Улламайя снисходительно улыбнулась:
— Мы ждали, пока виновник найдет в себе достаточно мужества, чтобы самому пойти и рассказать о том, что он натворил. Но теперь мы не будем слишком долго ждать…
Лауронен выпрямился.
— Откуда вы знаете?
Улламайя, нисколько не колеблясь, ответила:
— К счастью, одна из нас видела, как один промокший ученик вышел из мужской уборной и отжимал в коридоре свои брюки.
Томи следил за выражением лица Лауронена. Но это был непрошибаемый тип: единственное, что можно было прочесть на его лице, это недоверие к словам Улламайи.
Кто же видел его?
Томи попытался вспомнить, кто из девочек подошел после него к стоящей перед дверью физического кабинета разноголосой группе, но не смог. Тогда ему и в голову не могло прийти хорошенько запомнить кого-нибудь.
— Не все ли равно, если она скажет и нам, — допытывался Ари-Пекка Пярри. — Если вы и вправду знаете!
Девочки напустили на себя важность. Улламайя возвестила милостиво, словно королева:
— Завтра мы это скажем, если виновный не будет найден иным путем. А до того посмотрим, на что годится этот тип!
Глава десятая
Никто не пришел, чтобы выдворить их на урок физкультуры, и ни один из них не воспротивился общему решению остаться в классе и разобраться до конца с историей о разбитой раковине.
Улламайя, само собой, села председателем за учительский стол.
Ученик, сидевший ближе всех к двери, захлопнул ее, и в классе воцарилось молчание, как будто там присутствовал школьный инспектор.
— Мы не будем долго возиться с этим делом, — нарушила молчание Улламайя. — В течение десяти секунд виновный должен встать!
Все сосредоточенно следили за секундной стрелкой классных часов. И старались не шелохнуться. Ведь это могло быть истолковано как неуверенная попытка встать.
В то же время каждый прислушивался к малейшему движению вокруг.
Взгляд Томи перебегал от Лауронена к Йони и обратно. Ни один из них ничем не выказал намерения встать.
— Время истекло, — объявила Улламайя. — Ну, послушаем тебя, Карита!
Так, значит, это была Карита!
Об этом можно было догадаться. Ну конечно. Видела ли она кого-нибудь или речь идет только о мокрых брюках?
Карита встала. Нервно поправила очки. Но вид у нее был спокойный и хладнокровный. Она явно играла роль трагического главного свидетеля в американском зале суда.
— Вы все уже один за другим входили в физический кабинет, когда я вышла последней с урока музыки в той стороне коридора… Там в эту минуту никого не было. Я уже направилась в сторону актового зала, как из мужской уборной кто-то выбежал в коридор… Его штанины и брюки сзади были совсем мокрые, он остановился и, присев на корточки, стал выжимать из штанин воду.
— Мы уже слышали это, — буркнул Пярри.
— Нас имя интересует, и очень, — заметил кто-то в задних рядах.
— Продолжай, — распорядилась Улламайя.
Карита обернулась и посмотрела на ближний к окнам ряд парт.
— Это был Йони Хаапала!
Шея Йони побагровела.
Весь класс, затаив дыхание, глядел на него. Томи почувствовал, как в его виске сильно-сильно забилась жилка и перехватило горло.
Так, значит, это Йони! Или он и Лауронен вместе.
— Ты все еще будешь отрицать это, Йони? — с неподдельной холодностью спросила Улламайя, упиваясь сознанием собственного превосходства.
— Я ничего не отрицал до сих пор.
Улламайя побледнела, вздернула подбородок.
— Но держал в тайне… Теперь ты признаёшься?
— Не признаюсь!
По классу прошел шум.
Улламайя вскочила с места.
— Значит, ты утверждаешь, что Карита лжет?
— Это для нее не впервые, — заметил Пярри.
— Дело сейчас не в этом! — крикнула Улламайя. — Значит, ты, Йони, отрицаешь, что разбил раковину? Тогда где же ты искупал свои штанины?
Молчание. Все взгляды были обращены на Йони.
— Это мое личное дело, и оно никого не касается. Но никакой раковины я не разбивал.
Уголок рта Улламайи дрогнул.
— Ты шел оттуда последним…
— Следом за Йони шел Томи, — добавила Карита.
Томи поднялся с парты.
— Ты уверена в том, кто из нас за кем шел, Карита?
— Да.
— Что с тобой, Томи? — спросила Улламайя. — Тебя ведь никто и не обвиняет.
— А Йони обвиняют напрасно!
Весь класс встал.
— Да они с Томи закадычные друзья, — пропищала Карита.
Улламайя, замахав обеими руками, заставила всех сесть и замолчать.
— Вы ведете себя, как стая павианов! — вне себя от злости воскликнула она. — На чем ты обосновываешь свое утверждение, Томи?
— Я заглянул в дверь уборной, но тогда раковина была цела. Могу поклясться в этом.
Щеки Кариты залил румянец.
— Я не сказала, что видела, как Йони разбивает ее. Но он шел оттуда последним и с мокрыми штанинами. В этом я тоже могу поклясться.
— Лучше бы ты, Карита, клялась только насчет штанин, — заметил Йони.
— Значит, там кто-то остался, когда ты вышел оттуда? — перешла в наступление Улламайя.
— Может быть, и остался.
— Кто?
Томи тайком перевел взгляд с Йони на Лауронена.
Лауронен сидел, развалясь, как на самом неинтересном уроке.
— Йони! Нам нужно знать, кто, — произнесла Улламайя дрожащим голосом. — Вся школа ждет этого от нашего класса!
— Пусть сам скажет тот, кто там был, — стоял на своем Йони. — Ведь это его дело.
Улламайя утратила всю свою уверенность и превосходство. И как только она стала на одну доску со всеми, сразу превратилась в обыкновенную девчонку. Тут не помогали ни красивая внешность, ни слава пловчихи, ни отметки.
— Теперь мы вернулись к тому, с чего начали, — вскипела Улламайя. — По мне так… Пусть не будет танцев и пусть другие говорят о девятом «В» что угодно. Я не собираюсь жертвовать часами такой прекрасной весны ради типов, которые причастны к этому делу. Думаю, что я не единственная решила стереть вас из своей памяти, как вытирают доску влажной губкой. Вы испортили нам несколько школьных лет, но вы не испортите наше будущее.
Она ведь «выступает», как Мари!
Томи с изумлением поймал себя на мысли, что и Мари была когда-то школьницей, такой же, как Улламайя. И из этих учениц через несколько лет выйдут новые Мари.
— Тогда будьте готовы сказать сегодня вечером дома, что вам нужно явиться завтра в школу с пятьюдесятью марками в руке, — взволнованно объявила Улламайя. — Столько, говорят, причитается с каждого за эту раковину и за работу в выходные дни.
— Я, во всяком случае, не смогу достать завтра таких денег, — сказала одна из девочек.
— Это твое дело, — сурово заметила Улламайя. — Я могу заплатить свою долю хоть сейчас. Пусть каждый позаботится о своих делах. Таковы правила игры.
В дверь постучали.
— Войдите!
Это была дворничиха. Она с удивлением смотрела на Улламайю, стоявшую возле учительского стола. Быть может, она вспомнила про их спор.
— Магистр Касуринен велел мне принести вам сюда вот это!
Томи показалось, что в руке у женщины была зажата шапочка с эмблемой спортивной команды «Горностай».
Улламайя усмехнулась:
— Классный руководитель имел в виду, вероятно, нашу вешалку в коридоре. Ну хорошо!
Женщина колебалась.
— А я-то думала, шапочка заинтересует вас. Ее нашли в мужской уборной в одной из кабинок в пятницу — их тогда убирали после вашей проделки.
Дворничиха еще не кончила говорить, как перед глазами Томи, словно кадры киноленты, прошли ребята их класса… Шапочки команды «Горностай» были по крайней мере у пяти-шести, а то и у большего числа мальчишек. У него самого. У Лауронена. У Йони… Нет, нет, у Йони не было. Но вот у Юсси, Холмы, почти наверняка у Пярри и Тохимаа. И еще у кого-нибудь.
Класс во все глаза глядел на красно-белую вязаную шапочку в руке дворничихи.
— Она была заткнута за батарею, — объяснила дворничиха. — Ее заметили чисто случайно.
По спине Томи пробежали мурашки.
Все ли сообразили, что разгадка теперь совсем близка? Появление дворничихи с шапочкой прямо наталкивало на нее.
Есть ли на шапочке инициалы? И если есть, то которого из двух? Юсси или Лауронена?
Улламайя взяла шапочку и, с минуту подержав ее в руке, словно удостоверяясь, что она не кусается, вывернула наизнанку.
Хозяин шапочки завернул ее края отворотом дюйма в полтора шириной. Из складки что-то торчало.
Улламайя высоко подняла находку, и каждый второй мальчик в классе узнал входной билет. Это был билет на решающий матч между спортивным клубом ИФК и «Горностаем», сыгранный вчера вечером. И, конечно, все в классе узнали вторую бумажку, извлеченную из складки. Это была сложенная в несколько раз десятка.
За такой шапочкой всякий зашел бы в уборную, вспомнив, где он мог ее забыть, если только какая-нибудь важная причина не воспрепятствовала этому.
Улламайя присела в книксене перед дворничихой. Она умела быть любезной, когда хотела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Это голос Сельской партии Финляндии, — сказала Маса.
— Да, сейчас хорошо говорить, — отозвался Ларе. — Слушая по телевидению их и тех, кто выступал и со всех сторон чернил учителей, я решил, что буду делать в своей жизни только то, что входит в мои обязанности. И даже минимум того. А обязанности воспитателя пусть выполняют те, кто устроил всю эту неразбериху.
— В этом наши мнения сходятся, — сказала Мари откуда-то из правого угла учительской. Очевидно, она готовила там кофе. — Как следствие возни с ними в школе-девятилетке, все эти йони хаапалы и саули лауронены сидят и терроризируют других учеников.
— Так ли? — с горечью спросила Муурикки. — Йони Хаапала талантливый математик, каких в данный момент не много найдешь у нас в школе, во всех трех старших классах.
— Ну и что? — вскинулась Мари. — Приходи к нам, и я познакомлю тебя с талантливым математиком предшествующего поколения. Туомо получил самые лучшие документы на всем курсе, и от них не было проку четыре года. Или все безработные должны быть инженерами? На мой взгляд, для этого достаточно и уровня старой народной школы.
— Только не говори этого в классах, — предостерегла Маса Нурми. Голос преподавательницы родного языка всегда напоминал Томи о бывшем дикторе радио, который был не то граф, не то еще кто-то в этом роде. — Это заинтересует их, если у тебя с языка сорвется правда.
Учителю следует забыть про безработицу и долги за обучение, про цены на жилье, дороговизну и всегда утверждать с ясным взором, что старательные и добросовестные, конечно же, преуспеют и станут хозяевами страны.
— Нас выбрали, чтобы сочинять для них сказки о мире, которого не существует, — язвительно заметил кто-то из подменяющих учителей. — А потом удивляемся, когда ученики с пренебрежением относятся к нам. Я хоть говорю в каждом классе, чтобы они читали побольше, пусть даже от этого никому нет пользы.
— Все-таки от знания ради самого знания есть какая-то польза человеку, — поправила Ээва.
— Почему бы нет, если речь идет об английском языке, — согласился подменяющий преподаватель. — Но что касается истории, то тут просто несущественно, выучит ученик что-нибудь или нет, поскольку знания тут всегда неверны. Пять лет назад преподавали совсем другое, а десять лет назад третье… Вы думаете, ученики не видят этого?
Ларе рассмеялся.
— Спроси, Юссила, их самих! Им безразличны все версии, которые ты им преподносишь. И волноваться из-за этого совершенно бесполезно. Решающие матчи — вот что у них на уме.
В учительской воцарилось молчание.
Томи наклонился, пытаясь рассмотреть в узкую щель, что там происходит, но не увидел ничего, кроме директорской спины.
Ээва попала в его поле зрения в тот самый момент, когда ее голос нарушил тишину:
— С нашей стороны это все притворство. — Она остановилась возле директора с чашкой кофе в руке. На ней опять была новая кожаная куртка по последней весенней моде. — Каждый знает: если расспросить двух-трех из этих типов, один из них окажется именно таким. Почему этого Йони Хаапалу подкинули именно нам?
— Должен же он где-то быть, — заметила Муурикки.
Ээва не отрывая глаз смотрела на директора.
— Я могу сказать вот что, — продолжала Ээва. — Кому-то надо в чьих-то глазах поддерживать престиж школы Хепосуо. Это гуманный, терпимый очаг просвещения, где все правление осуществляют идеалисты-прожектеры, а жизнь — сплошное всеобщее счастье и блаженство, какое бы отребье здесь ни собирали. Я уже давно выставила бы из школы всех этих йони хаапала. Но ты не смеешь. И не сумеешь разобраться в этой истории с разбитой раковиной. Ты боишься за престиж своей школы. Ведь если применишь более жесткие меры и дело получит малейшую огласку…
— Ты сказала: своей школы? Но разве она и не твоя?
Тщательно накрашенные губы Ээвы растянулись в снисходительной улыбке.
— Для меня это только рабочее место. Не более того. Так было все эти десять лет. Но разумеется, я добросовестно исполняю свои обязанности, хотя это и не вдохновляет меня.
— Кое-кому хорошо говорить, — не сдержавшись, сказала Мари. — Если ты намекаешь на меня, то я могу заявить, что я тоже, со своей стороны, стараюсь добросовестно исполнять свои обязанности. Это не для всех одинаково легко.
— Некоторые, возможно, выбрали для себя не ту профессию!
Томи не слышал, сказала ли Ээва что-нибудь еще.
Пронзительное дребезжание телефона на директорском столе заставило Томи вздрогнуть, и он перестал прислушиваться.
Директор вошел в кабинет и поспешил к телефону.
Кто-то где-то кричал во весь голос: Томи слышал у двери каждое слово. Это была мать какой-то девочки из их класса:
— … Напрасно посылать с девочкой записки о возмещении ущерба за разбитую раковину. Пусть платят высокооплачиваемые учителя, раз они недоглядели за тем, что делают ученики…
— Дело еще не решено… — начал директор.
Больше он ничего не успел сказать.
Он положил трубку и потер виски. Затем медленно, с отсутствующим видом обернулся к Томи:
— Учитель физкультуры вспомнил, что ты заглядывал в мужскую уборную.
— Да, заглядывал.
— И был там кто-нибудь?
Чувство напряженного ожидания охватило Томи.
— Был.
Молчание. Затем одно-единственное слово:
— Кто?
Томи сглотнул. Ему казалось, что в горле у него стоит комок, который мешает заговорить.
— Ты ведь узнал его?
— Конечно… Но пусть он сознается сам. Я не собираюсь ни на кого доносить.
По щекам директора разлился румянец.
— Ты ждешь, что на мой вопрос он так же смело поднимет руку, как и ты, не правда ли?
По спине Томи забегали мурашки.
— Я тоже не поднимал. Это дело того, кто разбил раковину.
Директор вздохнул.
— Ты превратно понимаешь солидарность, Томи. Это хорошо, что класс проникнут духом единства, но все-таки оно должно проявляться не в таких случаях.
Томи взглянул на директора. Верит ли Хека Харьюла в то, что говорит?
— Я не понимаю, что вы подразумеваете под солидарностью и духом единства. Откуда им взяться в классе, когда один ненавидит другого, как чуму.
Подбородок директора обозначился резче.
— Ну, это уже преувеличение!
— Спросите других! Лучшие ученики ненавидят друг друга, соревнуясь за первые места. А худшие всю братию прилежных… Что общего у нас может быть?
— Я полагал, очень многое.
— В таком случае вы единственный в этом роде во всей школе… — Томи кивнул головой в сторону учительской… — Те, во всяком случае, так не думают.
Директор вздохнул.
— Но дух единства проявляется, как только надо защищать какого-нибудь труса, который не смеет признаться в своем поступке?
— Я не знаю, трус ли он… — Томи подумал о Лауронене. — Надо полагать, он действует таким образом после того, как научился так действовать.
Глаза директора были теперь уже другие, усталые.
— Моему терпению приходит конец, — сказал Хека Харьюла. — Да и терпению всей школы есть предел. Ваш класс разберется с этим делом в течение завтрашнего дня. Если с наступлением вечера дело не прояснится, мне придется подумать о совершенно иных мерах. Во всяком случае, можешь известить всех, что школьный весенний вечер с танцами, запланированный на будущую неделю, будет отменен. Объясните это другим классам, как хотите.
Выйдя в коридор, Томи вздрогнул, увидев ожидающего его Лауронена. Лауронен схватил Томи за руку:
— Ты не сказал?
— Нет. Но тебе следует подумать, что ты делаешь!
Лауронен задвигал челюстями, его зубы заскрежетали.
Ничего не ответив, он зашагал по коридору в класс. Томи последовал за ним.
При известии об отмене вечера с танцами под музыку диско в классе поднялся гул разочарования. Среди общего гомона раздался голос Улламайи:
— Знает ли кто-либо из мальчиков, кто виноват? — Голос Улламайи звучал многозначительно.
— Мы, девочки, знаем!
В ушах у Томи гудело. Он обернулся и посмотрел на Лауронена.
Король класса не заметил этого. Казалось, что глаза Лауронена выскочат из орбит, когда он смотрел на Улламайю.
— Почему же вы не побежали донести об этом директору? — спросил Лауронен.
Улламайя снисходительно улыбнулась:
— Мы ждали, пока виновник найдет в себе достаточно мужества, чтобы самому пойти и рассказать о том, что он натворил. Но теперь мы не будем слишком долго ждать…
Лауронен выпрямился.
— Откуда вы знаете?
Улламайя, нисколько не колеблясь, ответила:
— К счастью, одна из нас видела, как один промокший ученик вышел из мужской уборной и отжимал в коридоре свои брюки.
Томи следил за выражением лица Лауронена. Но это был непрошибаемый тип: единственное, что можно было прочесть на его лице, это недоверие к словам Улламайи.
Кто же видел его?
Томи попытался вспомнить, кто из девочек подошел после него к стоящей перед дверью физического кабинета разноголосой группе, но не смог. Тогда ему и в голову не могло прийти хорошенько запомнить кого-нибудь.
— Не все ли равно, если она скажет и нам, — допытывался Ари-Пекка Пярри. — Если вы и вправду знаете!
Девочки напустили на себя важность. Улламайя возвестила милостиво, словно королева:
— Завтра мы это скажем, если виновный не будет найден иным путем. А до того посмотрим, на что годится этот тип!
Глава десятая
Никто не пришел, чтобы выдворить их на урок физкультуры, и ни один из них не воспротивился общему решению остаться в классе и разобраться до конца с историей о разбитой раковине.
Улламайя, само собой, села председателем за учительский стол.
Ученик, сидевший ближе всех к двери, захлопнул ее, и в классе воцарилось молчание, как будто там присутствовал школьный инспектор.
— Мы не будем долго возиться с этим делом, — нарушила молчание Улламайя. — В течение десяти секунд виновный должен встать!
Все сосредоточенно следили за секундной стрелкой классных часов. И старались не шелохнуться. Ведь это могло быть истолковано как неуверенная попытка встать.
В то же время каждый прислушивался к малейшему движению вокруг.
Взгляд Томи перебегал от Лауронена к Йони и обратно. Ни один из них ничем не выказал намерения встать.
— Время истекло, — объявила Улламайя. — Ну, послушаем тебя, Карита!
Так, значит, это была Карита!
Об этом можно было догадаться. Ну конечно. Видела ли она кого-нибудь или речь идет только о мокрых брюках?
Карита встала. Нервно поправила очки. Но вид у нее был спокойный и хладнокровный. Она явно играла роль трагического главного свидетеля в американском зале суда.
— Вы все уже один за другим входили в физический кабинет, когда я вышла последней с урока музыки в той стороне коридора… Там в эту минуту никого не было. Я уже направилась в сторону актового зала, как из мужской уборной кто-то выбежал в коридор… Его штанины и брюки сзади были совсем мокрые, он остановился и, присев на корточки, стал выжимать из штанин воду.
— Мы уже слышали это, — буркнул Пярри.
— Нас имя интересует, и очень, — заметил кто-то в задних рядах.
— Продолжай, — распорядилась Улламайя.
Карита обернулась и посмотрела на ближний к окнам ряд парт.
— Это был Йони Хаапала!
Шея Йони побагровела.
Весь класс, затаив дыхание, глядел на него. Томи почувствовал, как в его виске сильно-сильно забилась жилка и перехватило горло.
Так, значит, это Йони! Или он и Лауронен вместе.
— Ты все еще будешь отрицать это, Йони? — с неподдельной холодностью спросила Улламайя, упиваясь сознанием собственного превосходства.
— Я ничего не отрицал до сих пор.
Улламайя побледнела, вздернула подбородок.
— Но держал в тайне… Теперь ты признаёшься?
— Не признаюсь!
По классу прошел шум.
Улламайя вскочила с места.
— Значит, ты утверждаешь, что Карита лжет?
— Это для нее не впервые, — заметил Пярри.
— Дело сейчас не в этом! — крикнула Улламайя. — Значит, ты, Йони, отрицаешь, что разбил раковину? Тогда где же ты искупал свои штанины?
Молчание. Все взгляды были обращены на Йони.
— Это мое личное дело, и оно никого не касается. Но никакой раковины я не разбивал.
Уголок рта Улламайи дрогнул.
— Ты шел оттуда последним…
— Следом за Йони шел Томи, — добавила Карита.
Томи поднялся с парты.
— Ты уверена в том, кто из нас за кем шел, Карита?
— Да.
— Что с тобой, Томи? — спросила Улламайя. — Тебя ведь никто и не обвиняет.
— А Йони обвиняют напрасно!
Весь класс встал.
— Да они с Томи закадычные друзья, — пропищала Карита.
Улламайя, замахав обеими руками, заставила всех сесть и замолчать.
— Вы ведете себя, как стая павианов! — вне себя от злости воскликнула она. — На чем ты обосновываешь свое утверждение, Томи?
— Я заглянул в дверь уборной, но тогда раковина была цела. Могу поклясться в этом.
Щеки Кариты залил румянец.
— Я не сказала, что видела, как Йони разбивает ее. Но он шел оттуда последним и с мокрыми штанинами. В этом я тоже могу поклясться.
— Лучше бы ты, Карита, клялась только насчет штанин, — заметил Йони.
— Значит, там кто-то остался, когда ты вышел оттуда? — перешла в наступление Улламайя.
— Может быть, и остался.
— Кто?
Томи тайком перевел взгляд с Йони на Лауронена.
Лауронен сидел, развалясь, как на самом неинтересном уроке.
— Йони! Нам нужно знать, кто, — произнесла Улламайя дрожащим голосом. — Вся школа ждет этого от нашего класса!
— Пусть сам скажет тот, кто там был, — стоял на своем Йони. — Ведь это его дело.
Улламайя утратила всю свою уверенность и превосходство. И как только она стала на одну доску со всеми, сразу превратилась в обыкновенную девчонку. Тут не помогали ни красивая внешность, ни слава пловчихи, ни отметки.
— Теперь мы вернулись к тому, с чего начали, — вскипела Улламайя. — По мне так… Пусть не будет танцев и пусть другие говорят о девятом «В» что угодно. Я не собираюсь жертвовать часами такой прекрасной весны ради типов, которые причастны к этому делу. Думаю, что я не единственная решила стереть вас из своей памяти, как вытирают доску влажной губкой. Вы испортили нам несколько школьных лет, но вы не испортите наше будущее.
Она ведь «выступает», как Мари!
Томи с изумлением поймал себя на мысли, что и Мари была когда-то школьницей, такой же, как Улламайя. И из этих учениц через несколько лет выйдут новые Мари.
— Тогда будьте готовы сказать сегодня вечером дома, что вам нужно явиться завтра в школу с пятьюдесятью марками в руке, — взволнованно объявила Улламайя. — Столько, говорят, причитается с каждого за эту раковину и за работу в выходные дни.
— Я, во всяком случае, не смогу достать завтра таких денег, — сказала одна из девочек.
— Это твое дело, — сурово заметила Улламайя. — Я могу заплатить свою долю хоть сейчас. Пусть каждый позаботится о своих делах. Таковы правила игры.
В дверь постучали.
— Войдите!
Это была дворничиха. Она с удивлением смотрела на Улламайю, стоявшую возле учительского стола. Быть может, она вспомнила про их спор.
— Магистр Касуринен велел мне принести вам сюда вот это!
Томи показалось, что в руке у женщины была зажата шапочка с эмблемой спортивной команды «Горностай».
Улламайя усмехнулась:
— Классный руководитель имел в виду, вероятно, нашу вешалку в коридоре. Ну хорошо!
Женщина колебалась.
— А я-то думала, шапочка заинтересует вас. Ее нашли в мужской уборной в одной из кабинок в пятницу — их тогда убирали после вашей проделки.
Дворничиха еще не кончила говорить, как перед глазами Томи, словно кадры киноленты, прошли ребята их класса… Шапочки команды «Горностай» были по крайней мере у пяти-шести, а то и у большего числа мальчишек. У него самого. У Лауронена. У Йони… Нет, нет, у Йони не было. Но вот у Юсси, Холмы, почти наверняка у Пярри и Тохимаа. И еще у кого-нибудь.
Класс во все глаза глядел на красно-белую вязаную шапочку в руке дворничихи.
— Она была заткнута за батарею, — объяснила дворничиха. — Ее заметили чисто случайно.
По спине Томи пробежали мурашки.
Все ли сообразили, что разгадка теперь совсем близка? Появление дворничихи с шапочкой прямо наталкивало на нее.
Есть ли на шапочке инициалы? И если есть, то которого из двух? Юсси или Лауронена?
Улламайя взяла шапочку и, с минуту подержав ее в руке, словно удостоверяясь, что она не кусается, вывернула наизнанку.
Хозяин шапочки завернул ее края отворотом дюйма в полтора шириной. Из складки что-то торчало.
Улламайя высоко подняла находку, и каждый второй мальчик в классе узнал входной билет. Это был билет на решающий матч между спортивным клубом ИФК и «Горностаем», сыгранный вчера вечером. И, конечно, все в классе узнали вторую бумажку, извлеченную из складки. Это была сложенная в несколько раз десятка.
За такой шапочкой всякий зашел бы в уборную, вспомнив, где он мог ее забыть, если только какая-нибудь важная причина не воспрепятствовала этому.
Улламайя присела в книксене перед дворничихой. Она умела быть любезной, когда хотела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22