Но никто не поднял руки, не раскрыл рта.
— Я знаю, что виновный находится сейчас в классе. Каждая секунда молчания только отягощает вину.
Директор обвел глазами класс.
Томи проклинал себя. Ему было трудно выдержать этот взгляд, хотя он и не чувствовал за собой никакой вины.
Это чушь, что виновного выдают глаза. В подобной ситуации каждый, вероятно, чувствовал себя неуверенно.
Никто не проронил ни слова. Безмолвие дополняла абсолютная неподвижность всего класса.
Всеобщую оцепенелость нарушил лишь Холма: он согнулся словно в изнеможении, когда директор взглянул на него. Но и он не поднял руки, не издал ни звука.
— Время на исходе, — напомнил директор.
Хеке Харьюле было всего лет сорок, но выглядел он гораздо старше. В его голосе сквозила глубокая усталость.
— Ну ладно! Мы разберемся с этим делом немного позже. Но так не оставим… А пока вы можете подумать сообща, откуда достанете денег на возмещение ущерба. Судя по всему, он составит болеее тысячи марок.
Класс недоверчиво вздохнул.
— Что там случилось? — в ужасе спросила Муурикки.
В этот момент в дверном проеме из-за спины директора появился дворник. Директор обернулся.
— Вода больше не поступает в школу, — доложил дворник. — Но оставлять ремонт на послевыходные дни нельзя. Водопроводчики должны немедленно приняться за работу, если их, конечно, можно сейчас найти. Надо также вызвать по телефону уборщиц, чтобы они как можно быстрее взялись за уборку.
— Ладно… Главное сделано: перекрыли воду.
Когда дворник ушел, Хека Харьюла снова повернулся к классу:
— В мужской уборной разбили раковину. Она валялась на полу, и из ее подводящих труб хлестала вода, холодная и горячая. Она затопила уборную и весь коридор. Негодяй, сделавший это, даже не подумал подать сигнал тревоги… Сказал ли ваш классный руководитель, куда он отправляется на воскресенье?
Муурикки отрицательно покачала головой.
— Во всяком случае, я не слыхала… Быть может, его можно застать дома.
— Я попробую. — Директор оглядел класс: — Никому не уходить без моего разрешения.
Оставался еще один урок. Несмотря на это, одна из девочек сказала:
— А мы-то тут при чем? Уж по крайней мере это сделала не девочка! Нас могли бы и отпустить…
Ничего не ответив, директор вышел.
Прошла минута, прежде чем кто-то сообразил, что можно сесть.
Остальные молча последовали его примеру.
Муурикки все еще не садилась. Она глядела на них как загипнотизированная.
— Мне бы сейчас буйствовать и кричать…
Голос Муурикки звучал как-то странно, как будто она говорила из далекой пещеры глубоко под землей.
— … Но я не имею на это права… Я слабый человек.
Она откинула рукой прядь волос со лба.
— Мне кажется, я знаю, как чувствует себя виновный в эту минуту. Когда пропала письменная работа АриПекки Пярри, я и сама старалась перенести объяснение со дня на день… Не все одинаково смелы и бесстрашны. Но и самый слабый из нас должен уметь нести ответственность… Все мы выйдем сейчас на пять минут в коридор. Никто не должен уходить из коридора, но если кому-нибудь легче по собственному почину принять там решение, тот может пойти доложить директору. Итак, класс, встать!
Не дожидаясь, пока ученики начнут выходить, Муурикки первая покинула класс, оставив дверь незакрытой. Когда Томи выглянул в коридор, ему показалось, что плечи и спина учительницы как-то странно подергиваются.
Глава восьмая
Дворничиха единоборствовала с потопом, разлившимся в коридоре у входа в актовый зал, с помощью широкой щетки, нескольких тряпок и пяти ведер. На ее счастье, пол в коридоре в свое время был сделан плохо: он был несколько покат в сторону уборной, поэтому вода, скопившаяся в углублении, могла хлынуть в актовый зал, только если бы поднялась еще на несколько сантиметров.
Старуха никогда не отличалась хорошими манерами. Так и сейчас она затрещала, словно горящий можжевельник:
— Не подходить сюда!
— Мы могли бы чем-нибудь помочь вам, — попыталась подлизаться к ней Карита.
— Не нужна мне ваша помощь… Лишь бы не мешали…
Она была расторопной, работящей женщиной, как и сам дворник. Вода так и брызгала, когда она собирала ее совком для мусора, сливала в ведра и продвигалась вперед, ловко орудуя щеткой и тряпками.
Ребята пытались заглянуть в конец коридора.
На полу у уборных воды было более чем на два сантиметра. И примерно на сантиметр у того края, где они стояли. Дверь мужского туалета была открыта. Вода продолжала перехлестывать через порог при каждом движении работавшего там старшего сына дворника. Его ругательства доносились до них вместе с бульканьем воды, когда он опорожнял ведро в раковину или унитаз.
Водосток в полу уборной опять засорился. Во всяком случае, вода через него почти не проходила. Вероятно, потоком опрокинуло корзину с мусором, и мусор забил его отверстие.
Лауронен попытался осторожно прошмыгнуть по коридору мимо дворничихи.
— Я сказала, что туда нельзя ходить!
Этот возглас сопровождался взмахом мокрой тряпки, и лишь мгновенная реакция спасла парня от удара.
— Ты только не нервничай, я уйду, уйду!
— Тут кто угодно разнервничается, когда приходится заниматься таким делом в пятницу, да еще в такое время! — вставила Улламайя и вместе с другими пошла в класс.
— Не было бы всего этого шума, если б виновный нашел в себе смелость ответить за свой поступок, — сказала Минна. Ее глаза, большие и прекрасные, как у Хессу из Хельсинки, были сейчас как-то странно сужены. — Только мальчишки в нашем классе все дрянь.
— В это начинаешь понемногу верить, когда об этом так часто говорят, — сказал Лауронен, растягивая слова.
— Ну уж девочки-то ни в коем случае не будут вносить деньги в возмещение ущерба, — заявила Улламайя.
— Разумеется, нет! — загалдели девчонки.
— Они не стали бы платить, случись это и в женской уборной.
— Отец примчится сюда, как снаряд, если я заведу речь о нескольких десятках марок!
— Это дело принципа, — заметила Улламайя.
Муурикки шагнула в класс и закрыла за собой дверь. Ни на кого не глядя, она подошла к столу и села.
— Никто не явился к директору, — сказала она.
— И не явится, — сердито сказала Улламайя.
— Наши ребята такие дрянные, что это можно было предвидеть заранее, — зло проговорила Минна.
Муурикки медленно покачала головой:
— Я разочарована, мальчики! Ужасно разочарована… Мне жаль виновного. Он должен чувствовать себя отвратительно… В такие моменты, как этот, невольно спрашиваешь себя, почему в мире рождаются такие слабые люди, когда жизнь так жестока?
— И глупые, — бросила Улламайя.
Муурикки остановила на ней взгляд.
— Да, и глупые, — сказала она. — Все загнаны на один берег моря, по которому они должны плыть, независимо от того, умеют они плавать или нет…
Директор постучал в дверь класса и отворил ее.
Все поднялись и уставились на заметно слинявшую фигуру Хеки Харьюлы.
— Я не добился от Ларе никакого ответа, — сказал он Муурикки. — И у меня нет больше времени оставаться тут для разбирательства — через час я должен уехать. Таким образом, в силу необходимости мы займемся этим делом в понедельник. Будь любезна, составь список присутствующих.
— И девочек тоже? — воспротивилась Минна.
— Всех… — Директор повернулся и оглядел класс. — Кто из мальчиков заходил на последней перемене в уборную? Поднимите руки!
Томи ощутил омерзительный зуд в спине.
Стараясь не поворачивать головы ни на миллиметр, он нашел взглядом Лауронена.
Рука того не поднялась.
Поэтому и он не поднял…
Если бы Томи не отправился вместе с Роем в третий обход по прогулочной дорожке, засыпанной опилками, он бы не наткнулся на Лауронена. Тот сам окликнул его.
Взмахнув рукой, Томи еще раз кинул обломок палки в кустарник, и Рой поспешно бросился за ним. Таким образом Томи выиграл несколько секунд для того, чтобы превозмочь чувство раздражения.
Томи не хотел, чтобы хоть что-то напоминало ему о школе в конце недели. Это заведение внушало ему отвращение. Завод, который выпускает людей. Он видел нечто подобное во сне. Их класс по одному ученику упаковывали в полиэтилен и ставили на конвейер. У конвейера стояли учителя и отбрасывали в сторону всех тех, кто не соответствовал требованиям качества.
Это был чертовски живой сон. Томи хорошо помнил, как он размышлял, можно ли чем-нибудь защитить голову, которая колотилась о железные стены большого вагона для отбросов.
И вот теперь, когда на короткое время можно было забыть про школу, как нарочно, появился Лауронен. Он остановился, слез с велосипеда и стал ждать.
Рой, громко дыша, прибежал с палкой в зубах. Томи наклонился, взъерошил ему шерсть и обласкал его. Не он виноват, что мир устроен так паршиво. Если бы человечество хотя бы на одну десятую состояло из людей, таких же чутких, как эти шерстомордые, жизнь была бы совсем другой.
Когда Томи кончил ласкать Роя, тот помчался к Лауронену за дополнительным поощрением. Лауронен подпер одной ногой велосипед и обеими руками обнял Роя — так он стосковался по нему.
Лауронен любил Роя. И собака, со своей стороны, давным-давно приняла его за своего — с момента их первой встречи. Томи помнил, что сначала он даже слегка рассердился на Роя за такую неразборчивость, потому что тогда он еще сам не знал, что такое Лауронен.
В сегодняшней встрече Лауронена с Роем было нечто такое, что заставило Томи сглотнуть подступивший к горлу комок. Лауронен знал наверняка, что рано или поздно ждет его впереди. И вообще его никто не любил. Но он был еще не совсем испорченным, раз Рой так к нему привязался.
Когда Томи подходил к тротуару, Рой уже мчался обратно к нему.
Лауронен уравновесил свой велосипед, который чуть было не опрокинулся от суетни Роя.
— Совершаешь моцион, — констатировал Лауронен.
— Три круга по прогулочной тропинке. В некоторых местах так сыро, что вообще не хочется идти.
Лауронен усмехнулся:
— Это не надолго. На будущую неделю снова предсказывают свыше двадцати градусов мороза.
Лауронен безотрывно глядел на Томи.
— Ты видел меня там, в уборной!
Томи удовольствовался кивком.
— Ну, а Анттила видел?
Томи вот уже двое суток размышлял о том же. Преподаватель физкультуры, который велел ему позвать из мужской уборной мальчишек из восьмого «В», сам стоял в коридоре довольно близко к двери уборной.
— Он, наверное, не видел. Иначе почему бы ему не сказать об этом?
Лауронен потер кончик носа.
Томи испытывал жалость к нему. Лауронен был толстокожий малый, и его бесчувственность не раз приводила Томи в бешенство, но вместе с тем в нем было нечто от беспомощного малыша, и при росте сто восемьдесят сантиметров он казался иногда пятилетним ребенком.
— Признаться с каждым днем будет все труднее, — произнес наконец Томи.
Лицо Лауронена помрачнело.
— Это сделал не я. Но это, наверное, все равно. Во всяком случае, они обвинят меня. Можешь бежать и наябедничать.
— Когда это я бегал ябедничать?
— Ну так, по крайней мере, тебе страшно хотелось. И сейчас хочется!
— Если бы ты сознался сам, тебе не пришлось бы как помешанному бояться людей.
Лауронен выбросил вперед руку, словно хотел схватить Томи за грудки, но не схватил.
— Я же только что сказал, что это сделал не я. Или я?
Томи пожал плечами.
— Мне-то зачем знать это?… Спроси самого себя! Раковина была еще цела, когда я заглянул в уборную.
— Вот и выложил бы тогда им это, раз они так орали!
— Я выложил им ничуть не больше, чем ты, Лауронен. Ты это прекрасно знаешь… Но я не стану врать в твою пользу, если они почему-либо спросят меня.
— Это почему же они тебя спросят?
— Например, если Анттила вспомнит, что я заглядывал в уборную… Раз ты невиновен, то почему не сказал прямо, что был там последним и раковина была цела?
По лицу Лауронена пробежала легкая насмешка.
— Так они мне и поверят!
Томи гадал, что прячется за кажущимся спокойствием Лауронена.
Как все обстояло в действительности?
— Не развалилась же раковина сама собой…
— Так бы прямо и сказал, что это сделал я!
Лауронен сел на велосипед, а Томи повернулся опять к прогулочной тропинке.
— Вот и донеси на меня утром! — крикнул Лауронен ему вслед. — Или, может, у тебя не хватит терпения дождаться утра?
Томи оглянулся.
Лауронен ехал, держа одной рукой руль, а другую вытянув в сторону прогулочной тропинки.
— Жаль, что у такой превосходной собаки такой дрянной хозяин! — крикнул он и исчез.
Глава девятая
Только после третьего нажима на звонок, укрепленный на дверном косяке, последовал ответ директора. Зеленый свет.
Томи открыл дверь и шагнул в кабинет. Директор стоял у стола, подавшись вперед, и смотрел поверх него на этот «светофор».
— Мне велели прийти к вам, — неловко сказал Томи.
— Да. Наверное, ты знаешь, для чего?
— Понятия не имею.
Директор нахмурил лоб. Его серые глаза глядели на Томи до тягости пытливо.
— Не имеешь?
— Не имею. Догадываюсь только, что это имеет отношение к нашему классу и разбитой раковине.
Гомон голосов в учительской усилился.
— Минутку!
Директор вышел через дверь, ведущую прямо в учительскую, оставив ее приоткрытой.
Похоже, что учителя тоже говорили на эту же тему.
Томи испытывал слепую ненависть к уборной. Как будто к цементу, кафельным плиткам и прочим аксессуарам уборной стоило и можно было питать какие-либо чувства, будь то ненависть или любовь. Но все равно он ненавидел все это. Ненавидел с первых дней учебы в школе, еще когда он учился в младших классах.
В тот год, когда он впервые пошел в школу, учеников в уборных для младших классов тоже терроризировали всякие тупоумные типы. Их чувству собственного достоинства льстило быть мучителями в уборных для мальчиков. Можно не сомневаться, что если бы, став взрослыми, они получили власть, какую имели надзиратели в лагерях смерти, они были бы готовы на все.
С тех пор Томи ненавидел школьные уборные. Они везде одинаковы, куда бы он ни попадал. И ни один учитель палец о палец не ударил, чтобы положить конец творимому там насилию, хотя, безусловно, все они были в курсе дела. Они лишь выслеживали курильщиков и наказывали их. По большей части это оказывались те самые типы, которые терроризировали учеников, но в этом их едва ли когда-нибудь обвиняли. Учителя закрывали на это глаза.
«Всегда у этих мальчишек какая-нибудь грызня по пустякам…»
Такое толкование позволяло даже в младших классах закрывать глаза на факт насилия, чтобы он не нарушал напускное благодушие учителей. Излюбленной фразой директора школы было: «Пусть ребята сами разберутся…» Очевидно, сам он в глубине души сознавал, что не способен ни в чем разобраться, и прикрывался своими принципами.
Томи отлично понимал, почему именно сейчас он испытывал такое глубокое отвращение к уборной.
Его рассердил взгляд, который Лауронен бросил на него, когда он, Томи, отправляясь к директору, остановился у выхода и оглядел класс.
Что он, собственно говоря, думал? Что он, Томи, начнет врать, чтобы спасти свою шкуру, так что ли? В то время как он, Лауронен, был такой дрянью, что не смел признаться в своем поступке!
К счастью, он, Томи, сказал совершенно прямо, что не станет врать в пользу Лауронена, если у него прямо спросят имя виновного.
Чего они разгалделись там, в учительской? Мари кудахтала, как курица-несушка.
— Наверное, бесполезно спрашивать об этом кого-нибудь из нас. Для этого тебе и платят директорскую зарплату, чтобы ты выяснял все эти дела. Кто из нас был тогда там?
— Ты прекрасно знаешь это и не спрашивая! — вскипела Муурикки. — Я была тогда там. Но все же не в самой мужской уборной, раз ты этого требуешь!
— Для начала ты добилась бы от них соблюдения дисциплины хотя бы в классе, — съехидничала Мари. — Вся школа стала бы иной, если бы каждый следил за тем, чтобы ученики не безобразничали. Но они очень скоро берут верх, если некоторые позволяют им делать что угодно, пусть даже другие и следят за дисциплиной.
Муурикки заплакала:
— Спасибо! Приятно слышать, когда такие вещи говорят прямо в глаза. Я бы хоть сейчас ушла из школы, если бы умела делать что-нибудь еще. Но ведь и мне надо жить. У нас трое детей и дом, обремененный долгами… Я вынуждена ходить на работу.
Собственно говоря, Муурикки было жалко. Томи представил себе, как выглядит ее лицо, когда она плакала там. Что в учительской, что в классе, что на дворе — везде было одно и то же: гиены всегда набрасывались на слабейшего.
— Прежде всего, это дело директора и классного руководителя, — сказала Мари. — Что сделал Ларе, чтобы выяснить всю эту историю?
— Только то, что было необходимо! — раздался иронический голос учителя географии.
— В этом нет ничего нового, — сухо заметила Маса Нурми. — Возможно, ничего подобного не произошло бы, если бы мы сами немного иначе относились к своей работе.
— Перестань! — возразил Ларе. — Не говори этого хотя бы мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22