Почему вы хотите именно его?
– Просто хочу и всё.
– А кто третья персона?
– Она важнее всех. Ведь нам приходится иметь дело с «чужими». Нам понадобится человек, который много думал над тем, как войти в контакт с существами, которые не являются людьми. Свяжитесь с доктором Самантой Кроув. Она возглавляет проект SETI в Аресибо.
Ли тихонько засмеялась:
– Вы умный парень, Леон. Мы и так собирались привлечь кого-то из SETI. – Кто-то на заднем плане окликнул Ли по имени. – Я прощаюсь, Леон. Возвращайтесь. А меня тут уже труба зовёт.
Самолёт летел не прямо на север, а немного к востоку, в Понд-Инлет: в тундру. Эневек не мог наглядеться на причудливую красоту Арктики.
Ему казалось, что он очнулся от многолетнего сна.
Они пересекли Северный полярный круг. Географически Арктика начиналась отсюда. Под ними простирался лунный пейзаж Бассейна Фокс с ледоходами вперебивку с пространствами свободной воды. Потом внизу снова была твёрдая земля с хребтами гор. На дне ущелий сверкал снег. В замёрзшие озёра впадали ручьи талой воды.
На белой равнине пролива Затмения поднимались айсберги, вмёрзшие в лёд. Там бежали два крошечных белых медведя, будто их спугнула тень самолёта. Дальше вздымались крутые склоны и ледники острова Байлот.
Они снизились и сели в Понд-Инлете. Солнце здесь в это время года не заходит, лишь в два часа ночи на несколько минут касается горизонта. Эневек утратил всякое чувство времени. Он смотрел на места своего детства, и тяжесть отпускала его грудь.
Экезак оказался прав. Дядя добился того, что Эневек ещё сутки тому назад считал невозможным.
Он привёл его домой.
Понд-Инлет был по величине и числу жителей примерно как Кейп-Дорсет, и всё-таки совсем другой. Этот регион был заселён свыше 4000 лет. Здесь инуиты больше ценят традиционность, здесь никто не отважился бы на архитектурные эксперименты, как объяснил ему дядя, осторожно добавив, что здесь, ближе к северу, известную роль играет шаманизм, хотя, естественно, все эскимосы – поголовно верующие христиане!
Заночевали в отеле. Рано утром Экезак разбудил его, и они спустились к берегу.
– Весна не задержалась, – удовлетворённо сказал он. – В отеле говорят, до границы торосов полдня. Может, один, смотря как.
– Смотря что?
Экезак пожал плечами:
– Все может быть. Звери попадутся, киты, тюлени. Ледоход в этом году начался раньше обычного.
Ничего удивительного, подумал Эневек, если учесть, что творится на дне.
В группе было 12 человек. С некоторыми Эневек познакомился ещё в самолёте, с другими в Понд-Инлете. Приготовили квамутик – традиционные сани, в которые раньше запрягали ездовых собак, а теперь снегоходы. Сами квамутик не изменились: четыре метра длиной, с двумя деревянными полозьями и множеством поперечин, закреплённых без единого гвоздя или шурупа. Сани держались на ремнях и верёвках, что упрощало их починку. На трёх санях были установлены деревянные кабинки без верха – для защиты от ветра. Четвёртые сани служили для поклажи.
– Ты недостаточно тепло одет, – сказал Экезак, взглянув на пуховик Эневека.
– Ну да! На термометре шесть градусов выше нуля.
– Ты забываешь, как продувает во время езды. Ты надел двое носков? Мы тут не в Ванкувере.
Он и впрямь многое забыл. Ему даже стыдно стало. Конечно, ноги мёрзли в первую очередь. Он натянул вторую пару носков и ещё один свитер, превратившись в ходячую бочку. Все участники поездки в своей защитной одежде и очках от снега походили на космонавтов.
Экезак с двумя старшими в последний раз просмотрел всё снаряжение:
– Спальные мешки, оленьи шкуры…
Глаза его блестели. Тонкие усы, казалось, топорщились от удовольствия. Иджитциак Экезак был совсем не то, что отец Эневека. Инуиты и их образ жизни вдруг снова обрели значение в обществе.
С началом путешествия по льдам они будут подчиняться только правилам природы. Чтобы выжить здесь, требовалась известная пантеистическая установка. Нельзя важничать. Да здесь и не заважничаешь: ты лишь часть одушевлённого мира, который во льдах проявляется через зверей, растения и иногда через человека.
И через Ирр, подумал Эневек. Кто бы они ни были, как бы ни выглядели, где бы ни жили.
Снегоходы, запряжённые в сани, тронулись, и они заскользили по замёрзшему и заснеженному морю. Кое-где виднелись обширные лужи. Процесс таяния уже начался, но пока ограничивался верхними слоями льда.
Они ехали на северо-восток, справа от них вырастал из глади льда берег Баффиновой Земли, а слева поднимались скалы острова Байлот. С вершин гор к берегу сползал могучий язык ледника. Ехали по замёрзшей коре моря. Где-то глубоко под ними плавали рыбы. То и дело полозья саней подпрыгивали на неровностях.
Через некоторое время передние сани изменили направление, и обоз последовал за ними. Эневек не сразу понял, что они объезжают широкую трещину во льду, через которую сани не могли бы перебраться. За голубоватым краем разлома виднелась чёрная бездонная вода.
– Довольно длинная трещина, – сказал Экезак.
– Да, потеряем время, – согласно кивнул Эневек.
– Почему потеряем? Ты что, забыл? Здесь не имеет значения, когда ты приедешь. Даже если ты объезжаешь преграду, ты всё равно продолжаешь жить. Время нельзя потерять.
Эневек промолчал.
– Может быть, – добавил дядя, смеясь, – наша самая большая беда прошлого столетия в том и состояла, что кваллюнаак принесли нам понятие времени. Нам пришлось усвоить, что время бывает и напрасно потраченным. Кваллюнаак думают, что ожидание – это потерянное время и тем самым потерянная жизнь. Как раз в дни твоего детства мы в это уверовали. И твой отец тоже, а поскольку он не видел возможности делать что-то полезное, он решил, что его жизнь ничего не стоит.
Эневек посмотрел на него:
– Ты бы не его пожалел, а мою мать.
– Она сама его жалела, – ответил Экезак и стал разговаривать с Мэри-Энн.
Им действительно пришлось объезжать трещину несколько километров. Дядя сунул в рот узкую ленточку сала из жестянки и протянул жестянку Эневеку.
Это была шкурка нарвала. Эневек помнил, что в ней огромное количество витамина С – никакому лимону не сравниться. Он пожевал и почувствовал аромат, который вызвал в нём цепную реакцию воспоминаний. Он услышал голоса людей, с которыми выезжал в тундру двадцать лет назад, почувствовал руку матери, которая гладила его по голове.
– Трещины, торосы… – дядя засмеялся. – Это тебе не хайвэй, мальчик. Скажи честно, ты по всему этому не скучал?
Если Экезак хотел усилить своим вопросом растроганное состояние племянника, то добился обратного эффекта. Эневек отрицательно покачал головой. Может, то было чистое упрямство, но он отрезал:
– Нет.
И в тот же момент устыдился своего ответа. Экезак пожал плечами.
Кто много лет провёл на острове Ванкувер, к тому же исследуя жизнь моря, тот к природе стоял ближе, чем к любому человеческому достижению. Но всё же скользить по лишённой очертаний белизне замёрзшего пролива – с коричневой тундрой по правую руку и ледяными вершинами острова Байлот по левую – это не то, что наблюдать китов в проливе Клэйоквот. Если климат Западной Канады будто специально создан для человека, то Арктика – это кромешный ад. Смертельный для того, кто поддастся иллюзии человеческого превосходства. Они ехали к первоначалу мира. Даже реалисту, который не молится никакому Богу, отдавая предпочтение научному объяснению, здесь становится понятно, отчего так печален белый медведь, кочующий из мифа в миф. Оттого, что в любви к человеческой женщине он потерял чувство реальности. Женщина из сострадания к мужу-охотнику выдала ему место, где скрывается её тайный любовник. А медведь подслушал, как она предала его, и когда охотник отправился его искать, он подкрался к иглу своей возлюбленной, чтобы убить её. Он уже занёс лапу, но потом печаль одолела его. Какой смысл разрушать её жизнь? Ведь предательство уже произошло. И он, одинокий, тяжёлыми шагами побрёл прочь.
Воздух колол холодом кожу Эневека.
С тех пор, гласили легенды, медведь нападает на людей. Здесь его владения. Он здесь сильнейший. Тем не менее, человек его победил – и себя вместе с ним. Промышленная химия – такая, как ДДТ или высокоядовитое РСВ, – разносится течениями и достигает Северного Ледовитого океана. Токсины попадают в ткани китов, моржей и тюленей, которыми питаются медведи и люди. В материнском молоке эскимосских женщин обнаружено количество РСВ, в двадцать раз превышающее допустимую дозу. Дети страдают неврологическими заболеваниями и показывают всё худшие результаты тестирования на интеллект. Дикая природа отравлена, потому что кваллюнаак не могут или не хотят усвоить принцип, по которому функционирует планета Земля: огромный круговоротный насос воды и воздуха рано или поздно разносит всё – повсюду.
И удивительно ли, что те, внизу, решили положить этому конец?
После двух часов поездки они причалили к берегу Баффиновой Земли – размять тела, затёкшие от долгой тряски по ледовым кочкам. Они поднялись к оттаявшим прогалинам тундры – на заболоченной земле светились кое-где цветочки. Время года для охоты было удачное: позднее появятся миллиарды комаров.
По равнине гонялись друг за другом бурундуки, исчезая в норах. Мэри-Энн нашла несколько камешков и принялась ими жонглировать. Эневек вспомнил этот старый как мир спорт эскимосов и тоже попробовал жонглировать, но с плачевным результатом. Все засмеялись. Уж таковы инуиты. Глупый народ: надрывается от смеха, стоит кому-то поскользнуться.
После короткого ланча с сэндвичами и кофе они снова тронулись в путь. От снегоходов разлеталась талая вода, торосы преграждали им путь, вынуждая объезжать. Вскоре они ехали уже под скалами Байлота. Воздух наполнился криками птиц. Чайки гнездились в расщелинах тысячами. Группа замедлила ход и остановилась.
– Прогуляемся, – сказал Экезак.
– Только что прогуливались, – удивился Эневек.
– Три часа прошло, мальчик. Три часа? Ничего себе!
Остров Байлот от самого берега был крутой и обрывистый, и прогулка больше напоминала альпинизм. Экезак заметил белый след соколиного помёта и стал приманивающе свистеть, но соколы так и не показались.
– Такова Арктика. Звери тебе пообещают и не придут. Такая же ненадёжная скотина, как и инуит. Правда, мальчик?
– Я и сам инук, если ты это имеешь в виду.
По мере того, как они продвигались на восток, оставляя остров Байлот позади, лёд становился всё бугристее, и сани нещадно трясло. Холодный ветер подмораживал уже оттаявшую воду. Ледок звенел под полозьями. А потом справа вдруг возникла открытая вода. Вынырнул тюлень, мельком глянул и исчез. Они миновали полынью и ехали ко второй, огромных размеров – пока Эневек не сообразил, что это не полынья, а край льда. Дальше начиналось открытое море.
Через некоторое время они наткнулись на палаточный лагерь. Обоз остановился. Начались сердечные приветствия. Некоторые знали друг друга, остальные обстоятельно знакомились. Люди были из Понд-Инлета и Иглулика. Они убили нарвала, разделали его и останки оставили на месте – дальше к востоку, примерно там, куда направлялась группа Экезака. Хозяева угощали гостей кусочками шкурки, обсуждали охоту. На шапке одного охотника была надпись: «Работают те, кто не может охотиться». Эневек спросил, не заметно ли перемен в поведении китов, не агрессивны ли они и не нападают ли на людей, но охотники всё это отрицали. Вокруг них сгрудился весь лагерь. Все слышали новости, каждый знал о том, что творилось в мире, но Арктика пока оставалась незатронутой.
Вечером они покинули лагерь и двинулись дальше к краю льдов. Вскоре поравнялись с останками разделанного нарвала. Тучи птиц с криками дрались за куски мяса. Обоз отъехал подальше от трупа, оставив его в поле зрения. Метрах в тридцати от края льда разбили лагерь. Отвязали ящики, установили радиомачту, чтобы не терять связь с внешним миром. Четыре палатки были установлены для жилья и одна для кухни – с дощатым полом и утепляющими матами. Три белых дощатых щита образовали временный туалетный домик: внутри ведро с вложенным в него пластиковым мешком.
– Самое время, – просиял Экезак и первым скрылся за щитами.
На снегоходах, освобождённых от саней, устроили гонки, и Эневек тоже в них участвовал, выделывая на льду виражи и чувствуя, как на сердце становится легче.
Мэри-Энн прогнала всех из кухонной палатки, и они в ожидании еды сгрудились у саней. Одна молодая женщина начала рассказывать историю – из тех, что меняются от рассказчика к рассказчику и растягиваются на несколько дней. Инуиты считали, что не обязательно рассказывать всё за один присест, ведь дни на льду были долгими, а истории длинными. Почему бы не разделить их на части?
Мэри-Энн превзошла сама себя. Соблазнительно пахло олениной с рисом и жареной эскимосской картошкой – местным видом клубней. И литры горячего чёрного чая. В палатке было тесно, и Экезак ругал того человека, который дал им палатку напрокат.
Когда люди один за другим ушли спать, Экезак позвал племянника пройтись.
– С удовольствием, Иджи.
Они побрели к краю моря. Эневек пропустил дядю вперёд. Старик лучше знает, где лёд крепкий, а где есть опасность провалиться. У инуитов есть сотни слов для обозначения разных видов льда и снега, но нет родового слова, которое обозначало бы просто лёд или снег. Они шли по упругому льду. Если айсберги состоят из пресной воды, потому что соль из них полностью вымерзает, то в обыкновенных льдинах есть остатки соли. Чем быстрее замерзает лёд, тем выше в нём содержание соли. Из-за неё лёд становится эластичным, и зимой это преимущество, потому что он не такой ломкий, зато весной – недостаток, потому что увеличивается опасность пролома. Провалиться в холодную воду означает смерть, особенно если подо льдом тебя подхватит течение.
Они нашли местечко недалеко от края льда и прислонились к торосу. Перед ними простиралось серебристое озеро. Эневек заметил, как под водой сверкнули сине-стальные спины. Время неторопливо текло, и вдруг – будто природа решила вознаградить их за терпение – из воды показались два завитых рога, словно скрещённые шпаги. Два самца нарвала показались в нескольких метрах от края льда. Их круглые, в серых пятнах головы вынырнули из воды, потом снова медленно погрузились. Самое позднее через пятнадцать минут они покажутся снова – таков ритм их дыхания.
Эневек заворожённо смотрел. У острова Ванкувер нарвалов почти не увидишь. Долгое время они стояли перед угрозой исчезновения: их нещадно истребляли из-за рогов дороже слоновой кости. Теперь их поголовье между Нунавутом и Гренландией выросло до 10 000.
Лёд тихо потрескивал и ухал от колебаний воды. Над останками нарвала продолжали кружить птицы. На скалах и ледниках лежал мягкий свет, отбрасывая тени на замёрзшее море. Низко над горизонтом висело бледное, ледяное солнце.
– Ты спросил меня, не скучал ли я по всему этому, – напомнил Эневек.
Экезак молчал.
– Я ненавидел всё это, Иджи. Я ненавидел и презирал это. Ты хотел ответа. Вот тебе ответ.
Дядя вздохнул:
– Ты презирал своего отца.
– Может быть. Но объясни двенадцатилетнему мальчишке разницу между его отцом и его народом, когда один другого несчастнее. Мой вечно пьяный отец только жаловался и плакался. Он и мать утянул за собой вниз настолько, что она не нашла другого выхода, кроме петли. Назови мне семью, в которой в те времена не случилось бы самоубийства. У всех было одно и то же. Хорошо рассказывать истории про гордый, независимый народ инуит, но я ничего такого за ним не замечал. – Он посмотрел на Экезака. – Если отец и мать за несколько лет превращаются в развалины, лишённых мужества пьяниц, как это можно пережить? Если мать вешается оттого, что сама себя не может больше вынести. А отец только плачет и глушит себя алкоголем. Я говорил ему, что он должен прекратить. Что моих сил хватит на двоих, что я буду работать, лишь бы он оторвался от бутылки, но он только таращился на меня и продолжал скулить!
– Я знаю. – Экезак покачал головой. – Он больше не был сам себе хозяин.
– Он отдал меня на усыновление, – напомнил Эневек. В его словах прозвучала многолетняя горечь. – Я хотел остаться с ним, а он меня сдал.
– Он не мог за тебя отвечать. Он хотел, чтобы тебе было лучше.
– А он подумал о том, каково будет мне? Мать погибла от депрессии, отец утонул в алкоголе, оба выбросили меня из своей жизни. А мне кто-нибудь помог? Нет! Все были страшно заняты тем, что глядели на снег и жаловались на бедствия. А ты тоже хорош. Весёлый дядя Иджи, всегда с какими-нибудь историями на языке, но сделать тоже ничего не смог. Одна болтовня про свободный народ инуит. Благородный народ! Гордый народ!
– Был гордый, – кивнул Экезак.
– Ой ли?
Он ждал, что Экезак обидится, вспылит, но дядя лишь погладил свои усы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
– Просто хочу и всё.
– А кто третья персона?
– Она важнее всех. Ведь нам приходится иметь дело с «чужими». Нам понадобится человек, который много думал над тем, как войти в контакт с существами, которые не являются людьми. Свяжитесь с доктором Самантой Кроув. Она возглавляет проект SETI в Аресибо.
Ли тихонько засмеялась:
– Вы умный парень, Леон. Мы и так собирались привлечь кого-то из SETI. – Кто-то на заднем плане окликнул Ли по имени. – Я прощаюсь, Леон. Возвращайтесь. А меня тут уже труба зовёт.
Самолёт летел не прямо на север, а немного к востоку, в Понд-Инлет: в тундру. Эневек не мог наглядеться на причудливую красоту Арктики.
Ему казалось, что он очнулся от многолетнего сна.
Они пересекли Северный полярный круг. Географически Арктика начиналась отсюда. Под ними простирался лунный пейзаж Бассейна Фокс с ледоходами вперебивку с пространствами свободной воды. Потом внизу снова была твёрдая земля с хребтами гор. На дне ущелий сверкал снег. В замёрзшие озёра впадали ручьи талой воды.
На белой равнине пролива Затмения поднимались айсберги, вмёрзшие в лёд. Там бежали два крошечных белых медведя, будто их спугнула тень самолёта. Дальше вздымались крутые склоны и ледники острова Байлот.
Они снизились и сели в Понд-Инлете. Солнце здесь в это время года не заходит, лишь в два часа ночи на несколько минут касается горизонта. Эневек утратил всякое чувство времени. Он смотрел на места своего детства, и тяжесть отпускала его грудь.
Экезак оказался прав. Дядя добился того, что Эневек ещё сутки тому назад считал невозможным.
Он привёл его домой.
Понд-Инлет был по величине и числу жителей примерно как Кейп-Дорсет, и всё-таки совсем другой. Этот регион был заселён свыше 4000 лет. Здесь инуиты больше ценят традиционность, здесь никто не отважился бы на архитектурные эксперименты, как объяснил ему дядя, осторожно добавив, что здесь, ближе к северу, известную роль играет шаманизм, хотя, естественно, все эскимосы – поголовно верующие христиане!
Заночевали в отеле. Рано утром Экезак разбудил его, и они спустились к берегу.
– Весна не задержалась, – удовлетворённо сказал он. – В отеле говорят, до границы торосов полдня. Может, один, смотря как.
– Смотря что?
Экезак пожал плечами:
– Все может быть. Звери попадутся, киты, тюлени. Ледоход в этом году начался раньше обычного.
Ничего удивительного, подумал Эневек, если учесть, что творится на дне.
В группе было 12 человек. С некоторыми Эневек познакомился ещё в самолёте, с другими в Понд-Инлете. Приготовили квамутик – традиционные сани, в которые раньше запрягали ездовых собак, а теперь снегоходы. Сами квамутик не изменились: четыре метра длиной, с двумя деревянными полозьями и множеством поперечин, закреплённых без единого гвоздя или шурупа. Сани держались на ремнях и верёвках, что упрощало их починку. На трёх санях были установлены деревянные кабинки без верха – для защиты от ветра. Четвёртые сани служили для поклажи.
– Ты недостаточно тепло одет, – сказал Экезак, взглянув на пуховик Эневека.
– Ну да! На термометре шесть градусов выше нуля.
– Ты забываешь, как продувает во время езды. Ты надел двое носков? Мы тут не в Ванкувере.
Он и впрямь многое забыл. Ему даже стыдно стало. Конечно, ноги мёрзли в первую очередь. Он натянул вторую пару носков и ещё один свитер, превратившись в ходячую бочку. Все участники поездки в своей защитной одежде и очках от снега походили на космонавтов.
Экезак с двумя старшими в последний раз просмотрел всё снаряжение:
– Спальные мешки, оленьи шкуры…
Глаза его блестели. Тонкие усы, казалось, топорщились от удовольствия. Иджитциак Экезак был совсем не то, что отец Эневека. Инуиты и их образ жизни вдруг снова обрели значение в обществе.
С началом путешествия по льдам они будут подчиняться только правилам природы. Чтобы выжить здесь, требовалась известная пантеистическая установка. Нельзя важничать. Да здесь и не заважничаешь: ты лишь часть одушевлённого мира, который во льдах проявляется через зверей, растения и иногда через человека.
И через Ирр, подумал Эневек. Кто бы они ни были, как бы ни выглядели, где бы ни жили.
Снегоходы, запряжённые в сани, тронулись, и они заскользили по замёрзшему и заснеженному морю. Кое-где виднелись обширные лужи. Процесс таяния уже начался, но пока ограничивался верхними слоями льда.
Они ехали на северо-восток, справа от них вырастал из глади льда берег Баффиновой Земли, а слева поднимались скалы острова Байлот. С вершин гор к берегу сползал могучий язык ледника. Ехали по замёрзшей коре моря. Где-то глубоко под ними плавали рыбы. То и дело полозья саней подпрыгивали на неровностях.
Через некоторое время передние сани изменили направление, и обоз последовал за ними. Эневек не сразу понял, что они объезжают широкую трещину во льду, через которую сани не могли бы перебраться. За голубоватым краем разлома виднелась чёрная бездонная вода.
– Довольно длинная трещина, – сказал Экезак.
– Да, потеряем время, – согласно кивнул Эневек.
– Почему потеряем? Ты что, забыл? Здесь не имеет значения, когда ты приедешь. Даже если ты объезжаешь преграду, ты всё равно продолжаешь жить. Время нельзя потерять.
Эневек промолчал.
– Может быть, – добавил дядя, смеясь, – наша самая большая беда прошлого столетия в том и состояла, что кваллюнаак принесли нам понятие времени. Нам пришлось усвоить, что время бывает и напрасно потраченным. Кваллюнаак думают, что ожидание – это потерянное время и тем самым потерянная жизнь. Как раз в дни твоего детства мы в это уверовали. И твой отец тоже, а поскольку он не видел возможности делать что-то полезное, он решил, что его жизнь ничего не стоит.
Эневек посмотрел на него:
– Ты бы не его пожалел, а мою мать.
– Она сама его жалела, – ответил Экезак и стал разговаривать с Мэри-Энн.
Им действительно пришлось объезжать трещину несколько километров. Дядя сунул в рот узкую ленточку сала из жестянки и протянул жестянку Эневеку.
Это была шкурка нарвала. Эневек помнил, что в ней огромное количество витамина С – никакому лимону не сравниться. Он пожевал и почувствовал аромат, который вызвал в нём цепную реакцию воспоминаний. Он услышал голоса людей, с которыми выезжал в тундру двадцать лет назад, почувствовал руку матери, которая гладила его по голове.
– Трещины, торосы… – дядя засмеялся. – Это тебе не хайвэй, мальчик. Скажи честно, ты по всему этому не скучал?
Если Экезак хотел усилить своим вопросом растроганное состояние племянника, то добился обратного эффекта. Эневек отрицательно покачал головой. Может, то было чистое упрямство, но он отрезал:
– Нет.
И в тот же момент устыдился своего ответа. Экезак пожал плечами.
Кто много лет провёл на острове Ванкувер, к тому же исследуя жизнь моря, тот к природе стоял ближе, чем к любому человеческому достижению. Но всё же скользить по лишённой очертаний белизне замёрзшего пролива – с коричневой тундрой по правую руку и ледяными вершинами острова Байлот по левую – это не то, что наблюдать китов в проливе Клэйоквот. Если климат Западной Канады будто специально создан для человека, то Арктика – это кромешный ад. Смертельный для того, кто поддастся иллюзии человеческого превосходства. Они ехали к первоначалу мира. Даже реалисту, который не молится никакому Богу, отдавая предпочтение научному объяснению, здесь становится понятно, отчего так печален белый медведь, кочующий из мифа в миф. Оттого, что в любви к человеческой женщине он потерял чувство реальности. Женщина из сострадания к мужу-охотнику выдала ему место, где скрывается её тайный любовник. А медведь подслушал, как она предала его, и когда охотник отправился его искать, он подкрался к иглу своей возлюбленной, чтобы убить её. Он уже занёс лапу, но потом печаль одолела его. Какой смысл разрушать её жизнь? Ведь предательство уже произошло. И он, одинокий, тяжёлыми шагами побрёл прочь.
Воздух колол холодом кожу Эневека.
С тех пор, гласили легенды, медведь нападает на людей. Здесь его владения. Он здесь сильнейший. Тем не менее, человек его победил – и себя вместе с ним. Промышленная химия – такая, как ДДТ или высокоядовитое РСВ, – разносится течениями и достигает Северного Ледовитого океана. Токсины попадают в ткани китов, моржей и тюленей, которыми питаются медведи и люди. В материнском молоке эскимосских женщин обнаружено количество РСВ, в двадцать раз превышающее допустимую дозу. Дети страдают неврологическими заболеваниями и показывают всё худшие результаты тестирования на интеллект. Дикая природа отравлена, потому что кваллюнаак не могут или не хотят усвоить принцип, по которому функционирует планета Земля: огромный круговоротный насос воды и воздуха рано или поздно разносит всё – повсюду.
И удивительно ли, что те, внизу, решили положить этому конец?
После двух часов поездки они причалили к берегу Баффиновой Земли – размять тела, затёкшие от долгой тряски по ледовым кочкам. Они поднялись к оттаявшим прогалинам тундры – на заболоченной земле светились кое-где цветочки. Время года для охоты было удачное: позднее появятся миллиарды комаров.
По равнине гонялись друг за другом бурундуки, исчезая в норах. Мэри-Энн нашла несколько камешков и принялась ими жонглировать. Эневек вспомнил этот старый как мир спорт эскимосов и тоже попробовал жонглировать, но с плачевным результатом. Все засмеялись. Уж таковы инуиты. Глупый народ: надрывается от смеха, стоит кому-то поскользнуться.
После короткого ланча с сэндвичами и кофе они снова тронулись в путь. От снегоходов разлеталась талая вода, торосы преграждали им путь, вынуждая объезжать. Вскоре они ехали уже под скалами Байлота. Воздух наполнился криками птиц. Чайки гнездились в расщелинах тысячами. Группа замедлила ход и остановилась.
– Прогуляемся, – сказал Экезак.
– Только что прогуливались, – удивился Эневек.
– Три часа прошло, мальчик. Три часа? Ничего себе!
Остров Байлот от самого берега был крутой и обрывистый, и прогулка больше напоминала альпинизм. Экезак заметил белый след соколиного помёта и стал приманивающе свистеть, но соколы так и не показались.
– Такова Арктика. Звери тебе пообещают и не придут. Такая же ненадёжная скотина, как и инуит. Правда, мальчик?
– Я и сам инук, если ты это имеешь в виду.
По мере того, как они продвигались на восток, оставляя остров Байлот позади, лёд становился всё бугристее, и сани нещадно трясло. Холодный ветер подмораживал уже оттаявшую воду. Ледок звенел под полозьями. А потом справа вдруг возникла открытая вода. Вынырнул тюлень, мельком глянул и исчез. Они миновали полынью и ехали ко второй, огромных размеров – пока Эневек не сообразил, что это не полынья, а край льда. Дальше начиналось открытое море.
Через некоторое время они наткнулись на палаточный лагерь. Обоз остановился. Начались сердечные приветствия. Некоторые знали друг друга, остальные обстоятельно знакомились. Люди были из Понд-Инлета и Иглулика. Они убили нарвала, разделали его и останки оставили на месте – дальше к востоку, примерно там, куда направлялась группа Экезака. Хозяева угощали гостей кусочками шкурки, обсуждали охоту. На шапке одного охотника была надпись: «Работают те, кто не может охотиться». Эневек спросил, не заметно ли перемен в поведении китов, не агрессивны ли они и не нападают ли на людей, но охотники всё это отрицали. Вокруг них сгрудился весь лагерь. Все слышали новости, каждый знал о том, что творилось в мире, но Арктика пока оставалась незатронутой.
Вечером они покинули лагерь и двинулись дальше к краю льдов. Вскоре поравнялись с останками разделанного нарвала. Тучи птиц с криками дрались за куски мяса. Обоз отъехал подальше от трупа, оставив его в поле зрения. Метрах в тридцати от края льда разбили лагерь. Отвязали ящики, установили радиомачту, чтобы не терять связь с внешним миром. Четыре палатки были установлены для жилья и одна для кухни – с дощатым полом и утепляющими матами. Три белых дощатых щита образовали временный туалетный домик: внутри ведро с вложенным в него пластиковым мешком.
– Самое время, – просиял Экезак и первым скрылся за щитами.
На снегоходах, освобождённых от саней, устроили гонки, и Эневек тоже в них участвовал, выделывая на льду виражи и чувствуя, как на сердце становится легче.
Мэри-Энн прогнала всех из кухонной палатки, и они в ожидании еды сгрудились у саней. Одна молодая женщина начала рассказывать историю – из тех, что меняются от рассказчика к рассказчику и растягиваются на несколько дней. Инуиты считали, что не обязательно рассказывать всё за один присест, ведь дни на льду были долгими, а истории длинными. Почему бы не разделить их на части?
Мэри-Энн превзошла сама себя. Соблазнительно пахло олениной с рисом и жареной эскимосской картошкой – местным видом клубней. И литры горячего чёрного чая. В палатке было тесно, и Экезак ругал того человека, который дал им палатку напрокат.
Когда люди один за другим ушли спать, Экезак позвал племянника пройтись.
– С удовольствием, Иджи.
Они побрели к краю моря. Эневек пропустил дядю вперёд. Старик лучше знает, где лёд крепкий, а где есть опасность провалиться. У инуитов есть сотни слов для обозначения разных видов льда и снега, но нет родового слова, которое обозначало бы просто лёд или снег. Они шли по упругому льду. Если айсберги состоят из пресной воды, потому что соль из них полностью вымерзает, то в обыкновенных льдинах есть остатки соли. Чем быстрее замерзает лёд, тем выше в нём содержание соли. Из-за неё лёд становится эластичным, и зимой это преимущество, потому что он не такой ломкий, зато весной – недостаток, потому что увеличивается опасность пролома. Провалиться в холодную воду означает смерть, особенно если подо льдом тебя подхватит течение.
Они нашли местечко недалеко от края льда и прислонились к торосу. Перед ними простиралось серебристое озеро. Эневек заметил, как под водой сверкнули сине-стальные спины. Время неторопливо текло, и вдруг – будто природа решила вознаградить их за терпение – из воды показались два завитых рога, словно скрещённые шпаги. Два самца нарвала показались в нескольких метрах от края льда. Их круглые, в серых пятнах головы вынырнули из воды, потом снова медленно погрузились. Самое позднее через пятнадцать минут они покажутся снова – таков ритм их дыхания.
Эневек заворожённо смотрел. У острова Ванкувер нарвалов почти не увидишь. Долгое время они стояли перед угрозой исчезновения: их нещадно истребляли из-за рогов дороже слоновой кости. Теперь их поголовье между Нунавутом и Гренландией выросло до 10 000.
Лёд тихо потрескивал и ухал от колебаний воды. Над останками нарвала продолжали кружить птицы. На скалах и ледниках лежал мягкий свет, отбрасывая тени на замёрзшее море. Низко над горизонтом висело бледное, ледяное солнце.
– Ты спросил меня, не скучал ли я по всему этому, – напомнил Эневек.
Экезак молчал.
– Я ненавидел всё это, Иджи. Я ненавидел и презирал это. Ты хотел ответа. Вот тебе ответ.
Дядя вздохнул:
– Ты презирал своего отца.
– Может быть. Но объясни двенадцатилетнему мальчишке разницу между его отцом и его народом, когда один другого несчастнее. Мой вечно пьяный отец только жаловался и плакался. Он и мать утянул за собой вниз настолько, что она не нашла другого выхода, кроме петли. Назови мне семью, в которой в те времена не случилось бы самоубийства. У всех было одно и то же. Хорошо рассказывать истории про гордый, независимый народ инуит, но я ничего такого за ним не замечал. – Он посмотрел на Экезака. – Если отец и мать за несколько лет превращаются в развалины, лишённых мужества пьяниц, как это можно пережить? Если мать вешается оттого, что сама себя не может больше вынести. А отец только плачет и глушит себя алкоголем. Я говорил ему, что он должен прекратить. Что моих сил хватит на двоих, что я буду работать, лишь бы он оторвался от бутылки, но он только таращился на меня и продолжал скулить!
– Я знаю. – Экезак покачал головой. – Он больше не был сам себе хозяин.
– Он отдал меня на усыновление, – напомнил Эневек. В его словах прозвучала многолетняя горечь. – Я хотел остаться с ним, а он меня сдал.
– Он не мог за тебя отвечать. Он хотел, чтобы тебе было лучше.
– А он подумал о том, каково будет мне? Мать погибла от депрессии, отец утонул в алкоголе, оба выбросили меня из своей жизни. А мне кто-нибудь помог? Нет! Все были страшно заняты тем, что глядели на снег и жаловались на бедствия. А ты тоже хорош. Весёлый дядя Иджи, всегда с какими-нибудь историями на языке, но сделать тоже ничего не смог. Одна болтовня про свободный народ инуит. Благородный народ! Гордый народ!
– Был гордый, – кивнул Экезак.
– Ой ли?
Он ждал, что Экезак обидится, вспылит, но дядя лишь погладил свои усы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98