Нигде в столице и вокруг неё нельзя было получить деликатесные продукты раньше, чем здесь.
Решающим фактором здесь было качество. И посредникам надо было постараться, чтобы удовлетворить такого покупателя, как Жан Жером из Роанна.
Он одного за другим брал омаров в руки и поворачивал, осматривая со всех сторон. Животные лежали в стиропоровых ящиках, устланных папоротником, по шесть штук. Они едва шевелились, но были, естественно, ещё живые, как им и полагалось. Клешни их были связаны.
– Хорошо, – одобрил Жером.
В его устах это была высшая похвала. На самом деле омары понравились ему как никогда. Они были скорее мелкие, но тяжёлые, с блестящим синим панцирем.
Все, кроме двух.
Торговец озадачился, взял в руки одного из омаров, одобренных Жеромом, и одного из забракованных и сравнил их на вес.
– Вы правы, месьё, – огорчённо сказал он. – Я весьма сожалею, – он развёл руками. – Но разница не так уж велика?
– Да, невелика, – сказал Жером, – для рыбной забегаловки. Но мы не забегаловка.
– Мне очень жаль. Я могу привезти вам других.
– Не беспокойтесь. Мы сами прикинем, у кого из посетителей желудок поменьше.
Вскоре Жером уже был на кухне своего «Труагро» и составлял меню на вечер. Омаров он пока что опустил в ванну со свежей водой, и они там апатично замерли.
Минул час, и у Жерома подошёл черёд омаров. Он велел поставить большой котёл воды. Живых омаров рекомендуется обрабатывать как можно скорее. В неволе животные склонны к самопоеданию. Бланшировать – это значит не варить, а лишь умертвить их в кипятке. До готовности их доведут позднее, непосредственно перед подачей на стол. Жером брал омаров из ванны, быстро опускал их в кипяток и вскоре вынимал. Из полостей панциря со свистом выходил воздух. Расстались с жизнью девятый, потом десятый омар. Жером взялся за одиннадцатого – ах, правильно, этот легче! – и опустил его в кипящую воду. Десяти секунд достаточно. Не глядя, он снова выудил животное большой шумовкой…
И у него вырвалось сдавленное ругательство.
Что же, чёрт возьми, произошло с животным? Весь панцирь разворотило, одна клешня полопалась. Жером запыхтел от негодования. Он выложил омара, вернее, его непригодные к употреблению останки на рабочий стол. Брюхо тоже было повреждено, а внутри – там, где должно было скрываться тугое мясо, – виднелся лишь грязный, белёсый налёт. Он в недоумении глянул в котёл. В кипящей воде плавали какие-то ошмётки, которые – даже если напрячь фантазию – не могли сойти за мясо омара.
Ну, хорошо. На самом деле ресторану достаточно и десяти омаров. Жером никогда не покупал продукты в обрез, он славился своим чувством меры. Только он один мог угадать, сколько на самом деле понадобится, и покупал так, чтобы соблюсти интересы рентабельности, но и иметь на всякий случай резерв.
Тем не менее, он разозлился.
Он подумал, не больное ли было животное, и глянул в ванну. Один омар ещё оставался там. Второй из тех, которыми он остался недоволен при покупке. Может, они уже начали поедать себя изнутри, а может, там какой-нибудь вирус или паразит. Жером взял из ванны двенадцатого омара и выложил на стол, чтобы получше рассмотреть.
Длинные, направленные назад усики-антенны дрожали. Связанные клешни слабо шевелились. Омары, как только их извлекали из естественной среды, становились вялыми. Жером слегка подтолкнул животное и склонился над ним. Омар подвигал лапками, будто хотел уползти, и снова замер. В том месте, где его сегментированный хвост переходил в панцирь, наружу вылезло что-то прозрачное.
Жером присел, чтобы разглядеть это поближе.
Омар слегка приподнял верхнюю часть корпуса. На секунду Жерому показалось, что животное смотрит на него своими чёрными глазками.
Потом омар лопнул.
Ученик, который чистил рыбу, находился в трёх метрах от него. Правда, полка с инструментами и приправами перегораживала ему вид. Поэтому сперва он услышал душераздирающий крик Жерома и от испуга выронил нож. Потом увидел, как Жером валится от плиты, закрыв лицо руками, и успел подскочить к нему. Вместе они рухнули на рабочий стол. Загремели кастрюли, что-то упало и разбилось.
– Что с вами? – в панике воскликнул ученик. – Что случилось?
К ним подбежали другие повара. Кухня представляла собой фабрику в лучшем смысле слова. Здесь каждый выполнял свою функцию. Один занимался дичью, другой соусами, третий фаршем, четвёртый салатом, пятый овощами и так далее. В мгновение ока у плиты возникла суматоха, никто не мог ничего понять, пока Жером не отнял ладони от лица и не показал, весь дрожа, на рабочий стол у плиты. С его волос капала какая-то прозрачная слизь. Она налипла на его лицо и, тая, стекала за воротник.
– Он… он взорвался, – простонал Жером.
Ученик подошёл к рабочему столу и с отвращением уставился на развороченного омара. Ему ещё не приходилось видеть ничего подобного. Клешни валялись на полу, хвост разорвало, будто от высокого давления, а спинной панцирь топорщился острыми обломками.
– Что это вы с ним сделали? – прошептал он.
– Я? Сделал? – вскричал Жером с гримасой омерзения. – Да он сам лопнул! Сам!
Ему принесли салфетки, чтобы вытереться, а ученик тем временем кончиками пальцев потрогал вещество, размётанное вокруг. Оно было вязкое, но быстро таяло и текло по рабочему столу. Следуя какому-то импульсу, ученик взял с полки стеклянную банку с герметичной крышкой, столовой ложкой сгрёб туда кусочки желе, собрал и жидкость и вылил её сверху. Потом плотно закрыл банку.
Успокоить Жерома было не так легко. В конце концов кто-то принёс ему бокал шампанского, и только после него мастер немного пришёл в себя.
– Уберите эту гадость, – приказал он придушенным голосом. – А я пойду умоюсь.
Кухонные помощники мигом привели рабочий стол Жерома в порядок, почистили плиту, помыли котёл и, разумеется, слили в канализацию и ту воду, в которой дюжина омаров провела последний час своей жизни. Вода побулькала в трубах и смешалась со всем тем, что город сливал, чтобы затем снова вобрать в себя после очистки.
Банку с желе ученик показал Жерому, когда тот снова появился на кухне, помыв голову и переодевшись.
– Наверное, хорошо, что ты сберёг эту гадость, – мрачно сказал Жером. – Чёрт его знает, что это такое. Пошлём на анализ. Только, пожалуйста, не распространяясь насчёт деталей, понял? Ничего подобного в «Труагро» никогда не случалось. И не должно случаться.
Эта история действительно не просочилась за пределы ресторанной кухни. Иначе бы это бросило тень на «Труагро». Хотя в происшедшем никто не был виноват, нашлись бы охотники поговорить о том, что в «Труагро» взлетают в воздух омары, разбрызгивая зловещую слизь. Ничто не могло бы сказаться на добром имени ресторана так дурно, как сомнение в гигиене.
Ученик внимательно рассмотрел содержимое банки. После того, как сгустки начали растворяться, он добавил внутрь воды, рассудив, что это не повредит. Вещество напоминало ему – если его вообще можно было с чем-нибудь сравнить – медузу, а медузы сохраняются только в воде, поскольку из неё в основном и состоят. Это была хорошая мысль. Менеджер «Труагро» сделал несколько телефонных звонков, и банку отправили в университет близлежащего Лиона для анализа.
Там она попала в руки профессора Бернара Роше, специалиста по молекулярной биологии. Между тем процесс разложения желе продолжался, несмотря на добавление воды, и в банке уже почти не было сгустков. То, что ещё оставалось, Роше немедленно подверг всевозможным тестам, но не успел провести их все, как последние остатки распались. Роше удалось выявить некоторые молекулярные соединения, которые его совершенно озадачили. Среди прочего он наткнулся на нейротоксин, но уже нельзя было определить, принадлежал ли он растворившемуся желе или содержался в воде.
Эта вода оказалась насыщенной органической материей и различными веществами. Поскольку у него пока не было времени их исследовать, Роше принял решение законсервировать содержимое банки, и вода перекочевала в холодильник.
В тот же вечер Жером заболел. Началось с того, что он почувствовал лёгкую дурноту. Ресторан был полон, поэтому он махнул на недомогание рукой и, как обычно, занимался своим делом. Десять нелопнувших омаров были безупречного качества, а других не понадобилось. Несмотря на неприятный утренний инцидент, всё шло как по маслу, что было естественно для такого знаменитого ресторана, как «Труагро».
Часов в десять дурнота усилилась, и к ней добавилась головная боль. Вскоре он заметил ослабление концентрации: он забыл вовремя поставить одно блюдо на огонь и дать кое-какие указания, вследствие чего элегантный, безукоризненный процесс на кухне затормозился.
Жан Жером был достаточно профессионален для того, чтобы тут же всё уравновесить, но чувствовал себя действительно плохо. Он передал бразды правления в руки своей заместительницы, перспективной и талантливой поварихи, которая училась в Париже у досточтимого Дюкаса, и вышел подышать в сад, примыкавший к кухне. В хорошую погоду туда приглашали погулять посетителей с аперитивом в руках и проводили их через кухню, что тоже представляло собой небольшую рекламную акцию. Теперь сад был пуст и мало освещён.
Жером прошёлся по нему, наблюдая через окна оживлённую суету на кухне, но заметил, что ему трудно фокусировать взгляд дольше нескольких секунд. Он тяжело дышал и чувствовал тяжесть в груди, несмотря на свежий воздух. Ноги казались ему резиновыми. Он присел на скамью и вспомнил утреннее происшествие. И то, что содержимое омара было разбрызгано по его лицу и волосам. Наверняка он чем-то надышался, а что-то могло попасть и в рот – например, когда он облизывал губы.
То ли от неприятного воспоминания, то ли уже вследствие болезни Жерома внезапно вырвало. Корчась над растениями и откашливаясь, он подумал, что теперь наверняка исторг из себя эту заразу. Сейчас просто выпьет воды – и ему станет лучше.
Он выпрямился, но всё вокруг завертелось. Голова раскалилась, поле зрения сузилось и пошло спиралью. Надо встать, подумал он, и посмотреть, как дела на кухне. Нельзя допустить, чтобы в «Труагро» что-то было не в порядке.
Он с усилием поднялся и побрёл, но совсем в другую сторону. Через два шага он уже ничего не помнил и ничего не видел.
Он рухнул под деревьями, окружавшими лужайку.
18 апреля
Остров Ванкувер, Канада
Этому не было конца.
Эневек чувствовал, как воспаляются его глаза, как набухают веки и образуются морщинки, для которых он был слишком молод. С тех пор, как вдоль западного побережья разразилось это безумие, он только и делал, что пялился на экраны, но просмотрел лишь малую долю телеметрических записей.
В конце семидесятых исследователи получили возможность наблюдать за поведением животных по-новому. До этого сведения о распространении и перемещении видов были лишь приблизительные. Как животное живёт, как охотится и как спаривается, какие у него индивидуальные потребности и возможности, – всё это оставалось в области домыслов. В неволе животное ведёт себя иначе, чем на воле. Так же мало жизнь заключённого похожа на его жизнь вне стен тюрьмы.
А в родном жизненном пространстве животные мгновенно скрываются от исследователя. Некоторые менее пугливые виды – например, шимпанзе или дельфины, – выстраивают своё поведение под наблюдателя, реагируют агрессивно или с любопытством, а то становятся кокетливы, принимают позы – короче, делают всё, чтобы помешать объективному познанию их природы. А натешившись вдоволь, исчезают в зарослях, взмывают в воздух или ныряют в воду, где наконец-то могут вести себя естественно, – но туда за ними не угнаться.
А именно эта мечта сопровождала биологов с дарвиновских времён: как очутиться вместе с рыбами и тюленями в холодных водах Антарктиды? Как заглянуть в биотоп, надёжно закованный ледяным покровом? Что происходит с пчелой перед вылетом из улья?
Уже в конце пятидесятых годов американские учёные разработали концепцию оснащения животных зондами. Чуть позже военно-морской флот США начал работать с дрессированными дельфинами, но первые из этих программ не имели успеха из-за размеров передатчика. Что толку от зонда, который нарушает естественное поведение животного? Из этого заколдованного круга долгое время не было выхода, пока не появилась микроэлектроника. Зонды размером с плитку шоколада и сверхлёгкие камеры стали давать все необходимые сведения прямо из дикой природы. Наконец-то медведи гризли, дикие собаки динго, рыбы и олени стали поставлять данные о своём образе жизни, охотничьих повадках и миграционных путях. Мини-передатчиками весом в тысячную долю грамма были снабжены и насекомые.
Большую часть измерений проводит спутниковая телеметрия. Сигналы передатчика от животного посылаются на орбиту и там принимаются спутниковой системой «Argos» французской космической организации CNES. Все данные попадают в центральный пункт в Тулузе и на наземную станцию в Фэрбенксе, США, откуда в течение полутора часов рассылаются в разные институты по всему миру.
Исследование китов, тюленей, пингвинов и морских черепах быстро развилось в отдельную область телеметрии. Теперь она даёт возможность заглянуть в самое неисследованное жизненное пространство Земли. Сверхлёгкие зонды сохраняют данные из недостижимых глубин, регистрируют температуру, глубину и длительность погружения, место, направление и скорость движения. Но что касается океана, спутники «Argos» обречены на слепоту: сигналы зондов не проницают воду. Морские исследователи остаются как отрезанные вне данных телеметрии, как только киты уходят на глубину.
В конце концов учёные Калифорнийского университета в Санта-Крусе нашли решение в форме подводной камеры весом в несколько граммов. Знание о морских млекопитающих невероятно расширилось за несколько недель. И всё бы хорошо, но китов и дельфинов не удавалось оснастить зондами надолго, как других животных. Поэтому о жизненном пространстве китов было не так много данных, как хотелось бы в эти часы Эневеку, но с другой стороны – более чем достаточно. Поскольку никто не мог сказать, что именно нужно отслеживать, каждая запись была важна – а это значило тысячи часов видео– и звукового материала, измерений, анализов и статистики.
Сизифов труд, как называл это Джон Форд.
Хорошо хоть, Эневек не мог пожаловаться на нехватку времени. Их «Китовая станция» была реабилитирована – и закрыта. В прибрежную зону канадского и американского Запада теперь выходили только большие суда. Такая же катастрофа, как у них на острове Ванкувер, разыгралась разом вдоль всего побережья Тихого океана от Сан-Франциско до Аляски. Множество мелких судов и лодок были либо потоплены, либо сильно повреждены. Больше никто не отваживался выйти в море, не чувствуя под собой киля парома или сухогруза. Начали работать всевозможные комиссии и разные кризисные штабы, повсеместно вдоль берега тарахтели вертолёты, из которых в море вглядывались военные вперемешку с учёными и политиками, соревнуясь в бессилии.
Ванкуверский аквариум, возглавляемый Фордом, был рекрутирован в качестве научного центра, куда стекались все данные. Были привлечены и другие научные учреждения, компетентные в вопросах моря. Для Форда это было тяжкое бремя. Работу приходилось вести, даже не зная, в чём она заключается. На любые чрезвычайные ситуации есть свои сценарии – начиная от землетрясений и кончая ядерными терактами, – но только не на это . Форд, со своей стороны, пригласил Эневека в качестве консультанта: кому, как не ему, знать, что творится в голове кита. Что у них – не все дома? И если да, то почему?
Но и Эневек ответа не знал. Он затребовал все телеметрические материалы, собранные по тихоокеанскому побережью с начала года. Вот уже сутки он и Алиса Делавэр просматривали видеозаписи, изучали данные о перемещениях, прослушивали записи гидрофонов, но так и не получили вразумительных результатов. Почти ни один из китов, начиная свой путь от Гавайских островов и Калифорнии вверх к Арктике, не имел на себе телеметрического зонда, за исключением двух горбачей, да и у тех самописцы отвалились вскоре после начала пути. На самом деле единственные достоверные сведения давала видеосъёмка той женщины с борта «Голубой акулы». Они многократно просмотрели её с другими шкиперами, поднаторевшими в опознании китов, и идентифицировали двух горбачей, одного серого кита и нескольких косаток.
Делавэр была права: это видео наводило на след.
Злость Эневека к студентке быстро прошла. Он разглядел её развитой аналитический ум. Кроме того, она располагала временем. Её родители жили в дорогом пригороде Ванкувера и с избытком снабжали её деньгами, а сами не показывались на глаза. Эневек считал, что они откупаются от неё, возмещая недостаток родительского внимания, но их дочь это не особенно беспокоило, ведь это давало ей возможность идти своей дорогой, не стесняя себя в средствах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Решающим фактором здесь было качество. И посредникам надо было постараться, чтобы удовлетворить такого покупателя, как Жан Жером из Роанна.
Он одного за другим брал омаров в руки и поворачивал, осматривая со всех сторон. Животные лежали в стиропоровых ящиках, устланных папоротником, по шесть штук. Они едва шевелились, но были, естественно, ещё живые, как им и полагалось. Клешни их были связаны.
– Хорошо, – одобрил Жером.
В его устах это была высшая похвала. На самом деле омары понравились ему как никогда. Они были скорее мелкие, но тяжёлые, с блестящим синим панцирем.
Все, кроме двух.
Торговец озадачился, взял в руки одного из омаров, одобренных Жеромом, и одного из забракованных и сравнил их на вес.
– Вы правы, месьё, – огорчённо сказал он. – Я весьма сожалею, – он развёл руками. – Но разница не так уж велика?
– Да, невелика, – сказал Жером, – для рыбной забегаловки. Но мы не забегаловка.
– Мне очень жаль. Я могу привезти вам других.
– Не беспокойтесь. Мы сами прикинем, у кого из посетителей желудок поменьше.
Вскоре Жером уже был на кухне своего «Труагро» и составлял меню на вечер. Омаров он пока что опустил в ванну со свежей водой, и они там апатично замерли.
Минул час, и у Жерома подошёл черёд омаров. Он велел поставить большой котёл воды. Живых омаров рекомендуется обрабатывать как можно скорее. В неволе животные склонны к самопоеданию. Бланшировать – это значит не варить, а лишь умертвить их в кипятке. До готовности их доведут позднее, непосредственно перед подачей на стол. Жером брал омаров из ванны, быстро опускал их в кипяток и вскоре вынимал. Из полостей панциря со свистом выходил воздух. Расстались с жизнью девятый, потом десятый омар. Жером взялся за одиннадцатого – ах, правильно, этот легче! – и опустил его в кипящую воду. Десяти секунд достаточно. Не глядя, он снова выудил животное большой шумовкой…
И у него вырвалось сдавленное ругательство.
Что же, чёрт возьми, произошло с животным? Весь панцирь разворотило, одна клешня полопалась. Жером запыхтел от негодования. Он выложил омара, вернее, его непригодные к употреблению останки на рабочий стол. Брюхо тоже было повреждено, а внутри – там, где должно было скрываться тугое мясо, – виднелся лишь грязный, белёсый налёт. Он в недоумении глянул в котёл. В кипящей воде плавали какие-то ошмётки, которые – даже если напрячь фантазию – не могли сойти за мясо омара.
Ну, хорошо. На самом деле ресторану достаточно и десяти омаров. Жером никогда не покупал продукты в обрез, он славился своим чувством меры. Только он один мог угадать, сколько на самом деле понадобится, и покупал так, чтобы соблюсти интересы рентабельности, но и иметь на всякий случай резерв.
Тем не менее, он разозлился.
Он подумал, не больное ли было животное, и глянул в ванну. Один омар ещё оставался там. Второй из тех, которыми он остался недоволен при покупке. Может, они уже начали поедать себя изнутри, а может, там какой-нибудь вирус или паразит. Жером взял из ванны двенадцатого омара и выложил на стол, чтобы получше рассмотреть.
Длинные, направленные назад усики-антенны дрожали. Связанные клешни слабо шевелились. Омары, как только их извлекали из естественной среды, становились вялыми. Жером слегка подтолкнул животное и склонился над ним. Омар подвигал лапками, будто хотел уползти, и снова замер. В том месте, где его сегментированный хвост переходил в панцирь, наружу вылезло что-то прозрачное.
Жером присел, чтобы разглядеть это поближе.
Омар слегка приподнял верхнюю часть корпуса. На секунду Жерому показалось, что животное смотрит на него своими чёрными глазками.
Потом омар лопнул.
Ученик, который чистил рыбу, находился в трёх метрах от него. Правда, полка с инструментами и приправами перегораживала ему вид. Поэтому сперва он услышал душераздирающий крик Жерома и от испуга выронил нож. Потом увидел, как Жером валится от плиты, закрыв лицо руками, и успел подскочить к нему. Вместе они рухнули на рабочий стол. Загремели кастрюли, что-то упало и разбилось.
– Что с вами? – в панике воскликнул ученик. – Что случилось?
К ним подбежали другие повара. Кухня представляла собой фабрику в лучшем смысле слова. Здесь каждый выполнял свою функцию. Один занимался дичью, другой соусами, третий фаршем, четвёртый салатом, пятый овощами и так далее. В мгновение ока у плиты возникла суматоха, никто не мог ничего понять, пока Жером не отнял ладони от лица и не показал, весь дрожа, на рабочий стол у плиты. С его волос капала какая-то прозрачная слизь. Она налипла на его лицо и, тая, стекала за воротник.
– Он… он взорвался, – простонал Жером.
Ученик подошёл к рабочему столу и с отвращением уставился на развороченного омара. Ему ещё не приходилось видеть ничего подобного. Клешни валялись на полу, хвост разорвало, будто от высокого давления, а спинной панцирь топорщился острыми обломками.
– Что это вы с ним сделали? – прошептал он.
– Я? Сделал? – вскричал Жером с гримасой омерзения. – Да он сам лопнул! Сам!
Ему принесли салфетки, чтобы вытереться, а ученик тем временем кончиками пальцев потрогал вещество, размётанное вокруг. Оно было вязкое, но быстро таяло и текло по рабочему столу. Следуя какому-то импульсу, ученик взял с полки стеклянную банку с герметичной крышкой, столовой ложкой сгрёб туда кусочки желе, собрал и жидкость и вылил её сверху. Потом плотно закрыл банку.
Успокоить Жерома было не так легко. В конце концов кто-то принёс ему бокал шампанского, и только после него мастер немного пришёл в себя.
– Уберите эту гадость, – приказал он придушенным голосом. – А я пойду умоюсь.
Кухонные помощники мигом привели рабочий стол Жерома в порядок, почистили плиту, помыли котёл и, разумеется, слили в канализацию и ту воду, в которой дюжина омаров провела последний час своей жизни. Вода побулькала в трубах и смешалась со всем тем, что город сливал, чтобы затем снова вобрать в себя после очистки.
Банку с желе ученик показал Жерому, когда тот снова появился на кухне, помыв голову и переодевшись.
– Наверное, хорошо, что ты сберёг эту гадость, – мрачно сказал Жером. – Чёрт его знает, что это такое. Пошлём на анализ. Только, пожалуйста, не распространяясь насчёт деталей, понял? Ничего подобного в «Труагро» никогда не случалось. И не должно случаться.
Эта история действительно не просочилась за пределы ресторанной кухни. Иначе бы это бросило тень на «Труагро». Хотя в происшедшем никто не был виноват, нашлись бы охотники поговорить о том, что в «Труагро» взлетают в воздух омары, разбрызгивая зловещую слизь. Ничто не могло бы сказаться на добром имени ресторана так дурно, как сомнение в гигиене.
Ученик внимательно рассмотрел содержимое банки. После того, как сгустки начали растворяться, он добавил внутрь воды, рассудив, что это не повредит. Вещество напоминало ему – если его вообще можно было с чем-нибудь сравнить – медузу, а медузы сохраняются только в воде, поскольку из неё в основном и состоят. Это была хорошая мысль. Менеджер «Труагро» сделал несколько телефонных звонков, и банку отправили в университет близлежащего Лиона для анализа.
Там она попала в руки профессора Бернара Роше, специалиста по молекулярной биологии. Между тем процесс разложения желе продолжался, несмотря на добавление воды, и в банке уже почти не было сгустков. То, что ещё оставалось, Роше немедленно подверг всевозможным тестам, но не успел провести их все, как последние остатки распались. Роше удалось выявить некоторые молекулярные соединения, которые его совершенно озадачили. Среди прочего он наткнулся на нейротоксин, но уже нельзя было определить, принадлежал ли он растворившемуся желе или содержался в воде.
Эта вода оказалась насыщенной органической материей и различными веществами. Поскольку у него пока не было времени их исследовать, Роше принял решение законсервировать содержимое банки, и вода перекочевала в холодильник.
В тот же вечер Жером заболел. Началось с того, что он почувствовал лёгкую дурноту. Ресторан был полон, поэтому он махнул на недомогание рукой и, как обычно, занимался своим делом. Десять нелопнувших омаров были безупречного качества, а других не понадобилось. Несмотря на неприятный утренний инцидент, всё шло как по маслу, что было естественно для такого знаменитого ресторана, как «Труагро».
Часов в десять дурнота усилилась, и к ней добавилась головная боль. Вскоре он заметил ослабление концентрации: он забыл вовремя поставить одно блюдо на огонь и дать кое-какие указания, вследствие чего элегантный, безукоризненный процесс на кухне затормозился.
Жан Жером был достаточно профессионален для того, чтобы тут же всё уравновесить, но чувствовал себя действительно плохо. Он передал бразды правления в руки своей заместительницы, перспективной и талантливой поварихи, которая училась в Париже у досточтимого Дюкаса, и вышел подышать в сад, примыкавший к кухне. В хорошую погоду туда приглашали погулять посетителей с аперитивом в руках и проводили их через кухню, что тоже представляло собой небольшую рекламную акцию. Теперь сад был пуст и мало освещён.
Жером прошёлся по нему, наблюдая через окна оживлённую суету на кухне, но заметил, что ему трудно фокусировать взгляд дольше нескольких секунд. Он тяжело дышал и чувствовал тяжесть в груди, несмотря на свежий воздух. Ноги казались ему резиновыми. Он присел на скамью и вспомнил утреннее происшествие. И то, что содержимое омара было разбрызгано по его лицу и волосам. Наверняка он чем-то надышался, а что-то могло попасть и в рот – например, когда он облизывал губы.
То ли от неприятного воспоминания, то ли уже вследствие болезни Жерома внезапно вырвало. Корчась над растениями и откашливаясь, он подумал, что теперь наверняка исторг из себя эту заразу. Сейчас просто выпьет воды – и ему станет лучше.
Он выпрямился, но всё вокруг завертелось. Голова раскалилась, поле зрения сузилось и пошло спиралью. Надо встать, подумал он, и посмотреть, как дела на кухне. Нельзя допустить, чтобы в «Труагро» что-то было не в порядке.
Он с усилием поднялся и побрёл, но совсем в другую сторону. Через два шага он уже ничего не помнил и ничего не видел.
Он рухнул под деревьями, окружавшими лужайку.
18 апреля
Остров Ванкувер, Канада
Этому не было конца.
Эневек чувствовал, как воспаляются его глаза, как набухают веки и образуются морщинки, для которых он был слишком молод. С тех пор, как вдоль западного побережья разразилось это безумие, он только и делал, что пялился на экраны, но просмотрел лишь малую долю телеметрических записей.
В конце семидесятых исследователи получили возможность наблюдать за поведением животных по-новому. До этого сведения о распространении и перемещении видов были лишь приблизительные. Как животное живёт, как охотится и как спаривается, какие у него индивидуальные потребности и возможности, – всё это оставалось в области домыслов. В неволе животное ведёт себя иначе, чем на воле. Так же мало жизнь заключённого похожа на его жизнь вне стен тюрьмы.
А в родном жизненном пространстве животные мгновенно скрываются от исследователя. Некоторые менее пугливые виды – например, шимпанзе или дельфины, – выстраивают своё поведение под наблюдателя, реагируют агрессивно или с любопытством, а то становятся кокетливы, принимают позы – короче, делают всё, чтобы помешать объективному познанию их природы. А натешившись вдоволь, исчезают в зарослях, взмывают в воздух или ныряют в воду, где наконец-то могут вести себя естественно, – но туда за ними не угнаться.
А именно эта мечта сопровождала биологов с дарвиновских времён: как очутиться вместе с рыбами и тюленями в холодных водах Антарктиды? Как заглянуть в биотоп, надёжно закованный ледяным покровом? Что происходит с пчелой перед вылетом из улья?
Уже в конце пятидесятых годов американские учёные разработали концепцию оснащения животных зондами. Чуть позже военно-морской флот США начал работать с дрессированными дельфинами, но первые из этих программ не имели успеха из-за размеров передатчика. Что толку от зонда, который нарушает естественное поведение животного? Из этого заколдованного круга долгое время не было выхода, пока не появилась микроэлектроника. Зонды размером с плитку шоколада и сверхлёгкие камеры стали давать все необходимые сведения прямо из дикой природы. Наконец-то медведи гризли, дикие собаки динго, рыбы и олени стали поставлять данные о своём образе жизни, охотничьих повадках и миграционных путях. Мини-передатчиками весом в тысячную долю грамма были снабжены и насекомые.
Большую часть измерений проводит спутниковая телеметрия. Сигналы передатчика от животного посылаются на орбиту и там принимаются спутниковой системой «Argos» французской космической организации CNES. Все данные попадают в центральный пункт в Тулузе и на наземную станцию в Фэрбенксе, США, откуда в течение полутора часов рассылаются в разные институты по всему миру.
Исследование китов, тюленей, пингвинов и морских черепах быстро развилось в отдельную область телеметрии. Теперь она даёт возможность заглянуть в самое неисследованное жизненное пространство Земли. Сверхлёгкие зонды сохраняют данные из недостижимых глубин, регистрируют температуру, глубину и длительность погружения, место, направление и скорость движения. Но что касается океана, спутники «Argos» обречены на слепоту: сигналы зондов не проницают воду. Морские исследователи остаются как отрезанные вне данных телеметрии, как только киты уходят на глубину.
В конце концов учёные Калифорнийского университета в Санта-Крусе нашли решение в форме подводной камеры весом в несколько граммов. Знание о морских млекопитающих невероятно расширилось за несколько недель. И всё бы хорошо, но китов и дельфинов не удавалось оснастить зондами надолго, как других животных. Поэтому о жизненном пространстве китов было не так много данных, как хотелось бы в эти часы Эневеку, но с другой стороны – более чем достаточно. Поскольку никто не мог сказать, что именно нужно отслеживать, каждая запись была важна – а это значило тысячи часов видео– и звукового материала, измерений, анализов и статистики.
Сизифов труд, как называл это Джон Форд.
Хорошо хоть, Эневек не мог пожаловаться на нехватку времени. Их «Китовая станция» была реабилитирована – и закрыта. В прибрежную зону канадского и американского Запада теперь выходили только большие суда. Такая же катастрофа, как у них на острове Ванкувер, разыгралась разом вдоль всего побережья Тихого океана от Сан-Франциско до Аляски. Множество мелких судов и лодок были либо потоплены, либо сильно повреждены. Больше никто не отваживался выйти в море, не чувствуя под собой киля парома или сухогруза. Начали работать всевозможные комиссии и разные кризисные штабы, повсеместно вдоль берега тарахтели вертолёты, из которых в море вглядывались военные вперемешку с учёными и политиками, соревнуясь в бессилии.
Ванкуверский аквариум, возглавляемый Фордом, был рекрутирован в качестве научного центра, куда стекались все данные. Были привлечены и другие научные учреждения, компетентные в вопросах моря. Для Форда это было тяжкое бремя. Работу приходилось вести, даже не зная, в чём она заключается. На любые чрезвычайные ситуации есть свои сценарии – начиная от землетрясений и кончая ядерными терактами, – но только не на это . Форд, со своей стороны, пригласил Эневека в качестве консультанта: кому, как не ему, знать, что творится в голове кита. Что у них – не все дома? И если да, то почему?
Но и Эневек ответа не знал. Он затребовал все телеметрические материалы, собранные по тихоокеанскому побережью с начала года. Вот уже сутки он и Алиса Делавэр просматривали видеозаписи, изучали данные о перемещениях, прослушивали записи гидрофонов, но так и не получили вразумительных результатов. Почти ни один из китов, начиная свой путь от Гавайских островов и Калифорнии вверх к Арктике, не имел на себе телеметрического зонда, за исключением двух горбачей, да и у тех самописцы отвалились вскоре после начала пути. На самом деле единственные достоверные сведения давала видеосъёмка той женщины с борта «Голубой акулы». Они многократно просмотрели её с другими шкиперами, поднаторевшими в опознании китов, и идентифицировали двух горбачей, одного серого кита и нескольких косаток.
Делавэр была права: это видео наводило на след.
Злость Эневека к студентке быстро прошла. Он разглядел её развитой аналитический ум. Кроме того, она располагала временем. Её родители жили в дорогом пригороде Ванкувера и с избытком снабжали её деньгами, а сами не показывались на глаза. Эневек считал, что они откупаются от неё, возмещая недостаток родительского внимания, но их дочь это не особенно беспокоило, ведь это давало ей возможность идти своей дорогой, не стесняя себя в средствах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98