В принципе, лучшего и выдумать было нельзя. Делавэр рассматривала неожиданно свалившуюся на неё работу как практическое продолжение учёбы, а Эневеку нужна была ассистентка – после того, как погибла Сьюзен Стринджер.
Стринджер…
Всякий раз, как он вспоминал о ней, его охватывало чувство вины. Неужто нельзя было её спасти? Убедить косатку отпустить свою жертву… Какие аргументы дошли бы до её разума, который функционирует иначе, чем человеческий?
Он снова говорил себе, что косатка – всего лишь животное. И для него добыча есть добыча.
С другой стороны, разве люди – добыча для косаток? Да пожирали ли косатки вообще оказавшихся за бортом пассажиров? Или просто умерщвляли их?
Убивали… Но можно ли приписывать косатке осознанное убийство?
Эневек топтался по кругу. Глаза его слезились от многочасовых просмотров. Он был уже не в силах сосредоточиться. Устало выключил монитор, глянул на часы и отправился к Делавэр. Она корпела над телеметрическими данными.
– По куску бы мяса, а? – вяло спросил он.
Она подняла голову и подмигнула. Синие очки она заменила на контактные линзы, которые, впрочем, тоже были подозрительно синими. Если не обращать внимания на её заячьи зубы, то она была очень даже ничего.
– С радостью. И где?
– Есть тут за углом одна изысканная забегаловка.
– Да ну, забегаловка! Нет уж, я тебя приглашаю.
– Вот уж не надо.
– В «Кардеро».
– О боже.
– Там хорошо !
– Да я знаю, что там хорошо. Но, во-первых, я плачу за себя сам, а во-вторых, «Кардеро» мне кажется… ну, как бы это сказать…
Это было модное место с отличной кухней и чудесным видом на гавань и яхты. Напитки в баре лились рекой в глотки хорошо одетых молодых людей. Эневек в своих потрёпанных джинсах и выцветшем свитере чувствовал бы себя там не в своей тарелке. Делавэр же сам Бог велел сидеть в «Кардеро».
А впрочем, «Кардеро» так «Кардеро».
Они поехали на его старом «форде» к гавани, и им повезло: нашёлся свободный столик в углу – как раз на вкус Эневека. Они заказали фирменное блюдо – лосося, зажаренного на кедровых углях, с соей, коричневым сахаром и лимоном.
– Ну, и как успехи? – спросил Эневек, когда официант удалился.
Делавэр пожала плечами:
– Для меня картина ничуть не прояснилась.
– А я к чему-то, кажется, пришёл. Видео этой женщины меня навело.
– Моё видео.
– Ну, ещё бы, – насмешливо сказал он. – Мы всем обязаны тебе.
– Мне вы обязаны, по крайней мере, идеей. И что же ты вынес оттуда?
– В нападении участвовали исключительно косатки-бродяги. Ни одного резидента. И в проливе Джонстоуна, где они живут, нападений не было.
– Итак, опасность исходит от мигрирующих животных.
– И, возможно, от прибрежных косаток. Опознанные горбачи и серый кит – тоже из мигрантов. Все трое провели зиму в Байя-Калифорнии, это даже задокументировано.
Делавэр взглянула на него в замешательстве.
– То, что серые киты и горбачи мигрируют, не новость.
– Мигрируют, но не все. Когда мы в тот день вторично выходили в море – с Грейвольфом и Шумейкером – произошло нечто странное. Я чуть про это не забыл. Нам надо было снять людей с «Леди Уэксхем». «Леди» тонула, а на нас напала группа серых китов. Я уверен, что у нас не было никаких шансов даже самим уйти оттуда живыми, не говоря уже о спасении других. Но тут откуда ни возьмись появляются два серых кита – выныривают и лежат в воде. И остальные отступили.
– И это были резиденты?
– Примерно дюжина серых китов круглый год живёт у западного побережья. Они слишком стары для дальних переходов. Когда с юга приходит стадо, оно принимает этих стариков – с ритуалом приветствия и всё такое. Одного из этих резидентов я узнал, и у него не было в отношении нас враждебных намерений. Наоборот. Я думаю, мы обязаны этим двум китам жизнью.
– У меня нет слов! Они вас прикрыли!
– Господи, Лисия! Что я слышу? Такое очеловечивание – и из твоих уст?
– После того, что случилось за последние три дня, я верю уже всему.
– «Прикрыли» – это всё-таки слишком. Хотя да, я думаю, что это они удержали остальных на отдалении. Им не нравились нападавшие. С некоторой осторожностью можно заключить, что заражены только мигранты. Резиденты вели себя мирно. Казалось, они понимали, что остальные не в своём уме.
Делавэр с задумчивым видом почесала нос.
– Это подходит. Я хочу сказать, много животных исчезло на пути из Калифорнии в открытом море.
– То, что их изменило, следует искать именно там. В глубоком синем море. Далеко-далеко от суши.
– Но что именно?
– Это мы узнаем, – сказал Джон Форд, внезапно появившись перед ними. Он придвинул стул и сел рядом. – И ещё до того, как эти типы из правительства доведут меня до безумия своими звонками.
– Я кое-что вспомнила, – сказала Делавэр за десертом. – Косатки участвовали в деле с удовольствием, а вот большие киты – наверняка нет.
– С чего ты взяла? – спросил Эневек.
– Ну, – сказала она, набив рот шоколадным муссом, – представь себе, что ты должен что-нибудь с разбега таранить и переворачивать. Или падать на что-нибудь угловатое. Ты же сам можешь пораниться!
– Она права, – сказал Форд. – Животное не станет рисковать, если этого не требует защита потомства. – Он снял свои очки и тщательно их протёр. – А что, если нам немного пофантазировать? Что, если всё это было акцией протеста?
– Против чего?
– Против китобойного промысла. Китобои и раньше время от времени подвергались нападению, – сказал Форд. – Когда охотились на детёнышей.
Эневек отрицательно покачал головой:
– Ты сам в это не веришь.
– Это была попытка.
– Неудачная. До сих пор неизвестно, понимают ли киты вообще, что такое китобойный промысел.
– Ты хочешь сказать, они не понимают, что на них охотятся? – спросила Делавэр. – Глупости.
Эневек закатил глаза.
– Они совсем не обязательно усматривают в этом систему. Гринды терпят бедствие всегда в одних и тех же бухтах. На Фарерских островах рыбаки сгоняют в кучу целые стада и без разбору забивают их железными ломами. Настоящая бойня. В Японии, в Футо, забивают афалин и морских свиней. Из поколения в поколение, и животные уже должны бы знать, что их ждёт. Но они всё равно возвращаются в те же места!
– Это не свидетельствует о наличии особого разума, – согласился Форд. – Но ведь и мы в полном сознании вырубаем леса и загрязняем атмосферу. Тоже не говорит о наличии у нас особого разума, а?
Делавэр соскребла с тарелки остатки шоколадного мусса.
– А ведь верно, – сказал через некоторое время Эневек.
– Что верно?
– То, что сказала Лисия: киты могли пораниться, прыгая на лодки.
– Говорю же вам, они обезумели.
– Неужто им промыли мозги?
– Да перестаньте вы фантазировать кто во что горазд.
– А если дело всё-таки в отравлении? – предположил Эневек. – РСВ, вся эта дрянь. Если эта зараза сводит животных с ума?
– Нет, они выражают протест, – продолжал подтрунивать Форд. – Исландия подала заявку на китобойную квоту, японцы их убивают, и даже мака снова хотят бить китов. Вот в чём дело! – Он ухмыльнулся. – Видимо, киты прознали об этом.
– Для руководителя научной комиссии ты что-то слишком ироничен, – сказал Эневек. – Хоть тебя и считают серьёзным учёным.
– Мака? – эхом повторила Делавэр.
– Племя нуу-ча-нальс, – пояснил Форд. – Индейцы на западе острова Ванкувер. Они уже несколько лет пробивают себе право на китобойный промысел.
– Они что, с луны свалились?
– Попридержи своё цивилизованное негодование, мака в последний раз били китов в 1928 году, – зевнул Эневек. У него слипались глаза. – И вовсе не они привели китов на грань вымирания. Для мака речь идёт об их традициях и сохранении их культуры. Ремесло китобоя для них традиционно, а из-за запрета уже ни один мака не владеет этим ремеслом.
– И что теперь? Хочешь есть – иди в супермаркет.
– Не перебивай благородную адвокатскую речь Леона, – сказал Форд и подлил себе вина.
Делавэр уставилась на Эневека. Что-то в её глазах изменилось.
Пожалуйста, только не это, подумал он.
То, что у него индейская внешность, – очевидно, но она не должна делать из этого неправильные выводы. Он прямо-таки услышал звук надвигающегося вопроса. Сейчас ему придётся объясняться. Как он ненавидел это! И дёрнул же чёрт Форда завести речь о мака.
Он быстро переглянулся с директором. Форд понял.
– Продолжим этот разговор в другой раз, – замял он. И, прежде чем Делавэр успела возразить, добавил: – Теорию отравления надо обсудить с Оливейра, Фенвиком или Родом Пальмом, но, честно говоря, я в неё не верю. Все беды происходят из-за нефти и истечения хлористого углеводорода. Ты знаешь не хуже меня, к чему это приводит. К ослаблению иммунной системы, к инфекциям и преждевременной смерти. Но не к безумию.
– Кто-то подсчитал, что через тридцать лет косатки на западном побережье полностью вымрут? – снова вступила в разговор Делавэр.
Эневек мрачно кивнул:
– И не только из-за отравления. Косатки теряют пропитание, лосося. Если они не погибнут от яда, то просто уйдут искать пропитание в других краях.
– Забудь про теорию отравления, – сказал Форд. – Об этом можно было бы говорить, если б в деле были замешаны одни косатки. Но чтобы косатки и горбачи выступали единым фронтом… Не знаю, Леон.
Эневек задумался.
– Вы знаете мою позицию, – тихо сказал он. – Я далёк от того, чтобы приписывать животным намерения или переоценивать их разум, но… неужто у вас нет чувства, что они хотят от нас избавиться ?
Все посмотрели на него. Он ожидал возражений, но Делавэр кивнула:
– Да. Кроме резидентов.
– Кроме резидентов. Потому что они не были там, где были другие. Где с ними что-то произошло. Киты, которые потопили буксир… Говорю же вам! Ответ лежит в открытом океане.
– Боже мой, Леон. – Форд откинулся на спинку стула, и щедрый глоток вина забулькал в его горле. – Прямо как в кино! Кто-то им приказал: подите и расправьтесь с человечеством?
Эневек молчал.
Когда ночью он лежал без сна в своей ванкуверской квартирке, в нём созрела мысль внедрить зонд в одного из буйствовавших китов. Что бы ни управляло этими животными, это «что-то» по-прежнему властно над ними. Если снабдить одного из китов камерой и передатчиком, есть шанс добиться столь необходимого ответа.
Вопрос был только в том, каким образом закрепить аппаратуру на одичавшем горбаче, если его и мирного на месте не удержишь?
И эта проблема с их кожей…
Закрепить передатчик на морской собаке – совсем не то, что на ките. Морских собак и тюленей легко поймать на лежбищах. Клей, которым крепится передатчик, хорошо держится на шерсти.
Но у китов и дельфинов нет шерсти. И вряд ли есть в природе что-то более гладкое, чем кожа дельфина или косатки, она и на ощупь как свежеоблупленное варёное яйцо, к тому же покрыта тонкой плёнкой геля, чтобы исключить сопротивление воды и отторгать бактерии. Верхний слой кожи постоянно обновляется. Энзимы отделяют её, и во время прыжков она отпадает тонкими лоскутами – вместе со всеми нежелательными паразитами и передатчиками. И кожа серых китов и горбачей не лучше приспособлена для удержания на себе посторонних предметов.
Эневек встал, не включая света, и подошёл к окну. Он обдумывал один вариант за другим. Разумеется, есть приёмы. Американские учёные закрепляют передатчики присосками. Правда, присоски выдерживают напор воды лишь несколько часов. Другие закрепляют зонд на спинном плавнике. Но тут возникает вопрос, как в такие дни вообще выйти в море на лодке и догнать кита, и чтобы он эту лодку не потопил.
Можно оглушить животное…
Всё слишком сложно. Кроме того, зонда недостаточно. Нужны камеры. Спутниковая телеметрия и видеоряд.
И вдруг он додумался до одной мысли.
Но потребуется хороший снайпер.
Эневек разгорячился, бросился к письменному столу, вошёл в интернет и вызвал один за другим несколько адресов.
Вскоре он уже знал, как действовать.
Заснул он лишь под утро. Последняя мысль была о «Королеве барьеров» и о Робертсе. Вот тоже дело. Директор пароходства так и не перезвонил ему, несмотря на многие напоминания. Оставалось надеяться, что пароходство хотя бы отправило дополнительные пробы в Нанаймо.
20 апреля
Лион, Франция
Бернар Роше корил себя за то, что потерял слишком много времени с исследованием проб воды, но уже ничего нельзя было изменить. Разве мог он предположить, что омар способен убить человека? А то и не одного?
Жан Жером, старший повар ресторана «Труагро» в Роанне, так и не вышел из комы и умер через сутки после того, как перед ним разорвался заражённый омар. Что именно вызвало смерть, до сих пор было трудно сказать. Ясно лишь, что отказала иммунная система – как следствие тяжёлого токсического шока. Несколько человек из кухонного персонала тоже заболели, тяжелее всех – ученик, который дотрагивался до странного вещества и законсервировал его. У всех были головокружение, дурнота, головные боли и проблемы с концентрацией. Ресторан «Труагро» попал в затруднительное положение. Но гораздо больше Роше беспокоило число похожих жалоб, с которыми жители Роанна обращались к своим врачам после гибели Жерома. Их симптомы были выражены не так сильно. Тем не менее, Роше боялся худшего, узнав, что произошло с водой, в которой Жером держал омаров.
Дошли слухи и из других источников. В Париже умерли сразу несколько человек. Говорили, что от испорченного мяса омаров, но Роше догадывался, что это не вполне соответствует истине. Сообщения приходили и из Гавра, Шербурга и Бреста. Роше всё отложил и занялся анализом.
Он снова натолкнулся на необычные соединения, и ему понадобились дополнительные пробы. Он сделал запрос в упомянутые города, но, к несчастью, больше никому не пришло в голову сохранить хоть немного этого вещества. Омары больше нигде не взрывались, как в Роанне, но речь всё равно шла о невкусном мясе, которое выбросили, или о животных, которые не дошли до приготовления, потому что из них что-то выпирало. Роше надеялся, что найдётся хоть один толковый повар, как тот предусмотрительный ученик, но ни рыбаки, ни торговцы, ни кухонный персонал не проявили лаборантской хватки. Так что ему оставались только домыслы. Ему казалось, что в теле омара затаился не один организм, а сразу два. Во-первых, желе. Оно разложилось и полностью исчезло.
Другой организм, напротив, жил; он был представлен в изобилии и казался Роше зловеще знакомым.
Он всматривался в микроскоп.
Тысячи прозрачных шариков прыгали в кутерьме, как теннисные мячики. Если его предположения верны, внутри у этих шариков должен быть свёрнутый pedunculus, такой вид хоботка.
Неужто эти существа и убили Жана Жерома?
Роше взял стерильную стеклянную иглу и уколол себя в большой палец. Выступила капелька крови. Он осторожно ввёл её в пробу, нанесённую на стекло микроскопа, и стал смотреть, что будет. При 700-кратном увеличении красные кровяные тельца Роше походили на рубиновые лепестки цветов. Они покачивались в жидкости, каждое было наполнено гемоглобином. Тотчас прозрачные шарики активизировались. Они высунули свои хоботки и молниеносно набросились на человеческие клетки. Хоботки вонзились в них, как канюли. Зловещие микробы медленно окрашивались в красноватый цвет. Как только красное кровяное тельце было высосано, микроб переходил к следующему. При этом он разбухал именно таким образом, какого Роше и боялся. Каждый из организмов мог поглотить до десяти красных кровяных телец. Он смотрел не отрываясь и заметил, что процесс идёт даже быстрее, чем он думал.
Всё кончилось за четверть часа.
Роше неподвижно застыл у микроскопа. Потом записал: «Предположительно pfiesteria piscicida».
«Предположительно» он написал из-за остатка сомнений, хотя на самом деле был уверен, что точно классифицировал возбудителя, вызвавшего все случаи болезни и смерти. Единственное, что ему мешало, это впечатление, что он имеет дело с чудовищной модификацией pfiesteria piscicida. Это была превосходная степень превосходной степени, поскольку pfiesteria сама по себе уже была чудовищем. Монстр величиной в сотую долю миллиметра. Одно из мельчайших хищных животных в мире. И вместе с тем одно из опаснейших.
Pfiesteria piscicida была вампиром.
Он много о ней читал. Впервые наука столкнулась с ней в восьмидесятые годы – с гибелью пятидесяти лабораторных рыб в университете Северной Каролины. К качеству воды, в которой плавали рыбы, на первый взгляд претензий не было, разве что в аквариуме толклись тучи крошечных одноклеточных. Воду поменяли и выпустили туда новых рыб. Они не прожили и дня. Что-то убивало золотых рыбок, окуней, африканских тилапиасов, часто в течение нескольких часов, иногда за минуты. Всякий раз учёные наблюдали, как у жертв начинались конвульсии, всякий раз из ничего возникали загадочные микробы, которые потом так же быстро исчезали.
Одна ботаничка определила в роковых организмах жгутиковые существа доселе неизвестного вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Стринджер…
Всякий раз, как он вспоминал о ней, его охватывало чувство вины. Неужто нельзя было её спасти? Убедить косатку отпустить свою жертву… Какие аргументы дошли бы до её разума, который функционирует иначе, чем человеческий?
Он снова говорил себе, что косатка – всего лишь животное. И для него добыча есть добыча.
С другой стороны, разве люди – добыча для косаток? Да пожирали ли косатки вообще оказавшихся за бортом пассажиров? Или просто умерщвляли их?
Убивали… Но можно ли приписывать косатке осознанное убийство?
Эневек топтался по кругу. Глаза его слезились от многочасовых просмотров. Он был уже не в силах сосредоточиться. Устало выключил монитор, глянул на часы и отправился к Делавэр. Она корпела над телеметрическими данными.
– По куску бы мяса, а? – вяло спросил он.
Она подняла голову и подмигнула. Синие очки она заменила на контактные линзы, которые, впрочем, тоже были подозрительно синими. Если не обращать внимания на её заячьи зубы, то она была очень даже ничего.
– С радостью. И где?
– Есть тут за углом одна изысканная забегаловка.
– Да ну, забегаловка! Нет уж, я тебя приглашаю.
– Вот уж не надо.
– В «Кардеро».
– О боже.
– Там хорошо !
– Да я знаю, что там хорошо. Но, во-первых, я плачу за себя сам, а во-вторых, «Кардеро» мне кажется… ну, как бы это сказать…
Это было модное место с отличной кухней и чудесным видом на гавань и яхты. Напитки в баре лились рекой в глотки хорошо одетых молодых людей. Эневек в своих потрёпанных джинсах и выцветшем свитере чувствовал бы себя там не в своей тарелке. Делавэр же сам Бог велел сидеть в «Кардеро».
А впрочем, «Кардеро» так «Кардеро».
Они поехали на его старом «форде» к гавани, и им повезло: нашёлся свободный столик в углу – как раз на вкус Эневека. Они заказали фирменное блюдо – лосося, зажаренного на кедровых углях, с соей, коричневым сахаром и лимоном.
– Ну, и как успехи? – спросил Эневек, когда официант удалился.
Делавэр пожала плечами:
– Для меня картина ничуть не прояснилась.
– А я к чему-то, кажется, пришёл. Видео этой женщины меня навело.
– Моё видео.
– Ну, ещё бы, – насмешливо сказал он. – Мы всем обязаны тебе.
– Мне вы обязаны, по крайней мере, идеей. И что же ты вынес оттуда?
– В нападении участвовали исключительно косатки-бродяги. Ни одного резидента. И в проливе Джонстоуна, где они живут, нападений не было.
– Итак, опасность исходит от мигрирующих животных.
– И, возможно, от прибрежных косаток. Опознанные горбачи и серый кит – тоже из мигрантов. Все трое провели зиму в Байя-Калифорнии, это даже задокументировано.
Делавэр взглянула на него в замешательстве.
– То, что серые киты и горбачи мигрируют, не новость.
– Мигрируют, но не все. Когда мы в тот день вторично выходили в море – с Грейвольфом и Шумейкером – произошло нечто странное. Я чуть про это не забыл. Нам надо было снять людей с «Леди Уэксхем». «Леди» тонула, а на нас напала группа серых китов. Я уверен, что у нас не было никаких шансов даже самим уйти оттуда живыми, не говоря уже о спасении других. Но тут откуда ни возьмись появляются два серых кита – выныривают и лежат в воде. И остальные отступили.
– И это были резиденты?
– Примерно дюжина серых китов круглый год живёт у западного побережья. Они слишком стары для дальних переходов. Когда с юга приходит стадо, оно принимает этих стариков – с ритуалом приветствия и всё такое. Одного из этих резидентов я узнал, и у него не было в отношении нас враждебных намерений. Наоборот. Я думаю, мы обязаны этим двум китам жизнью.
– У меня нет слов! Они вас прикрыли!
– Господи, Лисия! Что я слышу? Такое очеловечивание – и из твоих уст?
– После того, что случилось за последние три дня, я верю уже всему.
– «Прикрыли» – это всё-таки слишком. Хотя да, я думаю, что это они удержали остальных на отдалении. Им не нравились нападавшие. С некоторой осторожностью можно заключить, что заражены только мигранты. Резиденты вели себя мирно. Казалось, они понимали, что остальные не в своём уме.
Делавэр с задумчивым видом почесала нос.
– Это подходит. Я хочу сказать, много животных исчезло на пути из Калифорнии в открытом море.
– То, что их изменило, следует искать именно там. В глубоком синем море. Далеко-далеко от суши.
– Но что именно?
– Это мы узнаем, – сказал Джон Форд, внезапно появившись перед ними. Он придвинул стул и сел рядом. – И ещё до того, как эти типы из правительства доведут меня до безумия своими звонками.
– Я кое-что вспомнила, – сказала Делавэр за десертом. – Косатки участвовали в деле с удовольствием, а вот большие киты – наверняка нет.
– С чего ты взяла? – спросил Эневек.
– Ну, – сказала она, набив рот шоколадным муссом, – представь себе, что ты должен что-нибудь с разбега таранить и переворачивать. Или падать на что-нибудь угловатое. Ты же сам можешь пораниться!
– Она права, – сказал Форд. – Животное не станет рисковать, если этого не требует защита потомства. – Он снял свои очки и тщательно их протёр. – А что, если нам немного пофантазировать? Что, если всё это было акцией протеста?
– Против чего?
– Против китобойного промысла. Китобои и раньше время от времени подвергались нападению, – сказал Форд. – Когда охотились на детёнышей.
Эневек отрицательно покачал головой:
– Ты сам в это не веришь.
– Это была попытка.
– Неудачная. До сих пор неизвестно, понимают ли киты вообще, что такое китобойный промысел.
– Ты хочешь сказать, они не понимают, что на них охотятся? – спросила Делавэр. – Глупости.
Эневек закатил глаза.
– Они совсем не обязательно усматривают в этом систему. Гринды терпят бедствие всегда в одних и тех же бухтах. На Фарерских островах рыбаки сгоняют в кучу целые стада и без разбору забивают их железными ломами. Настоящая бойня. В Японии, в Футо, забивают афалин и морских свиней. Из поколения в поколение, и животные уже должны бы знать, что их ждёт. Но они всё равно возвращаются в те же места!
– Это не свидетельствует о наличии особого разума, – согласился Форд. – Но ведь и мы в полном сознании вырубаем леса и загрязняем атмосферу. Тоже не говорит о наличии у нас особого разума, а?
Делавэр соскребла с тарелки остатки шоколадного мусса.
– А ведь верно, – сказал через некоторое время Эневек.
– Что верно?
– То, что сказала Лисия: киты могли пораниться, прыгая на лодки.
– Говорю же вам, они обезумели.
– Неужто им промыли мозги?
– Да перестаньте вы фантазировать кто во что горазд.
– А если дело всё-таки в отравлении? – предположил Эневек. – РСВ, вся эта дрянь. Если эта зараза сводит животных с ума?
– Нет, они выражают протест, – продолжал подтрунивать Форд. – Исландия подала заявку на китобойную квоту, японцы их убивают, и даже мака снова хотят бить китов. Вот в чём дело! – Он ухмыльнулся. – Видимо, киты прознали об этом.
– Для руководителя научной комиссии ты что-то слишком ироничен, – сказал Эневек. – Хоть тебя и считают серьёзным учёным.
– Мака? – эхом повторила Делавэр.
– Племя нуу-ча-нальс, – пояснил Форд. – Индейцы на западе острова Ванкувер. Они уже несколько лет пробивают себе право на китобойный промысел.
– Они что, с луны свалились?
– Попридержи своё цивилизованное негодование, мака в последний раз били китов в 1928 году, – зевнул Эневек. У него слипались глаза. – И вовсе не они привели китов на грань вымирания. Для мака речь идёт об их традициях и сохранении их культуры. Ремесло китобоя для них традиционно, а из-за запрета уже ни один мака не владеет этим ремеслом.
– И что теперь? Хочешь есть – иди в супермаркет.
– Не перебивай благородную адвокатскую речь Леона, – сказал Форд и подлил себе вина.
Делавэр уставилась на Эневека. Что-то в её глазах изменилось.
Пожалуйста, только не это, подумал он.
То, что у него индейская внешность, – очевидно, но она не должна делать из этого неправильные выводы. Он прямо-таки услышал звук надвигающегося вопроса. Сейчас ему придётся объясняться. Как он ненавидел это! И дёрнул же чёрт Форда завести речь о мака.
Он быстро переглянулся с директором. Форд понял.
– Продолжим этот разговор в другой раз, – замял он. И, прежде чем Делавэр успела возразить, добавил: – Теорию отравления надо обсудить с Оливейра, Фенвиком или Родом Пальмом, но, честно говоря, я в неё не верю. Все беды происходят из-за нефти и истечения хлористого углеводорода. Ты знаешь не хуже меня, к чему это приводит. К ослаблению иммунной системы, к инфекциям и преждевременной смерти. Но не к безумию.
– Кто-то подсчитал, что через тридцать лет косатки на западном побережье полностью вымрут? – снова вступила в разговор Делавэр.
Эневек мрачно кивнул:
– И не только из-за отравления. Косатки теряют пропитание, лосося. Если они не погибнут от яда, то просто уйдут искать пропитание в других краях.
– Забудь про теорию отравления, – сказал Форд. – Об этом можно было бы говорить, если б в деле были замешаны одни косатки. Но чтобы косатки и горбачи выступали единым фронтом… Не знаю, Леон.
Эневек задумался.
– Вы знаете мою позицию, – тихо сказал он. – Я далёк от того, чтобы приписывать животным намерения или переоценивать их разум, но… неужто у вас нет чувства, что они хотят от нас избавиться ?
Все посмотрели на него. Он ожидал возражений, но Делавэр кивнула:
– Да. Кроме резидентов.
– Кроме резидентов. Потому что они не были там, где были другие. Где с ними что-то произошло. Киты, которые потопили буксир… Говорю же вам! Ответ лежит в открытом океане.
– Боже мой, Леон. – Форд откинулся на спинку стула, и щедрый глоток вина забулькал в его горле. – Прямо как в кино! Кто-то им приказал: подите и расправьтесь с человечеством?
Эневек молчал.
Когда ночью он лежал без сна в своей ванкуверской квартирке, в нём созрела мысль внедрить зонд в одного из буйствовавших китов. Что бы ни управляло этими животными, это «что-то» по-прежнему властно над ними. Если снабдить одного из китов камерой и передатчиком, есть шанс добиться столь необходимого ответа.
Вопрос был только в том, каким образом закрепить аппаратуру на одичавшем горбаче, если его и мирного на месте не удержишь?
И эта проблема с их кожей…
Закрепить передатчик на морской собаке – совсем не то, что на ките. Морских собак и тюленей легко поймать на лежбищах. Клей, которым крепится передатчик, хорошо держится на шерсти.
Но у китов и дельфинов нет шерсти. И вряд ли есть в природе что-то более гладкое, чем кожа дельфина или косатки, она и на ощупь как свежеоблупленное варёное яйцо, к тому же покрыта тонкой плёнкой геля, чтобы исключить сопротивление воды и отторгать бактерии. Верхний слой кожи постоянно обновляется. Энзимы отделяют её, и во время прыжков она отпадает тонкими лоскутами – вместе со всеми нежелательными паразитами и передатчиками. И кожа серых китов и горбачей не лучше приспособлена для удержания на себе посторонних предметов.
Эневек встал, не включая света, и подошёл к окну. Он обдумывал один вариант за другим. Разумеется, есть приёмы. Американские учёные закрепляют передатчики присосками. Правда, присоски выдерживают напор воды лишь несколько часов. Другие закрепляют зонд на спинном плавнике. Но тут возникает вопрос, как в такие дни вообще выйти в море на лодке и догнать кита, и чтобы он эту лодку не потопил.
Можно оглушить животное…
Всё слишком сложно. Кроме того, зонда недостаточно. Нужны камеры. Спутниковая телеметрия и видеоряд.
И вдруг он додумался до одной мысли.
Но потребуется хороший снайпер.
Эневек разгорячился, бросился к письменному столу, вошёл в интернет и вызвал один за другим несколько адресов.
Вскоре он уже знал, как действовать.
Заснул он лишь под утро. Последняя мысль была о «Королеве барьеров» и о Робертсе. Вот тоже дело. Директор пароходства так и не перезвонил ему, несмотря на многие напоминания. Оставалось надеяться, что пароходство хотя бы отправило дополнительные пробы в Нанаймо.
20 апреля
Лион, Франция
Бернар Роше корил себя за то, что потерял слишком много времени с исследованием проб воды, но уже ничего нельзя было изменить. Разве мог он предположить, что омар способен убить человека? А то и не одного?
Жан Жером, старший повар ресторана «Труагро» в Роанне, так и не вышел из комы и умер через сутки после того, как перед ним разорвался заражённый омар. Что именно вызвало смерть, до сих пор было трудно сказать. Ясно лишь, что отказала иммунная система – как следствие тяжёлого токсического шока. Несколько человек из кухонного персонала тоже заболели, тяжелее всех – ученик, который дотрагивался до странного вещества и законсервировал его. У всех были головокружение, дурнота, головные боли и проблемы с концентрацией. Ресторан «Труагро» попал в затруднительное положение. Но гораздо больше Роше беспокоило число похожих жалоб, с которыми жители Роанна обращались к своим врачам после гибели Жерома. Их симптомы были выражены не так сильно. Тем не менее, Роше боялся худшего, узнав, что произошло с водой, в которой Жером держал омаров.
Дошли слухи и из других источников. В Париже умерли сразу несколько человек. Говорили, что от испорченного мяса омаров, но Роше догадывался, что это не вполне соответствует истине. Сообщения приходили и из Гавра, Шербурга и Бреста. Роше всё отложил и занялся анализом.
Он снова натолкнулся на необычные соединения, и ему понадобились дополнительные пробы. Он сделал запрос в упомянутые города, но, к несчастью, больше никому не пришло в голову сохранить хоть немного этого вещества. Омары больше нигде не взрывались, как в Роанне, но речь всё равно шла о невкусном мясе, которое выбросили, или о животных, которые не дошли до приготовления, потому что из них что-то выпирало. Роше надеялся, что найдётся хоть один толковый повар, как тот предусмотрительный ученик, но ни рыбаки, ни торговцы, ни кухонный персонал не проявили лаборантской хватки. Так что ему оставались только домыслы. Ему казалось, что в теле омара затаился не один организм, а сразу два. Во-первых, желе. Оно разложилось и полностью исчезло.
Другой организм, напротив, жил; он был представлен в изобилии и казался Роше зловеще знакомым.
Он всматривался в микроскоп.
Тысячи прозрачных шариков прыгали в кутерьме, как теннисные мячики. Если его предположения верны, внутри у этих шариков должен быть свёрнутый pedunculus, такой вид хоботка.
Неужто эти существа и убили Жана Жерома?
Роше взял стерильную стеклянную иглу и уколол себя в большой палец. Выступила капелька крови. Он осторожно ввёл её в пробу, нанесённую на стекло микроскопа, и стал смотреть, что будет. При 700-кратном увеличении красные кровяные тельца Роше походили на рубиновые лепестки цветов. Они покачивались в жидкости, каждое было наполнено гемоглобином. Тотчас прозрачные шарики активизировались. Они высунули свои хоботки и молниеносно набросились на человеческие клетки. Хоботки вонзились в них, как канюли. Зловещие микробы медленно окрашивались в красноватый цвет. Как только красное кровяное тельце было высосано, микроб переходил к следующему. При этом он разбухал именно таким образом, какого Роше и боялся. Каждый из организмов мог поглотить до десяти красных кровяных телец. Он смотрел не отрываясь и заметил, что процесс идёт даже быстрее, чем он думал.
Всё кончилось за четверть часа.
Роше неподвижно застыл у микроскопа. Потом записал: «Предположительно pfiesteria piscicida».
«Предположительно» он написал из-за остатка сомнений, хотя на самом деле был уверен, что точно классифицировал возбудителя, вызвавшего все случаи болезни и смерти. Единственное, что ему мешало, это впечатление, что он имеет дело с чудовищной модификацией pfiesteria piscicida. Это была превосходная степень превосходной степени, поскольку pfiesteria сама по себе уже была чудовищем. Монстр величиной в сотую долю миллиметра. Одно из мельчайших хищных животных в мире. И вместе с тем одно из опаснейших.
Pfiesteria piscicida была вампиром.
Он много о ней читал. Впервые наука столкнулась с ней в восьмидесятые годы – с гибелью пятидесяти лабораторных рыб в университете Северной Каролины. К качеству воды, в которой плавали рыбы, на первый взгляд претензий не было, разве что в аквариуме толклись тучи крошечных одноклеточных. Воду поменяли и выпустили туда новых рыб. Они не прожили и дня. Что-то убивало золотых рыбок, окуней, африканских тилапиасов, часто в течение нескольких часов, иногда за минуты. Всякий раз учёные наблюдали, как у жертв начинались конвульсии, всякий раз из ничего возникали загадочные микробы, которые потом так же быстро исчезали.
Одна ботаничка определила в роковых организмах жгутиковые существа доселе неизвестного вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98