Так будет не всегда, госпожа, придет время, когда люди поймут, что доброта сердца и возвышенность души являются единственными свидетельствами благородства – а не случайности рождения…
– И этим вы, уж конечно, обладаете? – с горечью спросила Элайн.
– Нет, – сказал Пьетро и посмотрел в сторону. – Если бы я обладал этими качествами, я простил бы ваших кузенов за преступления против моей семьи и моих друзей. Я бы мог следовать учению милосердного сына Марии. Но я не могу их простить. Меня душит ненависть – о которой я очень сожалею.
– Почему? – прошептала Элайн.
– Из-за вас, госпожа. Я одинокий мужчина. Я смирился с утратой Ио – которая, несмотря на ваши резкие слова, великая женщина, дама высокой чести. Видите ли, уже много лет, с того первого дня, когда вы повернулись ко мне спиной, когда я посмотрел на вас, в тот самый день, когда ныне покойные братья моей бедной Ио были посвящены в рыцари, я хранил в моем сердце запретную мечту о вас. Это была замечательная мечта. Каждый раз, когда я видел вас, эта мечта становилась все ярче. И ничто – ни ваши оскорбления, ни жестокие слова – не могло поколебать эту мечту. Вы самая красивая женщина, какую я когда-либо встречал. И я – да поможет мне Бог – восхищался этой красотой.
В моей жизни было много несчастий. Я устал от горя, от одиночества. Я хочу провести остаток моих дней в мире, окруженный сыновьями, которые вырастут благородными людьми. Кроме того, это желание моего императора, чтобы я женился…
Элайн недоверчиво посмотрела на него.
– Вы думаете, – прошептала она, – что я выйду замуж – за вас?
– Да, моя госпожа, – сказал Пьетро.
Элайн встала, глядя на него в упор.
– Даже если бы я знала, сир Пьетро, – сказала она, – что вы никогда не обнажали меч против моих родственников, мой ответ был бы таким же. Боже бессмертный! Чтобы женщина оказалась столь беззащитной перед таким оскорблением! Теперь, когда моего мужа нет в живых, за мной могут ухаживать конюхи, от которых несет потом и конским навозом…
Пьетро встал и бросил на нее долгий взгляд.
– Я вижу, что ошибся, – спокойно сказал он. – Я намеревался жениться на благородной даме, чтобы мои сыновья были, как и я, хорошо воспитаны. Но вряд ли они получат такое воспитание от женщины со злобным характером и выражающейся так, как не позволит себе торговка рыбой…
– Убирайтесь! – закричала она. – Я не хочу больше видеть вас!
– Я сейчас доставлю себе огромное удовольствие не видеть вас, – сказал Пьетро. – Но прежде я брошу вам вызов. Храбрый рыцарь всегда принимает вызов – так же как и рыцарственная дама. А ваш муж, насколько я слышал, был и храбрым рыцарем и человеком чести – единственным Синискола в истории, который мог претендовать на это последнее определение…
Она стояла, глядя на него.
– А теперь вот мой вызов. Я предлагаю госпоже расследовать всеми имеющимися в ее распоряжении средствами, что произошло с жителями Рецци, почему они взбунтовались и какая судьба постигла их после того, как они потерпели поражение. Затем, если госпожа не возражает, чтобы она поинтересовалась судьбой Липольда Бранденбурга, дяди Ио, благородной госпожи Бриганды, ее матери, а позднее – ее отца и братьев. Пригласите к себе лекаря графа Алессандро, расспросите его, но только не прибегая к пыткам. Дайте ему заверения, что его никто не тронет, а потом наградите его кошельком с золотом, чтобы вы были уверены, что он говорит вам правду. Я знаю, как умерли мой отец и мой опекун, но госпожа не верит правде, когда слышит ее из моих уст. Я прошу ее постараться услышать эту правду от тех мужчин и женщин, которых она знает и кому доверяет. И если после этого она найдет в своем сердце ненависть ко мне, я больше ничего не смогу предпринять…
Пьетро уехал, а Элайн все еще сидела в большой зале перед горящим очагом и смотрела на огонь.
Конечно, он лгал мне, говорила она себе, он лгал, лгал, лгал!
Странно, что я должна повторять это себе столько раз. Сын серва, низкорожденный крестьянин, правда, с манерами принца и лицом, поразительно тонким и грустным – о Боже, не схожу ли я с ума? – простолюдин стоит передо мной и бросает обвинения в адрес высокородных людей… Мой дядя Алессандро никогда…
Но тут на память ей пришел случай, когда одна крестьянка в ужасном горе цеплялась за стремя графа Алессандро, умоляя его пощадить ее сына, приговоренного к виселице за браконьерство. В языках пламени Элайн увидела лицо своего дяди, до неузнаваемости искаженное гневом, он привстал в седле и стал хлестать женщину по лицу, по спине и по рукам, его рука металась на фоне синего неба и обрушивалась на женщину, хлыст разрывал ее жалкую одежду, проступала кровь, а женщина со стонами цеплялась за стремена, и он наконец пришпорил коня, и тот рванулся, протащив женщину футов двадцать; она свалилась лицом в грязь и лежала там, плача.
На следующий день граф повесил ее сына.
О Боже, о Боже, всхлипывала Элайн, почему я должна думать об этом? Я выбросила это воспоминание из головы, я забыла его – его и лица мальчиков, у которых животы провалились от голода, висевших над рвом Роккабланки. Они расплачивались жизнью за пойманного кролика. За такую маленькую пушистую зверюшку – человеческая жизнь, бессмертная душа…
Я не хочу задумываться над этим! Не хочу! Не хочу!
Почему? Если он лгал, ничего не подтвердится.
А если… если он не лгал?
Она не хотела думать. Последствия могли оказаться слишком страшными.
Пьетро вложил в ее голову мысль, которая там раньше не существовала, – чего стоит аристократизм рождения, если он не сопровождается аристократизмом поведения? Она была дамой благородного происхождения, но в его упреке была правда, она вела себя как торговка рыбой. Она вспомнила слова своей покойной матери, благородной Гильды Саксонской: “Знатные люди обязаны вести себя благородно – и чем больше расстояние между ними и теми, с кем они имеют дело, тем больше должно быть благородства”.
Так мало людей разделяют это убеждение. Ни один человек из тех, кого она знала, не считал своим долгом распространять свое рыцарство на отношения к крестьянам и сервам. Конечно, она всегда была добра к ним, но за этой безличной добротой – проявляемой гораздо чаще и в большей степени по отношению к щенкам, котятам, – вела ли она себя с людьми ниже себя действительно благородно?
Ее щеки вдруг вспыхнули от стыда. Ей пришло в голову, что Пьетро из Хеллемарка вел себя гораздо более вежливо. Даже когда он рассердился, он не опустился до грубости – не считая, пожалуй, того момента, когда схватил ее за руки. Она посмотрела на свои руки. Они оставались белыми и гладкими. Его хватка была жесткой, но деликатной.
Я должна их вымыть, вдруг решила она во гневе. Я должна смыть с них прикосновение грязных клешней этого крестьянина!
И тут она неожиданно вспомнила, как выглядят руки Пьетро – тонкие, с длинными пальцами, с подстриженными и чистыми ногтями. Руки рыцаря. Руки принца…
Я сошла с ума, подумала она, однако ее мозг принялся бесконтрольно, с женской точностью вспоминать все детали его одежды и поведения. За ней ухаживали и раньше. Многие появились, не прошло и месяца со смерти Рикардо. Однако ни один из них даже слегка не заинтересовал ее.
А этот крестьянин взволновал. Этот сын серва, маскирующийся под рыцаря, под барона. Маскарад действительно превосходный. Ни один мужчина не вел себя с ней с такой естественной вежливостью. Комплименты, которые он воздавал ее красоте, были изящны, говорил он на безупречном тосканском наречии без следа крестьянской грубоватости или неправильностей речи.
В зал вошел Рудольфо, ее сенешал. Он хмурился.
– Госпожа, странно, что они так поспешно уехали, – сказал он. – Никогда не встречал таких воспитанных рыцарей. Господин поручил мне передать вам это…
Он поклонился и вручил ей маленький ларец. Когда она открыла его, камни, лежавшие там, вспыхнули ярким многоцветьем. Они были прекрасны. Совершенно прекрасны.
Элайн была женщиной. Она не могла преодолеть искушения, взяла горсть драгоценных камней и, пропуская меж пальцев, позволила им ссыпаться обратно в ларец, при этом они сверкали зеленым огнем, яркой белизной, багровыми каплями крови. Потом она захлопнула крышку ларца.
– Приняв этот ларец, Рудольфо, ты обрек себя на долгую и неблагодарную поездку. Ибо завтра ты должен будешь вернуть его хозяину Хеллемарка, – сказала она.
Рудольфо уставился на нее.
– Прошу прощения у госпожи, – сказал он. – Все мы, слуги госпожи, которые любят ее всем сердцем, уверены, что она уже достаточно носит траур. Такая молодая, такая прекрасная дама должна снова выйти замуж – этот дом не должен оставаться без наследника…
– Ты предлагаешь, – сухо спросила Элайн, – чтобы я снова вышла замуж… за него?
– Я не знаю, госпожа. Его рыцари сказали мне, что он добивается вашей руки. Слишком рано судить, но я должен сказать, что за всю свою жизнь я не встречал более прекрасного и вежливого молодого рыцаря…
– Спасибо за ваше беспокойство обо мне, – вздохнула Элайн. – А теперь оставь меня. Впрочем, нет! Рудольфо, ты знаешь лекаря Артуро, который служил моему дяде графу Алессандро?
Лицо Рудольфо изменилось, когда он услышал это имя.
– Да, госпожа, – сказал он.
Элайн внимательно изучала его лицо.
– Почему лицо твое передернулось, Рудольфо, – прошептала она, – когда я упомянула моего дядю?
– Передернулось? Госпожа не должна думать…
– Не пугайся, Рудольфо, – сказала Элайн. – Есть вещи, которые я должна знать. Некоторые дела, которые затронул в разговоре хозяин Хеллемарка… – (Странно, с какой легкостью я произнесла эту фразу, как просто выскочило слово “хозяин”…)
Она посмотрела в глаза Рудольфо.
– Почему ты изменился в лице, Рудольфо? – снова спросила она.
– Я… я всего лишь бедный и безземельный рыцарь, госпожа, – просительно произнес Рудольфо. – Прошу вас, госпожа… люди прощались с жизнью за то, что высказывали мнения, неприятные для ушей благородных господ, которые задавали вопросы…
– Рудольфо, даю тебе слово, что тебе ничего не грозит, если ты будешь говорить свободно. Или ты хочешь, чтобы я поклялась волосами Святой Анны, вделанными в мое распятие? Если так, то пойди и принеси его.
– Мне достаточно слова моей госпожи, – прошептал Рудольфо. – Что хотела бы знать милостивая госпожа?
– Почему при упоминании имени моего покойного дяди у тебя так изменилось лицо? Вот и весь вопрос Пьетро из Хеллемарка убил моего дядю. Он хочет, чтобы я его простила, и уверяет, что его действия оправданы. Что ты на это скажешь?
– Простите меня, госпожа, – начал Рудольфо, – но любой человек, убивший вашего дядю, заслуживает оправдания и благословения всего поместья. Вы знаете, как называли его крестьяне?
– Нет, – прошептала Элайн.
– Граф Сатана. Я не сомневаюсь, что это льстило самому Сатане. Вспомните, госпожа, что это вы задали такой вопрос и разрешили мне говорить свободно.
– Я не беру моего разрешения обратно. Расскажи мне все. Ты знаешь, что привело к осаде Рецци?
– Да, моя госпожа. Три года подряд был неурожай. Крестьяне голодали. Они просили вашего дядю о помощи. А он – он избил их. В конце концов они уже не могли видеть своих детей, умирающих на руках матерей. Они восстали. Граф Алессандро убивал их, как овец. Те, кто спаслись, бежали в Рецци, где некий Донати – белокурый гигант, человек бесстрашный и высоких достоинств, который был, как утверждали люди, сыном барона Орри из Гростета, бывшего барона Роглиано, – сражался с вашим дядей долгие недели.
Город, конечно, пал. И начались такие жестокости, что мой брат Николо, участвовавший в осаде, бросил службу у вашего дяди, только чтобы не участвовать в этих зверствах. Людей сажали на колья, распинали вниз головами, разрывали на части дикими лошадьми, четвертовали…
– Хватит, мой добрый Рудольфо, – прошептала Элайн. – Бога ради, ни слова больше!
– Вы просили меня, госпожа, – сказал Рудольфо.
– Да, я просила. Рудольфо, завтра утром отвези барону Пьетро обратно его подарок. А потом доставь мне Артуро, лекаря из Иеси. Кроме того, найди рыцарей, которые более пятнадцати лет были на службе у моего дяди. Я хочу расспросить их…
– Могу я спросить госпожу зачем?
– Пьетро, барон Роглиано, сын того Донати, о котором ты рассказывал. Он низкорожденный. Но из твоих слов я вижу, что, возможно, есть причины, почему он с такой легкостью выступает в своей новой роли. Барон Орри был знаменитым рыцарем. Скажи мне, Рудольфо, это правда, что мой дядя убил этого Донати?
Рудольфо удивленно посмотрел на нее.
– Он возглавлял восстание, госпожа. Энцио, Ипполито, Людовико и Андреа пытали его собственноручно. Его одного они не передали в руки обычных палачей. О чем бедный Донати мог только пожалеть, потому что ваши кузены, госпожа, оказались гораздо опытнее по части пыток, чем обычные палачи. Донати мучился, прежде чем умереть, на четыре часа дольше, чем другие…
– О Боже! – прошептала Элайн.
– Простите меня, госпожа, – вымолвил Рудольфо.
А через несколько дней Рейнальдо, человек Пьетро, вернулся из Иеси, ликуя.
– Мы победили, господин! – смеялся он. – Она провела расследование. Она вызвала Артуро, этого убийцу-лекаря. Кроме того, она расспрашивала несколько старых рыцарей, служивших Синискола. Я готов держать пари на моего доброго коня, что через несколько дней господин получит от нее послание с приглашением приехать к ней.
– Я не так в этом уверен, Рейнальдо. Она ведь вернула мне подарки.
– Мой господин, – возразил Рейнальдо, – это ведь было до того, как она узнала правду…
Январь приближался к концу. Горы над Хеллемарком побелели от снега. Но из Рокка д'Аквилино не было ни слова.
Я должен забыть об этом, думал Пьетро. Я могу сказать императору, что готов жениться на любой другой молодой женщине, которую он сочтет подходящей. Она получила доказательства, и это не тронуло ее. Теперь она знает, что я прав, и все равно ненавидит меня.
Потом ему пришло в голову, что справедливость редко имеет существенное влияние на сознание человека. Когда тебе представляют доказательства того, что люди, которых ты любил, ужасны, это может возбудить еще большую ненависть. Действительно, что может быть ужаснее, чем мгновенное разрушение всего, во что ты верила всю жизнь, – благородства, доброты, чести любимых тобой людей? Чем может он заменить ей ее гордое сознание того, что она из рода Синискола?
Любовью? Нежностью?
Она может не принять их. А если говорить по правде, он не может ей их предложить.
Я могу любить ее, потому что она красива, потому что в ней есть огонь и величие, я могу попытаться сделать ее счастливой, я, который не может забыть, чье сердце исполосовано шрамами от старых ран, чья память полна воспоминаний об Ио… Святой Боже! Если я в конце концов женюсь на ней, буду ли я по-прежнему по ночам в тайных уголках моей души плакать о любви, утраченной, но не забытой?
Утром он сел на коня и поехал один, без эскорта, в Рокка д'Аквилино. Рудольфо встретил его у ворот широкой улыбкой.
– Мы так долго ждали вашего возвращения, господин, – прошептал он. – Я рад, что мне выпала возможность сказать вам, что все мы, все ее люди, на вашей стороне. Мы убеждали нашу госпожу, чтобы она послала за вами…
– Что она, – сказал Пьетро, спешиваясь, – не сделала.
– Она в смятении, господин. Правда о преступлениях ее кузенов оказалась для нее страшным ударом. Она часто плачет и очень взволнована. Если господин будет с ней ласков и проявит побольше терпения…
– Откуда вы знаете, сир Рудольфо, – спросил Пьетро, – что она примет меня?
– Честно говоря, я этого не знаю, – признал Рудольфо. – Но думаю, что примет. Она очень деликатная дама, а вчера ее посетил настоятель. От него она услышала про постоянные мессы, которые вы заказали по душам людей, которые причинили вам столько зла. И о вашей рыцарской учтивости по отношению к их родственникам… Она долго плакала, но, я думаю, не так горько…
– Тогда пойдите, Рудольфо, и доложите ей обо мне.
Она не спустилась вниз приветствовать его, как в прошлый раз, но Рудольфо проводил его в ее апартаменты. Она долго смотрела на него, прежде чем произнести:
– Я приветствую вас, барон Роглиано, – сказала она, отводя глаза.
Пьетро ничего не сказал. Он сел, изучая ее профиль при свете очага. Это было самое прелестное лицо, какое он видел в своей жизни. И самое печальное.
– Если мое присутствие, – прошептал он наконец, – неприятно вам, я уеду…
Она не ответила.
Он встал и протянул руку за своим плащом.
– Не уходите, – тихо сказала Элайн.
Пьетро вновь опустился в кресло.
Она продолжала молчать. Похоже, она боролась с собой. Он ничем не мог помочь ей.
– Из всех людей на земле, – сказала она наконец, – вы принесли мне больше всего горя. Во-первых, убив моих кузенов. А во-вторых, еще уничтожив их – в моем сердце…
– Я очень сожалею, госпожа, – произнес Пьетро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– И этим вы, уж конечно, обладаете? – с горечью спросила Элайн.
– Нет, – сказал Пьетро и посмотрел в сторону. – Если бы я обладал этими качествами, я простил бы ваших кузенов за преступления против моей семьи и моих друзей. Я бы мог следовать учению милосердного сына Марии. Но я не могу их простить. Меня душит ненависть – о которой я очень сожалею.
– Почему? – прошептала Элайн.
– Из-за вас, госпожа. Я одинокий мужчина. Я смирился с утратой Ио – которая, несмотря на ваши резкие слова, великая женщина, дама высокой чести. Видите ли, уже много лет, с того первого дня, когда вы повернулись ко мне спиной, когда я посмотрел на вас, в тот самый день, когда ныне покойные братья моей бедной Ио были посвящены в рыцари, я хранил в моем сердце запретную мечту о вас. Это была замечательная мечта. Каждый раз, когда я видел вас, эта мечта становилась все ярче. И ничто – ни ваши оскорбления, ни жестокие слова – не могло поколебать эту мечту. Вы самая красивая женщина, какую я когда-либо встречал. И я – да поможет мне Бог – восхищался этой красотой.
В моей жизни было много несчастий. Я устал от горя, от одиночества. Я хочу провести остаток моих дней в мире, окруженный сыновьями, которые вырастут благородными людьми. Кроме того, это желание моего императора, чтобы я женился…
Элайн недоверчиво посмотрела на него.
– Вы думаете, – прошептала она, – что я выйду замуж – за вас?
– Да, моя госпожа, – сказал Пьетро.
Элайн встала, глядя на него в упор.
– Даже если бы я знала, сир Пьетро, – сказала она, – что вы никогда не обнажали меч против моих родственников, мой ответ был бы таким же. Боже бессмертный! Чтобы женщина оказалась столь беззащитной перед таким оскорблением! Теперь, когда моего мужа нет в живых, за мной могут ухаживать конюхи, от которых несет потом и конским навозом…
Пьетро встал и бросил на нее долгий взгляд.
– Я вижу, что ошибся, – спокойно сказал он. – Я намеревался жениться на благородной даме, чтобы мои сыновья были, как и я, хорошо воспитаны. Но вряд ли они получат такое воспитание от женщины со злобным характером и выражающейся так, как не позволит себе торговка рыбой…
– Убирайтесь! – закричала она. – Я не хочу больше видеть вас!
– Я сейчас доставлю себе огромное удовольствие не видеть вас, – сказал Пьетро. – Но прежде я брошу вам вызов. Храбрый рыцарь всегда принимает вызов – так же как и рыцарственная дама. А ваш муж, насколько я слышал, был и храбрым рыцарем и человеком чести – единственным Синискола в истории, который мог претендовать на это последнее определение…
Она стояла, глядя на него.
– А теперь вот мой вызов. Я предлагаю госпоже расследовать всеми имеющимися в ее распоряжении средствами, что произошло с жителями Рецци, почему они взбунтовались и какая судьба постигла их после того, как они потерпели поражение. Затем, если госпожа не возражает, чтобы она поинтересовалась судьбой Липольда Бранденбурга, дяди Ио, благородной госпожи Бриганды, ее матери, а позднее – ее отца и братьев. Пригласите к себе лекаря графа Алессандро, расспросите его, но только не прибегая к пыткам. Дайте ему заверения, что его никто не тронет, а потом наградите его кошельком с золотом, чтобы вы были уверены, что он говорит вам правду. Я знаю, как умерли мой отец и мой опекун, но госпожа не верит правде, когда слышит ее из моих уст. Я прошу ее постараться услышать эту правду от тех мужчин и женщин, которых она знает и кому доверяет. И если после этого она найдет в своем сердце ненависть ко мне, я больше ничего не смогу предпринять…
Пьетро уехал, а Элайн все еще сидела в большой зале перед горящим очагом и смотрела на огонь.
Конечно, он лгал мне, говорила она себе, он лгал, лгал, лгал!
Странно, что я должна повторять это себе столько раз. Сын серва, низкорожденный крестьянин, правда, с манерами принца и лицом, поразительно тонким и грустным – о Боже, не схожу ли я с ума? – простолюдин стоит передо мной и бросает обвинения в адрес высокородных людей… Мой дядя Алессандро никогда…
Но тут на память ей пришел случай, когда одна крестьянка в ужасном горе цеплялась за стремя графа Алессандро, умоляя его пощадить ее сына, приговоренного к виселице за браконьерство. В языках пламени Элайн увидела лицо своего дяди, до неузнаваемости искаженное гневом, он привстал в седле и стал хлестать женщину по лицу, по спине и по рукам, его рука металась на фоне синего неба и обрушивалась на женщину, хлыст разрывал ее жалкую одежду, проступала кровь, а женщина со стонами цеплялась за стремена, и он наконец пришпорил коня, и тот рванулся, протащив женщину футов двадцать; она свалилась лицом в грязь и лежала там, плача.
На следующий день граф повесил ее сына.
О Боже, о Боже, всхлипывала Элайн, почему я должна думать об этом? Я выбросила это воспоминание из головы, я забыла его – его и лица мальчиков, у которых животы провалились от голода, висевших над рвом Роккабланки. Они расплачивались жизнью за пойманного кролика. За такую маленькую пушистую зверюшку – человеческая жизнь, бессмертная душа…
Я не хочу задумываться над этим! Не хочу! Не хочу!
Почему? Если он лгал, ничего не подтвердится.
А если… если он не лгал?
Она не хотела думать. Последствия могли оказаться слишком страшными.
Пьетро вложил в ее голову мысль, которая там раньше не существовала, – чего стоит аристократизм рождения, если он не сопровождается аристократизмом поведения? Она была дамой благородного происхождения, но в его упреке была правда, она вела себя как торговка рыбой. Она вспомнила слова своей покойной матери, благородной Гильды Саксонской: “Знатные люди обязаны вести себя благородно – и чем больше расстояние между ними и теми, с кем они имеют дело, тем больше должно быть благородства”.
Так мало людей разделяют это убеждение. Ни один человек из тех, кого она знала, не считал своим долгом распространять свое рыцарство на отношения к крестьянам и сервам. Конечно, она всегда была добра к ним, но за этой безличной добротой – проявляемой гораздо чаще и в большей степени по отношению к щенкам, котятам, – вела ли она себя с людьми ниже себя действительно благородно?
Ее щеки вдруг вспыхнули от стыда. Ей пришло в голову, что Пьетро из Хеллемарка вел себя гораздо более вежливо. Даже когда он рассердился, он не опустился до грубости – не считая, пожалуй, того момента, когда схватил ее за руки. Она посмотрела на свои руки. Они оставались белыми и гладкими. Его хватка была жесткой, но деликатной.
Я должна их вымыть, вдруг решила она во гневе. Я должна смыть с них прикосновение грязных клешней этого крестьянина!
И тут она неожиданно вспомнила, как выглядят руки Пьетро – тонкие, с длинными пальцами, с подстриженными и чистыми ногтями. Руки рыцаря. Руки принца…
Я сошла с ума, подумала она, однако ее мозг принялся бесконтрольно, с женской точностью вспоминать все детали его одежды и поведения. За ней ухаживали и раньше. Многие появились, не прошло и месяца со смерти Рикардо. Однако ни один из них даже слегка не заинтересовал ее.
А этот крестьянин взволновал. Этот сын серва, маскирующийся под рыцаря, под барона. Маскарад действительно превосходный. Ни один мужчина не вел себя с ней с такой естественной вежливостью. Комплименты, которые он воздавал ее красоте, были изящны, говорил он на безупречном тосканском наречии без следа крестьянской грубоватости или неправильностей речи.
В зал вошел Рудольфо, ее сенешал. Он хмурился.
– Госпожа, странно, что они так поспешно уехали, – сказал он. – Никогда не встречал таких воспитанных рыцарей. Господин поручил мне передать вам это…
Он поклонился и вручил ей маленький ларец. Когда она открыла его, камни, лежавшие там, вспыхнули ярким многоцветьем. Они были прекрасны. Совершенно прекрасны.
Элайн была женщиной. Она не могла преодолеть искушения, взяла горсть драгоценных камней и, пропуская меж пальцев, позволила им ссыпаться обратно в ларец, при этом они сверкали зеленым огнем, яркой белизной, багровыми каплями крови. Потом она захлопнула крышку ларца.
– Приняв этот ларец, Рудольфо, ты обрек себя на долгую и неблагодарную поездку. Ибо завтра ты должен будешь вернуть его хозяину Хеллемарка, – сказала она.
Рудольфо уставился на нее.
– Прошу прощения у госпожи, – сказал он. – Все мы, слуги госпожи, которые любят ее всем сердцем, уверены, что она уже достаточно носит траур. Такая молодая, такая прекрасная дама должна снова выйти замуж – этот дом не должен оставаться без наследника…
– Ты предлагаешь, – сухо спросила Элайн, – чтобы я снова вышла замуж… за него?
– Я не знаю, госпожа. Его рыцари сказали мне, что он добивается вашей руки. Слишком рано судить, но я должен сказать, что за всю свою жизнь я не встречал более прекрасного и вежливого молодого рыцаря…
– Спасибо за ваше беспокойство обо мне, – вздохнула Элайн. – А теперь оставь меня. Впрочем, нет! Рудольфо, ты знаешь лекаря Артуро, который служил моему дяде графу Алессандро?
Лицо Рудольфо изменилось, когда он услышал это имя.
– Да, госпожа, – сказал он.
Элайн внимательно изучала его лицо.
– Почему лицо твое передернулось, Рудольфо, – прошептала она, – когда я упомянула моего дядю?
– Передернулось? Госпожа не должна думать…
– Не пугайся, Рудольфо, – сказала Элайн. – Есть вещи, которые я должна знать. Некоторые дела, которые затронул в разговоре хозяин Хеллемарка… – (Странно, с какой легкостью я произнесла эту фразу, как просто выскочило слово “хозяин”…)
Она посмотрела в глаза Рудольфо.
– Почему ты изменился в лице, Рудольфо? – снова спросила она.
– Я… я всего лишь бедный и безземельный рыцарь, госпожа, – просительно произнес Рудольфо. – Прошу вас, госпожа… люди прощались с жизнью за то, что высказывали мнения, неприятные для ушей благородных господ, которые задавали вопросы…
– Рудольфо, даю тебе слово, что тебе ничего не грозит, если ты будешь говорить свободно. Или ты хочешь, чтобы я поклялась волосами Святой Анны, вделанными в мое распятие? Если так, то пойди и принеси его.
– Мне достаточно слова моей госпожи, – прошептал Рудольфо. – Что хотела бы знать милостивая госпожа?
– Почему при упоминании имени моего покойного дяди у тебя так изменилось лицо? Вот и весь вопрос Пьетро из Хеллемарка убил моего дядю. Он хочет, чтобы я его простила, и уверяет, что его действия оправданы. Что ты на это скажешь?
– Простите меня, госпожа, – начал Рудольфо, – но любой человек, убивший вашего дядю, заслуживает оправдания и благословения всего поместья. Вы знаете, как называли его крестьяне?
– Нет, – прошептала Элайн.
– Граф Сатана. Я не сомневаюсь, что это льстило самому Сатане. Вспомните, госпожа, что это вы задали такой вопрос и разрешили мне говорить свободно.
– Я не беру моего разрешения обратно. Расскажи мне все. Ты знаешь, что привело к осаде Рецци?
– Да, моя госпожа. Три года подряд был неурожай. Крестьяне голодали. Они просили вашего дядю о помощи. А он – он избил их. В конце концов они уже не могли видеть своих детей, умирающих на руках матерей. Они восстали. Граф Алессандро убивал их, как овец. Те, кто спаслись, бежали в Рецци, где некий Донати – белокурый гигант, человек бесстрашный и высоких достоинств, который был, как утверждали люди, сыном барона Орри из Гростета, бывшего барона Роглиано, – сражался с вашим дядей долгие недели.
Город, конечно, пал. И начались такие жестокости, что мой брат Николо, участвовавший в осаде, бросил службу у вашего дяди, только чтобы не участвовать в этих зверствах. Людей сажали на колья, распинали вниз головами, разрывали на части дикими лошадьми, четвертовали…
– Хватит, мой добрый Рудольфо, – прошептала Элайн. – Бога ради, ни слова больше!
– Вы просили меня, госпожа, – сказал Рудольфо.
– Да, я просила. Рудольфо, завтра утром отвези барону Пьетро обратно его подарок. А потом доставь мне Артуро, лекаря из Иеси. Кроме того, найди рыцарей, которые более пятнадцати лет были на службе у моего дяди. Я хочу расспросить их…
– Могу я спросить госпожу зачем?
– Пьетро, барон Роглиано, сын того Донати, о котором ты рассказывал. Он низкорожденный. Но из твоих слов я вижу, что, возможно, есть причины, почему он с такой легкостью выступает в своей новой роли. Барон Орри был знаменитым рыцарем. Скажи мне, Рудольфо, это правда, что мой дядя убил этого Донати?
Рудольфо удивленно посмотрел на нее.
– Он возглавлял восстание, госпожа. Энцио, Ипполито, Людовико и Андреа пытали его собственноручно. Его одного они не передали в руки обычных палачей. О чем бедный Донати мог только пожалеть, потому что ваши кузены, госпожа, оказались гораздо опытнее по части пыток, чем обычные палачи. Донати мучился, прежде чем умереть, на четыре часа дольше, чем другие…
– О Боже! – прошептала Элайн.
– Простите меня, госпожа, – вымолвил Рудольфо.
А через несколько дней Рейнальдо, человек Пьетро, вернулся из Иеси, ликуя.
– Мы победили, господин! – смеялся он. – Она провела расследование. Она вызвала Артуро, этого убийцу-лекаря. Кроме того, она расспрашивала несколько старых рыцарей, служивших Синискола. Я готов держать пари на моего доброго коня, что через несколько дней господин получит от нее послание с приглашением приехать к ней.
– Я не так в этом уверен, Рейнальдо. Она ведь вернула мне подарки.
– Мой господин, – возразил Рейнальдо, – это ведь было до того, как она узнала правду…
Январь приближался к концу. Горы над Хеллемарком побелели от снега. Но из Рокка д'Аквилино не было ни слова.
Я должен забыть об этом, думал Пьетро. Я могу сказать императору, что готов жениться на любой другой молодой женщине, которую он сочтет подходящей. Она получила доказательства, и это не тронуло ее. Теперь она знает, что я прав, и все равно ненавидит меня.
Потом ему пришло в голову, что справедливость редко имеет существенное влияние на сознание человека. Когда тебе представляют доказательства того, что люди, которых ты любил, ужасны, это может возбудить еще большую ненависть. Действительно, что может быть ужаснее, чем мгновенное разрушение всего, во что ты верила всю жизнь, – благородства, доброты, чести любимых тобой людей? Чем может он заменить ей ее гордое сознание того, что она из рода Синискола?
Любовью? Нежностью?
Она может не принять их. А если говорить по правде, он не может ей их предложить.
Я могу любить ее, потому что она красива, потому что в ней есть огонь и величие, я могу попытаться сделать ее счастливой, я, который не может забыть, чье сердце исполосовано шрамами от старых ран, чья память полна воспоминаний об Ио… Святой Боже! Если я в конце концов женюсь на ней, буду ли я по-прежнему по ночам в тайных уголках моей души плакать о любви, утраченной, но не забытой?
Утром он сел на коня и поехал один, без эскорта, в Рокка д'Аквилино. Рудольфо встретил его у ворот широкой улыбкой.
– Мы так долго ждали вашего возвращения, господин, – прошептал он. – Я рад, что мне выпала возможность сказать вам, что все мы, все ее люди, на вашей стороне. Мы убеждали нашу госпожу, чтобы она послала за вами…
– Что она, – сказал Пьетро, спешиваясь, – не сделала.
– Она в смятении, господин. Правда о преступлениях ее кузенов оказалась для нее страшным ударом. Она часто плачет и очень взволнована. Если господин будет с ней ласков и проявит побольше терпения…
– Откуда вы знаете, сир Рудольфо, – спросил Пьетро, – что она примет меня?
– Честно говоря, я этого не знаю, – признал Рудольфо. – Но думаю, что примет. Она очень деликатная дама, а вчера ее посетил настоятель. От него она услышала про постоянные мессы, которые вы заказали по душам людей, которые причинили вам столько зла. И о вашей рыцарской учтивости по отношению к их родственникам… Она долго плакала, но, я думаю, не так горько…
– Тогда пойдите, Рудольфо, и доложите ей обо мне.
Она не спустилась вниз приветствовать его, как в прошлый раз, но Рудольфо проводил его в ее апартаменты. Она долго смотрела на него, прежде чем произнести:
– Я приветствую вас, барон Роглиано, – сказала она, отводя глаза.
Пьетро ничего не сказал. Он сел, изучая ее профиль при свете очага. Это было самое прелестное лицо, какое он видел в своей жизни. И самое печальное.
– Если мое присутствие, – прошептал он наконец, – неприятно вам, я уеду…
Она не ответила.
Он встал и протянул руку за своим плащом.
– Не уходите, – тихо сказала Элайн.
Пьетро вновь опустился в кресло.
Она продолжала молчать. Похоже, она боролась с собой. Он ничем не мог помочь ей.
– Из всех людей на земле, – сказала она наконец, – вы принесли мне больше всего горя. Во-первых, убив моих кузенов. А во-вторых, еще уничтожив их – в моем сердце…
– Я очень сожалею, госпожа, – произнес Пьетро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46