Неужели они не видят, что, как бы ни были высоки и благородны цели, за которые они сражаются, они пачкают эти цели теми средствами, к которым прибегают? Это опасный путь. Если мало-помалу церковь превратила чистое и возвышенное учение Иисуса в новое язычество, из которого образ Его почти изгнан или изменен до неузнаваемости – то это хотя бы помогло ей выжить.
Но убийство – нет. Наместники Бога на земле не могут прибегать к методам сынов человеческих. Если ты изгоняешь человека из этого мира стенающим от боли, когда его плоть пузырится, лопается и отваливается от костей, когда его мозги закипают в черепной коробке, ты убиваешь нечто большее, чем человека. Ты убиваешь единственное явление на земле, которое выше всего этого, которое может существовать, только оставаясь надо всем…
Больше он об этом не будет думать. Здесь так холодно и тихо. Временами они оказывались выше облаков, так что весь мир, окутанный туманами, лежал внизу, под ними. Копыта коней барона Анри и Готье и тяжелых боевых коней, которых они вели в поводу на случай неожиданного боя, гулко стучали по дороге.
Пьетро начал испытывать некое умиротворение. Вероятно, когда придет время ему возвращаться на Сицилию, разорванные нити его судьбы можно будет связать заново. Энцио Синискола вдвое старше Иоланты. Возможно, Бог приберет его – он погибнет от болезни или от рук врагов прежде, чем Пьетро вернется. Ио станет вдовой, молодой вдовой и…
И вдруг он почувствовал, как им овладело отвращение. То, что побывало в лапах этого чернобородого животного, неизбежно испоганено. Он припомнил с почти физической ясностью, как это было той ночью, но его болезненное ощущение настоятельно стирало из памяти собственное худое, испытывающее наслаждение тело и подменяло его квадратной фигурой Энцио. Он старался отогнать эту картину, но она не исчезала. Словно он стоял рядом и наблюдал подлинный физический акт этого предательства.
Самое страшное, что в этом видении лицо Ио никогда не менялось. В нем не было отвращения, – ни даже равнодушия, вынужденной уступчивости, нет, – О Господи и синие глаза Твои! – только ненасытная жажда, пылкая страсть, которую он помнил, и это обращено было к Энцио, не к нему!
Я схожу с ума, подумал он… Ио его ненавидит…
К этому времени там мог уже родиться ребенок. Это уже совсем другое дело. Помесь зверя и ангела.
Ребенок, зачатый от горячего выплеска чужих чресел, который должен был быть его ребенком. Отвратительный, ненавистный, противоестественный.
Вдруг он подумал, что не жаждет смерти Энцио. Ведь если тот умрет, Ио придет к Пьетро и приведет с собой сына или сыновей, само присутствие которых будет ежедневно, ежечасно напоминать о том, чего нельзя помнить…
Путь от Лодева до Нима они проделали за один день, миновав огромный акведук, построенный века назад римлянами. Дамбы, между которыми струилась вода, поросли зеленью.
Еще день ушел на то, чтобы добраться от Нима до Арля. А от Арля до Экса почти два дня, потому что все дороги были забиты. Детьми. Несчастные, оборванные дети, которые брели обратно домой; на их лицах лежала печать отчаяния.
Барон Анри и Готье всматривались в лица встречных девушек, даже в лица тех – а их, да поможет им Бог, оказалось очень много, – чьи фигуры уже начали округляться плодами грешной любви. И каждый раз, заметил Пьетро, когда они отворачивались, на их лицах облегчение смешивалось со страхом.
Наконец по предложению Пьетро они остановили группу оборванных, голодных детей, чтобы расспросить их.
– Стефан обманул нас, – устало сказал один из них. – Море не расступилось перед нами. Но два судовладельца предложили бесплатно перевезти нас в Святую Землю. Наши товарищи заполнили семь кораблей, но ведь нас было более двадцати тысяч, они не могли взять нас всех…
Мальчик помолчал, поглядывая на них.
– Мы были ужасно огорчены, что остались на берегу. Но теперь, похоже, ясно, что нам повезло: из семи кораблей два утонули на Сардинии – ни одна душа не спаслась. Остальные пять направились в Египет и Тунис, где эти подлые моряки продали наших товарищей в рабство неверным!
– Тебе не попадалась девушка с волосами чуть темнее меда и карими глазами, очень милая и добрая? – спросил Готье.
Мальчик, который разговаривал с ними, посмотрел на Готье.
– Господин, – устало сказал он, – я знаю шесть тысяч таких девушек. Она либо утонула около Сардинии, либо ее продали какому-нибудь злому сарацину на потеху, или… или вы встретите ее на этой дороге.
Барон Анри сурово посмотрел на него.
– Ты не это хотел сказать, – прогремел он. – Почему ты замялся на середине фразы и сказал что-то совсем другое?
– Потому что… что пользы во лжи? Несколько сот девушек из числа наших товарок схватили ночью в Марселе бандиты и продали в худшее рабство, чем любому сарацину. – Его лицо искривилось в горькой усмешке. – Похоже, что те господа в Марселе, которые из-за болезней или своего безобразия вынуждены покупать… известные услуги… им надоели истасканные и дешевые женщины, которых им предлагали для развлечения. Наши девушки молодые, свежие н в большинстве невинные. Простите меня, господин, но вы сами спросили меня…
– Дай ему кошелек, Готье, – сказал барон Анри, – чтобы облегчить ему путешествие…
Готье выполнил его просьбу.
– Спасибо, господин, – поблагодарил его мальчик и крикнул: – Эй, вы, попрошайки, сегодня мы наконец поедим как следует!
Ни барон Анри, ни Готье, ни Пьетро долгое время не проронили ни слова. Потом у Готье вырвалось:
– Если мы не встретим ее здесь на дороге, я молю Бога, чтобы она была мертва!
Барон Анри покачал головой.
– Нет, сын мой, – мягко сказал он. – Ты знаешь так же хорошо, как и я, что в Туанетте нет греховности. На свете не было девочки лучше, более преданной церкви. Если ее постигла такая ужасная судьба, это ни в коей мере не ее вина. Мы должны найти ее, и, если найдем, Готье, я прошу тебя – ни слова упрека, ни слова!
Теперь я понимаю, подумал Пьетро, откуда на свете берутся такие рыцари, как Готье.
– Вы слишком быстро поддаетесь унынию, господа, – обратился он к ним. – Мы встретим вашу прекрасную Туанетту на этой дороге… не бойтесь…
Но они ее не встретили.
Они приехали в Марсель утром и, не останавливаясь, чтобы отдохнуть или поискать прибежища, отправились в гавань и приступили к расспросам – занятию заведомо безнадежному.
Ими двигает и человеческая способность сохранять надежду перед лицом неудач и их любовь к Антуанетте, думал Пьетро, пока они совершали свой медленный и тягостный обход гавани – расспрашивали об отплывших кораблях, описывали девушку матросам, которые, конечно, не могли запомнить одну из столь многих…
Так они провели день, и ночь опустилась на город, погрязший в пороках выше всякого человеческого разумения, – пристанище разбойников еще со времен Юлия Цезаря. Они сидели у гавани, поглядывая друг на друга в наступившей темноте. Каждый из них ждал, что другой скажет то, что должно быть сказано.
Пьетро прочистил горло.
– Мои господа, – торопливо произнес он, – мы заняты поисками вашей Антуанетты, так ведь? Тогда мы не можем пренебречь еще одним путем, открытым для нас. Вы можете, если хотите, отказаться от него. Вы можете допустить, что она лежит где-то на дне моря, или – упаси Господь – стала рабыней какого-нибудь сарацинского эмира или шейха. Но в душе вы всегда будете сомневаться. Я думаю, что ни один из вас не будет спать спокойно, пока остается вероятность того, что вы оставили ее в руках людей, скотство которых заставило бы устыдиться любого язычника…
Готье громко застонал.
– Ты прав, мой мальчик, – вздохнул барон Анри. – Но как мы можем найти ее в этом мире человеческой жестокости? Здесь, в Марселе, Бог знает сколько таких домов с дурной славой…
– Очень просто, – заявил Пьетро. – Мы будем изображать из себя посетителей этих заведений и требовать у содержательниц, чтобы они показали нам свой товар…
– Но, – запротестовал барон, – в моем возрасте!
– А я, – загремел Готье, – никогда за всю свою жизнь не переступал порог такого дома!
– Господь благословит тебя за это, сын мой, – сказал барон Анри.
Пьетро пожал плечами.
– Что важнее, господа, ваша гордость или прекрасная девушка Антуанетта? – спросил он. – Могу заверить вас, что седина совсем не редкий гость в таких домах – совсем наоборот, потому что тяга к прекрасному полу с возрастом возрастает. Что касается вас, сир Готье, то старые фурии, содержащие такие дома, будут только приветствовать такого красивого и, по-видимому, богатого мужчину, как вы…
– Пьетро, – сказал Готье, обращаясь к отцу, – видно, родился тысячу лет назад.
– Мы, естественно, должны разделиться, – предложил барон Анри, – иначе мы потратим в три раза больше времени.
– В два раза, – поправил его Пьетро. – Я Должен буду ходить с одним из вас. Я ведь не узнаю госпожу Антуанетту, если увижу ее.
– Клянусь жизнью Господа, Пьетро, – выругался Готье, – я ведь рассказывал тебе, как она выглядит!
– Вы описали ее мне, сир Готье, так, – сказал Пьетро, – как она выглядит в ваших любящих глазах. Как вы представляете, сколько в Марселе девушек с волосами цвета меди и карими глазами? Я готов держать с вами пари, что половина молодых женщин в этом городе в какой-то степени подойдет под это описание. У нее есть какие-нибудь родимые пятна? Родинка или шрам?
– Нет, – ответил Готье. – Я понял тебя, Пьетро. Отец, ты хочешь, чтобы Пьетро отправился с тобой? Он отлично владеет оружием, несмотря на свой невысокий рост, и, если возникнут неприятности…
– Я сам справлюсь, – сказал барон Анри. – Забирай своего оруженосца, Готье. Кроме того, мне будет стыдно до глубины души приходить в такое место с юношей, который годится мне в сыновья…
– И это будет, к тому же, вызывать подозрение, – заметил Пьетро. – Ну, что ж, господа, пошли?
Они медленно встали.
Пьяный моряк, к которому обратился с вопросом Пьетро, прекрасно все знал.
– Клянусь смертью Господа нашего! – расхохотался он. – Веселый дом? Вы можете выбирать – постучать в дверь любого дома на любой улице, ведущей от порта. Даже если это не так, они с готовностью превратят свой дом в публичный при виде таких прекрасных и благородных господ… По вашему виду я уверен, что вы не откажетесь оплатить кувшин вина старому Жану…
Старый Жан получил свой кувшин.
Они разделились. Готье с Пьетро пошли одной улицей, барон Анри другой. Молодые люди остановились перед дверью одного из домов. На двери была вывеска, а ниже ее покачивался под морским ветерком красный фонарь.
Вывеска гласила: “Серая кошка”.
Готье остановился под вывеской, его лицо подергивалось. Он поднял руку, чтобы постучать, но тут же отдернул ее.
– Ну? – спросил Пьетро.
Готье постучал.
Окошечко в двери открылось, и из него выглянула женщина. Старая женщина, с лицом древним, как сам грех. Пьетро заметил, как загорелись у нее глаза при виде их богатой одежды.
– Заходите, господа, – закудахтала она и широко распахнула дверь.
В доме было темно и дурно пахло. Вином. Мужским потом. Женской плотью.
– Вино для господ, – промурлыкала старуха, – прежде чем они перейдут к другим удовольствиям?
– Не пейте его! – резко предупредил Пьетро.
– У меня честный дом, – заявила старуха. – Пьер, подай кувшин!
Пьер оказался персонажем словно из ночного кошмара. Даже видя его воочию, Пьетро не верил своим глазам.
Старая ведьма взяла из его грязных рук кувшин, налила себе стакан и выпила.
– А теперь, – продолжала она, – если господа хотят присоединиться ко мне, вино подается бесплатно. Здесь вином не торгуют. Мы торгуем другим товаром…
Пьетро взял стакан. Вино было невероятно плохим. Одного глотка было достаточно. Он поставил стакан.
– Хотите посмотреть девочек? – спросила старуха.
– Да, – пробормотал Готье.
– Пьер! – закричала женщина.
Он привел девушек. Их было двадцать. Разного роста, возраста, полноты, цвета кожи – от блондинок с далекого севера до негритянок из Африки. Все они были в платьях из тонкого шелка, прозрачных как стекло.
Пьетро не смотрел на их фигуры. Его внимание привлекли их лица, их глаза.
Он глянул на Готье. Молодой норманн стоял как каменный.
Глаза тех, кто постарше. Спокойные. Полные такого холодного яростного презрения ко всему роду человеческому, что Пьетро не выдержал их взгляда.
Глаза других, помоложе. Их две или три. Глаза жаркие и ищущие. Проститутки по призванию, те, которым на роду написано заниматься этим с момента, когда они достигли половой зрелости. Уверенные в себе. Смело разглядывающие Готье. Оценивающе.
Пьетро прошел мимо. Искать следовало среди остальных. Среди новеньких, молоденьких, свеженьких. В их глаза страшно было заглядывать.
Черные провалы, заполненные ужасом. Глядящие по ту сторону смерти и ада.
Они же мертвые, подумал Пьетро. Живые, но уже мертвые.
Что-то в их глазах было еще. Помимо ужаса. Это не все время читалось в них. Пьетро уловил это, когда новенькие случайно взглядывали на собственное тело. Он пытался разгадать, что это. Для него это стало игрой – пытаться понять, чем полны их глаза, когда эти девушки смотрят на себя.
Ненавистью? Но этого следовало ожидать. И кроме того, эта ненависть была необычной – но в чем необычность?
Потом он увидел. Эта ненависть была обращена на них самих.
Они, медленно добирался Пьетро до истины, словно выстраивая в мозгу нечто из массивных глыб гранита, они ощущают себя испачканными до такой степени, о которой я могу только догадываться. На их душах лежит такой слой грязи, что они никогда уже не очистятся… Но – Пресвятая Богородица – почему они ненавидят себя?
Он боролся со своей догадкой. Мужчины – так много мужчин, что их лица стираются в сознании этих жалких существ. Так что мужчины становятся понятием отвлеченным и не могут быть объектом ненависти. Но ненависть живет. Разъедает, гноится. Пока они не начинают обращать ненависть внутрь себя, на свои прекрасные молодые тела, которые стали их проклятием. Пока эта мягкая и нежная плоть, которая делала их предметом вожделения, не оказывается отвратительнее кожи прокаженных…
И на этой неверно направленной ненависти воздвигается безнадежность, мысль, что, если с ними могут совершать такое, если каждую ночь с ними творят такое, чему нет названия ни в одном языке, значит, они за пределами – даже милости Божьей.
На них было тяжко смотреть. Видеть молодых, прелестных женщин, которые ненавидят свое податливое юное тело такой ненавистью, в которую трудно поверить, хотя вот она здесь, и приходится в нее верить, – это действовало на него угнетающе.
Я, подумал Пьетро, уже никогда не смогу смотреть на девушку с тем же ощущением радости, как раньше…
– Ну как, господа? – спросила старуха.
Готье фыркнул.
– Ни одна из них мне не нравится, – заявил он.
– И мне тоже, – поспешно добавил Пьетро.
Старая фурия уставилась на них.
– Может, одну из негритяночек? – предложила она. – Многие мои клиенты считают их необычными и очень забавными…
– О, святые очи Господа нашего! – взорвался Готье. – Уйдем отсюда!
Когда они вышли на улицу, он привалился к стене и замотал головой.
– Пьетро, Пьетро! – застонал он. – Что за мерзкое животное человек!
Пьетро пожал плечами.
– Мы должны осмотреть и другие дома, мой господин, – сказал он. – Много других…
Утром они вернулись в гавань. Там сидел, обхватив руками голову, барон Анри. Они сели рядом. Никто из них не проронил ни слова. Говорить было не о чем.
Они нашли жилье в городе. На следующую ночь они предприняли новую попытку. И на другую ночь. И многие последующие ночи. Они потеряли им счет.
Конец этому положил Пьетро. В одном таком доме он показал на девушку, стоявшую в центре, которая была моложе других и вся тряслась от страха.
– Я возьму вот эту, – объявил он.
Готье уставился на него.
– Она крестьянка, – зашептал ему Пьетро, – и наверняка одна из заблудших детей. Она удивится, что я хочу только поговорить с ней. Это шанс…
– Я подожду тебя, – громко сказал Готье.
В маленькой комнатушке девочка прижалась к стене, глядя на него глазами затравленного зверька. Пьетро вытащил из пояса кошелек.
– Слушай меня, – зашептал он. – Мне от тебя ничего не надо. Только кое-какие сведения. Одну мою знакомую девушку украли и продали в дом вроде этого. Она последовательница Стефана Крестоносца…
– Как и я, – выдавила из себя девочка. – Она твоя любимая?
– Да, – солгал Пьетро. Эта ложь поможет, он знал.
– Как ее зовут? – спросила девочка.
– Антуанетта, Антуанетта Монтроз. Ты помнишь ее? Она очень хорошенькая – с темными волосами, как старый мед, карие глаза…
Глаза у девочки оставались пустыми.
– Нет, господин, – грустно сказала она.
О Боже, подумал Пьетро, опять ничего…
– Не уходи, – попросила девочка. – Если ты быстро уйдешь, они подумают, что я тебе не понравилась, и будут меня бить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Но убийство – нет. Наместники Бога на земле не могут прибегать к методам сынов человеческих. Если ты изгоняешь человека из этого мира стенающим от боли, когда его плоть пузырится, лопается и отваливается от костей, когда его мозги закипают в черепной коробке, ты убиваешь нечто большее, чем человека. Ты убиваешь единственное явление на земле, которое выше всего этого, которое может существовать, только оставаясь надо всем…
Больше он об этом не будет думать. Здесь так холодно и тихо. Временами они оказывались выше облаков, так что весь мир, окутанный туманами, лежал внизу, под ними. Копыта коней барона Анри и Готье и тяжелых боевых коней, которых они вели в поводу на случай неожиданного боя, гулко стучали по дороге.
Пьетро начал испытывать некое умиротворение. Вероятно, когда придет время ему возвращаться на Сицилию, разорванные нити его судьбы можно будет связать заново. Энцио Синискола вдвое старше Иоланты. Возможно, Бог приберет его – он погибнет от болезни или от рук врагов прежде, чем Пьетро вернется. Ио станет вдовой, молодой вдовой и…
И вдруг он почувствовал, как им овладело отвращение. То, что побывало в лапах этого чернобородого животного, неизбежно испоганено. Он припомнил с почти физической ясностью, как это было той ночью, но его болезненное ощущение настоятельно стирало из памяти собственное худое, испытывающее наслаждение тело и подменяло его квадратной фигурой Энцио. Он старался отогнать эту картину, но она не исчезала. Словно он стоял рядом и наблюдал подлинный физический акт этого предательства.
Самое страшное, что в этом видении лицо Ио никогда не менялось. В нем не было отвращения, – ни даже равнодушия, вынужденной уступчивости, нет, – О Господи и синие глаза Твои! – только ненасытная жажда, пылкая страсть, которую он помнил, и это обращено было к Энцио, не к нему!
Я схожу с ума, подумал он… Ио его ненавидит…
К этому времени там мог уже родиться ребенок. Это уже совсем другое дело. Помесь зверя и ангела.
Ребенок, зачатый от горячего выплеска чужих чресел, который должен был быть его ребенком. Отвратительный, ненавистный, противоестественный.
Вдруг он подумал, что не жаждет смерти Энцио. Ведь если тот умрет, Ио придет к Пьетро и приведет с собой сына или сыновей, само присутствие которых будет ежедневно, ежечасно напоминать о том, чего нельзя помнить…
Путь от Лодева до Нима они проделали за один день, миновав огромный акведук, построенный века назад римлянами. Дамбы, между которыми струилась вода, поросли зеленью.
Еще день ушел на то, чтобы добраться от Нима до Арля. А от Арля до Экса почти два дня, потому что все дороги были забиты. Детьми. Несчастные, оборванные дети, которые брели обратно домой; на их лицах лежала печать отчаяния.
Барон Анри и Готье всматривались в лица встречных девушек, даже в лица тех – а их, да поможет им Бог, оказалось очень много, – чьи фигуры уже начали округляться плодами грешной любви. И каждый раз, заметил Пьетро, когда они отворачивались, на их лицах облегчение смешивалось со страхом.
Наконец по предложению Пьетро они остановили группу оборванных, голодных детей, чтобы расспросить их.
– Стефан обманул нас, – устало сказал один из них. – Море не расступилось перед нами. Но два судовладельца предложили бесплатно перевезти нас в Святую Землю. Наши товарищи заполнили семь кораблей, но ведь нас было более двадцати тысяч, они не могли взять нас всех…
Мальчик помолчал, поглядывая на них.
– Мы были ужасно огорчены, что остались на берегу. Но теперь, похоже, ясно, что нам повезло: из семи кораблей два утонули на Сардинии – ни одна душа не спаслась. Остальные пять направились в Египет и Тунис, где эти подлые моряки продали наших товарищей в рабство неверным!
– Тебе не попадалась девушка с волосами чуть темнее меда и карими глазами, очень милая и добрая? – спросил Готье.
Мальчик, который разговаривал с ними, посмотрел на Готье.
– Господин, – устало сказал он, – я знаю шесть тысяч таких девушек. Она либо утонула около Сардинии, либо ее продали какому-нибудь злому сарацину на потеху, или… или вы встретите ее на этой дороге.
Барон Анри сурово посмотрел на него.
– Ты не это хотел сказать, – прогремел он. – Почему ты замялся на середине фразы и сказал что-то совсем другое?
– Потому что… что пользы во лжи? Несколько сот девушек из числа наших товарок схватили ночью в Марселе бандиты и продали в худшее рабство, чем любому сарацину. – Его лицо искривилось в горькой усмешке. – Похоже, что те господа в Марселе, которые из-за болезней или своего безобразия вынуждены покупать… известные услуги… им надоели истасканные и дешевые женщины, которых им предлагали для развлечения. Наши девушки молодые, свежие н в большинстве невинные. Простите меня, господин, но вы сами спросили меня…
– Дай ему кошелек, Готье, – сказал барон Анри, – чтобы облегчить ему путешествие…
Готье выполнил его просьбу.
– Спасибо, господин, – поблагодарил его мальчик и крикнул: – Эй, вы, попрошайки, сегодня мы наконец поедим как следует!
Ни барон Анри, ни Готье, ни Пьетро долгое время не проронили ни слова. Потом у Готье вырвалось:
– Если мы не встретим ее здесь на дороге, я молю Бога, чтобы она была мертва!
Барон Анри покачал головой.
– Нет, сын мой, – мягко сказал он. – Ты знаешь так же хорошо, как и я, что в Туанетте нет греховности. На свете не было девочки лучше, более преданной церкви. Если ее постигла такая ужасная судьба, это ни в коей мере не ее вина. Мы должны найти ее, и, если найдем, Готье, я прошу тебя – ни слова упрека, ни слова!
Теперь я понимаю, подумал Пьетро, откуда на свете берутся такие рыцари, как Готье.
– Вы слишком быстро поддаетесь унынию, господа, – обратился он к ним. – Мы встретим вашу прекрасную Туанетту на этой дороге… не бойтесь…
Но они ее не встретили.
Они приехали в Марсель утром и, не останавливаясь, чтобы отдохнуть или поискать прибежища, отправились в гавань и приступили к расспросам – занятию заведомо безнадежному.
Ими двигает и человеческая способность сохранять надежду перед лицом неудач и их любовь к Антуанетте, думал Пьетро, пока они совершали свой медленный и тягостный обход гавани – расспрашивали об отплывших кораблях, описывали девушку матросам, которые, конечно, не могли запомнить одну из столь многих…
Так они провели день, и ночь опустилась на город, погрязший в пороках выше всякого человеческого разумения, – пристанище разбойников еще со времен Юлия Цезаря. Они сидели у гавани, поглядывая друг на друга в наступившей темноте. Каждый из них ждал, что другой скажет то, что должно быть сказано.
Пьетро прочистил горло.
– Мои господа, – торопливо произнес он, – мы заняты поисками вашей Антуанетты, так ведь? Тогда мы не можем пренебречь еще одним путем, открытым для нас. Вы можете, если хотите, отказаться от него. Вы можете допустить, что она лежит где-то на дне моря, или – упаси Господь – стала рабыней какого-нибудь сарацинского эмира или шейха. Но в душе вы всегда будете сомневаться. Я думаю, что ни один из вас не будет спать спокойно, пока остается вероятность того, что вы оставили ее в руках людей, скотство которых заставило бы устыдиться любого язычника…
Готье громко застонал.
– Ты прав, мой мальчик, – вздохнул барон Анри. – Но как мы можем найти ее в этом мире человеческой жестокости? Здесь, в Марселе, Бог знает сколько таких домов с дурной славой…
– Очень просто, – заявил Пьетро. – Мы будем изображать из себя посетителей этих заведений и требовать у содержательниц, чтобы они показали нам свой товар…
– Но, – запротестовал барон, – в моем возрасте!
– А я, – загремел Готье, – никогда за всю свою жизнь не переступал порог такого дома!
– Господь благословит тебя за это, сын мой, – сказал барон Анри.
Пьетро пожал плечами.
– Что важнее, господа, ваша гордость или прекрасная девушка Антуанетта? – спросил он. – Могу заверить вас, что седина совсем не редкий гость в таких домах – совсем наоборот, потому что тяга к прекрасному полу с возрастом возрастает. Что касается вас, сир Готье, то старые фурии, содержащие такие дома, будут только приветствовать такого красивого и, по-видимому, богатого мужчину, как вы…
– Пьетро, – сказал Готье, обращаясь к отцу, – видно, родился тысячу лет назад.
– Мы, естественно, должны разделиться, – предложил барон Анри, – иначе мы потратим в три раза больше времени.
– В два раза, – поправил его Пьетро. – Я Должен буду ходить с одним из вас. Я ведь не узнаю госпожу Антуанетту, если увижу ее.
– Клянусь жизнью Господа, Пьетро, – выругался Готье, – я ведь рассказывал тебе, как она выглядит!
– Вы описали ее мне, сир Готье, так, – сказал Пьетро, – как она выглядит в ваших любящих глазах. Как вы представляете, сколько в Марселе девушек с волосами цвета меди и карими глазами? Я готов держать с вами пари, что половина молодых женщин в этом городе в какой-то степени подойдет под это описание. У нее есть какие-нибудь родимые пятна? Родинка или шрам?
– Нет, – ответил Готье. – Я понял тебя, Пьетро. Отец, ты хочешь, чтобы Пьетро отправился с тобой? Он отлично владеет оружием, несмотря на свой невысокий рост, и, если возникнут неприятности…
– Я сам справлюсь, – сказал барон Анри. – Забирай своего оруженосца, Готье. Кроме того, мне будет стыдно до глубины души приходить в такое место с юношей, который годится мне в сыновья…
– И это будет, к тому же, вызывать подозрение, – заметил Пьетро. – Ну, что ж, господа, пошли?
Они медленно встали.
Пьяный моряк, к которому обратился с вопросом Пьетро, прекрасно все знал.
– Клянусь смертью Господа нашего! – расхохотался он. – Веселый дом? Вы можете выбирать – постучать в дверь любого дома на любой улице, ведущей от порта. Даже если это не так, они с готовностью превратят свой дом в публичный при виде таких прекрасных и благородных господ… По вашему виду я уверен, что вы не откажетесь оплатить кувшин вина старому Жану…
Старый Жан получил свой кувшин.
Они разделились. Готье с Пьетро пошли одной улицей, барон Анри другой. Молодые люди остановились перед дверью одного из домов. На двери была вывеска, а ниже ее покачивался под морским ветерком красный фонарь.
Вывеска гласила: “Серая кошка”.
Готье остановился под вывеской, его лицо подергивалось. Он поднял руку, чтобы постучать, но тут же отдернул ее.
– Ну? – спросил Пьетро.
Готье постучал.
Окошечко в двери открылось, и из него выглянула женщина. Старая женщина, с лицом древним, как сам грех. Пьетро заметил, как загорелись у нее глаза при виде их богатой одежды.
– Заходите, господа, – закудахтала она и широко распахнула дверь.
В доме было темно и дурно пахло. Вином. Мужским потом. Женской плотью.
– Вино для господ, – промурлыкала старуха, – прежде чем они перейдут к другим удовольствиям?
– Не пейте его! – резко предупредил Пьетро.
– У меня честный дом, – заявила старуха. – Пьер, подай кувшин!
Пьер оказался персонажем словно из ночного кошмара. Даже видя его воочию, Пьетро не верил своим глазам.
Старая ведьма взяла из его грязных рук кувшин, налила себе стакан и выпила.
– А теперь, – продолжала она, – если господа хотят присоединиться ко мне, вино подается бесплатно. Здесь вином не торгуют. Мы торгуем другим товаром…
Пьетро взял стакан. Вино было невероятно плохим. Одного глотка было достаточно. Он поставил стакан.
– Хотите посмотреть девочек? – спросила старуха.
– Да, – пробормотал Готье.
– Пьер! – закричала женщина.
Он привел девушек. Их было двадцать. Разного роста, возраста, полноты, цвета кожи – от блондинок с далекого севера до негритянок из Африки. Все они были в платьях из тонкого шелка, прозрачных как стекло.
Пьетро не смотрел на их фигуры. Его внимание привлекли их лица, их глаза.
Он глянул на Готье. Молодой норманн стоял как каменный.
Глаза тех, кто постарше. Спокойные. Полные такого холодного яростного презрения ко всему роду человеческому, что Пьетро не выдержал их взгляда.
Глаза других, помоложе. Их две или три. Глаза жаркие и ищущие. Проститутки по призванию, те, которым на роду написано заниматься этим с момента, когда они достигли половой зрелости. Уверенные в себе. Смело разглядывающие Готье. Оценивающе.
Пьетро прошел мимо. Искать следовало среди остальных. Среди новеньких, молоденьких, свеженьких. В их глаза страшно было заглядывать.
Черные провалы, заполненные ужасом. Глядящие по ту сторону смерти и ада.
Они же мертвые, подумал Пьетро. Живые, но уже мертвые.
Что-то в их глазах было еще. Помимо ужаса. Это не все время читалось в них. Пьетро уловил это, когда новенькие случайно взглядывали на собственное тело. Он пытался разгадать, что это. Для него это стало игрой – пытаться понять, чем полны их глаза, когда эти девушки смотрят на себя.
Ненавистью? Но этого следовало ожидать. И кроме того, эта ненависть была необычной – но в чем необычность?
Потом он увидел. Эта ненависть была обращена на них самих.
Они, медленно добирался Пьетро до истины, словно выстраивая в мозгу нечто из массивных глыб гранита, они ощущают себя испачканными до такой степени, о которой я могу только догадываться. На их душах лежит такой слой грязи, что они никогда уже не очистятся… Но – Пресвятая Богородица – почему они ненавидят себя?
Он боролся со своей догадкой. Мужчины – так много мужчин, что их лица стираются в сознании этих жалких существ. Так что мужчины становятся понятием отвлеченным и не могут быть объектом ненависти. Но ненависть живет. Разъедает, гноится. Пока они не начинают обращать ненависть внутрь себя, на свои прекрасные молодые тела, которые стали их проклятием. Пока эта мягкая и нежная плоть, которая делала их предметом вожделения, не оказывается отвратительнее кожи прокаженных…
И на этой неверно направленной ненависти воздвигается безнадежность, мысль, что, если с ними могут совершать такое, если каждую ночь с ними творят такое, чему нет названия ни в одном языке, значит, они за пределами – даже милости Божьей.
На них было тяжко смотреть. Видеть молодых, прелестных женщин, которые ненавидят свое податливое юное тело такой ненавистью, в которую трудно поверить, хотя вот она здесь, и приходится в нее верить, – это действовало на него угнетающе.
Я, подумал Пьетро, уже никогда не смогу смотреть на девушку с тем же ощущением радости, как раньше…
– Ну как, господа? – спросила старуха.
Готье фыркнул.
– Ни одна из них мне не нравится, – заявил он.
– И мне тоже, – поспешно добавил Пьетро.
Старая фурия уставилась на них.
– Может, одну из негритяночек? – предложила она. – Многие мои клиенты считают их необычными и очень забавными…
– О, святые очи Господа нашего! – взорвался Готье. – Уйдем отсюда!
Когда они вышли на улицу, он привалился к стене и замотал головой.
– Пьетро, Пьетро! – застонал он. – Что за мерзкое животное человек!
Пьетро пожал плечами.
– Мы должны осмотреть и другие дома, мой господин, – сказал он. – Много других…
Утром они вернулись в гавань. Там сидел, обхватив руками голову, барон Анри. Они сели рядом. Никто из них не проронил ни слова. Говорить было не о чем.
Они нашли жилье в городе. На следующую ночь они предприняли новую попытку. И на другую ночь. И многие последующие ночи. Они потеряли им счет.
Конец этому положил Пьетро. В одном таком доме он показал на девушку, стоявшую в центре, которая была моложе других и вся тряслась от страха.
– Я возьму вот эту, – объявил он.
Готье уставился на него.
– Она крестьянка, – зашептал ему Пьетро, – и наверняка одна из заблудших детей. Она удивится, что я хочу только поговорить с ней. Это шанс…
– Я подожду тебя, – громко сказал Готье.
В маленькой комнатушке девочка прижалась к стене, глядя на него глазами затравленного зверька. Пьетро вытащил из пояса кошелек.
– Слушай меня, – зашептал он. – Мне от тебя ничего не надо. Только кое-какие сведения. Одну мою знакомую девушку украли и продали в дом вроде этого. Она последовательница Стефана Крестоносца…
– Как и я, – выдавила из себя девочка. – Она твоя любимая?
– Да, – солгал Пьетро. Эта ложь поможет, он знал.
– Как ее зовут? – спросила девочка.
– Антуанетта, Антуанетта Монтроз. Ты помнишь ее? Она очень хорошенькая – с темными волосами, как старый мед, карие глаза…
Глаза у девочки оставались пустыми.
– Нет, господин, – грустно сказала она.
О Боже, подумал Пьетро, опять ничего…
– Не уходи, – попросила девочка. – Если ты быстро уйдешь, они подумают, что я тебе не понравилась, и будут меня бить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46