Это прием не раз с успехом применял Наполеон.
Но Зорин ошибался. Кабан не был шахмати­стом. Он был из тех, кто любую игру заканчи­вает китайской ничьей и нокаутирующим уда­ром ногой в солнечное сплетение.
Впрочем, Виктору Петровичу повезло. Еще немного, и Кабан сорвался бы... Виктор Петро­вич шестым чувством угадал, что напряжен­ность за столом становится опасной. И он пе­решел к делу.
- Хочу попросить тебя об одном одолже­нии, - сказал Зорин дипломатично.
Это означало деловое предложение. Кабан сразу забыл о своем настроении и стал прики­дывать, сколько ему слупить с чиновника. Тот продолжал.
- Найди мне Белова. Хоть из-под земли, но найди!
- Белова грохнули, - уверенно заявил Ка­бан, хотя и понимал, что тем самым лишает се­бя приличного гонорара.
Зорин вдруг понизил голос до шепота и ска­зал, слегка наклонившись в сторону собеседника:
- Я не уверен, что он мертв. Никто его мерт­вым не видел. Нет тела - нет дела, есть такая
поговорка. Так что вся моя надежда на тебя. Доставь мне Белова или его тело. Получишь...
Зорин бегло начертил шестизначную цифру на салфетке, показал ее Кабану, потом поло­жил салфетку в пепельницу и поджег.
- А если не тело, а только голову? - сост­рил Кабан.
Но Зорину было не до шуток.
- Можно и голову, - ответил он вполне се­рьезно.
Кабан с удивлением разглядывал Зори­на своими зоркими свинячьими глазками из-под полуприкрытых, опухших от постоянного пьянства век.
Несмотря на природную придурковатость, интуитивно Кабан просекал очень многие вещи, и просекал обычно правильно. Это и обеспечи­ло ему высокое положение в криминальной ие­рархии... Он понял, что Зорин пригласил его на встречу, потому что нуждается в нем, в Кабане.
«А ведь ты боишься, Виктор Петрович. Бе­лого боишься! - подумал Кабан, улыбаясь про себя. - Хорошо бы знать, почему ты его бо­ишься? Но пока и так сойдет. А Белого нужно достать живым, обязательно живым. Тем бо­лее, что убить-то его никогда не поздно».
VII
Знойное флоридское солнце погрузилось в океан за линией горизонта, и жаркий день сме­нился душной ночью. Госпожа Мария Перейpa, гражданка Коста-Рики, владелица шикар­ного особняка с двумя бассейнами, не спала. Более того, она не находила себе места, словно живая иллюстрация поговорки, согласно кото­рой богатые тоже плачут. Который день подряд у нее все валилось и рук... Судя по всему, она не создана для эмиграции, и эта страна изоби­лия и свободы потребления никогда не станет ее страной. Что с Сашей, с бабушкой? Эти мыс­ли не оставляли ее ни на минуту.
Наконец госпожа Перейра не выдержала и взяла телефонную трубку. Она набрала мос­ковский номер, и только после этого подумала, что в Москве может быть ночь или раннее ут­ро. А в сущности, какая разница?
Однако трубку на другом конце света сняли сразу.
- Шмидт на связи, - услышала она хорошо знакомый голос.
Она не сразу смогла ответить. Горло поче­му-то перехватило. Через секунду она справи­лась с собой.
- Дима... Дмитрий Андреевич... Ты меня уз­нал?
Некоторое время Шмидт молчал, видимо, собираясь с мыслями. Наконец в трубке раз­дался его удивленный голос.
- Оля? Ты жива?.. А... - он опять замолчал, подыскивая слова.
- Ваня со мной, у нас все в порядке, - при­шла ему на помощь Оля, хотя и понимала, что Шмидта сейчас, скорее всего, интересует сов­сем не это. - Я хотела узнать - что с Сашей?
Видимо этот вопрос озадачил Шмидта не меньше, чем сам звонок.
- Ничего не понимаю, - пробормотал он, как показалось Ольге, растерянно. - А разве ты не... Он не с тобой?
- Нет... Как там бабушка? - спросила она скорее для формы
- Плохо. Лежит в больнице. Разумеется па­лата отдельная и обслуживание соответствую­щее. Но, сама понимаешь...
Именно в этот момент Оля приняла очень важное для себя решение: нечего ей делать в этой чужой для нее стране.
- Я вылетаю. Сегодняшним рейсом. - она со­общила время прилета, которое знала на память, и, не слушая возражений Шмидта, положила трубку...
Гуд бай, Америка! Под крылом самолета мелькнули и пропали вдали берега Нового све­та. Остались позади окруженные пальмами и кипарисами особняки на Пасифик Хейтс. С ус­мешкой Ольга вспомнила, как в первый свой приезд, мчась по Пэлисайд-авеню, была боль­ше всего удивлена диснеевскими утятами в че­ловеческий рост, зазывавших американских пиццеедов в какой-то фастфуд. Или в Макдо­нальдс? Какая разница! Все равно это осталось в другой жизни.
Ванька тихонько посапывал в кресле само­лета: для него авиалайнер - дом родной, столь­ко уже успел налетать в своей коротенькой жизни!
Ольга погрузилась в раздумья. События по­следнего времени, вынудившие ее к отъезду, вернее, к бегству в Америку, были подобны ог­лушительному взрыву. Она никак не могла привыкнуть к мысли о гибели Коса, Пчелы. Смерть Фила после того, как он пошел на по­правку, казалась особенно нелепой. А Тамара? В чем ее вина? Ведь все, что произошло с ней, могло стать и ее, Оли, судьбой!
В голове не укладывалось чудовищное пре­вращение, случившееся с Максом. Наверное, никогда не поверит хозяин в то, что его старый верный пес взбесился, пока сам не увидит по­крытые пеной клыки у своего горла! Макс - оборотень! Невозможно, но факт!
А сколько еще непонятных вещей! Сначала эта инсценировка с покушением на мосту, потом внезапный отлет в Штаты. Из сбивчивого теле­фонного разговора с Сашей в аэропорту она по­няла только одно - все объяснения будут потом. Она не знала, что этого «потом» не будет, что разговор этот с мужем станет для нее последним.
Она ждала его звонка, сидя в своем особня­ке с двумя бассейнами и хорошо вымуштро­ванной прислугой. И так и не дождалась. И тогда она вдруг поняла, что ничего этого ей не надо. Ни особняка, ни спокойной жизни на курорте с отличной репутацией. А что надо? У нее есть сын. И она должна бороться за него. А если Саши уже нет, постараться, чтобы Вань­ка не повторил в жизни его ошибок.
Жить с Сашей было очень трудно. Нелегка доля «жены братка». Но она любила его. Любила, хотя многое в нем настораживало, а иногда и просто пугало. Особенно сцена во время его по­следнего приезда на дачу. Он пытался овладеть ею грубо, со звериной яростью. Осталась бы она с ним после этого? Вряд ли. Разрыв был неиз­бежен, это только вопрос времени. Но теперь это не имело никакого значения. В глубине ду­ши она понимала, что случилось непоправимое, но боялась признаться в этом даже себе самой.
И еще Ольга знала, что жить по-старому она не сможет. Она не будет, сидя сложа руки, без­ропотно сносить удары и пинки судьбы. Нуж­но взять себя в руки и самой встать над обсто­ятельствами. И найти Сашу. Под эти мысли она заснула...
Разбудила ее бортпроводница, предлагав­шая пассажирам застегнуть ремни. Самолет шел на посадку.
- Что, прилетели? - спросила у нее Ольга.
- Нет, это промежуточная посадка в Шен­ноне для дозаправки.
Снова она ошиблась, совсем как тогда, когда летела в Америку в первый раз. А когда это бы­ло, и было ли вообще? Ольга снова грустно улыбнулась.
VIII
Но, пожалуй, больше всего проблем в связи с исчезновением Александра Белова возникло у Шмидта.
В смерти Коса, Пчелы, Фила и его жены Шмидт обвинял только себя. Безопасность - это была его поляна, он должен был просчитать все варианты и нейтрализовать Макса. Он не успокаивал себя мыслью, что на его месте ни­кто не смог бы заподозрить засланного казачка в личном водителе и телохранителе шефа, ко­торому тот доверял не только свою персону, но и жизни жены и сына. Смог бы или не смог бы, но, как начальник службы безопасности, он обязан был вычислить предателя.
Поэтому временное, как объяснил Белов, от­странение от должности хоть и не обидело Шмидта, однако насторожило. Он понимал, что заслужил недоверие шефа. Вот только бы­ло ли это просто недоверие? За отстранением могла последовать и санкция в виде пули в за­тылок. Шмидт сам не раз проделывал такое с другими, в том числе по указанию Белова.
Когда-то в прошлом Шмидт был офицером спецназа внутренних войск. Он был по-военно­му исполнителен, не знал жалости и страха. В Бригаде он считался человеком без нервов, ему поручали самые рискованные, грязные и кровавые дела. Привел его Витя Пчелкин. И од­нажды случилось так, что Шмидт едва не ока­зался его палачом. Пчелу тогда спасла Ольга...
Звонок Оли заставил Шмидта о многом за­думаться. Когда на похоронах ребят он услы­шал о случившейся с Беловым и его семьей ка­тастрофе, то долго не мог прийти в себя. Тогда, на кладбище, он почувствовал себя без вины виноватым и взмолился к Богу: неужели и эта смерть на его счету?
Потом он часто думал над этой своей реак­цией. То есть, Белова он, конечно, не предавал. А смог бы?
После отстранения от должности он не смог бы честно ответить на этот вопрос даже самому себе. И причина была не в ущемленном само­любии, а в инстинкте самосохранения и трез­вом расчете.
Проблемы начались раньше, когда после убийства Пчелы, Фила, Тамары и Космоса и к Белову, и к Шмидту как его правой руке стали обращаться политики, бандиты, воры и даже фээсбэшники. Поскольку требовать они не могли и не имели права, то все просили одного - отказаться от мести или хотя бы немного по­временить. Неизвестно, на что они надеялись, а Шмидту было ясно, что Белов обратит на их пожелания не больше внимания, чем на проле­тевшую мимо муху.
Шмидт понимал, что решение мстить со сто­роны Белова - это поступок самоубийцы, ха­ракири чистой воды! Ведь тот отказывался от всего, чего достиг в жизни... От с таким трудом созданной империи, от Фонда, от политической карьеры, в конце концов, даже если он ей и не дорожил.
Казалось бы, чего проще: пережди, пока пыль уляжется, и отомсти. Месть - это блюдо, которое надо есть холодным! Но Шмидт ни на секунду не сомневался в правильности такого решения. Он сам бы сделал то же самое.
То есть, как профессионал, без нервов и эмо­ции, Шмидт мог бы предложить шефу и другие
варианты. Но не отказаться от мести. Это было бы не по-мужски! Макс и Каверин - особенно Каверин, - были обречены в любом случае. Но действовать следовало иначе.
На некоторое время Белову следовало бы затаиться и сделать вид, что о роли Каверина в гибели друзей даже не подозревает. Затем нуж­но было подготовить себе железное алиби. Вы­следить и выкрасть Каверина вместе с Максом для Шмидта было бы и вовсе плевым делом. И вот тогда в уютном подвале Белов вполне мог бы насладиться муками убийцы...
Можно было сделать и по-другому. Убрать Каверина на публике, открыто, влепить в ему в лоб одну-две пули из снайперской винтовки, благо специалистов по мокрому делу хоть пруд пруди... И попробуй, докажи, что Белов имеет отношение к этому убийству. Депутатская не­прикосновенность плюс купленные журналис­ты защитили бы его Белова от любых пополз­новений со стороны прокуратуры...
Но Белов сделал все по-своему, сам, рискуя собственной жизнью, и Шмидт не мог не ува­жать его выбора. Но уже тогда он понял, что этот путь приведет к организацию к серьезным осложнениям. Правда, тогда Шмидт не пред­ставлял, насколько они окажутся серьезными.
Саша Белов принес в жертву своей мести все. Депутатскую должность, положение в об­ществе, деньги, семью. И, в конечном счете, свою жизнь. В жертву мести или в жертву дружбе и памяти своих друзей? Наверное, и то, и другое...
И когда Шмидт осознал, что для Белова он не более, чем пешка в его игре, что, в случае не­обходимости, Саша использует его и выбро­сит, как выжатый лимон, тогда он принял не­которые меры защиты... Как профессионал он не мог их не принять. И теперь не жалел об этом. В рамках службы безопасности он со­здал свою собственную законспирированную ячейку. Для начала в нее вошли трое глубоко преданных Шмидту специалистов. Всех их он знал по прошлой службе в спецназе внутрен­них войск.
Двое из них, Николай и Анатолий, успели кроме всего прочего повоевать в Югославии. Третий, Арам, принимал участие в борьбе за независимость Горного Карабаха. В предстоя­щих событиях эта тройка должна была сыграть немаловажную роль.
А то, что события развернуться, причем в самом скором времени, и будут кровавыми, Шмидт не сомневался. Он готовился к гене­ральному, со всех направлений, наезду на ос­тавшуюся без хозяина империю Белова. И не собирался отступать ни на шаг. Он также не собирался отдавать конкурентам ничего из собственности Каверина. Шмидт считал, что если не сам Белов, то его семья может претен­довать на нее по праву как наследники побе­дителя.
Шмидт отдавал себе отчет в том, что за Ка­верина и остальных, убитых Беловым, отвечать придется ему. Отвечать перед братвой, ворами и, возможно, перед законом...
Звонок Ольги, с одной стороны, прояснил ситуацию. Союз с ней как наследницей Белова мог укрепить его положение в организации. Но, с другой, возвращаться сейчас, в преддверии криминальной войны, да еще вместе с сыном, Ольге ни в коем случае не следовало. Однако Шмидт в глубине души был уверен, что Оля поступит именно так, вопреки здравому смыс­лу. Ему казалось, что он чувствует и понимает мотивы ее поступков. И почему-то ждал ее...
Следовало серьезно подумать об Олиной бе­зопасности. Он набрал на мобильнике номер старшего спецгруппы.
- Толян? Зайди ко мне. И ребят пригласи. Через несколько минут дверь кабинета
Шмидта приоткрылась.
- Разрешите войти, Дмитрий Андреевич?
В кабинет вошли трое крепких парней. Все они были облачены в черные костюмы. Их можно было бы принять за близнецов, если бы не поразительная разница в цвете волос. Пер­вый был ярко-рыжим, второй блондином, поч­ти альбиносом, а третий жгучим брюнетом.
- Проходите, присаживайтесь, - указал на стулья Шмидт. - Похоже, у нас скоро будет много работы...
IX
Белов открыл глаза. Первым, кого он уви­дел, был он сам. Он, Александр Белов, улыбал­ся с плаката на стене над его головой, предла­гая избирателям отдать голос за справедливое распределение, счастливую старость и безза­ботное детство своих детей.
Он попытался вздохнуть, но левый бок пронзила острая боль. Левая рука не двигалась. Ощупав себя правой, он обнаружил, что забин­тован от шеи до живота. Забинтованной оказа­лась и левая рука.
Он оглядел комнату, в которой лежал. Она напомнила ему теплушку рабочих-строителей. Но жили здесь определенно не рабочие. Ком­ната принадлежала скорее всего женщине...
Белов ощутил такую ужасную жажду, слов­но не пил лет сто... Рядом, на застеленном яр­кой скатертью столе стоял кувшин с водой. Бе­лов потянулся к нему, потерял равновесие и рухнул с топчана на пол. Боль отдалась во всем теле, и на время он потерял сознание. Когда же очнулся, то почувствовал, что его поднимают с пола чьи-то руки. Было опять больно, но уже не так сильно.
- Давай, Федя, заноси ноги. А теперь ложь. Ложь, кому говорю! - бубнил мужской голос.
- Да осторожнее вы, не полено грузите! - перебил его голос женский.
И голос этот показался Александру очень знакомым. Но тут он снова впал в забытье...
Когда Белов проснулся, на столе горела ке­росиновая лампа. У окна на грубо сколоченном табурете сидела женщина. Белов попытался повернуться. При этом топчан, на котором он лежал, издал пронзительный скрип.
Женщина обернулась на звук. Ее профиль Белов не мог спутать ни с каким другим. Он уз­нал бы его и в темноте. Или он умер, и это ее призрак? Они оба призраки! Тогда почему так болят грудь и рука?
- Лена? - то ли спросил, то ли позвал он. Она подошла к нему.
- Ну, здравствуй, Саша. Вот и свиделись.
Это была она, его первая, а потому незабы­ваемая любовь - Лена Елисеева... Женщина, которая, как сама судьба, круто повернула его жизнь.
Если бы она не предала его тогда, десять лет назад... А, собственно, почему предала? Это только в книжках все просто. Свои - чужие, герои - предатели. Красные хорошие, белые плохие. Потом наоборот...
Не дождалась его - значит дрянь, преда­тельница?! Но ведь недаром солдаты-срочники говорят, что если девушка дождалась парня из армии, то это музейная редкость... Нет, в жизни все гораздо сложнее.
А что было бы, если бы и в самом деле Лена не связалась с Мухой, а дождалась бы возвращения своего Санечки с далеких Памирских гор? Мо­жет быть, закончил бы он горный институт, стал бы геологом, как мечтал. И что бы он сейчас де­лал? Прятался бы в экспедициях от голодных взглядов жены и детей? То есть, - я честно рабо­таю, а мне не платят. Нет, это был не его путь...
Вместо этого случилось то, что случилось. В его жизни появилась Ольга, потом Ванька. Он стал частью Бригады, а Бригада стала частью его жизни! И Лене в ней места не осталось! Он вычеркнул ее из памяти, постарался забыть. Да­же думал, что забыл. И только сейчас, когда уви­дел, понял: ничто не забыто, как ни банально это звучит...
Белов не сразу сообразил, что не имеет ни ма­лейшего представления, куда именно он попал.
- Где я? - спросил он. Лена горько усмехнулась.
- Помнишь, в школе пьесу Максима Горь­кого проходили? «На дне» называется. Вот это оно и есть - дно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27