Дома он обнюхивал углы, словно подозревал, что тот, кого он ищет, ловко спрятался от него; потом уныло укладывался в холле и время от времени скулил так, что разрывалось сердце. Когда его выводили во двор, он забивался в зеленую будку и отказывался от пищи.
– А воду он пил?
– Всего раз или два.
– Сейчас мы посмотрим, болен ты, Зебулон, или здоров.
Жолт принялся готовить обед. Налил в большую белую миску молока, размочил в нем куски хлеба с маслом, потом добавил витаминизированный концентрат для собак, имеющий вкус говядины.
Зебулон в нерешительности помахивал хвостом и к миске не приближался.
– Ешь, Зебу, это твое, – сказал ему Жолт.
И тогда Зебулон, очень довольный, накинулся на еду.
– Да он совершенно здоров. Просто он по тебе тосковал, – сказал Керекеш.
Вечером, прихватив грубошерстное одеяло, Жолт прокрался в холл, улегся на ковер неподалеку от Зебулона и стал поглаживать его черные мягкие уши. Сердце мальчика сильно стучало, а по лицу расплывалась улыбка, когда он слышал глухое довольное ворчание Зебулона.
– Теперь, когда я дома, тебе стало лучше? – спросил он шепотом.
Зебулон вздохнул и с наслаждением потянулся, коснувшись передними лапами шеи Жолта.
– Да не лягайся ты, козлотур! – выбранил его Жолт. – Разве можно так спать!
Тем не менее он заснул и спал всю ночь крепко. А утром Тибор споткнулся о его ноги.
– Это ты? Ты? Спишь на полу с собакой? – запинаясь от возмущения, говорил Тибор.
– В комнате было жарко, – пробормотал Жолт и выскользнул потихоньку из холла.
– Спать на полу! И где? В доме врача! Это же, можно сказать, патология! Да, патология!
В ванной Жолт слегка ополоснул лицо и оделся. Зебулон нетерпеливо бил лапой, визжал и рвался скорей на прогулку.
– Тише! – строго прикрикнул на него Жолт. – Говори лишь в том случае, когда я тебя спрашиваю!
– А что он тебе говорит? – спросил из комнаты голос Магды.
– Что я слишком долго копаюсь и ему непонятно, почему мы еще не мчимся как угорелые по склону горы.
Магда выглянула из двери и засмеялась, Зебулон мычал, как теленок, но все, что он хотел сказать, Жолту было совершенно понятно.

*
Наступил сентябрь, и Жолта вдруг стало тяготить одиночество. Каждое утро он с грустью смотрел в окно, где по улице, крича и размахивая портфелями, шли мальчишки и семенили девчонки в синих фартуках. Только после восьми он, крадучись, выбирался из дому. Безграничная свобода постепенно утрачивала для него свою прелесть, его все реже манили к себе высокие горы, девственные лужайки и лесные тропы.
Больше всего времени Жолт проводил на склоне холма, нависавшем над Куруцлешской дорогой. Он с любопытством наблюдал за Зебулоном. который всегда бывал чем-нибудь занят и никогда не скучал. Жолт пытался понять, что именно заставляет собаку приспосабливаться к одной-единственной, такой беспокойной роли – служить человеку. Зебулона, как и множество других собак, совсем не надо было учить стремглав мчаться на зов хозяина. Одним глазом он постоянно поглядывал назад, и даже охотничий азарт – когда он гнался за куропаткой, кошкой или фазаном – захватывал его лишь до тех пор, пока он не выбегал за круг радиусом метров в двести, незримо очерченный вокруг Жолта. Стоило ему оказаться за этой чертой, и он, словно бы по тревожному звонку, притормаживал и быстро трусил назад, поглядывая на мальчика вопросительно и преданно. Когда Жолт останавливался, Зебулон суживал круг метров до сорока и сразу же находил себе дело: свежевал ветку, зажав ее между передними лапами, будто «трепал перо»; ветка, очевидно, была для него как бы символом дикой утки, куропатки или фазана. Вот так бы он расправился с птицей, если б это было позволено. Зебулон не раз уже ловил куропаток, по отпускал их по первому слову хозяина. Правда, с видом немного разочарованным.
Теперь Жолт все чаще часами лежал на траве, с грустью глядя на яблоки цвета киновари, на продолговатые, светящиеся голубоватым налетом сливы, на пчел, собиравших взяток с цветов люцерны, на скользящего ужа, на ящерицу, уставившуюся в небо, но в глазах его редко вспыхивал огонек жадного любопытства; в коробке барахтались и жужжали всего три тоскующих жука – у него пропала даже охота собирать коллекцию.
Жолт стал заниматься тем, чем никогда прежде не занимался: он размышлял о своем будущем.
Была середина сентября; около полудня Жолт в особенно подавленном настроении взбирался наверх, на территорию производственного кооператива «Хризантема».
Миновав заржавевшую дощечку с надписью «Посторонним вход запрещен», он вошел и сквозь кусты и чахлые ели добрался до запущенного и все же плодоносящего фруктового сада. Минуя сад, он вышел к началу Зуглигетского леса.
– Посторонние, – бормотал Жолт. – Только посторонние сюда и таскаются, особенно по субботам и воскресеньям, а члены кооператива, как видно, редко заглядывают, чтоб опрыскать деревья или скосить траву; деревья уничтожают черви и экскурсанты. А трава вымахала до пояса.
Он стащил с себя свитер и под тусклыми лучами нежаркого солнца, весь красный, распаренный, стал взбираться на Янош-гору. На холме, в океане листвы, переплелись два цвета: зеленый и желтый. Еще вчера во всем было больше сияния: испарения, словно устремившийся к небу прозрачный дрожащий ливень, окутали золотые листья, сделали серовато-коричневыми черные ветки и перемешали запахи земли, травы и прелой прошлогодней листвы.
Зебулон – это было видно по его умной морде – пытался разобраться в волнах запахов и как-то их разделить, но главное его внимание было приковано к Жолту, будто он спрашивал: отдохнем с тобой здесь или помчимся на вершину Хуняди? Ага, мы останемся здесь. Вот и отлично.
Осторожно обойдя участок, намеченный Желтом для привала, Зебулон убедился, что непосредственной опасности нет. Кругом было тихо, безлюдно. Зебулон устроился неподалеку от хозяина, выбрав такое место, откуда просматривалась тропинка. Он знал, что «опасность» обычно угрожает со стороны тропы. Когда Жолт отдыхал, то есть сидел или лежал на земле, то он, с точки зрения Зебулона, бывал беззащитен, и тогда любой человек или зверь, даже занесенный ветром обрывок газеты был в глазах Зебулона полным коварства врагом. Что заставляло пса охранять своего «вожака»? Очевидно, древний, извечный долг, перешедший к нему через множество поколений от далеких-далеких предков.
Жолт сидел, охватив руками колени, и смотрел на щепка. Широкая грудная клетка, черная торпедовидная голова, резко вздернутый короткий нос и белоснежный корпус, испещренный пятнами цвета сажи, и даже в сидячем положении весь натянутый, как струна, – это зрелище было прекрасным. И то, что такой красавец оберегает его, Жолту тоже было приятно.
«Ему ведь нет еще и полутора лет, – думал Жолт. – И я ни разу ему не приказывал меня охранять». В душе Жолта шевельнулось что-то похожее на зависть. Зебулон отчетливо понимает приказы, еще не высказанные, а лишь возникшие в мозгу человека. А его приказы в первую очередь. Он любит их выполнять и не испытывает против них ни малейшего раздражения. Странное существо.
Жолт с досадой думал о главной причине своего угнетенного состояния. В легкой, шутливой форме он спросил недавно Амбруша, что будет, если он вот сейчас пойдет в школу.
– Не знаю, – ответил Амбруш.
– Тогда завтра или же… послезавтра…
– Я не знаю, что будет, вот что я имею в виду.
Жолт сразу же успокоился. Нет так нет. А поспорить бы не мешало. Ведь уже несколько недель, как у него не появлялось расстройства ритма речи – таким изысканным выражением называл его заикание Амбруш. Жолт был уверен, что это не произойдет и в школе. Но если бы вдруг он почувствовал напряжение, которое обычно предшествовало возникновению в горле ватного кома, он бы попросту замолчал… он и прежде так делал, и очень долго никто ничего не замечал. Кроме Магды-два. Да и она обратила на это внимание раза три, не больше. Но Амбруш ходить в школу еще не советовал, он считал, что несколько недель лучше выждать. А пока встречаться с кем-либо из друзей, но только с теми, кого он ни капельки… не боится.
И эту горькую пилюлю Жолт проглотил.
Ничего другого ему не оставалось. Он сам однажды брякнул Амбрушу, что боится этаких молодцов-удальцов вроде Хенрика, которые с такой легкостью относятся к своим дурацким проделкам, которым плевать на колы и двойки, на строгие записи в дневнике, на суды, скандалы, милицию; которые и не вздрогнут от отцовской пощечины, а в другую школу им перейти так же просто, как надеть другие штаны. Неприятны ему и такие высокомерно-ленивые парни, как Чаба, с его доберманом, с его аттестатом зрелости, с небрежной манерой речи и этой Ольгой, которая к нему так и липнет, прямо вешается на шею, а он с усмешечкой держит ее на коротком поводке, словно Сулимана. Еще он жаловался Амбрушу на учителя математики. Да, господин учитель Хайнал однажды со всей неопровержимостью доказал, что Жолт Керекеш просто нуль. Он доказал это последовательным уничижением, почему-то оскорбленный, что Жолт от имени класса попросил его отложить на неделю контрольную.
«Кто ты такой, мой мальчик?» – спросил тогда Хайнал.
«Разве вы со мной не знакомы, господин учитель?» – огрызнулся Жолт.
Класс сдержанно засмеялся, но учитель сбить себя с толку не дал.
«С тобой я знаком, – сказал он, – и спрашиваю тебя не об этом. Я хочу знать, чем ты так отличился, что выступаешь от имени класса?»
Жолт сердито молчал.
«Должно быть, класс ослеплен твоим математическим гением».
Ребята хохотали, прямо выли от хохота. Тетради были розданы, контрольная написана, а Жолта до сих пор жег отчаянный стыд: он не мог забыть чувства собственного бессилия, когда над его головой заходили волны мальчишеского беспощадного смеха.
Что же делать теперь? Снова встретиться с ними, с Чабой, Хайналом, Хенриком и другими подобными им? Может быть, Амбруш прав: неудачу тоже можно предвидеть заранее. Но до каких же пор убегать? Бояться и убегать?
– Хватит! – трясущимися губами вслух сказал Жолт. – Дальше так продолжаться не может.
Жолт вскочил и замотал головой, отгоняя тягостные мысли.
Зебулон вдруг угрожающе заворчал, потом часто, сердито залаял. «Его сбило с толку, что я вскочил», – подумал Жолт. Но тут же заметил, что Зебулон не ошибся. По склону холма к ним мчался огромный черно-рыжий пес. Голова у него походила на топор.
Паша. Он снова сбежал. Погоди, Зебулон. Посмотрим, что будет дальше.
У Жолта ёкнуло сердце. Паша был крупный, тяжелый, свирепый и довольно неумный эрдельтерьер. Зебулон, насторожившись, всегда уступал ему дорогу. Правда, встречались они обычно на поводках. Хозяином Паши был молчаливый бледный юноша. Когда он выводил Пашу на прогулку, это было настоящее представление. Хозяин судорожно держался за поводок, а могучий терьер тащил его за собой – со стороны казалось, будто несутся двое пьяных или безумных, связанные одним ремнем.
Но сейчас мчавшийся по склону Паша совсем не был смешон.
Жолт хотел позвать Зебулона – он страшно боялся, что Паша разорвет, изуродует его собаку, – но потом махнул рукой.
– Посмотрим, – повторил он пересохшими губами и, сцепив зубы, впился взглядом в черно-рыжего страшного зверя.
Зебулон замер как изваяние, глухо заворчал, шерсть на спине его вздыбилась, кроткий взгляд помрачнел, а мышцы вздрагивали от ярости. От чего? От ярости или страха?
Паша притормозил, и Жолт облегченно вздохнул, увидев, что из нападения, которому был дан такой чудовищный, дикий разбег, уже ничего не выйдет. Паша остановился, и в его черных пуговицах-глазах были злоба и оторопь.
Зебулон ожил. Горделиво ставя ноги, изогнув широкой дугой хвост, он неторопливым танцующим шагом двинулся на сближение с Пашой. И смотрел на него сверху вниз грозно и очень бдительно.
Паша тоненько заскулил, потом заворчал и, не выдержав взгляда Зебулона, прыгнул вперед. Зебулон ждал прыжка. Оп всем телом по змеиному изогнулся, и зубы Паши лязгнули в воздухе. Оба зверя взвились, и в следующее мгновение клыки пойнтера сомкнулись на горле эрдельтерьера. Зебулон встряхнул Пашу, как ворох тряпья. Паша еле вырвался и с оскаленной пастью попятился.
Жолт даже ослабел от счастья, когда Зебулон почти по пятам стал преследовать врага, а затем с видом величайшего равнодушия вернулся к хозяину.
– Умница! Молодец! – вне себя от радости сказал щенку Жолт и стал гладить Зебулона по голове.
Но Зебулон в ответ на ласку лишь слегка повилял хвостом: нежности он признавал только дома.
Потом Зебулон опять заворчал, но ворчание тут же сменилось глубоким вздохом: в подходившем человеке он узнал Дани.
– Ты видел? – спросил Жолт.
– Привет. Видел, – неуверенно сказал Дани и схватился за свои очки.
Жолт молчал. Он подозревал, что толстые стекла очков не позволяют Дани видеть то, что следует видеть. Дани тяжело дышал. В конце концов он плюхнулся на траву. На его белом лице горели красные веснушки. Загар его совсем не коснулся – наверное, целое лето он плесневел в четырех стенах, перебирая струны гитары.
– Они что, схватились? – спросил Дани.
Жолт обозлился. Как можно таким примитивно-наивным словом определить то, что случилось! «Схватились»!
– Хорошо, что ты не прячешься в дремучем лесу, – пробормотал Дани. – Я убил полчаса, чтоб отыскать эту индейскую тропу.
Жолт не отозвался. Очень любопытно: даже тропу насилу нашел! Что же он вообще тогда видит?
– Полгода назад Зебу трясся от страха при виде какого-нибудь несчастного гуся, а теперь, как мешок с тряпьем, тряхнул громаднейшего эрделя. Здорово он развился! Правда?
– Что ты с ним делаешь?
– Развиваю в нем чувство злобы. Дергаю за уши или за хвост. Он может сделаться таким злобным, что готов будет броситься даже на меня.
– Вот идиотство! Дергать собаку за уши! Тьфу!
– Да ты просто не разбираешься в дрессировке, Дани.
– Я ужасно исстрадался, старик, – сказал Дани. – На завтрак мне подали барий. А барий я, знаешь ли, ненавижу.
– Ты ходил на рентген? Просвечивал внутренности?
– Да. Все время болит желудок.
– Ерунда. У меня дела посерьезней. Я заикаюсь, старик.
Дани ухмыльнулся:
– Ты взял их, конечно, на пушку! Спросил дядечку через забор: извините, мол, как пройти на Убойную улицу?
– Никаких пушек. Я не шучу.
– Неплохо. Идейка что надо. Школу побоку, и да здравствуют горы! Повезло тебе, что твой папочка врач.
– А мне на тебя наплевать.
Внутри у Жолта все задрожало, горло на какой-то миг напряглось, и он лихорадочно прислушался к себе. Но напряжение быстро прошло. «Ну конечно, – думал Жолт, – что спрашивать с Дани, если солнце ему кажется серым, косулю он принимает за зайца и на завтрак глотает барий. Жалко тратить на него время».
Жолт подозвал Зебулона, бросил свитер и приказал:
– Стереги!
– И он будет стеречь? – спросил Дани.
– Попробуй отнять!
Дани протянул руку. Зебулон издал грозное глухое ворчание, и все тело его напружинилось. Рука Дани приближалась. Зебулон примял свитер передними лапами, коротко тявкнул и встал.
– Зебу! – испуганно крикнул Дани. – Неужели ты смог бы…
– И еще как! – сказал Жолт. – Его давно уже не приходится дергать за уши. Он становится злым по команде. Ну что?
– Любопытно, – сказал Дани и устало прилег на траву.
– Почти все, что Зебулон делает, он делает для того, чтобы мне угодить. Знаешь, старик, когда я копаюсь иглой в его ранах, он стоит точно вкопанный и следит лишь за тем, чтоб меня случайно не рассердить. А когда я сержусь, он просто трясется от страха.
– А почему сейчас ты не заикаешься? – вдруг спросил Дани, приподнимаясь на локте.
– Это никому не известно, – помолчав, сказал Жолт.
– Что за черт! Просто так, ни с того ни с сего, у тебя отнимается язык? Я ни разу не слышал, чтоб ты заикался.
– Многие заикаются. Ты даже не представляешь, как много заик. У Восточного вокзала есть институт. Знаешь, какая там толчея? Как в продовольственном магазине.
– Отчего эта пакость бывает?
– Оттого, что человека оскорбляют. Например, ему говорят: ты гаденький хулиган.
– Взял бы да смазал разок за такое.
– Отцу?
– Это дело другое! Тогда все понятно!
– Ничего тебе не понятно. Беда не в том, что говорят, а в том, что ты этому веришь.
– Да ты свихнулся!
– Врач видит массу страданий, они его закаляют, и потому он мыслит очень решительно, без всякой чувствительности, – вот что сказал лечащий меня врач. Я и сам был свидетель: когда человек отдал концы – ведь ты понимаешь, что это значит, – врач сказал: он экзитировал, и все.
– Мой отец тоже мыслит решительно. Он ведь военный, – сказал Дани. – И зудит, все время зудит, что я мало ем и останусь вот таким лилипутом. Но ведь должны быть на свете и лилипуты! Правда? Так что на это мне наплевать.
Лоб Дани, однако, прорезала злая морщинка, – значит, ему было не наплевать.
– Сколько в тебе сантиметров?
– Откуда мне знать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25