я отвлеклась от своих мыслей и сосредоточила внимание на очередном ораторе. Это был Эллан Фаррел, помощник Себастьяна по «Фонду Лока». Он очень хорошо говорил о Себастьяне и его необыкновенной искренности. С трогательным красноречием он поминал человека, которому был предан и с которым работал бок-о-бок многие годы.
Минут через пятнадцать служба завершилась, и все вышли из белой деревянной церквушки с красной дверью и направились к кладбищу на вершине холма.
Я была ошеломлена, когда увидела, как гроб с телом Себастьяна опускают в землю. И зарыдала, ясно осознав, что это конец. Никогда больше его не увижу. Он действительно умер – и уже почти погребен.
Услышав приглушенные всхлипывания, я коротко глянула на Сиреса, стоящего слева от меня. Он беспомощно повернулся ко мне, и я увидела слезы, текущие по его старому лицу, увидела боль в его глазах. И поняла: он страдает так же, как и я.
Я поддержала его, подхватив под руку, Мадлен поддерживала его с другой стороны. Мы стояли под деревьями, дрожа от холода, но черпая друг в друге хоть какое-то утешение.
Резкий ветер разметывал листья: они кружились у наших ног, пока мы шли от могилы к воротам.
Мы шли, и меня охватила грусть и явственное ощущение, что закончилось нечто очень важное в моей жизни, часть ее уже завершена. Теперь все будет по-другому.
В какой-то момент я посмотрела вверх. Небо было ясное, безоблачное и такое синее, как глаза Себастьяна.
Джек последовал моему совету и пригласил всех на ферму Лорел Крик на ленч. Миссис Крейн, вернувшаяся к исполнению своих обязанностей с новыми силами, знала, что такое хороший ленч, и наняла себе помощницу. В столовой был накрыт превосходный стол, но есть я не могла.
Мадлен провела Сиреса в гостиную, и я пошла за ними. Мы сели втроем у камина. Опустившись в кресло, старик сразу жадно потянулся озябшими руками к пылающим поленьям. Горничная подала поднос с напитками, Мадлен и я взяли по стакану шерри. Я повернулась к Сиресу и спросила:
– Может быть, и вам стоит выпить шерри? Оно согреет вам сердце до самого донца.
Он тревожно посмотрел на меня, потом молча кивнул в знак согласия.
Я передала ему свой стакан, себе взяла другой. Старик пробормотал:
– Моя мать часто говорила так… когда я был малышом: это согреет тебе сердце до самого донца, Сирес, – часто говорила.
Он вперил взгляд в пространство, словно видел там нечто, чего мы видеть не могли. Наверное, что-то из прошлого, может быть, вернувшись в молодость, встретился с давно умершими.
– Это ирландское присловье, – нарушила молчание Мадлен. – Я сама все время слышала его в детстве. Там, в Дублине.
– А я думала, английское, – сказала я. – Ба Розали, говорила, что английское.
– Сильвия. Так ее звали, – перебил Сирес. – Мою мать звали Сильвия.
– Да, я знаю, – ответила я. – Кажется, я поименно знаю всех представителей династии Локов. Себастьян называл их мне, вплоть до самых младших из Арбоата.
– Династия, – повторил он и уставился на меня поверх очков, сузившиеся глаза его смотрели прямо и сурово. – Вы с ума сошли. Вивьен? Никакой династии не существует. Она кончилась, уничтожилась, исчезла, угасла. – Он нашел глазами Джека и Люциану среди гостей, толпившихся в другом конце гостиной, и едко добавил: – А эти две жалкие особи вряд ли произведут потомство, чтобы она возродилась.
– Как сказать, Сирес, как сказать, – попыталась утешить его Мадлен, – не надо все заранее предрешать.
– Тут ничего не поделаешь, – ворчливо возразил он, выпил шерри и, вернув мне стакан, продолжил: – Еще стаканчик, Вивьен, пожалуйста.
– Ты уверен, что это необходимо? – заволновалась Мадлен и сердито глянула на меня. – Ты захмелеешь, – предупредила она, как заботливая наседка.
Послав ей насмешливый взгляд, он сказал:
– Чепуха, женщина. А даже если и так, что с того? Мне девяносто лет. Что может случиться со мной такого, чего еще не случалось? Я все повидал, все сделал, прожил столько лет, что хватило бы на несколько жизней. Почему бы мне не напиться? Что еще мне осталось?
– Конечно, я принесу вам еще, Сирес, – сказала я поспешно.
Когда я вернулась с шерри, Сирес поблагодарил меня, тут же сделал глоток и сказал Мадлен: – Я хочу есть. Ты можешь принести мне что-нибудь?
– Конечно. Прекрасная мысль! – воскликнула та, поднимаясь с довольным видом.
Я смотрела, как она идет через всю комнату в столовую – несколько полная, красивая женщина, приближающаяся к семидесяти годам. У нее доброе лицо и ярко-рыжие волосы, цвет которых явно только что позаимствован у пузырька. Забавно, что прожив пятьдесят лет в Америке, она так и не отделалась от ирландского акцента.
Оставшись со мной наедине, Сирес притянул меня к себе за рукав и сказал:
– Мы слишком любили его, вы и я. Слишком. ВОт в чем дело. Он не мог принять такой любви. Она его отпугивала.
Пораженная, я уставилась на старика.
– Да… да, – запинаясь, ответила я, – может быть, вы и правы.
– Вы, Вивьен, – единственная. Вы – лучше всех. Единственная, от кого была польза. Разве вот еще… как ее там? Мать Джека. Она могла бы стать такой же.
– Джозефина. Мать Джека звали Джозефина.
– У нее было воспитание, но никаких жизненных сил, – пробормотал он еле слышно, затем слегка выпрямился и посмотрел мне в лицо. – Вы – самая хорошая, – повторил он, кивая.
– О, – сказала я, не зная, что сказать. – Ну что же, спасибо. Хотя я и не уверена, что это так. Но…
– Напишите книгу, – перебил он меня, опять потянув за рукав. – Напишите о нем книгу.
– Сирес, я не знаю, как… – начала было я, но замолчала и отрицательно покачала головой. – Писать о любимом человеке – очень трудное занятие. А писать о Себастьяне, конечно, особенно трудно. В нем всегда было что-то… что-то неуловимое, и, наверное, писать о нем должна не я. Я не смогу быть объективной.
– Сделайте это! – воскликнул он, впиваясь в меня глазами.
– Что сделать? – спросила Мадлен, подходя к нам с тарелкой.
– Не твое дело, – огрызнулся он.
– Ладно, ладно, не ворчи. Давай-ка поедим, а?
– Брось эту манеру, я не ребенок, – буркнул он.
Я быстро встала.
– К сожалению, мне нужно поговорить кое с кем… из «Фонда Лока», – сказала я. – Извините, Мадлен, Сирес, я скоро вернусь.
Сбежав от них, я направилась к Эллану Фаррелу, который беседовал с Джорданом Нардишем, своим коллегой из «Фонда». Я сказала Эллану, как меня растрогала его речь. Джордан согласился, что она, действительно, была весьма трогательной, и мы поговорили немного о Себастьяне, а потом, извинившись, я отошла. Я медленно обошла гостиную, поблагодарила всех, кого знала, поговорила с каждым. Мы делились воспоминаниями о Себастьяне, с грустью говорили о его преждевременном уходе.
Я направилась было к Сиресу, когда передо мной неожиданно возникла Люциана, преграждая мне путь.
– Это что-то новенькое, – сказала она. – Лицо ее было холодно, темно-карие глаза смотрели жестко.
– Прости, я не понимаю, что…
– Не прикидывайся! – воскликнула она голосом, не допускающим возражений. – Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Крутишься здесь, изображаешь из себя хозяйку дома, ведешь себя, как убитая горем вдова. Ты уже больше семи лет как разошлась с ним, слава Богу, и успела еще раз побывать замужем. Зато какое удовольствие! Ты опять в центре внимания!
– Удовольствие? – в изумлении пролепетала я. – как ты можешь такое говорить? Себастьян умер, и ты думаешь, что я испытываю удовольствие!
– Конечно, испытываешь! Я же наблюдаю за тобой. Подлизываешься к Сиресу, разгуливаешь тут, охорашиваешься, – выпалила она, и ее узкое лицо исказилось от ненависти. – В конце концов, тебе до моего отца нет никакого дела!
Я пришла в ярость. Задыхаясь от гнева, я приблизилась к ней вплотную схватила за руку и твердо посмотрела на нее.
– А теперь ты выслушай меня, выслушай очень-очень внимательно, – сказала я тихо и резко. – Не надейся, что тебе удастся завести со мной склоку. Ты не сможешь этого сделать! Я не допущу! И не позволю тебе устраивать сцены на похоронах Себастьяна, как ты ни старайся. А есть ли мне дело до Себастьяна или нет, то ты знаешь, я любила его всю жизнь. И всегда буду любить. Теперь, когда его не стало, жизнь станет гораздо беднее, мир – теснее. Дальше. Ты лучше бы вела себя так, как полагается дочери. Ты просто валяешь дурака, кидаясь на меня. Попробуй вести себя с достоинством, Люциана. Стань же, наконец, взрослой!
Я отбросила ее руку и быстро ушла, а она осталась стоять одна.
Пройдя через длинный холл, я поднялась наверх. Меня била дрожь, в глазах стояли слезы. Нужно было побыть одной, чтобы успокоиться.
8
Дверь в кабинет Себастьяна была приоткрыта. Я вошла, радуясь, что убежала от толпы гостей, и намереваясь придти в себя после стыки с Люцианой.
Сколько же в ней ненависти! Она ничуть не изменилась; когда мы были детьми, она то и дело говорила мне гадости, пытаясь сделать мою жизнь несносной. Очевидно, эта потребность сохранилась у нее до сих пор.
Я подошла к окну, отвела кружевную занавеску и стала смотреть на сад и конюшни. И тут же, при яркой вспышке памяти я увидела нас на дворе у конюшни – Джека, Люциану и себя.
Мы уже сидели верхом и ждали Себастьяна, который садился на своего мерина. Внезапно мой Файербранд понес, чуть не сбросив меня, и сбросил бы, если бы я не повисла на нем, вцепившись в него изо всех сил. Себастьян помчался за мной и помог мне справиться с лошадью.
Позже, в тот же день, Джек сказал мне, что во всем виновата восьмилетняя Люциана. Он видел, как она несколько раз сильно стегнула Фаейрбранда своим хлыстом, отчего он взвился, как молния. Я вполне могла убиться насмерть.
Но хотя мы с ним оба были потрясены ее злобным и рискованным поступком и считали, что ее нужно за это наказать, мы ничего не сказали Себастьяну. Мы просто не решились. Он пришел бы в ярость и задал бы ей хорошую взбучку. Это стало нашей тайной, одной из многих тайн, которые были у нас с Джеком в те годы. Мы с ним по-настоящему дружили, он всегда защищал меня, всегда брал мою сторону. Он тоже много вытерпел из-за Люцианы и поэтому всю жизнь вел себя с ней осторожно.
Много лет спустя я поняла, что у Люцианы было множество проблем, связанных с отцом, в том числе – ревность и необыкновенное чувство собственничества. Даже в смерти. Мне с это стало совершенно ясно. Проще говоря, ей не хотелось, чтобы я присутствовала на похоронах. В глубине души ей не хотелось, чтобы и Джек присутствовал. И ее муж.
Глядя в окно, я думала, как грустно и безжизненно выглядит двор у конюшни. Когда-то здесь было полно лошадей, собак, грумов, конюхов и снующих повсюду детей. Но все это уже много лет заброшено.
После смерти моей матери в 1976 году страсть Себастьяна к лошадям угасла. Год спустя он начал продавать их и продал почти всех. К тому времени, как мы поженились, он перестал разводить племенных лошадей и сохранил всего нескольких, чтобы мы могли прокатиться верхом, приезжая на ферму в выходные дни.
Как раз в это время Себастьяна серьезно увлекла благотворительная деятельность, увлекла настолько, что он постоянно был ею занят. У него на руках были «Лок Индастриз» и «Фонд»; мы все больше и больше ездили – делать добро, помогать людям стало главной страстью Себастьяна.
Элдред, его дворецкий, умер в 1981 году. После этого на ферме все изменилось. Ко времени нашего развода лошадей там уже не оставалось. То, что некогда было процветающим известным конным заводом, превратилось просто в еще один очаровательный старый фермерский дом посреди огромного земельного владения.
В последние годы здесь поселилась миссис Крейн, исполнявшая должность экономики, когда Себастьян жил на ферме, и присматривающая за домом в его отсутствие. К моему появлению вся прежняя прислуга уже исчезла, кроме Хэрри Блейкини, специалиста по деревьям. За садом ухаживали несколько садовников, время от времени приезжавшие из местного питомника, чтобы поддерживать его в надлежащем состоянии.
Отвернувшись от окна, я подумала: нет ничего постоянного, все меняется. Но когда я стала осматривать кабинет поняла, что я поспешила с выводами.
Эта комната выглядела точно также, как в тот день, когда я закончила оформлять ее одиннадцать лет тому назад. Здесь ничего не изменилось. Темно-красные стены, темно-зеленый ковер; старинные английские вещицы, которые я собрала по всей ферме, все еще стояли там, где, по моему мнению, им полагалось стоять. Должно быть, Себастьян тоже так считал, иначе не оставил бы все как есть.
Перейдя в соседнюю комнату, которая когда-то была моей, я обнаружила, что и она выглядит точно также, как и прежде. Смесь синих тонов на ярко-желтом фоне стен и черная лаковая мебель в китайском стиле – все было таким же, как при мне.
Заинтересованная, я прошла в хозяйскую спальню. И нисколько не удивилась, что здесь тоже ничто не изменилось. Вроде как в «Ребекке», пробормотала я про себя, вспомнив этот старый фильм и задаваясь вопросом – как отнеслась к моему декоративному творчеству последняя жена Себастьяна.
Если память мне не изменяет, Бетси Бетьюни не много времени проводила на ферме. Она была известной пианисткой и обычно давала концерты в столицах разных стран, Себастьян же в это время, как правило, находился где-нибудь за тысячи миль, в странах третьего мира. Вот почему они и разошлись в конце концов. Они почти не виделись, почти не жили вместе, и Себастьян говорил мне в то время, что продолжать такую «семейную жизнь» не имеет смысла.
На старинном французском комоде, стоящем между двух окон, я заметила свою фотографию в серебряной рамке. Подойдя к комоду, я взяла ее в руки и стала рассматривать.
Это был увеличенный снимок, который он сделал во время нашего медового месяца в Африке. Я была в свое обмундировании в стиле «сафари» и широкополой войлочной шляпе. На фото я улыбалась. Внизу стояла надпись, сделанная рукой Себастьяна: «Моя любимая Виви у подножия Килиманджаро».
Я рассматривала ее еще с минуту, потом поставила на место, удивленная и растроганная, что он хранил ее все эти годы.
– Можешь взять. Если хочешь, – сказал Джек, и я вздрогнула от неожиданности.
Я быстро обернулась.
– Боже мой, нельзя же так подкрадываться! Как ты напугал меня!
Джек прошел через всю комнату и стал рядом со мной. Взяв в руки фотографию, он с минуту изучал ее, потом протянул мне.
– Возьми. Это твое.
– Спасибо. Очень мило с твоей стороны. Но ты уверен, что я могу это сделать?
Он кивнул.
– Это я сохранил ее. У меня есть твои фото получше. А Люциана не станет держать ее здесь. – Рот его искривился, и он попытался подавить смешок. Но ему это не удалось, и он засмеялся. Я засмеялась вместе с ним.
– Она только что налетела на меня, как фурия.
– Я заметил ее разгневанное лицо. В чем дело?
– Она обвиняла меня в том, что я разыгрываю из себя убитую горем вдову.
Джек покачал головой, вид у него был смущенный.
– Она просто удержу не знает. Не обращай внимания.
– Я и не обращаю. Но она действительно разозлила меня. Просто руки чесались стукнуть ее. Вот я и поднялась сюда, чтобы успокоиться.
– Так я и понял. И пришел за тобой. – Внимательно, как в былые времена, он посмотрел на меня, потом, откашлявшись, добавил: – Ну и как ты, малышка?
– Все хорошо, честное слово. Ты же знаешь, что Люциане со мной не справиться. Но и я уязвима, и когда она попыталась устроить мне сцену, я пришла в ярость. Никогда со мной такого не было. Она сегодня совсем шальная.
– Ты права. – Джек выдвинул ящик комода. – Я пошел за тобой еще и по другой причине. Хочу подарить тебе что-нибудь из его барахла.
Я удивилась, но ничего не сказала. Поставив фотографию на место, я заглянула вместе с Джеком в ящик.
– Это все мое. Он оставил это мне. – Джек достал маленький черный бархатный футляр фи показал мне пару рубиновых запонок. – Хочешь?
– Нет, но все равно спасибо. Говоря по правде, мне бы хотелось одну вещь…
– Все, что хочешь, Вив.
– Его сапфировые вечерние застежки-пуговки… если они тебе не нужны… – Я взглянула на него. – Но учти, я не обижусь, если тебе не захочется с ними расставаться.
– На что они мне? – Джек начал открывать одну за другой бархатные коробочки, и найдя, наконец, крошечные застежки, протянул их мне. – Они твои. Есть еще пара запонок. Где-то здесь. К этим застежкам. А, вот они.
– Очень красивые. Спасибо, Джек. Ты так добр.
– Говорю же, бери все, что хочешь. Это касается и всей фермы вообще. Теперь она моя. Хочешь этот стол? Какую-нибудь мебель? Чем вы пользовались, когда жили здесь?
– Нет-нет, еще раз спасибо. Очень мило с твоей стороны, но хватит и того, что ты уже отдал, эти вещи для меня так много значат.
– Передумаешь, скажешь.
Мы вышли из спальни через главную дверь, ведущую на верхнюю площадку. Когда мы шли к лестнице, я остановилась и тронула Джека за руку.
– Ты ведь еще ничего не узнал от полиции, да? Я имею в виду вскрытие.
– Я бы сразу сказал тебе, Вив.
– Я не понимаю, Джек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30