Мы должны встречаться с ним на будущей неделе. У него могут быть кое-какие соображение насчет твоей дальнейшей учебы, мой мальчик, когда ты кончишь государственную школу. Надо будет решить, какой университет тебе стоит выбрать для продолжения образования.
- Конечно, папа. И большое спасибо за все, что ты для меня делаешь. Я так тебе благодарен! - воскликнул Эдвин с подкупающей искренностью: он действительно любил и уважал своего отца.
В этот момент в дверь гостиной постучали и на пороге появилась Эмма. В руках у нее был большой поднос. Холодно посмотрев на сквайра, она быстро отвела глаза и перевела взгляд на серебряный чайник.
- Мне Мергатройд сказал, чтобы я начинала убирать со стола. Если вы, конечно, уже позавтракали. - Голос ее звучал жестко, она крепко сжимала руками поднос и стояла, не шевелясь.
- Да, Эмма. Пожалуйста. Мы уже закончили. Можешь забрать все, кроме чайника. Возможно, я еще выпью чашечку чая на дорогу, - с мягкой улыбкой ответил Адам, ласково взглянув на прислугу.
Стоявшая вполоборота Эмма, после этих слов тут же отвернулась и не смогла видеть той доброты и сочувствия, которыми искрилось красивое лицо сквайра.
- Слушаюсь, сэр, - ответила она каменным голосом и направилась к буфету. Оставив там поднос, она подошла к столу, чтобы убрать грязную посуду.
Вздохнув, Адам продолжил свой разговор с сыном, прислушивавшимся к каждому его слову.
Эмма бесшумно двигалась вокруг стола, собирая серебряные приборы и тарелки и стараясь не мешать их беседе. Кроме того, она всегда старалась быть на людях как можно незаметнее; своего рода самозащита, к которой она прибегала, желая избавить себя от возможных неприятностей. К несчастью, молодой хозяин, Джеральд, постоянно задирал ее, и это было ужасно. Ему же все это доставляло явное удовольствие. Вот сейчас, перед тем как она вошла в гостиную, он в коридоре пребольно ущипнул ее за ляжку, так, что она чуть не выронила поднос. При мысли об этом унижении сердце девушки наполнилось гневом.
Собрав посуду и устанавливая ее на поднос, она с горечью думала, сколько же еще терпеть эту жизнь, когда вокруг такие злые и страшные люди. Господи, убежать бы ей вместе с Уинстоном, но, она знала, это невозможно. Ведь в Королевский флот девушек не берут. Куда же убежать? Похоже, что некуда. И потом, думала она, мать не сможет без нее обойтись. Да и маленький Фрэнк, и отец. Тут ею овладела паника - пот мелким бисером выступил у нее на лбу. Бежать! Бежать из этого дома! Никогда больше не видеть Фарли-Холл. Бежать, пока не случилось чего-нибудь ужасного. Паника превратилась в настоящий кошмар наяву. Она понимала, что кошмар этот не имеет под собой основания - что это вдруг на нее нашло такое? В чем дело? И тут с ледяной ясностью Эмма осознала, в чем дело. Здесь, в этом доме, она была совершенно бессильна. Так, как могут быть бессильны и бесправны бедные перед лицом богатых. И с ней могут тут поступить, поняла она, леденея от страха, самым ужасным образом. Деньги! Она должна раздобыть их во что бы то ни стало! И не те жалкие несколько шиллингов, которые ей удавалось получить в деревне за штопку и шитье. Нет, у нее должно быть много денег! И это был ответ на все. Она всегда это чувствовала. Необходимо найти способ, как стать богатой. Но как? Где? Тут-то на память ей пришел Блэки О'Нил и его рассказы о Лидсе. Город, где улицы вымощены золотом. Вот где отгадка: там, в Лидсе, ей должен открыться секрет, как делать деньги! Много денег, чтобы никогда в жизни больше не опасаться, что ты снова можешь оказаться бессильной. Чтобы можно было отплатить этим Фарли их же монетой... Мало-помалу страх, сковывавший ее, начал отступать.
Поднос между тем был заставлен грязной посудой до краев: бедная Эмма чуть не упала под его тяжестью, когда стала выходить. Собрав последние силы и стиснув зубы, она молча удалилась из гостиной с высоко поднятой головой. Вся ее фигурка была исполнена достоинства, и даже спина выражала твердую решимость оставаться независимой. В ее осанке, несмотря на еще подростковую угловатость и отсутствие манер, угадывалась определенная - не по годам - величавость.
Эдвин, заметил отец, начал к этому времени беспокойно ерзать на стуле. Наконец он решился на объяснение:
- Можно мне уже идти, папа? Я еще не делал уроков, а у меня семинар, и неудобно, если я буду подготовлен хуже всех в классе.
- Конечно, мой мальчик, - ответил Адам, одобрительно улыбаясь. - Хорошо, что ты проявляешь такое прилежание. Давай, старина, занимайся. Но не забудь немного подышать днем свежим воздухом. Договорились?
- Хорошо, - и Эдвин направился к двери своей обычной изящной и легкой походкой.
- Да, Эдвин, - остановил его отец.
- Что, папа? - обернулся он к отцу, держась за ручку двери.
- Было бы прекрасно, если бы сегодня вечером ты смог поужинать вместе с тетей Оливией, ну и со мной, конечно.
- О чем ты говоришь, папа! - воскликнул Эдвин, заранее предвкушая удовольствие, которое сулило ему это неожиданное приглашение. - Огромное спасибо!
От избытка чувств Эдвин, выходя, даже позволил себе хлопнуть дверью - да еще с такой силой, что на стене даже затряслись мелкой дрожью газовые рожки.
Адам понимающе усмехнулся. Мальчик взрослел и явно обещал стать в будущем юношей с характером. Слава Богу, он каким-то образом избежал влияния матери. Адель... Надо бы зайти к ней сегодня. У них накопилось столько вопросов, которые необходимо обсудить. По обыкновению он все откладывал и откладывал их - неделя за неделей. Да и сейчас, если уж быть честным до конца, он все равно пытается сделать то же самое. Хрупкая, миловидная, взбалмошная, худенькая... Его Адель. С этой ее нежной улыбкой. Вечной улыбкой, от которой его порой бросало в дрожь. С радужной красотой, какая бывает только у блондинок. О, эта красота, жертвой красоты которой он пал много лет назад, когда впервые познакомился со своей будущей женой. Как мало времени ему понадобилось, чтобы понять: красота Адели была холодной как лед, это был своего рода камуфляж, надежно прикрывавший ее эгоизм и сердце, словно сделанное из мрамора. Но не только их: за ледяным панцирем скрывалась глубокая психическая болезнь. Уже много лет как Адам не поддерживал с ней никаких отношений. По крайней мере, десять - именно с тех самых пор, как его жена, предпочла окружить себя туманной пеленой отчужденности и болезненной изоляции: нежная, с обычно ангельской улыбкой на устах, как что-то само собой разумеющееся плотно прикрыла дверь своей спальни. Отныне для него она заперта навсегда. Помнится, в то время он даже сам поразился, как спокойно воспринял он конец их супружеских отношений, - это было чувство глубокого облегчения.
Уже давно Адам Фарли понял, что его женитьба, в которой не было ни страсти, ни любви, никоим образом не являлась уникальной. Многие из его друзей, как выяснилось потом, оказались точно так же связанными унылыми и бесплодными узами, хотя он и сомневался, что они, подобно ему, должны были мириться еще и с психическим расстройством. Его друзья, не горюя ни минуты и не мучаясь угрызениями совести, очень скоро нашли утешения в объятиях других женщин. В отличие от них сквайр, с его разборчивостью и безупречным вкусом, не позволял себе случайных связей с женщинами легкого поведения. Несмотря на чувственную натуру, Адам Фарли не ставил плотские утехи так высоко, как его друзья: в женщине, помимо красоты лица и тела, его привлекали и другие качества. Так что за эти годы безбрачие стало как бы его второй натурой, превратившись почти в аскетизм. Однако он не понимал, что для женщин, с которыми он сталкивался в обществе, его качества были особенно привлекательны, делая „этого аскета” в их глазах поистине неотразимым. Погруженный в собственные мысли о загубленной жизни, он был слеп и не видел, с каким повышенным интересом относилась к нему женская половина; впрочем, Даже прозрей он, ему в сущности было бы все равно.
Подойдя к окну, Адам раздвинул занавеси и выглянул во двор. Темные тучи развеялись, и небо сейчас было ясным и светло-синим: казалось, что это не просто небосвод, а перевернутая эмалированная чаша, настолько интенсивным выглядел цвет, северная ясность которого еще больше подчеркивалась лучами бледного, но уже яркого солнца. Черные холмы на горизонте были, как всегда, угрюмы и голы, но глаз Адама различал в них покоряющую загадочную красоту. Они стояли здесь, на том же самом месте, задолго до того, как он родился, и будут стоять здесь, когда его самого уже давным-давно не станет на свете. Земля вечна - неизменяемая, неубывающая, источник того могущества, которым держится семейство Фарли, источник их непреходящей силы. Он, Адам, всего лишь крупица в огромной вселенной, подумалось ему. И тут же собственные горести показались вдруг не имеющими значения, даже просто ничтожными. Кто он такой? Червь на этой богатой и прекрасной земле - смертный, как все живущие на земле. Придет день - и его не станет. И что будут тогда значить все его проблемы и то, чем они вызваны? И кому будет до них дело?..
Его раздумья прервал стук копыт: это Джеральд на своей двуколке быстро проехал по конному двору, спеша на фабрику. Мысли Адама переключились на двух его сыновей. За одно лишь сегодняшнее утро ему открылось множество совершенно новых вещей - не только о самом себе, но и о своих детях. По праву старшего Джеральд унаследует все земли Фарли, их усадьбу, фабрику и прочую недвижимость - с обязательством заботиться всю жизнь о своем младшем брате. Однако Эдвин не получит в наследство ничего стоящего и будет целиком зависеть от милости Джеральда. „Не очень-то, - печально вздохнул Адам, - заманчивая перспектива. Надо будет, - решил он, - обязательно предусмотреть в завещании кое-что и для Эдвина. Необходимо как можно быстрее повидаться со своим юрисконсультом".
Он не доверял Джеральду. Ни на йоту!
12
Состояние семьи Фарли, которым сейчас по праву старшего распоряжался Адам, основывалось на двух „китах” - приобретении земли и производстве сукна. Земля стояла на первом месте.
Адам Фарли прослеживал свое происхождение начиная с двенадцатого века. Составленный в 1155 году документ, хранившийся в подлиннике в одном из подвалов Фарли-Холл, свидетельствовал, что некто Хьюберт Фарли получил от короля во владение земли в округе Арквит и Рамсден Западного райдинга графства Йоркшир. Сия бумага, как говорилось в ней, была написана в присутствии Генриха II и подписана восемнадцатью свидетелями в Понтефрактском замке, где он обычно останавливался, бывая в Йоркшире. Учитывая состоятельность Хьюберта и его известность как одного из „людей короля", округ Арквит стали называть Фарли - по его фамилии. Именно он построил первый фамильный особняк на том месте, где сейчас находился Фарли-Холл.
Потомки Хьюберта увеличили земельные наделы семьи, получая их, как и другие знаки внимания со стороны королевской власти, за верную службу своим сюзеренам. Ярые роялисты, все они получали от британской короны щедрые дары. Генрих VIII пожаловал Джону Фарли Рамсденские луга - это случилось во время роспуска монастырей, когда Фарли оказал королю ценные услуги при проведении церковных реформ. Позднее дочь короля Генриха Елизавета Тюдор продала „долину Кирктон по берегам реки Эр Уильяму Фарли, сквайру, владельцу особняка Фарли и деревни”. Елизавета I, всегда стремившаяся пополнить королевскую казну, уже давно ввела в практику распродажу королевских угодий. Что касается Уильяма Фарли, то она относилась к последнему с покровительством, учитывая, что его сын служил капитаном в Королевском флоте и в свое время плавал вместе с Фрэнсисом Дрейком в Вест-Индию. Позже его судно входило в состав английского Королевского флота под командованием неустрашимого адмирала Дрейка, сумевшего в 1588 году нанести поражение испанской „Непобедимой арманде” в Кадисском заливе. Понятно, что королева продала Кирктон по весьма умеренной цене. Приобретение этого участка земли вдоль реки Эр явилось решающим моментом в увеличении состояния семьи Фарли, поскольку именно этой реке суждено было стать источником энергии для первой текстильной фабрики.
Сын Роберта, Фрэнсис Фарли, свое имя получил в честь знаменитого флотоводца, не пошел по стопам отца и не стал ни мореплавателем, ни вообще военным. Кстати, с этого времени среди Фарли уже не было больше никаких военных, если не считать, правда, непродолжительной службы Адама Фарли в Четвертом гусарском полку. Фрэнсис, старательный, упорный, но не наделенный от природы особым воображением, обладал тем не менее достаточной коммерческой интуицией, чтобы предвидеть растущее значение такого важного товара, как сукно. В конце шестнадцатого века он начал развивать у себя шерстяное производство. Собственно говоря, мануфактуры у него еще не было: местные деревенские жители по-прежнему, у себя на дому, изготовляли шерсть, но то, что раньше прялось и ткалось для собственного потребления, теперь шло на продажу. Отсюда вели свое начало знаменитые предприятия Фарли, сделавшие потомков Фрэнсиса не только самыми богатыми, но и самыми могущественными фабрикантами шерсти в Западном райдинге графства Йоркшир. К началу семнадцатого столетия деревня Фарли превратилась в процветающее фабричное поселение, жители которого занимались производством шерсти. Здесь была своя хлебная лавка, сукновальная фабрика на берегу реки и водохранилище.
Таким образом Фрэнсис Фарли присоединил к земле, которой владел их клан, еще и сукно.
Но без земли не было бы никакого сукна. Расположение фамильных угодий в Западном райдинге графства, геологические особенности и климат - все это в значительной степени способствовало успеху семейного шерстяного производства, сделав Фарли некоронованными королями шерсти далеко за пределами их округа.
Деревня Фарли находится у подножия Пеннинской гряды, этой цепи скалистых отрогов, проходящих по центру Англии - от Чевиот-Хилс на границе с Шотландией до Скалистого края, живописных холмов на северо-западе графства Дербишир. Гряду эту называют еще „позвоночником Англии” - такое название она получила от местных жителей. Геологическое строение Пеннинских гор неоднородно. На севере Йоркшира это белый известняк, на котором растут травы. Но ключи, которые здесь бьют, естественно, выносят на поверхность известняк; богатая известью вода особенно вредна для овечьей шерсти.
Южнее неожиданно известняк пропадает - это так называемый Провал Эр, - через него река Эр течет к Лидсу. К югу от Скиптона и Провала Эр и начинается Западный райдинг графства Йоркшир. Тут Пеннинские горы сложены из твердого темного песчаника, или „мельничного камня”, с примесью угля и с покрытием из торфа и глины. На „мельничном камне” почти ничего не растет - разве что овес и жесткая трава. Однако как раз их-то и любят больше всего короткошерстные овцы. В этих краях множество никогда не пересыхающих ручьев: насыщенные влагой ветры с Атлантики приносят с собой к подножию гор постоянные дожди. Вода в тамошних горных ручьях совсем не содержит извести - вода тут мягкая и способствует отличному качеству овечьей шерсти. Вода и овечья шерсть - вот два главных условия для производства сукна и оба эти компонента в Западном райдинге Йоркшира в избытке.
Располагая подобными природными резервами, шерстяное производство, которым занималось семейство Фарли, быстро росло, особенно в восемнадцатом веке. Впрочем, этому бурному росту во многом способствовали предприимчивость и прогрессивные методы, применявшиеся тремя Фарли: дедом, отцом и внуком - Джошуа, Персивалем и Дэвидом. Все трое были в сущности пионерами шерстяного бизнеса: обладая незаурядным чутьем, они осознавали важность новых изобретений, которые, как они справедливо полагали, способны обеспечить наиболее эффективный рост производства. И это происходило в то время, когда многие их конкуренты-производители шерсти не видели никакого прока в использовании технологических новинок, которым в конечном счете суждено было изменить всю социальную и экономическую структуру не только в Йоркшире, но и во всей Англии. Фарли с удовольствием приобретали „новомодное оборудование”, как презрительно именовали появлявшиеся на рынке все более хитроумные станки не слишком просвещенные фабриканты, и получали от их применения замечательные результаты.
Джеральд в качестве предполагаемого наследника должен был впоследствии вступить во владение всем огромным состоянием Фарли, которое сейчас находилось в руках Адама Фарли, его отца. От своих предков молодой наследник взял кое-какие немаловажные качества, начисто отсутствовавшие у Фарли-старшего. Прежде всего он просто любил сам процесс производства шерсти, как в свое время любили его они. Процесс этот вызывал в душе Джеральда такую же страсть, какую пробуждали в ней деньги и еда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
- Конечно, папа. И большое спасибо за все, что ты для меня делаешь. Я так тебе благодарен! - воскликнул Эдвин с подкупающей искренностью: он действительно любил и уважал своего отца.
В этот момент в дверь гостиной постучали и на пороге появилась Эмма. В руках у нее был большой поднос. Холодно посмотрев на сквайра, она быстро отвела глаза и перевела взгляд на серебряный чайник.
- Мне Мергатройд сказал, чтобы я начинала убирать со стола. Если вы, конечно, уже позавтракали. - Голос ее звучал жестко, она крепко сжимала руками поднос и стояла, не шевелясь.
- Да, Эмма. Пожалуйста. Мы уже закончили. Можешь забрать все, кроме чайника. Возможно, я еще выпью чашечку чая на дорогу, - с мягкой улыбкой ответил Адам, ласково взглянув на прислугу.
Стоявшая вполоборота Эмма, после этих слов тут же отвернулась и не смогла видеть той доброты и сочувствия, которыми искрилось красивое лицо сквайра.
- Слушаюсь, сэр, - ответила она каменным голосом и направилась к буфету. Оставив там поднос, она подошла к столу, чтобы убрать грязную посуду.
Вздохнув, Адам продолжил свой разговор с сыном, прислушивавшимся к каждому его слову.
Эмма бесшумно двигалась вокруг стола, собирая серебряные приборы и тарелки и стараясь не мешать их беседе. Кроме того, она всегда старалась быть на людях как можно незаметнее; своего рода самозащита, к которой она прибегала, желая избавить себя от возможных неприятностей. К несчастью, молодой хозяин, Джеральд, постоянно задирал ее, и это было ужасно. Ему же все это доставляло явное удовольствие. Вот сейчас, перед тем как она вошла в гостиную, он в коридоре пребольно ущипнул ее за ляжку, так, что она чуть не выронила поднос. При мысли об этом унижении сердце девушки наполнилось гневом.
Собрав посуду и устанавливая ее на поднос, она с горечью думала, сколько же еще терпеть эту жизнь, когда вокруг такие злые и страшные люди. Господи, убежать бы ей вместе с Уинстоном, но, она знала, это невозможно. Ведь в Королевский флот девушек не берут. Куда же убежать? Похоже, что некуда. И потом, думала она, мать не сможет без нее обойтись. Да и маленький Фрэнк, и отец. Тут ею овладела паника - пот мелким бисером выступил у нее на лбу. Бежать! Бежать из этого дома! Никогда больше не видеть Фарли-Холл. Бежать, пока не случилось чего-нибудь ужасного. Паника превратилась в настоящий кошмар наяву. Она понимала, что кошмар этот не имеет под собой основания - что это вдруг на нее нашло такое? В чем дело? И тут с ледяной ясностью Эмма осознала, в чем дело. Здесь, в этом доме, она была совершенно бессильна. Так, как могут быть бессильны и бесправны бедные перед лицом богатых. И с ней могут тут поступить, поняла она, леденея от страха, самым ужасным образом. Деньги! Она должна раздобыть их во что бы то ни стало! И не те жалкие несколько шиллингов, которые ей удавалось получить в деревне за штопку и шитье. Нет, у нее должно быть много денег! И это был ответ на все. Она всегда это чувствовала. Необходимо найти способ, как стать богатой. Но как? Где? Тут-то на память ей пришел Блэки О'Нил и его рассказы о Лидсе. Город, где улицы вымощены золотом. Вот где отгадка: там, в Лидсе, ей должен открыться секрет, как делать деньги! Много денег, чтобы никогда в жизни больше не опасаться, что ты снова можешь оказаться бессильной. Чтобы можно было отплатить этим Фарли их же монетой... Мало-помалу страх, сковывавший ее, начал отступать.
Поднос между тем был заставлен грязной посудой до краев: бедная Эмма чуть не упала под его тяжестью, когда стала выходить. Собрав последние силы и стиснув зубы, она молча удалилась из гостиной с высоко поднятой головой. Вся ее фигурка была исполнена достоинства, и даже спина выражала твердую решимость оставаться независимой. В ее осанке, несмотря на еще подростковую угловатость и отсутствие манер, угадывалась определенная - не по годам - величавость.
Эдвин, заметил отец, начал к этому времени беспокойно ерзать на стуле. Наконец он решился на объяснение:
- Можно мне уже идти, папа? Я еще не делал уроков, а у меня семинар, и неудобно, если я буду подготовлен хуже всех в классе.
- Конечно, мой мальчик, - ответил Адам, одобрительно улыбаясь. - Хорошо, что ты проявляешь такое прилежание. Давай, старина, занимайся. Но не забудь немного подышать днем свежим воздухом. Договорились?
- Хорошо, - и Эдвин направился к двери своей обычной изящной и легкой походкой.
- Да, Эдвин, - остановил его отец.
- Что, папа? - обернулся он к отцу, держась за ручку двери.
- Было бы прекрасно, если бы сегодня вечером ты смог поужинать вместе с тетей Оливией, ну и со мной, конечно.
- О чем ты говоришь, папа! - воскликнул Эдвин, заранее предвкушая удовольствие, которое сулило ему это неожиданное приглашение. - Огромное спасибо!
От избытка чувств Эдвин, выходя, даже позволил себе хлопнуть дверью - да еще с такой силой, что на стене даже затряслись мелкой дрожью газовые рожки.
Адам понимающе усмехнулся. Мальчик взрослел и явно обещал стать в будущем юношей с характером. Слава Богу, он каким-то образом избежал влияния матери. Адель... Надо бы зайти к ней сегодня. У них накопилось столько вопросов, которые необходимо обсудить. По обыкновению он все откладывал и откладывал их - неделя за неделей. Да и сейчас, если уж быть честным до конца, он все равно пытается сделать то же самое. Хрупкая, миловидная, взбалмошная, худенькая... Его Адель. С этой ее нежной улыбкой. Вечной улыбкой, от которой его порой бросало в дрожь. С радужной красотой, какая бывает только у блондинок. О, эта красота, жертвой красоты которой он пал много лет назад, когда впервые познакомился со своей будущей женой. Как мало времени ему понадобилось, чтобы понять: красота Адели была холодной как лед, это был своего рода камуфляж, надежно прикрывавший ее эгоизм и сердце, словно сделанное из мрамора. Но не только их: за ледяным панцирем скрывалась глубокая психическая болезнь. Уже много лет как Адам не поддерживал с ней никаких отношений. По крайней мере, десять - именно с тех самых пор, как его жена, предпочла окружить себя туманной пеленой отчужденности и болезненной изоляции: нежная, с обычно ангельской улыбкой на устах, как что-то само собой разумеющееся плотно прикрыла дверь своей спальни. Отныне для него она заперта навсегда. Помнится, в то время он даже сам поразился, как спокойно воспринял он конец их супружеских отношений, - это было чувство глубокого облегчения.
Уже давно Адам Фарли понял, что его женитьба, в которой не было ни страсти, ни любви, никоим образом не являлась уникальной. Многие из его друзей, как выяснилось потом, оказались точно так же связанными унылыми и бесплодными узами, хотя он и сомневался, что они, подобно ему, должны были мириться еще и с психическим расстройством. Его друзья, не горюя ни минуты и не мучаясь угрызениями совести, очень скоро нашли утешения в объятиях других женщин. В отличие от них сквайр, с его разборчивостью и безупречным вкусом, не позволял себе случайных связей с женщинами легкого поведения. Несмотря на чувственную натуру, Адам Фарли не ставил плотские утехи так высоко, как его друзья: в женщине, помимо красоты лица и тела, его привлекали и другие качества. Так что за эти годы безбрачие стало как бы его второй натурой, превратившись почти в аскетизм. Однако он не понимал, что для женщин, с которыми он сталкивался в обществе, его качества были особенно привлекательны, делая „этого аскета” в их глазах поистине неотразимым. Погруженный в собственные мысли о загубленной жизни, он был слеп и не видел, с каким повышенным интересом относилась к нему женская половина; впрочем, Даже прозрей он, ему в сущности было бы все равно.
Подойдя к окну, Адам раздвинул занавеси и выглянул во двор. Темные тучи развеялись, и небо сейчас было ясным и светло-синим: казалось, что это не просто небосвод, а перевернутая эмалированная чаша, настолько интенсивным выглядел цвет, северная ясность которого еще больше подчеркивалась лучами бледного, но уже яркого солнца. Черные холмы на горизонте были, как всегда, угрюмы и голы, но глаз Адама различал в них покоряющую загадочную красоту. Они стояли здесь, на том же самом месте, задолго до того, как он родился, и будут стоять здесь, когда его самого уже давным-давно не станет на свете. Земля вечна - неизменяемая, неубывающая, источник того могущества, которым держится семейство Фарли, источник их непреходящей силы. Он, Адам, всего лишь крупица в огромной вселенной, подумалось ему. И тут же собственные горести показались вдруг не имеющими значения, даже просто ничтожными. Кто он такой? Червь на этой богатой и прекрасной земле - смертный, как все живущие на земле. Придет день - и его не станет. И что будут тогда значить все его проблемы и то, чем они вызваны? И кому будет до них дело?..
Его раздумья прервал стук копыт: это Джеральд на своей двуколке быстро проехал по конному двору, спеша на фабрику. Мысли Адама переключились на двух его сыновей. За одно лишь сегодняшнее утро ему открылось множество совершенно новых вещей - не только о самом себе, но и о своих детях. По праву старшего Джеральд унаследует все земли Фарли, их усадьбу, фабрику и прочую недвижимость - с обязательством заботиться всю жизнь о своем младшем брате. Однако Эдвин не получит в наследство ничего стоящего и будет целиком зависеть от милости Джеральда. „Не очень-то, - печально вздохнул Адам, - заманчивая перспектива. Надо будет, - решил он, - обязательно предусмотреть в завещании кое-что и для Эдвина. Необходимо как можно быстрее повидаться со своим юрисконсультом".
Он не доверял Джеральду. Ни на йоту!
12
Состояние семьи Фарли, которым сейчас по праву старшего распоряжался Адам, основывалось на двух „китах” - приобретении земли и производстве сукна. Земля стояла на первом месте.
Адам Фарли прослеживал свое происхождение начиная с двенадцатого века. Составленный в 1155 году документ, хранившийся в подлиннике в одном из подвалов Фарли-Холл, свидетельствовал, что некто Хьюберт Фарли получил от короля во владение земли в округе Арквит и Рамсден Западного райдинга графства Йоркшир. Сия бумага, как говорилось в ней, была написана в присутствии Генриха II и подписана восемнадцатью свидетелями в Понтефрактском замке, где он обычно останавливался, бывая в Йоркшире. Учитывая состоятельность Хьюберта и его известность как одного из „людей короля", округ Арквит стали называть Фарли - по его фамилии. Именно он построил первый фамильный особняк на том месте, где сейчас находился Фарли-Холл.
Потомки Хьюберта увеличили земельные наделы семьи, получая их, как и другие знаки внимания со стороны королевской власти, за верную службу своим сюзеренам. Ярые роялисты, все они получали от британской короны щедрые дары. Генрих VIII пожаловал Джону Фарли Рамсденские луга - это случилось во время роспуска монастырей, когда Фарли оказал королю ценные услуги при проведении церковных реформ. Позднее дочь короля Генриха Елизавета Тюдор продала „долину Кирктон по берегам реки Эр Уильяму Фарли, сквайру, владельцу особняка Фарли и деревни”. Елизавета I, всегда стремившаяся пополнить королевскую казну, уже давно ввела в практику распродажу королевских угодий. Что касается Уильяма Фарли, то она относилась к последнему с покровительством, учитывая, что его сын служил капитаном в Королевском флоте и в свое время плавал вместе с Фрэнсисом Дрейком в Вест-Индию. Позже его судно входило в состав английского Королевского флота под командованием неустрашимого адмирала Дрейка, сумевшего в 1588 году нанести поражение испанской „Непобедимой арманде” в Кадисском заливе. Понятно, что королева продала Кирктон по весьма умеренной цене. Приобретение этого участка земли вдоль реки Эр явилось решающим моментом в увеличении состояния семьи Фарли, поскольку именно этой реке суждено было стать источником энергии для первой текстильной фабрики.
Сын Роберта, Фрэнсис Фарли, свое имя получил в честь знаменитого флотоводца, не пошел по стопам отца и не стал ни мореплавателем, ни вообще военным. Кстати, с этого времени среди Фарли уже не было больше никаких военных, если не считать, правда, непродолжительной службы Адама Фарли в Четвертом гусарском полку. Фрэнсис, старательный, упорный, но не наделенный от природы особым воображением, обладал тем не менее достаточной коммерческой интуицией, чтобы предвидеть растущее значение такого важного товара, как сукно. В конце шестнадцатого века он начал развивать у себя шерстяное производство. Собственно говоря, мануфактуры у него еще не было: местные деревенские жители по-прежнему, у себя на дому, изготовляли шерсть, но то, что раньше прялось и ткалось для собственного потребления, теперь шло на продажу. Отсюда вели свое начало знаменитые предприятия Фарли, сделавшие потомков Фрэнсиса не только самыми богатыми, но и самыми могущественными фабрикантами шерсти в Западном райдинге графства Йоркшир. К началу семнадцатого столетия деревня Фарли превратилась в процветающее фабричное поселение, жители которого занимались производством шерсти. Здесь была своя хлебная лавка, сукновальная фабрика на берегу реки и водохранилище.
Таким образом Фрэнсис Фарли присоединил к земле, которой владел их клан, еще и сукно.
Но без земли не было бы никакого сукна. Расположение фамильных угодий в Западном райдинге графства, геологические особенности и климат - все это в значительной степени способствовало успеху семейного шерстяного производства, сделав Фарли некоронованными королями шерсти далеко за пределами их округа.
Деревня Фарли находится у подножия Пеннинской гряды, этой цепи скалистых отрогов, проходящих по центру Англии - от Чевиот-Хилс на границе с Шотландией до Скалистого края, живописных холмов на северо-западе графства Дербишир. Гряду эту называют еще „позвоночником Англии” - такое название она получила от местных жителей. Геологическое строение Пеннинских гор неоднородно. На севере Йоркшира это белый известняк, на котором растут травы. Но ключи, которые здесь бьют, естественно, выносят на поверхность известняк; богатая известью вода особенно вредна для овечьей шерсти.
Южнее неожиданно известняк пропадает - это так называемый Провал Эр, - через него река Эр течет к Лидсу. К югу от Скиптона и Провала Эр и начинается Западный райдинг графства Йоркшир. Тут Пеннинские горы сложены из твердого темного песчаника, или „мельничного камня”, с примесью угля и с покрытием из торфа и глины. На „мельничном камне” почти ничего не растет - разве что овес и жесткая трава. Однако как раз их-то и любят больше всего короткошерстные овцы. В этих краях множество никогда не пересыхающих ручьев: насыщенные влагой ветры с Атлантики приносят с собой к подножию гор постоянные дожди. Вода в тамошних горных ручьях совсем не содержит извести - вода тут мягкая и способствует отличному качеству овечьей шерсти. Вода и овечья шерсть - вот два главных условия для производства сукна и оба эти компонента в Западном райдинге Йоркшира в избытке.
Располагая подобными природными резервами, шерстяное производство, которым занималось семейство Фарли, быстро росло, особенно в восемнадцатом веке. Впрочем, этому бурному росту во многом способствовали предприимчивость и прогрессивные методы, применявшиеся тремя Фарли: дедом, отцом и внуком - Джошуа, Персивалем и Дэвидом. Все трое были в сущности пионерами шерстяного бизнеса: обладая незаурядным чутьем, они осознавали важность новых изобретений, которые, как они справедливо полагали, способны обеспечить наиболее эффективный рост производства. И это происходило в то время, когда многие их конкуренты-производители шерсти не видели никакого прока в использовании технологических новинок, которым в конечном счете суждено было изменить всю социальную и экономическую структуру не только в Йоркшире, но и во всей Англии. Фарли с удовольствием приобретали „новомодное оборудование”, как презрительно именовали появлявшиеся на рынке все более хитроумные станки не слишком просвещенные фабриканты, и получали от их применения замечательные результаты.
Джеральд в качестве предполагаемого наследника должен был впоследствии вступить во владение всем огромным состоянием Фарли, которое сейчас находилось в руках Адама Фарли, его отца. От своих предков молодой наследник взял кое-какие немаловажные качества, начисто отсутствовавшие у Фарли-старшего. Прежде всего он просто любил сам процесс производства шерсти, как в свое время любили его они. Процесс этот вызывал в душе Джеральда такую же страсть, какую пробуждали в ней деньги и еда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56