Был он на пьяных но
гах, в руке бутылка. Поставил фонарь посередине вагона и все говорил что-т
о и выкрикивал, пел и приплясывал. Он совал ребятам кусочки сахара и након
ец заявил членораздельно:
Ц Я есть артист.
Он кричал петухом, лаял, корчил смешные рожи, играл на губной гармошке и вс
е прикладывался к бутылке, и глаза его сатанели. Рожи становились страшн
ее, страшнее, наконец он начал хрипеть и дергаться, водка, стекая на грудь,
зло вспыхивала. Ребята, смотревшие на него сначала с любопытством, потом
даже весело, стали расползаться по углам, прятались в тень, несколько мал
ышей заплакало.
Ц Почему не веселись? Ц закричал немец. Ц Сейчас будем еще веселись. Се
йчас главный циркус. Фокус-покус.
Он принялся сгонять ребятишек в центр вагона и рассаживать их кружком, п
отом вытащил к фонарю Полину Трофимовну.
Ц Фокус-покус Ц есть жизнь! Ц закричал он, швырнул пустую бутылку в отк
рытую дверь. Вытер губы, забрал кофту Полины Трофимовны на груди в кулак
Ц словно сжевал тонкую ткань пальцами.
Она ударила его по руке и отпрянула. Он заржал. И пошел на нее, перешагивая
через ребят.
Она выбросилась из вагона спиной вперед. И Володьке показалось, что в пос
ледний свой миг она глянула на него, как бы моля увести ребят. Немец качнул
ся за ней с протянутыми руками. Он бы не упал, но скуластый с разбега удари
л его ногой в зад. Немцевы руки соскользнули по двери, зацепились за дверн
ой полоз и тут же исчезли. Фонарь «летучая мышь» скуластый тоже выбросил
в темноту.
Паровоз загудел, набирая хорошую скорость после поворота.
Ц Ссыпаться! Нужно ссыпаться! Ц кричал Володька.
На остановке в вагон налезли пьяные немцы. Они хохотали и громко звали св
оего товарища. Гришка молча кивнул на дверь. Немцы не поняли. Но потом, так
же громко ругаясь, как только что хохотали, они спрыгнули из вагона. Закры
ли дверь снаружи. И окна закрыли.

На скобленом столе с черными пятнами от утюгов, чугунов и самоварных угл
ей, с дырками от выпавших усохших сучков на белой нежной бумажке лежал не
опознанный плод. Его бугристая кожа сочилась душистым солнечным маслом,
заполняя избу запахом некой небесной росы, которую бабка надеялась поню
хать только в райских садах.
Райский плод принес Сенька.
Ц Вот, Ц сказал он. Ц Я раненому немецкую фрукту принес.
Ц Украл, не иначе, Ц осудила его бабка Вера.
Ц Да неужто они такую фрукту сами дадут? Вкусная небось. Только я не знаю,
как ее едят.
Сенька уселся на порог, чтобы не глядеть в мальчишкино лицо, из которого к
расные пятна сосут жизнь, и осталось ее там на донышке.
Вслед за Сенькой в избу набились ребятишки Ц глазищи до сердца, а сердце
через них Ц на ладони. Нету у бабки Веры для ребятишек настоящего имени: к
то Колька тут, кто Васька, кто Манька, а кто Тамарка, бабка Вера никак не зап
омнит. Бабки Верина память уже не сплетает таких узелков малых, как имена
ребячьи, Ц Савря, и все тут. В Малявине поросенок Ц Савря, мальчишка сопл
ивый Ц Савря и прочая мелкая безобидная нечисть Ц Савря. Ребятишки тар
ащились на бабкин стол скобленый, на неведомый фрукт, как на чудо. По их гл
азам понимала бабка, что глядят они на него не из голодной жадности, а пере
полненные восхищением, радостные оттого, что глаза их видят невиданное,
ноздри слышат неслыханное. Только самая маленькая, Сенькина сестренка М
аруська, щурилась на чудесный плод с нескрываемым точным смыслом. Она и с
казала, когда, наглядевшись досыта, ребятишки сбегали к деду Савельеву, ч
тобы определить назначение фрукта:
Ц Дедушка, а ее едят?
Ц Едят, Ц сказал дед Савельев. Ц Называется оно Ц апельсин. Деликатны
й плод, небось попробовать надо.
Бабка Вера уточнила строптиво:
Ц Хотя бы и апельсина, да для больного младенца это Сенька небось не для
вас постарался. Ишь Саври…
Сенька отвернулся, сдержал вздох.
Ц Для больного оно без радости, Ц сказал дед. Ц Сопьет, и все тут, как вод
у.
Он взял апельсин со стола Ц упало бабкино сердце, но, видя рассыпанные во
круг сверкающие ребячьи глаза, она не посмела вмешаться. Дед Савельев вз
ял нож Ц бабкино сердце совсем ушло. Дед надрезал кожицу сверху вниз, раз
вернул ее лепестками Ц бабкино сердце подпрыгнуло, толкнулось в груди с
ильно и радостно, как у ребенка.
Ц Смотри ты…
На стариковой ладони расцвел цветок, и словно весна пришла в избу, словно
расцвели целебные бабкины травы, а старые бревна стен дали вдруг клейкий
веселый лист.
Ц Будто лилия…
Маруська, встав на цыпочки, тихо спросила:
Ц А ее кушают?
Дед, как волшебник, на ладони обнес по ребятам душистый цветок, подержал п
еред каждым, чтобы каждый успел нанюхаться, потом разделил сердцевину цв
етка на ядреные ломтики, в которых под тонкой пленкой кипел оранжевый со
к.
Ц И тебе, Вера, Ц наделив ребятишек, сказал дед Савельев. Ц Лизни… А это
Ц больному. Ц Он подошел к бельевой корзине, где со стиснутыми зубами ле
жал найденный на дороге мальчишка. Ц Разожми ему зубы.
Зубы мальчишки сами разжались.
Ц Кто меня керосином намазал? Ц крикнул он хрипло и дико. Ц Нужно «Хайл
ь!» кричать… Ой, не бейте меня больше по голове… Поросятники! Недоноски! Ко
лбасники!..
Бабка перекрестилась. Дед выдавил сок из ломтика в открытый, хватающий в
оздух мальчишкин рот. Мальчишка дернулся, выплюнул сок прямо в деда, засн
овал по корзине и наконец затих, затаился, спрятав голову под подушку.
Разделенное по частичкам солнце, каждому на ладонь подаренное, как бы по
меркло. Маруська заплакала, сказала с необоримой обидой:
Ц Вдруг ее есть нельзя. Вдруг это гадючья ягода.
Ц Можно, Ц сказал дед. Ц Она вкусная.
Первым свой ломтик проглотил Сенька, его обожгло кисло-сладким. За Сеньк
ой остальные ребята съели враз. Одна Маруська лизала свою дольку, высасы
вала по капельке. С первой же капелькой сока ее страх ушел. Съев, Маруська
сказала:
Ц Я б такой апельсины много бы съела Ц целую гору. Ц Она слизнула с ладо
ни запах. Ц Вон как пальцы напахли. Ц Она нюхала пальцы, прижимала их к ще
кам и ко лбу, смеялась кокетливо и заливисто.
Ц Леший с тобой, Ц пробурчала старуха. Ц От горшка два вершка, а смотри
как девчится. Неужто в этой кислятине сок такой сильный? Я бы последнее яб
локо на нее не сменяла.
Дверь отворилась. Генералом вошла в избу Любка Самарина, в белой блузке ш
елковой, платок на плечах с розами Ц еще до войны Мишкой подаренный, трак
тористом, туфли «Скороход» на высоком каблуке.
Ц Чем это у вас пахнет? Ц спросила она с порога. Увидев на столе апельсин
овые корки, на Сеньку глаза кинула. Ц Корки апельсиновые Ц в буфет, ребя
тишек Ц за печку. Ц И с улыбочкой, вежливым голосом: Ц Будьте любезны, вх
одите, герр доктор. Ц Бабке шепотом: Ц Я тебе немца привела из Засекина, д
октор ихний.
Немец вошел в избу стеснительно. Поздоровался, как крещеный, сняв шапку.

Ц Вот он, герр доктор, Ц сказала Любка и рукой оголенной повела, будто к т
анцу. Ц Пулей раненный.
Немец снял с плеча сумку, обшитую кожей, положил ее на скамейку и достал ку
сок мыла. Бабка засуетилась, налила в глиняный рукомойник теплой воды, вы
хватила из комода чистое полотенце. Пока немец мыл руки, она стояла возле
него, печальная и покорная, с затаенной надеждой, как все матери перед вра
чами.
Немец долго, старательно вытирал пальцы и все рассматривал полотенце.
Ц Зер гут, Ц сказал он и похвалил работу.
Ц Чего уж, Ц ответила бабка, Ц крестьянское дело такое.
Немец смотрел на мальчишку внимательно, веки смотрел, десны смотрел, жив
от щупал. Спросил название трав, которыми бабка обкладывала рану, и запис
ал их в тетрадочку. Рану похвалил, мол, чистая, значит, заживет скоро. Поинт
ересовался, поила ли бабка мальчишку, попросил рассказать, какими отвара
ми и настоями. Бабка рассказывала, а он все кивал, все записывал. Потом поп
росил показать ему травы. Некоторые он признал, другие завернул в пакети
ки, подписал и спрятал в сумку. Особенно заинтересовался ятрышником.
Ц Эта трава силу придает, Ц говорила бабка, Ц и ясность в голове. Ее на с
пирту нужно настаивать крепко, на перваче, потом в воде распускать Ц три
капли в рюмку и так пить. Можно на водке Ц тогда побольше капель. Можно на
воде, как слабенький чай пить. Полстакана утром и вечером полстакана. Она
мужикам хорошо помогает.
Немец закивал весело, понюхал травку, уважительно бабку похвалил, подтве
рдил, что она лечит правильно. Достал из сумки коробочку.
Ц Витамины, Ц сказал и добавил главное: Ц Хорошо кормить. Молоко, яйца, к
урица, бульон, мед, творог…
Бабка завела глаза к потолку, не решаясь при немце распустить чертыхалов
ку. Немец побарабанил пальцами по столешнице:
Ц Понимаю Ц война. Я могу обменивать консерв, масло, сахар…
Ц На какие шиши?! Ц сорвалась бабка. Ц Какое у нас золото? Было кольцо об
ручальное Ц давно продала, когда сын болел… Икона была в серебряной риз
е Ц продала в церкву, когда внук хворал. А теперь что? Патефон хочешь? Ц Ба
бка полезла было под кровать, где стоял патефон, оставленный ей в подарок
председателем-постояльцем.
Ц Патефон не нужно. Ц Немец поднялся, подошел к простенку между окон. Ц
Это обменивать. Ц Он вынул из сумки килограммовую банку мясных консерв
ов.
Бабка засовестилась:
Ц Да куда же они тебе? Они уже двадцать лет молчат. Немец сунул ей банку в р
уки, полез на скамейку снимать часы.
Бабка осторожно, как стеклянную, поставила банку посреди стола. От таког
о богатства у бабки по щекам полились слезы. «Что-то слеза меня стала бить
», Ц подумала она, извинительно хлюпнув.
Ц Может быть, у вас еще что-нибудь? Ц спросил немец. Ц Старинная одежда?

Бабка нырнула в сундук, швырком вытряхнула оттуда береженые юбки, кофты,
старые полушалки. Немец выбрал два полотенца, вышитых густо, и душегрейк
у со стеклярусом. На столе рядом с консервами появился пакет сахара.
Ц Ишь сколько наторговала, Ц сказала ей Любка, посверкивая глазищами.
Ц За такую то рухлядь.
Бабка отбрила:
Ц Ты поболе наторговать можешь…
Немец долго бабку благодарил и дедку Савельева благодарил, приняв его, в
идать, за бабкиного старика, а выйдя с Любкой за дверь, пояснил осуждающе,
что русские, как он заметил, не умеют беречь красивых старинных вещей и с т
акой легкостью расстаются с ними, что он даже в толк не возьмет, почему они
тогда с таким упорством воюют.
Ребятишки вылезли из-за печки, уставились было на бабкино богатство. Баб
ка их: «Кыщ! Пошли, Саври!» Ц выставила за дверь.
Она стала против стола, облегченная тайной мыслью, той, что на время отдал
ила от нее ненавистное слово «бульон».
Дед Савельев сидел тихо, тоже смотрел на продукты, но в его глазах, светлых
и отчужденных, как бы похрустывал холод.
Ц Видал я всяких часов, Ц сказал он погодя. Ц С драконами и монахами, с п
авами, с барынями, с каруселями. Одни видал с ярмаркой. Как бьет час Ц чело
вечки медные на ярмарке зашевелятся, мимо друг дружки пройдут, музыка за
играет, акробаты закувыркаются. А нету в них жизни Ц механическое круже
ние. А в кукушке есть. Да и на кукушку-то она мало похожа, так себе, чурбачок
с носом. А поди ж ты…
Бабка тускло, без жалости посмотрела в простенок, где вместо часов остал
ось пятно.
Ц Дивья, Ц сказала она. Ц Хоть бы шли, а то и не тикали.
Ц Я тебе, Вера, леща принес, Ц сказал дед. Ц Ты мальчишке леща свари, там и
окунье есть. Ц Он кивнул на холщовую сумку, которую, войдя, оставил возле
порога. Ц А консерв пока что не трогай. В нем для больного нет ничего. Ты лу
чше его сама съешь, вон у тебя в чем душа? Ц Дед встал, долго глядел на пятн
о от часов, уходя, со вздохом сказал: Ц Кабы бульону ему куриного.
Бабка чистила рыбу, ругая старика, крича на его голову разорение и темень.
Рыбьи потроха сложила в миску, размешала с картофельными очистками, закр
ыла занавески на окнах, дверь изнутри заперла и только тогда выпустила и
з-под печки пеструшку. Она горестно рассматривала ее, торопливо клевавш
ую. Курица, как червяков дождевых, рвала рыбьи потроха. Квохча, царапала ми
ску лапой, даже с ногами в еду залезла.
Бабка думала, затемнив глаза слезами: «А ну как зарежу пеструшку и мальчо
нка помрет? Кабы знать, что поправится? Ах, кабы знать? Чего ж я одна-то оста
нусь?..»

…Город серый, чужой, каменный. В сером дождике закопченая черепица.
Детдомовцев вывели из вагона, погнали по путям мимо ржавых паровозов, ми
мо искалеченных пузатых вагонов с подножкой по всей длине, мимо черных с
горевших танков. Женщины в макинтошах, разбиравшие мелкий металлолом, ра
зогнулись, долго смотрели на них, идущих, сгорбатясь, под дождиком, несущи
х на себе охапки соломы, котелки, зимние пальто, маленьких больных ребяти
шек, рваные ботинки, оставленные для холодов, обмотанные проволокой и ве
ревками.
Железнодорожные охранники торопили ребят: «Шнель! Шнель!»
Привели их в полуразрушенный пустой дом. В нем ходил ветер, по скользким л
естницам текла размытая дождем штукатурка. Бумага шуршала и чавкала под
ногами, сорванные ветром бумажные клочья метались над головой, как седые
летучие мыши. «Сколько у немцев бумаги, Ц подумал Володька. Ц Везде бум
ага»
Их запустили в уцелевшую комнату, даже со стеклами. Охрану не выставили.

Ребята молча повалили всю свою ношу на пол. Старшие выбирали из узлов и ко
томок зимние шапки Ц надевали на себя все, что есть поплотнее.
Ц Отрываться будем? Ц спросил Володька.
Ц Драться будем.
Володька высунулся из окна:
Ц А никого нет.
Ц Придут. Приходят в каждом немецком городе.
Тонька устало, как взрослая, как совсем старая, вздохнула.
Ц У поляков хорошо Ц люди поесть дают. Ц Она тоже натянула на себя зимн
юю шапку. Стриженая, да еще в зимней шапке, она совсем стала похожей на ост
роносого, слабогрудого мальчишку, только юбка ее девчонкой и делала. Ц В
ишен в Польше до дури.
«Я тебе платье шелковое куплю, Ц ни с того ни с сего подумал Володька. Ц К
ак у мамы платье, голубое в белых цветочках.»
Ц Ох, вишни бы я поела сейчас…
Ц Будет тебе вишня под носом… Ц сказал ей Гришка, тот самый скуластый, и
ушел вниз и долго гремел там Ц что-то ломал.
Наверх его пригнала старуха с корзиной, прикрытой платком. Объяснила, чт
о она из Литвы, что по-литовски зовут ее Гражина, а по-немецки она уже давно
фрау Роза. Поставила корзину посреди комнаты.
Ц Картофель и немного хлеба.
Старухино лицо напоминало разросшуюся до невероятных размеров фасолин
у, сморщившуюся от долгого лежания. Платок был повязан узлом на лбу, отчег
о лицо казалось еще длиннее. Во рту сверкал полный комплект новеньких го
лубоватых зубов. Зубы держались некрепко, когда старуха говорила, они ля
згали сами по себе, как бы раскусывая слова пополам.
Оставив еду, фрау Роза ушла.
Поели. Кто спать завалился, кто уселся играть в дурака украденными где-то
немецкими картами с королями рогатыми, дамами, жирными и румяными, и вале
тами с подхалимистыми рожами. На рубашке карт нарисована голая тетка. На
верно, девчонки пририсовали ей трусики и бюстгальтер чернильным каранд
ашом.
К вечеру за окном закричало, засвистало, заулюлюкало: «Русские свиньи, со
бачье дерьмо, ублюдки…»
Ц Пришли, Ц сказал Гришка.
Володька подумал: «Что они, слов других, что ли, не знают? Все одно да одно…»
Битая голова его заволновалась, а за ней и вся натура Володькина взвинти
лась Ц он вспрыгнул на подоконник. Возле дома, на пустыре, заваленном ржа
вым железом, стояла толпа мальчишек. На всех были ремни, на некоторых порт
упеи, у всех закатанные рукава, расстегнутые воротнички, крепкие ботинки
, даже футбольные бутсы и еще какие-то с железными скобками по широкому ра
нту. Володька заголосил:
Ц Обожравшиеся колбасники, у вас икота из глаз прет! Мешки с крысиным дер
ьмом!
В окно полетели камни.
Мальчишки и девчонки постарше уже поверх всего надетого натягивали на с
ебя зимние рваные-перерваные пальто. «Драться пойдут, Ц подумал Володь
ка. Ц Шапки Ц чтоб голову не проломили, пальто Ц от кастетов». От этой мы
сли у него заломило, запекло в затылке, словно сунули туда, в череп, печену
ю картофелину. Переборов надвинувшуюся было темень, Володька схватил чь
ю-то зимнюю шапку.
Ц Я пойду.
Гришка плечами пожал, но другой, тот, что после Гришки был самым старшим, б
елоголовый, веснушчатый Сашка, сказал:
Ц Нельзя тебе, у тебя голова слабая. С малышами останешься, они покажут, ч
то делать.
Ц Слабая, когда бьют, теперь я сам буду бить.
Гришка засмеялся сухо и зло:
Ц Ты будешь бить, а они глядеть? Разевай рот шире. Останешься Ц слушай, чт
о говорят.
По его тону, по усталому, даже жестокому выражению ребячьих лиц Володька
понял, что для них это не просто драка, а как бы обязанность победить, что к
аждая, даже маленькая, помеха означает для них поражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15