Кузьма тоже стоял, и его дикий вытаращенный глаз горел необыкновенным ог
нем.
Ц Нам помолчать нужно… Ц сказал он.
Стрелять Кузьма начал, когда немцы, видевшие эту картину, ушли, когда само
лет и зенитка догорели, как забытый в лесу костер, а шедшие мимо и ведать н
е ведали, что здесь случилось. Кузьма долго стрелял в то же место возле лес
а, потом стал стрелять все реже и реже, выискивая офицеров среди грязных с
олдат, воспаленных, словно разъеденных чесоткой, несущих еще не остывшее
оружие.
Володьке стало тревожно. Он дергался, кусал ногти.
Ц Поедим, дядя Кузьма, Ц сказал он. Ц Отдохнем.

К вечеру, когда движение немцев по дороге спало, бабка Вера направилась б
ыло снова идти в Засекино за Володькой. Но уже на дороге передумала, поско
льку через Засекино к станции восемь верст крюк, а прямо лесом куда короч
е. Решила бабка, что Володька непременно на станцию побежал, не пойдет же о
н до Ленинграда через Засекино пешком шагать. Но на всякий случай Ц мало
ли что! Ц для спокойствия бабка Вера решила послать в Засекино Сеньку.
Сеньку бабка Вера нашла в школьной избе. Сенька сидел у стены, весь зелены
й. Посередке ребятишки картошку ели с тушенкой и с маслом. Запах от картош
ки шел такой душистый и сытный, что бабка Вера икнула.
Ц Развалился, Ц набросилась она на Сеньку и еще раз икнула, но уже по дру
гой причине Ц разъярясь. Ц А чтобы дружка поискать, тебя нету. Тебе хоро
шо. А ему небось плохо. Он убег, иль не знаешь?
Ц Знаю, Ц сказал Сенька едва слышно, как выдохнул.
Бабка вмиг пожелала, чтобы Сенька провалился на этом месте, чтобы черти е
го кишки полоскали и выкручивали, но через миг сообразила, что таким обра
зом делу не поможешь, и сказала Сеньке уже скромным голосом, с просьбой:
Ц Побеги-ка в Засекино, а, Сенька. Может, он там немцев пережидает. А я на ст
анцию тронусь.
Сенька не ответил, позеленел еще гуще.
Ц Сенька брюхо спалил, Ц сказала Маруська, самая младшая.
Ц Так не хватал бы картошку-то, студил бы! Дуть на нее надо, горячую не гло
тать… Брюхо-то у тебя совесть заглушило. Совсем обезбожел. Видишь, как дру
гие-то аккуратно едят. А тебе все первому да побольше.
Тамарка Сучалкина, после Сеньки самая старшая, сказала, надувшись:
Ц Он и не ел вовсе, ни крошечки не взял.
Тамарка подошла, задрала Сеньке рубаху на животе. Сенькин живот был крас
ный, надулся мокрыми прозрачными волдырями. Рубаха на животе была в масл
яных пятнах. Глаза Сенькины закраснели от боли, а сам он уже из зеленого сд
елался серым.
Ц Ах ты Савря! Ц ахнула бабка. Ц Вот немцы-то схватят тебя за твое лиход
ейство. Да кто же картошку-то горячую за рубаху кладет? Ее студить нужно. Е
сли уж воруешь, так прямо с котлом воруй.
Бабка поняла, что сказала нечто неосторожное и несуразное. Перекрестила
сь, отругала угодников и апостолов и, приказав Сеньке тут сидеть, побежал
а домой за примочками. Пока она примочки ставила, да Сенькин живот смазыв
ала, да приказывала не прикасаться к волдырям грязными руками и чистыми
тоже не прикасаться Ц а откуда у этих иродов могут быть чистые руки, если
они в каждой грязи колупаются, Ц пока она все это выговаривала, охватила
ее тоска. Нужно было ей на станцию бежать, и с каждой минутой все нужнее.
Ц Ишь чего надумали, занятие себе нашли Ц картошку красть, да еще с пылу.
Ужо я приду со станции, вашим маткам нажалуюсь!
Выкрикнув это, бабка выметнулась из избы, громыхая жесткими, негнущимися
сапогами, зашагала на станцию. «Володька, леший сопливый, голодный, замер
зший, сидит скорчившись в каком-нибудь сарае или под прелой холодной коп
ешкой, а то и в избе, среди отступающих немцев. Место ли ему среди немцев?! Че
го надумал! Я из него дурь-то повытрясу…»

Бабка Вера опросила на станции всех знакомых, не видел ли кто мальчонку в
розовых панталонах.
Ц Такой маленький, в моей душегрейке, Ц говорила она. Ц Шустрый такой, г
лазастенький.
Она обошла всю станцию, разрушенную бомбами и снарядами, во все сараи и ра
скрытое пустое депо заглянула, даже спрашивала у немцев.
Немцев на станции было немного Ц ушли санитарные эшелоны, ушли платформ
ы, груженные танками. Остался один паровоз ФД с тяжелой четырехосной пла
тформой и какой-то телегой с крюком вроде клюва. Паровоз, окутавшись паро
м, дернул, и пошел рвать шпалы этот тяжелый крюк. Шпалы лопались ровно посе
редине, как гнилые нитки, без особого громкого звука.
«Что же это делается? Ц подумала бабка. Ц Это зачем же сделанное разруш
ать?»
Издалека и неожиданно для отвыкшего уха послышался звон колокольный. Ба
бке показалось, что этот звон ей мерещится. Но, оглядевшись, она угадала, ч
то и другие люди слышат звон колоколов, а немцам он круто не по душе.
Ширился медный, то густой, то заливистый звук, летел над полями, будто стая
разномастных весенних птиц. И порушенные рельсы отзывались ему слабым г
улом. Звонарь был неловкий и бестолковый Ц лупил в колокола без порядка,
но колокола сами собой, выравнивая его неумелость, сливали голоса в неки
й радостный хор. Звон наполнил бабку тревогой, сознанием какой-то ошибки.

Перескакивая лужи, бросилась она, как молодая, на колокольний зов. И, уже в
ыйдя на дорогу, она услышала, как этот зов оборвался. Она заторопилась быс
трее, шла, не чувствуя сердца, бежала. Тишина, показавшаяся ей такой длинно
й, с реденькими хлопками выстрелов, с песней жаворонка в вышине, вползла в
друг куда-то в овраги, освободив пространство для печального панихидног
о голоса. Медный басовый голос, строго печальный и строго возвышенный, за
топил землю перед бабкой и со всех сторон, и она не смогла идти Ц села, ста
рая, при дороге, свесив ноги в канаву.

Ц Ты бы ушел вниз, Ц сказал Володьке Кузьма. Ц Сейчас стрельба без разб
ору. Шальная пуля, она невидящая.
Ц А ты?
Ц А я здесь побуду. Мало ли…
В глазах Кузьмы была то ли робость, то ли какая-то боль. Володька хотел ему
возразить, сказать, что останется с ним на вышке до победного часа, что нел
ьзя ему покидать пост в такую минуту, но, застеснявшись умоляющих глаз Ку
зьмы, сказал:
Ц Ладно. Если наши покажутся Ц крикни. Ц И тут он увидел танки. Они шли т
ройками далеко в поле. И хотя Володька никогда не видел красноармейских
танков, он понял: наши.
Ц Наши! Ц завопил он. Ц Наши идут! Ц Он вскочил на гнилую лестницу, веду
щую к колокольным балкам, схватил заброшенные на балку веревки, привязан
ные к языкам колокольным. Он дергал эти веревки и раскачивался на них, как
радостный котенок на занавеске.
Колокольня наполнилась звоном-гулом. Колокола кричали, бубнили и бреньк
али невпопад, перезванивая, перебивая друг друга. Кузьма отошел к стенке
и, прижавшись к ней спиной, запрокинув голову, стоял, тяжело дыша. В этом су
матошном нелепом и звонком звоне послышался ему шум крыльев, и скрип дер
евянных валов, и голосистые песни деревенских красавиц, сидящих на мешка
х с теплой душистой мукой. Опалило его, как слезой, ароматным запахом радо
сти.
Пулеметная очередь иссекла белые стены. Заклубилась кирпичная пыль.
Володька упал на солому, сжимая веревки тонкими пальцами, потом он выпус
тил их. Языки малых колоколов-подголосков родили звук печальный и нежны
й. Кузьма оттолкнулся было от стены, чтобы к Володьке броситься, но остано
вилось в нем сразу все, все сразу оцепенело Ц все, что оттаяло. Левая бров
ь его смяла лобные морщины, исказила и без того искаженное лицо, страшно в
ывалился левый порченый глаз. Кузьма пополз по полу к проему окна, осторо
жно выглянул. От колокольни уходил похожий на гроб транспортер. Немцы с п
однятыми автоматами смотрели на колокольню.
Первый раз снайпер Прохоров стрелял из своей строгой винтовки навскидк
у.
Шофер намертво прилепился к баранке. Пулеметчик упал через борт Ц голов
ой вниз. Офицер, умирая, долго стрелял в землю. Четверо спрыгнули Ц трое у
шли, отстреливаясь, в проулок.
Кузьма Прохоров дождался, когда они появились на дороге. Они шли канавой,
пригибаясь, спеша к лесу. Винтовка выстрелила три раза.
Только тогда Кузьма Прохоров встал над Володькой. Танки уже были близко.
Они шли без выстрелов, выбрасывая из-под гусениц комья мягкой земли. Кузь
ма взялся за веревку большого колокола, и над свободной уже землей поплы
л тяжелый горестный звук, медленный и торжественный, как течение большой
реки.
Потом Кузьма сел рядом с Володькой на солому, взял свою винтовку за ствол
и, глядя не в точеное дуло, а в Володькины глаза, в которых навеки застыла р
адость, нажал на спуск большим пальцем ноги.
Кузьму и Володьку похоронили вместе.
Оказывается, все по деревням знали, отчего происходит тот звук, словно мо
крым пастушьим кнутом из сердцевины небес. Знали, какая нечистая сила ос
тавляла в изголодавшихся многодетных избах то банку консервов, то кулек
сахару. Прикрыли могилу каменной плитой с едва различимой надписью: «Зак
лан от сотворения…», а чтобы надпись эта, в общем не говорящая ничего, не с
мущала умы, не ввергала в сомнение, густо нарисовали звезду сбереженным
свинцовым суриком.

КОНИ

Дед Савельев еще в первую военную весну назначил поле для пахоты Ц широ
кий клин между холмов, возле озера.
Ц Эту землю пашите. Эта земля устойчивая. За всю мою жизнь этот клин нико
гда не давал пропуску. В засуху здесь вода не иссыхает Ц здесь ключи бьют
. В дожди с этой земли излишек воды стечет, потому что поле наклонное к озе
ру. И солнце его хорошо обогревает благодаря наклону. И ветер его обходит
Ц оно холмом загорожено.
С этого клина прожили вторую зиму под немцем. Долгой была та зима. Вьюжной
была и отчаянной. В малую деревню вести с фронта не попадают. А если и дост
игнут какие, то немцы изукрасят их на свой лад Ц худо…
Худо, когда печь не топлена.
Худо, когда есть нечего, ребят накормить нечем.
Худо совсем, когда неизвестность.
Но не верит сердце в погибель. Даже в самой слабой груди торопит время к по
бедному часу.
Весна пришла ранняя. Услыхав ее, снарядились женщины пахать. Четверо тян
ут, пятая плуг ведет. А другие отдыхают. Пашут по очереди, чтобы не надорва
ться. Семена собрали по горстке, кто сколько сберег.
Сенька тоже в упряжку стал Ц пришел со своей лямкой в помощь. Тянет Ц в г
олове от натуги звон, в глазах круги красные.
Ц Ай да конь! Ну жеребец! Не ярись, не лютуй Ц все поле потопчешь. Ишь в теб
е силы сколь Ц аж земля трещит.
На эти насмешки Сенька внимания не обращает. Пусть посмеются для пользы
дела.
От земли пар идет. И от пахарей пар. Небо метнулось куда-то вбок. Земля из-п
од ног выскользнула. Падает Сенька носом в борозду.
Ц Ай да конь! Ц говорят женщины.
После передышки Сенька снова приладил свою лямку к плугу, и прогнать его
никто не решился.
Уже вспахали больше половины, когда наткнулись на бомбу. Пошли к деду. Жал
ко им работы, жалко потраченной силы, а ничего не поделаешь: шевельнешь бо
мбу Ц и вырастут вместо хлеба сироты.
Дед долго сидел, глядя в окно на весну, которая Ц и не заметишь Ц обернет
ся каленым летом.
Ц Нужно дальше пахать, Ц сказал дед. Ц С этого поля вы сыты будете. С дру
гого не наверняка. Кабы тех полей много, как раньше: на одном посохнет Ц н
а другом уродится, на одном погниет Ц на другом выстоит. А здесь одно, да з
ато верное.
Ц Дед, бомба на нем. Ты, может, не понял иль недослышал? Ц сказала ему женщ
ина-председатель.
Ц С бомбой я слажу, Ц ответил дед. Пригнулся к окну, прислонил голову к пе
реплету. Ц Кабы знать, куда ее стукнуть, тогда бы мне и совсем просто. На од
ин миг делов.
Бабка Вера, самая старая в деревне старуха, которая, как говорили, когда-т
о давно оседлала черта и с тех пор на нем верхом ездит, иначе как объяснишь
такую прыть в ее древнем возрасте, растолкала женщин, стала перед старик
ом подбоченясь:
Ц Ты что же, сивый пень, не знаешь? Сколько раз на войне воевал и не знаешь?

Ц Не шуми, Вера. Система на всякой войне разная. Ты, если что, кошку мою, Мар
ту, к себе забери.
Бабка Вера руками взмахнула Ц руки у нее словно клюющие тощие птицы.
Ц Ну, варнак! О душе бы подумал, а он о кошке.
Женщины смотрели на них с испугом.
Ц Вы завтра утром в поле не приходите, Ц спокойно сказал дед Савельев.
Ц Сидите дома. Ты, Вера, тоже дома побудь. Не вздумай… В таком деле одному н
адо.
Ц Молод еще мной командовать! Ц Бабка Вера пошла, пошла по избе.
Кошка, зашипев, метнулась на печь.
Дед вздохнул, отвернулся к окну. Он в небо глядел, на журавлиный пролетающ
ий клин.
Ц Пс-ссс… Ц прошептала бабка. Кошка Марта прыгнула к ней на руки. Ц Пой
дем, Ц сказала ей бабка ласково, Ц у меня побудешь.
Женщины ушли тихо. Бабка, шаркая по полу залатанными кирзовыми сапогами,
унесла кошку. Сенька остался Ц забился на печи за стариков полушубок.
Старик у окна сидел. Закатное небо разукрасило его голову в огненный цве
т.
Проснулся Сенька от старикова шага. Старик оглядывал заступ и что-то вор
чал про себя не сердито, но строго.
Сенька решил: «Топора не берет, значит, отдумал тюкать бомбу по рыльцу». Вн
езапный крепкий сон настиг его в конце этой мысли, оттого опоздал Сенька
в поле. А когда пришел и затаился в овраге, по которому вдоль поля бежал ру
чей, услышал: ударяет дед обухом топора по бомбе. Бомба гудит жестко, как н
аковальня, Ц звук ударов словно отскакивает от нее.
Ц Взял топор все-таки! Ц выкрикнул Сенька, и обмерло его сердце по деду,
и захрустела на зубах соленая мокрая земля.
Когда в овраг пришли женщины, не утерпели, у старика уже был выкопан вдоль
бомбы окопчик Ц узкая щель. Теперь он копал ступеньки Ц в эту щель плавн
ый сход. А когда выкопал, спустился туда и осторожно скатил бомбу себе на п
лечо.
Женщины в овраге замерли. Куда старому такую тяжесть? Но, видать, имеется в
человеке, хоть стар он и немощен, такая способность, которая помогает ему
всю силу, оставшуюся для жизни, израсходовать в короткое время.
Дед полез по ступенькам наверх. Взойдет на одну ступеньку, поотдышится. В
ыше вздымается. Упирается рукой в край щели, чтобы вес бомбы давил не толь
ко на ноги ему. А когда выбрался из земли, направился по борозде к озеру. Ме
лко идет Ц некрепко. Рубаха на нем чистая. Белые волосы расчесаны гребне
м.
Женщины поднялись из оврага. Бабка Вера впереди всех. Без платка.
Сенькина боязнь отступила перед медленным дедовым шагом, перед его согн
утой спиной, которая сгибалась все ниже. Сенька пополз по оврагу за дедом
вслед.
Шея у деда набухла. Колени подламывались.
До озера он дошел все-таки. Стал на край обрыва. Бомбу свалил с плеча в воду
и повалился сам. Бомба рванула. Крутой берег двинулся в озеро вместе с упа
вшим дедом.
Когда женщины подбежали, на месте обрыва образовалась песчаная пологая
осыпь. Внизу, у самой воды, лежал дед, припорошенный белым песком. Дед еще ж
ил.
Он был нераненый. Только оглохший и неподвижный. Женщины подняли его, отн
если на руках в избу. Там он потихоньку пришел в себя.
Ребятишки деревенские во главе с Сенькой каждый день приходили к нему, и
грали возле него или просто сидели.
Фронт сквозь деревню прошел, опалил ее, но не сильно Ц дожил дед до нашего
войска.
Сеньку нарядили кур пасти, потому проглядел он дедову кончину. Тамарка С
учалкина, после Сеньки самая старшая, сидела в тот день в стариковской из
бе во главе ребятишек.
Дед подозвал ее и велел:
Ц Уводи, Тамарка, детей. Я помирать стану. Народу скажи, чтобы не торопили
сь ко мне идти, чтобы повременили. Пускай завтра приходят.
Тамарка испугалась, заспорила:
Ц Ты что, дед? Ты, наверное, спишь Ц такие слова плетешь.
Дед ей еще сказал:
Ц Ты иди, Тамарка, уводи детей. Мне сейчас одному нужно побыть. Сейчас мое
время дорогое. Мне нужно людям обиды простить и самому попросить прощени
я у них. У всех. И у тех, что померли, и у тех, что живут. Иди, Тамарка, иди. Я сейч
ас буду с собой разговаривать…
Тамарка не так словам поверила дедовым, как его глазам, темным, смотрящим
из глубины, будто сквозь нее Ц будто она кисейная. Тамарка подобрала губ
ы, утерла нос и увела ребятишек за лесную вырубку, посмотреть, как цветет з
емляника.
Когда Сенька узнал, что старик помер, он упал на траву и заплакал. Ушли из е
го головы все мысли, все обиды и радости Ц все ушло, кроме короткого слова
Ц дед.

Четыре солдата Ц четыре обозных тыловика, пожилые и морщинистые, внесли
дедов гроб на высокий холм. На этом месте был древний погост. Еще сохранил
ись здесь древние каменные кресты, источенные дождями, стужей и ветром. Н
емцы рядом с каменными крестами устроили свое кладбище Ц ровное, по шну
ру. Кресты одинаковые, деревянные, с одной перекладиной. С какой надменно
й мыслью выбирали они это место, на какой рассчитывали значительный симв
ол?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15