Принялся осторожно намыливать мальчишкины плечи.
Ц Уронил картошку?
Ц Зачем же ее ронять? Я пусторукий, что ли? Я картошку не выроню… Фронт еще
вон где был, вон за тем бугром. Там деревня Засекино. Вы, наверно, по карте зн
аете. А в нашем Малявине было ихних обозов прорва, и автомобилей, и лошадей
с телегами. А немцев самих! Дорога от них зеленая была Ц густо бежали. Вон
где сейчас танк под деревом прячется, два немца картошку варили на косте
рке. Их кто-то крикнул. Они отлучились. Я картошку из котелка за пазуху…
Ц Ты что, сдурел?! Ц крикнул танкист, растерявшись. Ц Картошка-то с пылу!

Ц А если она с маслом! У нее помереть какой дух… Плесни мне в глаза, мыло тв
ое шибко щиплет. Ц Мальчишка глядел на танкиста спокойно и терпеливо. Ц
Я под кустом с целью сидел Ц может, забудут чего, может, не доедят и остатк
и выбросят… Я тогда почти всю деревню пешком прошел. Бежать нельзя. У них к
ак бежишь Ц значит, украл.
Танкист месил мыло в руках.
Ц Все мыло зазря сомнешь. Давай я тебе спину натру. Ц Мальчишка наклони
лся, промыл глаза водой бегучей. Ц Я у немцев много чего покрал. Один раз д
аже апельсину украл.
Ц Ловили тебя?
Ц Ловили.
Ц Били?
Ц А как же. Меня много раз били… Я только харчи крал. Ребятишки маленькие:
Маруська наша, и Сережка Татьянин, и Николай. Они как галчата, целый день р
ты открытые. И Володька был раненый Ц весь больной. А я над ними старший. С
ейчас с ними дед Савельев сидит. Меня к другому делу приставили Ц курей п
асу.
Мальчишка замолчал, устал натирать мускулистую, широченную танкистову
спину, закашлялся, а когда отошло, прошептал:
Ц Теперь я, наверно, помру.
Танкист опять растерялся.
Ц Чего мелешь? За такие слова Ц по ушам.
Мальчишка поднял на него глаза, и в глазах его было тихое, неназойливое пр
ощение.
Ц А харчей нету. И украсть не у кого. У своих красть не станешь. Нельзя у св
оих красть.
Танкист мял мыло в кулаке, мял долго, пока между пальцами не поползло, Ц с
тарался придумать подходящие к случаю слова. Наверно, только в эту минут
у понял танкист, что и не жил еще, что жизни как таковой не знает и где ему, с
короспелому, объяснить жизнь другим людям так, чтобы они поверили.
Ц Вам коров гонят и хлеб везут, Ц наконец сказал он. Ц Фронт отодвинетс
я подальше Ц коровы и хлеб сюда прибудут.
Ц А если фронт надолго станет?.. Дед Савельев говорит Ц лопуховый корень
есть можно. Он сам в плену питался, еще в ту войну.
Танкист вытер мальчишку вафельным неподрубленным полотенцем.
Ц Нелюдское дело лопух кушать. Я покумекаю, потолкую со старшиной, может
, мы вас поддержим из своего пайка.
Мальчишка, торопясь, покрутил головой:
Ц Не-е… Вам нельзя тощать. Вам воевать нужно. А мы как-нибудь. Бабка Вера, о
на совсем старая, почти неживая уже, говорит, солодовая трава на болотах р
астет Ц лепешки из нее можно выпекать, она пыхтит, будто с закваской. Вы т
олько быстрее воюйте, чтобы те коровы и тот хлеб к нам успели. Ц Теперь в м
альчишкиных глазах, потемневших от долгой тоски, светилась надежда.
Ц Мы постараемся, Ц сказал танкист. Он засмеялся вдруг невеселым, натян
утым смехом. Ц А ты говоришь, не о чем мне с девками толковать. Потолковал
и бы, наверно, о том же самом… Зовут тебя как?
Ц Сенька.
На том они и расстались. Танкист отдал мальчишке обмылок, чтобы он вымыл с
вою команду: Маруську, и Сережку, и Николая. Танкист звал мальчишку поесть
щей из солдатской кухни Ц мальчишка не пошел.
Ц Я сейчас при деле, мне нельзя отлучаться.
Курицы тягали червяков из влажной тихой земли. Петух бесхвостый, испугав
шись танкистова шага, совсем потерял голову и, вместо того чтобы бежать, б
росился прямо танкисту под ноги.
Ц А ты, чертов дурак, куда прешь? Ц закричал на него танкист.
Петух окончательно осатанел, бросился курицу топтать, свалился и закрич
ал диким криком, лежа на крыле, Ц крик этот был то ли исступленным рыдани
ем, то ли кому-то грозил петух, то ли обещал.
Возле танков Ц может быть, запах кухни тому виной, может быть, петушиный к
рик Ц пригрезился танкисту дом сытый, с занавесками кружевными, веселая
краснощекая девушка с высокой грудью и послевоенный наваристый суп с ку
рятиной.

ГДЕ ЛЕШИЙ ЖИВЕТ?

Я поглажу тебя лапой бархатн
ой
На богатство, на радость с милым дружком.

Человек лежал у сосны на мягкой многослойной хвое.
Сосна роняла хвою каждый год Ц прикрывала молодые побеги своих корней о
т стужи, охраняла их от соседней травы и от горьких поганых грибов. Ниже, г
де начиналась трава, между старых пней, розовым цветом вскипали брусника
и вереск. Из трухлявого пня, из самой его сердцевины, поднималась березка
с изогнутым тонким стволом. Еще ниже, за можжевельником, по песку, шла осок
а, примятая человеком, и на ней кровь.
Осока спускалась к болоту, ржавела и сохла в черной воде.
На болоте высокие кочки, желтые жирные цветы на них. И в цвету тонконогая к
люква.
Над болотом дурман.
Человек припал к темной хвое лицом, неподвижный и грязный. Зеленая тина з
асохла в его волосах. Сапог на нем не было. Из разорванной гимнастерки тор
чала нательная белая рубаха, запятнанная болотом и кровью.
Сенька стоял у сосны Ц вцепившись в сосну. Слушал: дышит Ц не дышит? А мож
ет быть, дышит еще…

По всей земле, завоеванной немцем, летела бумага. Она засоряла улицы горо
дов, и без того не метенные, заваленные кирпичом битым, битой мебелью и шту
катуркой. Бумага двигалась по дорогам, висла на порванных проводах телег
рафа, свивала в кустах желтоватые грязные гнезда. В этих гнездах шевелил
ись острые черные буквы, красивые и надменные.
Бумага летела в поля и леса. Ветер нес ее с места на место и ронял в воду, где
она погибала.
Но не кончалась она Ц все летели по дорогам обертки, газеты, воззвания, жу
рналы, приказы, запреты. И не было им конца. И не было близко той широкой вод
ы, в которой бы эта бумага погибла вся Ц от грозной угрозы до грязной подт
ирки.
Старик Савельев сидел на крыльце своей избы, на теплых досках, изрытых до
половины их толщины ногами многих людей за многие годы. Стариковы руки л
ежали на коленях. Чем-то, может быть сухостью и цветом, напоминали они ото
дранную, но не совсем оторванную от ствола кору старой осины. Сатиновая в
ыцветшая рубаха свободно плескалась на нем, словно уже принадлежала вет
ру, и ветер не уносит ее потому лишь, что не желает мешать старикову рубаху
с бесконечным немецким папиром.
Старик глядел на дрожащий в пыли лист газеты.
Ветер дохнул Ц лист поднялся. Черные буквы мелькнули, как тени далеких г
алок, когда-то кружившихся в белом ненашем небе.
Старик открытыми глазами смотрел старый сон, незабытый, тревожный и грус
тный.
Неподалеку от прекрасного древнего города Эрфурта дом кирпичный, с широ
кий верхом, с кирпичным полом в больших сенях. Хозяин дома в России, в плен
у. Русский военнопленный, унтер артиллерийского полка Савельев в его дом
е живет…

Перед стариком мальчишка застыл, Сенька. Лицо у Сеньки Ц сплошные глаза.
Они обтекают, как свечки. Колышется в этих глазах громадный и светлый стр
ах.
Ц Дедко Савельев, дедко Савельев, там, у болота, мертвяк. Убитый красноар
меец.
Ц Ври дальше.
Мальчишка брызнул слезой.
Ц Он, может, еще живой. Только больной очень шибко. Весь израненный.
Ц Ты не части Ц собьешься. Ц Лицо у деда Савельева тихое, нет в нем движе
ния. Дед Савельев зарос волосом сивым, он похож на березовый пень при луне.

Ц Мертвяк-то просил чего передать иль спокойно лежит?
Мальчишка выбежал на дорогу, заскользил в пыли Ц заорал что есть силы:
Ц Человек кончается! Помертвел уже! Эй! Иль не слышите?!
Тихо на улице. Только собаки тощие и обреченные кашляют под сараями. Подо
брал Сенька круглый камень-голяк, запустил со всего маху ни во что. Камень
поскакал по пыли, как по воде, всколыхнул на ней шесть блинов и утоп. Сеньк
а сел в придорожную жесткую от грязи траву и заскулил, глядя в землю. А ког
да голову от земли поднял, не было на крыльце старика.
«На печку полез», Ц недобро подумал о нем Сенька. И за что он этого деда лю
бит, когда, может, его совсем не нужно любить? Никакой он не дед никому, прос
то старое кадило Ц одинокий сивый старик.
Земля накалялась Ц солнце к полудню шло.
«Умрет без меня красноармеец, Ц думал Сенька. Ц Может, очнулся, пить про
сит».
Сенька вскочил, побежал домой. Нашел бутылку на полке, налил в нее холодно
й воды. Если бы сила была у него, перенес бы он тогда красноармейца к себе в
избу, на чердаке бы его затаил.
Сенька взял в сарае топор, попробовал острие ногтем и пошел на пригорок к
болоту. Думал он нарубить елового плотного лапника и над раненым постави
ть шалаш. Взял Сенька с собой чистое полотенце Ц красноармейцу обмыть р
аны. Взял с собой кусок хлеба.

Какие пристани стоят на путях человеческих, какими приметами они обозна
чены? Одного остановит пуля. Другого Ц болезнь. Третьему поперек пути Ц
женщина.
По ночам старику Савельеву кажется, будто старость, отделившись, ложится
рядом и лежит неслышно, лишь изредка, скрюченная ревматизмом, пихает его,
проникая на короткое время внутрь, или наваливается на грудь, и старик за
ходится в кашле. Даже лежащая рядом, она жует его душу беззубым ртом и хихи
кает: «Не было у тебя никого… Не было…»
Но иногда, словно чистые капли из чистых слоев земли, просачиваются в ста
рика видения, отмывают одряхлевшую память и озаряют ее болью, которая за
глушает боль тела.
Не в доме он жил возле города Эрфурта Ц на конюшне. В доме он был всего оди
н раз Ц полную горькую-горькую ночь.
Видит старик кирпичный дом с кирпичными большими сенями. Позади дома раз
омкнутым прямоугольником, под один рост, кирпичные тоже, на фундаментах
из полевого тесаного валуна, стоят скотный двор, амбар и конюшня с выгоро
женными в них помещениями для телег, машин и приклада.
Хозяйка имения фрау Марта. Или фрау Ц короче. Старик Савельев произноси
л слово «фрау» с ухмылкой Ц на русский вкус оно кажется незначительным,
предназначенным для насмешки. Зато в имени Марта есть строгость и есть т
алант.
Двадцать коров у нее, свиней столько же. Кур, гусей и другой птицы много. Тр
и битюга-мерина, широкоспинная кобыла и один жеребец беговой. Со скотино
й и птицей справлялись три немки-батрачки и немец-работник, больной, рыхл
ый, непригодный для несения военной службы.
Как он доил коров! Быстро, чисто и ласково.
Старик Савельев находился при лошадях.
Старость жует старикову память, да нет у нее зубов. Она слизывает и глотае
т крошки. Старик не помнит, было дерево посреди двора или было оно перед до
мом Ц громадная липа с черным стволом. А Марта! Разве может старость спра
виться с Мартой! Старик Савельев помнит ее ресницы, помнит ее всю.
Марта была родом из восточных земель, знала немного по-польски. Служанку
в доме не держала и, хотя по достатку могла сидеть барыней, брала вилы Ц в
ыгребала навоз из коровника, и доила, и ездила в поле сама на жнейке и на ко
силке. И работала, работала, в землю глядя, и по двору шла с опущенной голов
ой, словно стыдилась или, может, боялась неба.
В субботу Савельев запрягал жеребца в беговые дрожки: она уезжала в церк
овь Ц в лаковых туфлях, в шелковой юбке с оборками, в шляпе с коротким жес
тким пером.
Один раз он заметил, что Марта на него смотрит из глубины комнаты. Он кивну
л ей и засмеялся Ц она взгляда не отвела. Голый по пояс, он разваливал кли
ном корявый дубовый корень. В глазах его, перед тем как ударить кувалдой в
головку клина, загоралась сгустившаяся сила, в горле сам по себе возника
л храп. И когда, задержав дыхание, он бросал кувалду на клин, эта сила вспых
ивала в нем жаркой зарей, и словно гром сотрясал тело, и губы у него бледне
ли. А когда рвались волокна дубовой коряги, когда она раздавалась, постан
ывая и потрескивая, он стоял над ней, слабый, грустящий, не бил зря Ц ждал.

Из разорванных клином дубовых плах Савельев вытесал немецким неловким
топором, приладив к нему новгородское топорище, две короткие скамейки с
прогибом.
Марта любила сидеть на этих скамейках.
Она пришла к нему после церкви. Пришла сама.
Большая холодная капля падает в старикову душу и, словно согревшись в не
й, подступает к сердцу горячим паром.
«Что ты, старый черт, хрен лохматый, нешто дела у тебя нет или тебе думать н
е о чем?» Ц шепчет старость. Поджав впалый рот и хихикая, залезает в угол, в
сухую хрустящую паутину. Оттуда смотрит со страхом, не веря и чертыхаясь.

Марта сошла с дрожек, отдала ему вожжи, нагнулась поправить туфлю. Может, н
а него навалилась темнота, может быть, наоборот: озарило его истошным, зре
вшим все это время предчувствием. Он, не размахиваясь, коротко, крепко шле
пнул ее ладонью по широкому, статному заду. Она распрямилась, взяла кнут с
дрожек, и, если бы он попятился, жить ему с рассеченной рожей, а может, и не ж
ить вовсе. У нее было белое лицо. От серых больших глаз под темными густыми
бровями сбегали вдоль носа две голубые жилки, потом они прятались в прип
ухлостях возле рта и вновь появлялись на нижней скуле, обегая с двух стор
он подбородок. Подбородок не дрожал, голубые жилки не бились Ц в лице буд
то все замерло, и в глазах тоже, словно на это время ушло из ее тела дыхание.

Ц Боже мой, баба какая! Ц сказал тогда Савельев по-русски, сам не зная, чт
о говорит. Ц Красавица! Бог свидетель Ц не вру.
Она бросила кнут, повернулась и, как бы оставив на нем свой бездыханный вз
гляд, пошла к дому.
Он закатил дрожки в сарай, убрал упряжь. Напоил и почистил коня. Когда тот
захрустел в лад с битюгами, забирая овес из кормушки, отфыркивая из ноздр
ей остья и мелкое сено, Савельев сел на скамейку ждать, что будет.
Она пришла ночью, одетая, как на работу. Он поднялся со скамейки навстречу
ей. Кони вздыхали, трясли головами, гулко переступая с ноги на ногу. Она по
дходила все ближе и, казалось, опять не дышала. Воздух в конюшне раскалялс
я с каждым ее шагом. Кони вздыхали громче Ц сейчас заржут, закричат, слома
ют перегородки. Кони, казалось ему, ликовали. Со всех сторон глаза. Громадн
ые, дикие, колдовские, и среди них ее глаза, беспощадные и беспомощные. Ког
да воздух совсем уплотнился, когда одобрительное присутствие лошадей с
тало совсем нестерпимым, он взял ее за руку.
Они шли медленно. С каждым шагом все медленнее. И наступила минута, когда о
ни уже не могли двигаться дальше. Их обоих потянуло к земле, словно тяга зе
мная вдруг увеличилась. Ноги задрожали и подогнулись. Они легли на теплу
ю землю. Она прижалась к нему, и он прижался к ней. Было им от этого больно об
оим, словно рвались в них тугие волокна. И они заплакали оба беззвучно и сл
адко, смешивая слезы губами, сорокапятилетний мужик и она, лет на десять м
оложе его. Небо опустилось к земле, торжественное, словно царь-колокол, и,
словно царь-колокол, немое.
Когда тусклый утренний свет накрыл поле, когда они встали на дрожащие но
ги, то поняли, что между ними и в них была святость. И она служила им оправда
нием.
От любви детей не бывает. Дети случаются от безысходности, от лености, от т
емноты, от любопытства, от капризов, от скуки и от закона… Он говорил ей эт
о по-русски Ц ворожил, стараясь оберечь ее от беды. Она, не слушала его. Она
знала уже в то утро, что от любви дети случаются чаще, чем от других причин.


Сенька обошел вокруг сосны три раза. Под сосной никого. Многослойная хво
я кажется прибранной. Может быть, он сосну перепутал? Нет, неужто он своего
леса не знает? Та сосна Ц самая первая у болота.
Возле болотной кромки следы, словно боролись два человека или зверь с че
ловеком. Черная жижа в эти следы наливается, спешит что-то скрыть от глаз…

Лежит болото тысячу лет. Никто по нему не ходит, даже утки облетают его сто
роной.
Утром, когда вырастает солнце, между кочек дымятся красные лужи. День выс
тилает болото цветастой шалью: по охряному полю зеленые и голубые развод
ы, да еще кое-где киноварью побрызгано и желтым, как сера, цветом. Ночью на ж
идких тропах черненое серебро. В знойный полдень, когда сушь, когда разры
вается грудь от жары, посреди болота вдруг засверкает, резанет прямо в ду
шу горячее золото.
Молва говорит Ц упал с неба камень, выжег лес, распорол землю и ушел в без
донную глыбь. Ямину затянуло каменным пеплом, поэтому растут на болоте о
собые горькие травы, поэтому, кроме гнуса и комаров, на болоте никто не сел
ится.
Камень в глыби никогда не остынет, и болото не высохнет во веки веков.
И хозяином на болоте Свист.

…Осенью небо плачет: жалеет землю, ее красоту жалеет, народившихся и еще н
е рожденных детей земля жалеет Ц им предстоит зима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15