– Единый Разум! – произнес я тогда.
– Да! – обрадовалась Киммери.
– Фоунбоун! – выкрикнул я.
Одним из тех, кто пополнил мой туреттовский лексикон, был карикатурист по имени Дон Мартин. Его работы я впервые увидел в кипе старых журналов «Мэд» , сваленных в подвале приюта «Сент-Винсент», когда мне было лет одиннадцать-двенадцать. Мне нравилось рассматривать его картинки, я пытался найти что-нибудь интересное в его персонажах, которых он всегда изображал с забавными носами, глазами, подбородками, кадыками и коленями, длинными языками и огромными ступнями. Звали их профессор Блинт, П. Картер Фрэнит, миссис Фринбин и мистер Фоунбоун, чье имя задевало особо чувствительную струну в моей душе. Рисунки Дона Мартина показывали мир неожиданный и абсурдный: человечки с вытянутыми или усохшими головами; хирурги, отрезающие носы, вываливающие из голов мозги и сшивающие больным руки на спине; фигурки были забавные, лишенные объема, совсем плоские; казалось, их можно было бы сложить в коробку слоями. Его шумные персонажи попадали в самые разные ситуации и обстоятельства – они то натыкались на пожарные шланги и путались в них, то пытались справиться с жужжащими бритвами, а их убогий язык вечно выговаривал такое, что у меня даже мурашки по телу пробегали от удовольствия. Например, «Дети наверху и приклеились ушами к радиоприемнику», или что-нибудь в этом роде. Обычно каждая страничка «Мэд» завершалась какой-нибудь карикатурой Дона Мартина. Впрочем, не обязательно карикатурой – художник мог ограничиться и какой-нибудь забавной фразой или просто смешной картинкой, изображавшей, скажем, полностью закованного в гипс человека, который выпадал из окна в поток транспорта. Однако больше всего мне запомнились его постоянные персонажи: рождение на страничках журнала предвещало бедолагам жизнь, полную катастроф, и все потому, что по воле Дона Мартина они были уродцами, а значит, иной судьбы и не заслуживали. Для меня такая зависимость судьбы от внешности имела особый смысл. А уж мистера Фоунбоуна, который, судя по имени, враждовал с собственными костями, я никак не мог забыть. Порой он даже заменял мне Бейли, и окончание его фамилии – «боун» – я то и дело добавлял к произносимым мной словам.
Когда я занимался сексом, когда мое тело сотрясали конвульсии, когда оно начинало двигаться все быстрее, большие пальцы загибались, а глаза закатывались, я чувствовал себя персонажем Дона Мартина, Фоунбоуном, состоящим сплошь из локтей, кривых ног, пениса в форме бумеранга и дергающегося, покрытого каплями пота горла, из которого вылетают крики: «фип-твот-звип-спронт-флабадаб!» Картинки Дона Мартина заставляли меня думать, что все разрушительные чувства сексуальны. Нарисованных героев Мартина переполняла энергия, которая заменяла им тики и приступы судорог. Бедняга Фоунбоун проторил мне путь от конвульсий к оргазму. Секс сначала успокаивал мои тики, а потом практически удваивал их силу, ведь оргазм – это не что иное, как один сильный тик.
Быть может, Киммери заподозрила это во мне, поняла, что я не хочу переворачивать страничку, опасаясь, что карикатуры кончатся.
– Ты в порядке? – спросила Киммери, прекратив делать то, что делала, что делал я.
– В полном, – ответил я. – Поверь мне, лучше просто не бывает.
– Но ты задумался о чем-то другом, – заметила она.
– У меня к тебе просьба, Киммери, – признался я. – Пообещай, что не пойдешь в «Дзендо». Хотя бы несколько дней.
– Почему? – удивилась она.
– Пожалуйста, доверься мне, ладно?
– Хорошо.
После этого волшебного для нее слова мы покончили с разговорами.
Как только Киммери заснула, я оделся и на цыпочках отправился к ее телефону, стоявшему на полу в большой комнате. Шелф отправился следом за мной. Я пять раз похлопал кота по голове, заставив громко заурчать, а потом оттолкнул его. На пластиковом экранчике телефона был написан его номер. Я загнал номер в память мобильника, который взял у швейцара. Когда я нажимал на кнопки, по пустой комнате эхом разносилось громкое пиканье. Однако это не помешало Киммери – она даже не шелохнулась на своем матрасе. Спала крепко, как младенец, напоминая спящего ангела. Мне надо было идти, но я опустился около Киммери на колени и провел рукой вдоль ее тела, затаив дыхание. А потом разыскал ее связку ключей и отделил от нее пять штук. Ключ от квартиры я сразу узнал и оставил его на кольце, чтобы Киммери не пришлось в вестибюле лишний раз выяснять отношения со своими подозрительными соседями. Остальные четыре я забрал, решив, что один из них непременно откроет мне дверь «Дзендо». Часть ключей, похоже, была от дома торговца «ореосами». Их я потеряю.
Тело автомобиля
А теперь смотрите на меня. Час ночи, я выхожу из такси напротив «Дзендо» и оглядываюсь по сторонам, проверяя, не ехала ли следом какая-нибудь машина, не светятся ли красными огоньками сигарет окна припаркованных на спящей улице автомобилей; я иду, сунув руки в карманы, чтобы возможные наблюдатели решили, будто я прячу в них пистолет. Холодно, и мой воротник поднят, как у Минны, и еще я небрит, как Минна. Мои каблуки громко стучат по мостовой. Вот каков я – темный силуэт на фоне ночного неба, внимательный, цепкий взгляд поверх воротника, плечи приподняты. Иду себе прямо навстречу конфликту.
Это я на вид такой. А на самом деле я напоминаю картинку из детектива, только не цветную, а нарисованную простым карандашом то ли сумасшедшим, то ли просто задумавшимся человеком, то ли ребенком, отстающим в развитии. Нет, картинка не черно-белая – на ней есть яркие всполохи безумных цветов, целая армия всяческих пометок, указывающих границы, отделяющие человека от улицы, от мира . Некоторые цвета напоминают мне о Киммери, некоторые отбрасывают назад, в Вест-Сайд. Карандашные полосы и стрелы горят над Центральным парком в ночном небе. Другие всполохи не такие красивые и кричат о моей мании: «найди-человека-убей-теле-фон-трахни-осъминога!» , причем на сей раз огромные буквы так и мелькают, высвечиваясь у меня в голове, как огни гоночной машины, проносящейся мимо по улице. И на фоне воображаемых ярких красок – черная спираль моего дурацкого расследования: я представил себе, что вокруг меня звучат голоса братьев Минна, Тони Вермонте, Клиентов; я оказался в сети предательства, которую непременно должен разорвать и исчезнуть. Мир, который я только что придумал, невидимый другим иллюзорный мир, висит надо мною подобно ауре, подобно облачку, которое я везде ношу с собой и дальше которого не решаюсь выглянуть.
Первым делом я должен был зайти в соседнюю дверь. Тот швейцар, что выходил ко мне, Дирк, спал на своем табурете.
Я приподнял его подбородок, он сонно открыл глаза, а потом резко дернул головой.
– Привет! – крикнул Дирк.
– Ты помнишь меня, Дирк? – спросил я. – Я сидел в машине. Ты еще сказал мне, что у тебя есть весточка от моего приятеля.
– А? Да, конечно, помню, – ответил швейцар. – Извините, но я лишь делал то, о чем меня попросили.
– Понятно, понятно, – кивнул я. – Надо полагать, ты никогда прежде не видел того парня, не так ли, диркицар, швейцирк?
– Нет, я никогда прежде его не видел, – повторил он мои слова. Потом Дирк тяжело вздохнул, вытаращив на меня глаза.
– Это был очень крупный человек, да?
– Да! – Дирк поднял глаза вверх, показывая, насколько высоким был «мой приятель». Потом он развел руками, испытывая мое терпение. Я чуть отступил назад, а он поправил свой китель. Я тут же помог ему, причем особенно тщательно поправил воротник. Дирк все еще был слишком сонным, а может, просто застеснялся, так что возражать не стал.
– Он дал тебе денег или запугал тебя, заставив пойти за мной? – спросил я чуть ласковей. К чему расходовать праведный гнев на Дирка? Но, как бы там ни было, я был благодарен ему хотя бы за то, что он подтвердил существование великана. Моим вторым верным свидетелем был Гилберт, сидевший в тюрьме. Киммери заставила меня усомниться в себе самом.
– Такому громиле ни к чему тратить деньги, – честно признался Дирк.
Один из украденных ключей открыл передо мной дверь «Дзендо». На этот раз я не стал снимать туфли и прямо в них прошел мимо комнаты для сидения, а потом стал подниматься наверх, миновал этаж, где мы с Киммери пили чай, и оказался в личных покоях Роси, укрывавших от мира Джерарда Минну. Чем выше я поднимался, тем темнее становились коридоры, а уж на самом верху я передвигался вперед лишь благодаря тонкой полоске света, видневшейся под закрытой дверью. Подгоняемый собственным страхом, я нажал на ручку и вошел.
Спальня Джерарда Минны прямо-таки кричала о его духовном перерождении. Мебели там не было вообще, если не считать длинной низкой полки у стены и доски, уложенной, кажется, на кирпичи, на которой стояло несколько книг, свечей, стакан воды и небольшая плошка с углями, украшенная японскими письменами – вероятно, это было нечто вроде крохотного алтаря. Аскетическая нагота помещения напомнила мне пустую квартиру Киммери, но я отогнал от себя эту мысль, не желая думать о том, как Джерард – учитель дзена – мог влиять на нее, о том, как она заходила в его личную берлогу, и все такое. Джерард, скрестив ноги, сидел на плоской циновке и держал в руках закрытую книгу. Вся его поза выражала полное спокойствие, словно он поджидал меня. Собственно, я впервые готовился обратиться к нему, потому что прежде я с ним не разговаривал ни разу, а лишь поглядывал на него с любопытством подростка. Сейчас, в свете свечей я хорошо разглядел его силуэт: его подбородок и шея стали плотнее, и казалось, что его лысая голова растет прямо из груди, как капюшон у очковой кобры. Я было отвлекся на мысли об этой его лысой голове, но тут меня осенило, до чего велика разница между его чертами и чертами Фрэнка Минны. Такая же, как во внешности Марлона Брандо в фильмах «Апокалипсис сегодня» и «На берегу».
– Ужасужасужас! – заговорил мой тик. – Яегоничутьнехуже! – Это было похоже на куплет из песни.
– Ты ведь Лайонел Эссрог, не так ли? – спросил Джерард Минна.
– Невероятный пи-рог! – поправил я его. Мое горло пульсировало от тика. Я был весьма озабочен тем, что дверь за спиной оставалась открытой, а потому шея так и дергалась – до того мне хотелось оглянуться через плечо. Так как в эту дверь в любое мгновение могли войти швейцары, мне-то это было хорошо известно. – В здании еще кто-нибудь есть? – спросил я наконец.
– Нет, мы тут одни.
– Не возражаешь, если я дверь закрою?
– Пожалуйста. – Минна не шелохнулся, он спокойно смотрел на меня. Я закрыл дверь и отошел на такое расстояние, чтобы сдержаться и не ощупать ее поверхность. Мы смотрели друг на друга в зыбком свете свечей – две фигуры явившиеся друг другу из прошлого, связанные потерей близкого человека, человека, которого убили вчера вечером.
– Похоже, ты только что нарушил свой обет молчания, – заметил я.
– Мой сэссин уже закончился, – пояснил Джерард. – А вот ты сегодня вечером весьма убедительно нарушил молчание целой группы людей.
– Сдается мне, ты нанял убийцу, чтобы наказать меня за это, – бросил я.
– Ты говоришь, не подумав, – сказал Джерард. – Но я помню, что у тебя с речью всегда были сложности.
Я глубоко вздохнул. Безмятежность Джерарда озадачила меня: а что, если он и впрямь невиновен? И в то же время я чувствовал необходимость выудить его из дзен-буддистской оболочки, доказать, что он-то и есть тайный хозяин Корт-стрит, и снова превратить его в старшего брата Фрэнка. Однако то, что вырвалось из моего горла, было началом старого анекдота, который в свое время так развеселил Фрэнка Минну:
– Монахини одного монастыря, вступая в орден…
– О чем это ты? – удивился Джерард.
– Ординарный монафон! – орден монашек. Монастырь, ты меня понимаешь?
– Чего ж тут не понять?
– Так вот, все они, то есть эти монашки, дают зарок молчания. Пожизненный обет, ясно? – Я дошел до ручки, мои глаза наполнились слезами. Как мне хотелось, чтобы Фрэнк был жив, и пришел мне на помощь, и сказал, что он уже слышал эту историю! Джерард молчал, и я продолжил: – Но один раз в год каждая из них имеет право что-нибудь сказать. И они говорят по очереди – одна монашка раз в год. Ты понимаешь?
– Кажется, понимаю, – кивнул Джерард.
– Итак, приходит тот самый знаменательный день… День для монашки в черной рубашке на белом барашке … Приходит тот самый день, все монашки собираются за большим обеденным столом, и та, чья очередь говорить, открывает рот и заявляет: «Суп просто отвратителен!» Остальные монашки лишь переглядываются, ведь они же дали зарок молчания. А потом их жизнь входит в обычное русло, и опять они молчат целый год.
– Надо же, какие дисциплинированные, – не без восхищения заметил Джерард.
– Верно, – кивнул я. – Так вот, проходит год, наступает очередь говорить другой монашке. Все опять собираются за большим обеденным столом, счастливица, которая может открыть рот, набирает в грудь воздуха и, повернувшись к той, которая говорила в прошлом году, заявляет: «Не знаю, может, это только мне кажется, но суп вроде бы не так уж плох». И еще год все молчат.
– Хм! – хмыкнул Джерард. – Только представь себе, до какого духовного совершенства можно дойти за год.
– Вот об этом я как раз никогда не думал, – признался я. – Как бы там ни было, время бежит вперед и особый день… Бойцовый пень! Долбаная дверь! Дверью врежьте! Фудзисаки! Фудзиешьте! Особый день настает, третья монашка, чья очередь говорить, смотрит на двух первых и укоряет: «Все бы вам браниться, трещотки!»
Надолго повисла тишина, а потом Джерард наконец кивнул и сказал:
– Видимо, это и есть самое смешное.
– Я все знаю о здании, – проговорил я, пытаясь сохранить видимость спокойствия. – И о «Фудзисаки корпорейшн». «Долборейгин!» – прошептал я едва слышно.
– А-а… – протянул Минна. – Что ж, в таком случае тебе известно немало.
– Да уж, кое-что известно. И еще я видел твоего робота-убийцу. Впрочем, он же при тебе выволакивал меня из комнаты, этот пожиратель кумкватов, – добавил я.
Мне отчаянно хотелось, чтобы он хоть немного смутился, удивился моим обширным познаниям, но Джерард был невозмутим. Он лишь приподнял брови, которые как-то странно смотрелись на фоне лысой головы и огромного купола лба.
– Ты и эти твои друзья, – начал он, – как их имена?
– Какие друзья? – решил уточнить я. – Парни Минны?
– Да… Парни Минны. Отличное словосочетание. Мой брат был очень важным человеком для всех вас, не так ли?
Очевидно, я кивнул, потому что Джерард продолжил:
– Думаю, он и в самом деле всему вас научил. Вот ты, например, говоришь в точности как он. До чего все-таки жизнь нелепа! Ты ведь это понимаешь, не так ли? То, что Фрэнк был нелепым человеком и вел странный, непоследовательный и анахронический образ жизни?
– И что же в нем было такого уж анахрофонного?
– Анахронического, – поправил меня Джерард. – Не соответствующего нынешнему времени.
– Я знаю значение этого слова, – заметил я, – Но я хочу спросить, что в нем было такого уж акаконического? – Я был слишком сильно задет, чтобы следить за своими речевыми тиками. – Неужто его жизнь была более анахронической, чем твоя, с этим мистическим японским культом, которому уж за миллион лет перевалило?
– Ты бахвалишься своим невежеством так же, как Фрэнк, – сказал Джерард. – Мой брат обучил тебя только тому, что знал сам, да и то далеко не всему. Он очаровал тебя, но держал в невежестве, так что твои представления даже о вашем тесном двухмерном мире остались убогими. Карикатурными, если хочешь. Больше всего меня удивляет как раз то, что ты до сих пор ничего не знал о здании на Парк-авеню. Должно быть, ты действительно испытал шок.
– Так просвети меня.
– Без сомнения, сейчас, когда мы с тобой разговариваем, у тебя в кармане лежат деньги моего брата, Лайонел. Неужели ты и в самом деле веришь в то, что они заработаны в детективном агентстве? Получены за то, что вы исполняли свои детские поручения? Или, может, ты полагал, что он занят изготовлением фальшивых денег? Это предположение тоже ничуть не хуже.
Интересно, к чему была вся эта типично бруклинская трепотня Джерарда, прикрывавшегося дзен-буддизмом? Я вспомнил, как важный монах вчера вечером поведал о бессмысленности тех разновидностей дзен-буддизма, которые направлены на удовлетворение одних только потребностей тела.
– Фрэнк вел дела с опасными людьми, – продолжал Джерард. – И ко всему прочему, он их обворовывал. А чем больше крал, тем больше и рисковал. И нелепо было думать, что он при такой-то жизни будет вечно процветать.
– Расскажи мне о… обманименя … Фудзисаки.
– Корпорация «Фудзисаки» владеет зданием на Парк-авеню. Минна имел некоторое отношение к его администрации. Ты и представить себе не можешь, Лайонел, какие деньги там крутились. – Он выжидающе посмотрел на меня, словно ждал, что от этих слов у меня голова пойдет кругом, я откажусь от своего расследования и уберусь из его спальни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38