Посвежее, повыше Минны. Но у него были такие же темные глаза и волосы, такой же кривой рот, такие же крепко сжатые губы. На нем был коричневый кожаный пиджак, застегнутый на все пуговицы, а руки он засунул в карманы брюк.
– Так это и есть твоя маленькая двигательная компания, – проговорил он утвердительно.
– Привет, Джерард, – поздоровался Минна.
– С Рождеством, Фрэнк, – рассеянно произнес Джерард Минна, не глядя на брата. Зато его проницательные глаза по очереди цепко ощупали каждого из нас. Несколько минут – и он узнал всю нашу подноготную. Во всяком случае, так нам казалось.
– И тебя с Рождеством, Джерард, – отозвался Минна. – Где был?
– Наверху, – ответил Джерард.
– Что? С Ральфом и остальными? – Я различил какие-то новые нотки в голосе Минны – льстивые и угодливые.
– Более или менее.
– Послушай, может, хотя бы ради праздника ты станешь поразговорчивее со мной? А то вы с мамой тут как монастырские затворники живете.
– Я принес тебе подарок. – С этими словами Джерард вручил Минне толстый белый конверт – в таких рассылают постановления суда.
Минна хотел было вскрыть его, но Джерард остановил брата, сказав покровительственным тоном старшего:
– Не стоит. Спрячь его пока.
Только сейчас мы поняли, что все вчетвером не сводим глаз с братьев. Одна лишь Карлотта не обращала на них внимания – она была занята тем, что накладывала полную тарелку всевозможной снеди для своего старшего сына.
– Заверни мне это с собой, мам.
Карлотта снова застонала и закрыла глаза.
– Я вернусь, мама, – пообещал Джерард. Подойдя к матери, он положил ей руки на плечи точно таким же жестом, как это недавно делал Минна. – Просто мне надо повидаться с несколькими людьми, вот и все. Я вернусь к вечеру, а ты развлекайся тут с этими сиротами.
Взяв из рук Карлотты завернутую в фольгу тарелку, Джерард ушел.
– Ну, что уставились? – прикрикнул на нас Минна. – Ешьте!
Он засунул белый конверт в карман пиджака. Конверт почему-то напомнил мне о Матрикарди и Рокафорте, об их стодолларовых купюрах. Брикфейс и Стукко, поправил я себя мысленно. А потом Минна потрепал нас по затылкам, правда, куда более энергично, чем это делала Карлотта, а золотой перстень на его среднем пальце больно оцарапал мне кожу.
То, как Минна вел себя с матерью, по-моему, каким-то странным образом напоминало его обращение с женщинами. Наверное, уместнее было бы назвать их его «подружками», но он сам никогда так не говорил, и мы редко видели его с одной и той же девушкой дважды. Это были девушки с Корт-стрит – те, что украшали бильярдные и фойе кинотеатров, уходили с работы из бакалейных лавок, не сняв с головы нелепых бумажных колпачков, красили губы помадой, не переставая жевать жвачку; те, чьи чуть тяжеловатые, но все же элегантные тела просовывались в окна машин, когда они подавали пиццу водителю или, выгибаясь, ставили ее на прилавок; те, которые смотрели на нас сверху вниз, словно мы все были четырех футов росту. Минна явно учился с каждой из этих девиц в средней школе и знал их всех без исключения.
«Мы с Сэнди учились вместе в шестом классе», – говорил он, ероша ей волосы и приводя в беспорядок ее одежду. «А это Лиза, – заявлял Минна в другой раз. – Она частенько колотила моего лучшего друга в спортивном зале». В его присутствии девушки так и сыпали остротами, а Минна облеплял их словами так же, как знамя на ветру облепляет древко, ловко дергал их за лифчики цепкими пальцами, прижимал к себе сразу по две красавицы, обняв их за бедра, отчего они едва не падали. Девицы никогда не смеялись – они лишь закатывали глаза и отталкивали его. Или не отталкивали. Мы наблюдали за всем этим, изучали их равнодушную женственность и безумно хотели добиться их расположения. У Минны был особый дар: он пользовался их вниманием, почти не прилагая к тому усилий; поэтому мы запоминали все его движения и пытались скопировать их, почти неосознанно молясь о том, чтобы у нас получилось.
– Вовсе не в том дело, что я предпочитаю женщин с большой грудью, – сказал он мне как-то, несколько лет спустя после того, как выбрал одну из девчонок с Корт-стрит для своего странного, ледяного брака. Мы с ним шли вниз по Атлантик-авеню, и, обратив внимание на проходящую мимо женщину, Минна оглянулся на нее. Разумеется, я тоже вывернул назад голову – мои движения были автоматическими и неестественными, как у марионетки. – Не все способны это понять, – продолжил он тоном уставшей от жизни звезды, решившей пооткровенничать с поклонявшейся ему публикой. – По мне, у женщины должно быть довольно того, за что можно подержаться, ты меня понимаешь? Что-то должно разделять вас, вроде изоляции. Иначе ты окажешься наедине с ее обнаженной душой.
«Колеса в колесах» . Это была еще одна фраза Минны, которую он употреблял лишь для того, чтобы посмеяться над нашими понятиями о конспирации или о совпадениях. Если мы, его парни, дурели от изумления, когда он, скажем, натыкался на Корт-стрит сразу на трех девчонок, с которыми учился вместе в средней школе, а потом встречался с каждой из них за спиной у других, то Минна делал круглые глаза и говорил: «Колеса в колесах». Парикмахер, торговец сыром, букмекер – всех их звали Кермайн. О да! «Колеса в колесах!» Именно так. Ты сможешь раскопать здесь что-нибудь, Шерлок.
По негласной договоренности между нами, мы, сироты, должны были быть полными дебилами во всем, что касалось его связей, но нам следовало млеть от восторга при любом намеке на семейственность. Мы должны были сомневаться в себе всякий раз, когда представляли раскинутую Минной сеть в действии. Это следовало оставить Минне. В точности так же, как, зная наших родителей, он не открыл нам их имен, так Фрэнк Минна держал при себе знание о том, как функционировали тайные системы Корт-стрит или всего мира. И если бы мы попытались разузнать это, то обнаружили бы лишь, что оказались «колесами в колесах» . Бизнес, как обычно, прежде всего. А этот долбаный мир – побоку. Привыкайте.
Однажды в апреле, через четыре месяца после того рождественского угощения, Минна заехал за нами. Все окна грузовика были выбиты, а с бортов содрана, соскоблена чуть ли не вся краска, так что он смахивал на зеркальный шар на колесах, отражающий солнце. На самом-то деле это была попросту работа человека с молотком или ломом, который не опасался того, что его прервут. Минна вел себя так, словно ничего не замечал; он повез нас на работу, даже не заговорив о грузовике. На обратном пути, когда машина громыхала по булыжной мостовой Корт-стрит, Тони кивнул на остатки ветрового стекла, болтавшиеся впереди, как ободранная занавеска, и спросил:
– Так что все-таки случилось?
– Что случилось с чем? – ответил Минна вопросом на вопрос. Он всегда учил нас выражаться по существу, а еще обучил нас говорить взглядом – три выразительных взгляда, и все понятно.
– Кто-то оттрахал твой грузовик.
Минна демонстративно равнодушно пожал плечами.
– Я припарковал его в том квартале на Пасифик-стрит.
Мы не понимали, о чем он толкует.
– Ребята из того квартала говорили, что мой грузовик уродует весь район.
Через несколько недель после того, как Гилберт покрасил грузовичок, его опять разрисовали, не поскупившись на краску и покрыв весь грузовик яркими граффити. Почему-то машина Фрэнка стала живой мишенью вандалов; на боках грузовика рисовали так, словно это был безоконный вагон подземки. А стоявшие рядом частные машины и два других – новеньких, блестящих и больших – грузовика, которые так и хотелось разукрасить из баллончика, оказались нетронутыми.
– Они говорили мне, чтобы я там больше не ставил машину. Я не обратил на их слова внимания, продолжал парковать грузовик там же, вот они и заговорили по-другому. – Минна оторвал обе руки от руля, демонстрируя свое полное безразличие.
Он не совсем убедил нас.
– Это чье-то послание тебе, – сказал Тони.
– О чем это ты? – спросил Фрэнк.
– Я всего лишь говорю, что это послание, – заметил Тони. Я понял, что ему хочется спросить о Матрикарди и Рокафорте. Были ли они замешаны в этом деле? Не могли ли защитить Минну и предотвратить надругательство над его грузовиком? Нам всем хотелось задать эти вопросы, но мы не решались, и вот Тони первым сделал попытку все выяснить.
– Да, но что ты пытаешься этим сказать? – поинтересовался Минна.
– Долбаноепослание , – импульсивно выкрикнул я.
– Ты отлично понимаешь, что я имею в виду, – проговорил Тони, не обращая на меня внимания.
– Да, возможно, – кивнул Минна. – Но объясни мне своими словами, а не намеками. – Я почувствовал, как в нем медленно закипает гнев.
– Велите мне все это трахнуть! – Я вел себя как ребенок, который творит бог знает что, лишь бы отвлечь родителей от ссоры.
С Минной этот номер не прошел.
– Спокойно, шут, – бросил он, не сводя глаз с Тони. – Скажи мне, что ты имеешь в виду, – настаивал он.
– Ничего особенного, черт бы меня побрал, – пробормотал Тони, стушевавшись.
Минна резко свернул к тротуару возле пожарного гидранта на углу улиц Берген и Хойт. Двое черных сидели на бордюрном камне и пили что-то из пакетов. Заметив грузовик, они оторопело уставились на него.
– Скажи мне, что ты имеешь в виду, – не унимался Минна.
Они с Тони смотрели друг на друга, а остальные замерли сзади. Я с трудом проглотил несколько рвущихся наружу фраз.
– Я хотел сказать только то, что кто-то посылает тебе сообщение. – Тони моргнул.
Это окончательно разъярило Минну. Они с Тони заговорили на повышенных тонах, совершенно игнорируя остальных присутствующих, причем чаще всего повторялось слово «послание».
– Думаешь, ты что-то понимаешь, – прошипел Минна.
– Если я что и понимаю, так это то, что они сделали с твоим грузовиком, Фрэнк. – Тони сильно топнул ногами по слою битого стекла, валявшегося на полу.
– Нет, ты сказал кое-что еще, мистер Дики-врежьте!
Первый раз я услышал, как Минна употребляет рожденное моим речевым тиком слово – мистер Дики-врежьте. Уж не знаю, слышал ли он от меня это слово или со злости сам придумал его. Я до сих пор не могу сказать, какое все это имело для меня значение. Ясно было одно: в отлично отлаженном механизме наших отношений произошел серьезный сбой, убей меня бог, не знаю, как и почему.
– Я не мог сдержаться, увидев все это, – оправдывался Тони. – Кто-то перебил в машине все стекла.
– Вообразил себя слишком большим умником, да?
Тони смотрел на Минну во все глаза.
– Хочешь стать героем, как Аль Пачино в «Скарфейсе»?
Тони ничего не ответил, но он понял, на что намекает Минна. Аль Пачино был не просто любимым актером Тони – тот считал его настоящим колоссом, возвышавшимся над ним и загораживающим ему все небо.
– Вот только подумай об одной вещи, – продолжал Фрэнк. – Скарфейс добился, конечно, многого, да только кончил очень уж плохо. Почему-то никто никогда этого не помнит.
Несколько мгновений я был уверен, что Минна сейчас ударит Тони, подкрепив свои слова ударом как аргументом. Кажется, Тони ждал того же. Вдруг гнев Минны стал стихать.
– Вон. – Он махнул рукой вверх, на помятую крышу грузовика. Ни дать ни взять Цезарь, указывающий перстом на небеса. – Вытряхивайтесь.
– Что? – удивился Тони. – Прямо здесь?
– Вон, – спокойнее повторил Фрэнк. – Топайте домой пешком, вы, тупые бараны.
Мы оторопело смотрели на Минну, хотя его слова были предельно ясны. Грузовик остановился кварталах в пяти-шести от приюта, не дальше. Но нам не заплатили, не напоили нас пивом, не угостили горячим вкусным пончиком. Я так и чувствовал вкус разочарования – как будто надкушенный пончик оказался без сахарной пудры. Тони открыл дверь грузовика, опять подпихнув при этом многочисленные осколки, выскользнул из него, а за ним послушно последовали все мы. Мы стояли на тротуаре растерянные, щурясь от яркого света.
Минна поехал прочь, оставив нас неловко топтаться посреди тротуара перед двумя алкашами, сидевшими на бордюрном камне. Они удивленно глазели на нас – нелепых белых мальчишек, невесть откуда взявшихся перед ними. Но нам тут ничего не угрожало, как и мы не представляли для них никакой опасности. Однако было что-то настолько унизительное в том, как Минна выгнал нас из машины, что нам казалось, будто вся Хойт-стрит потешается над нами – респектабельные дома пренебрежительно усмехаются, а дешевые кафешки откровенно хихикают. Мы не могли простить себя. Пусть другие болтаются по улицам, но только не мы. Мы ездим с Минной. Нам теперь было о чем подумать, он все правильно рассчитал, зная цену того дара, которого нас лишил.
– Тупой баран , – выразительно проговорил я, делая ударение на каждом слоге, обогащая слова нелепой интонацией, неизбежной при моем тике. Потом я чихнул, сморщившись от солнечного света.
Гилберт и Дэнни посмотрели на меня с отвращением, Тони – что было гораздо опаснее – со злобой.
– Заткнись, – бросил он сквозь зубы дрожащим от холодной ярости голосом.
– Заставьменяэтосделать, тупойбаран , – выпалил я.
– Тебе лучше придержать язык, – предупредил Тони, подбирая с земли какую-то деревяшку и направляясь ко мне.
Гилберт и Дэнни осторожно попятились назад. Я бы с радостью присоединился к ним, но Тони прижал меня к какой-то машине. Черные, откинувшись назад и опершись на локти, задумчиво продолжали пить из пакетов.
– Дики-врежьте , – проговорил я, пытаясь сдержать еще один чих, от которого у меня зачесалась шея. Я покрутил головой и снова сказал: – Дики-врежьте! Дики-смажъте! – Я, как то не раз случалось, попал в ловушку: не мог справиться с речевым тиком и даже не понимал пока, с какой силой эти слоги вцепились в мое существо, заставляя выталкивать, выплевывать их наружу. Тони же воспринимал мои речевые спазмы как оскорбление, ведь «Мистером Дики-врежьте» его назвал Минна, а теперь я бросал ему это прозвище в лицо.
Тони занес надо мной палку – какую-то обломанную рейку с остатками пластмассы на ней. Я смотрел на него, ожидая боли – так же, как недавно ждал боли Тони, попавший минуту назад под горячую руку Минны. Однако Тони подошел ко мне поближе и схватил меня за воротник.
– Попробуй только открыть еще раз рот, – прошипел он.
– Дики-врежьте, рестрики-поешъте, дект-рики-сунъте, брикете-дуйте , – проговорил я, пленник синдрома Туретта. Я тоже схватил Тони за воротник, и мои пальцы поспешно поползли под него, как пальцы пылкого любовника.
Гилберт и Дэнни пошли вверх по Хойт-стрит по направлению к приюту.
– Пошли, Тони, – сказал Гилберт, кивнув головой.
Тони не обратил на него внимания. Наклонившись, он зацепил палкой кусок собачьего дерьма – желтого и вонючего.
– Открывай пасть! – велел он.
Гилберт и Дэнни поспешили прочь, повесив головы. На улице, как ни странно, никого не было. Никого, кроме двух негров, сидевших у дороги, равнодушных свидетелей. Тони замахнулся, но тут я дернул головой – тик пришел мне на помощь, и Тони сумел лишь испачкать мне щеку. Меня обдало волной отвратительной вони.
– Бей меня, Бейли! – завопил я. Упав на машину, я принялся биться головой о ее багажник и яростно возить по нему щекой. Тик корежил все мое тело. Пятно нечистот жгло меня. А может, это моя щека горела.
Наши свидетели смяли свои бумажные пакеты и задумчиво вздохнули.
Тони уронил палку и отвернулся. Он сам себе был противен, не мог смотреть мне в глаза. Хотел было что-то сказать, но передумал и трусцой побежал за Гилбертом и Дэнни, шагающими вверх по Хойт-стрит, прочь от отвратительной сцены.
После того случая мы целых пять недель не видели Минну. Но в конце мая одним субботним утром он появился во дворе приюта «Сент-Винсент». Вместе с ним был брат Джерард – его мы видели всего во второй раз. Ни один из нас не встречался с Минной за эти долгие пять недель, но я знаю, что остальные парни Минны – как и я сам – бродили по Корт-стрит и совали носы в те места, куда он частенько захаживал – в парикмахерскую, в бар, в аркаду. Его там не было. Это не означало ничего и вместе с тем значило очень многое. Фрэнк мог никогда больше не появиться в нашей жизни, однако если бы он вдруг возник перед нами и, как обычно, позвал бы нас с собой, нас не надо было бы просить дважды. Мы никогда не говорили о Минне друг с другом, но все стали какими-то задумчивыми, впали в меланхолию. «Отставка» у Минны больно ранила. Какая-то часть души каждого из нас, парней Минны, все еще пребывала в изумлении на углу улиц Хойт и Берген, где Фрэнк вытолкал нас из грузовика и где крылья нашей мечты стали медленно таять на солнце.
Итак, во дворе прогудел клаксон – только не грузовичка, а «импалы». Братья выбрались из машины, подошли к ограде приюта и стали ждать, пока мы соберемся. Тони с Дэнни играли в баскетбол, Гилберт демонстративно задирал нос где-то рядом. Так, во всяком случае, я себе это представляю – меня самого во дворе не было, когда они подъехали. Гилберт направился за мной в приютскую библиотеку, где я проводил большую часть времени после того, как Тони напал на меня, хотя он и не угрожал мне больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Так это и есть твоя маленькая двигательная компания, – проговорил он утвердительно.
– Привет, Джерард, – поздоровался Минна.
– С Рождеством, Фрэнк, – рассеянно произнес Джерард Минна, не глядя на брата. Зато его проницательные глаза по очереди цепко ощупали каждого из нас. Несколько минут – и он узнал всю нашу подноготную. Во всяком случае, так нам казалось.
– И тебя с Рождеством, Джерард, – отозвался Минна. – Где был?
– Наверху, – ответил Джерард.
– Что? С Ральфом и остальными? – Я различил какие-то новые нотки в голосе Минны – льстивые и угодливые.
– Более или менее.
– Послушай, может, хотя бы ради праздника ты станешь поразговорчивее со мной? А то вы с мамой тут как монастырские затворники живете.
– Я принес тебе подарок. – С этими словами Джерард вручил Минне толстый белый конверт – в таких рассылают постановления суда.
Минна хотел было вскрыть его, но Джерард остановил брата, сказав покровительственным тоном старшего:
– Не стоит. Спрячь его пока.
Только сейчас мы поняли, что все вчетвером не сводим глаз с братьев. Одна лишь Карлотта не обращала на них внимания – она была занята тем, что накладывала полную тарелку всевозможной снеди для своего старшего сына.
– Заверни мне это с собой, мам.
Карлотта снова застонала и закрыла глаза.
– Я вернусь, мама, – пообещал Джерард. Подойдя к матери, он положил ей руки на плечи точно таким же жестом, как это недавно делал Минна. – Просто мне надо повидаться с несколькими людьми, вот и все. Я вернусь к вечеру, а ты развлекайся тут с этими сиротами.
Взяв из рук Карлотты завернутую в фольгу тарелку, Джерард ушел.
– Ну, что уставились? – прикрикнул на нас Минна. – Ешьте!
Он засунул белый конверт в карман пиджака. Конверт почему-то напомнил мне о Матрикарди и Рокафорте, об их стодолларовых купюрах. Брикфейс и Стукко, поправил я себя мысленно. А потом Минна потрепал нас по затылкам, правда, куда более энергично, чем это делала Карлотта, а золотой перстень на его среднем пальце больно оцарапал мне кожу.
То, как Минна вел себя с матерью, по-моему, каким-то странным образом напоминало его обращение с женщинами. Наверное, уместнее было бы назвать их его «подружками», но он сам никогда так не говорил, и мы редко видели его с одной и той же девушкой дважды. Это были девушки с Корт-стрит – те, что украшали бильярдные и фойе кинотеатров, уходили с работы из бакалейных лавок, не сняв с головы нелепых бумажных колпачков, красили губы помадой, не переставая жевать жвачку; те, чьи чуть тяжеловатые, но все же элегантные тела просовывались в окна машин, когда они подавали пиццу водителю или, выгибаясь, ставили ее на прилавок; те, которые смотрели на нас сверху вниз, словно мы все были четырех футов росту. Минна явно учился с каждой из этих девиц в средней школе и знал их всех без исключения.
«Мы с Сэнди учились вместе в шестом классе», – говорил он, ероша ей волосы и приводя в беспорядок ее одежду. «А это Лиза, – заявлял Минна в другой раз. – Она частенько колотила моего лучшего друга в спортивном зале». В его присутствии девушки так и сыпали остротами, а Минна облеплял их словами так же, как знамя на ветру облепляет древко, ловко дергал их за лифчики цепкими пальцами, прижимал к себе сразу по две красавицы, обняв их за бедра, отчего они едва не падали. Девицы никогда не смеялись – они лишь закатывали глаза и отталкивали его. Или не отталкивали. Мы наблюдали за всем этим, изучали их равнодушную женственность и безумно хотели добиться их расположения. У Минны был особый дар: он пользовался их вниманием, почти не прилагая к тому усилий; поэтому мы запоминали все его движения и пытались скопировать их, почти неосознанно молясь о том, чтобы у нас получилось.
– Вовсе не в том дело, что я предпочитаю женщин с большой грудью, – сказал он мне как-то, несколько лет спустя после того, как выбрал одну из девчонок с Корт-стрит для своего странного, ледяного брака. Мы с ним шли вниз по Атлантик-авеню, и, обратив внимание на проходящую мимо женщину, Минна оглянулся на нее. Разумеется, я тоже вывернул назад голову – мои движения были автоматическими и неестественными, как у марионетки. – Не все способны это понять, – продолжил он тоном уставшей от жизни звезды, решившей пооткровенничать с поклонявшейся ему публикой. – По мне, у женщины должно быть довольно того, за что можно подержаться, ты меня понимаешь? Что-то должно разделять вас, вроде изоляции. Иначе ты окажешься наедине с ее обнаженной душой.
«Колеса в колесах» . Это была еще одна фраза Минны, которую он употреблял лишь для того, чтобы посмеяться над нашими понятиями о конспирации или о совпадениях. Если мы, его парни, дурели от изумления, когда он, скажем, натыкался на Корт-стрит сразу на трех девчонок, с которыми учился вместе в средней школе, а потом встречался с каждой из них за спиной у других, то Минна делал круглые глаза и говорил: «Колеса в колесах». Парикмахер, торговец сыром, букмекер – всех их звали Кермайн. О да! «Колеса в колесах!» Именно так. Ты сможешь раскопать здесь что-нибудь, Шерлок.
По негласной договоренности между нами, мы, сироты, должны были быть полными дебилами во всем, что касалось его связей, но нам следовало млеть от восторга при любом намеке на семейственность. Мы должны были сомневаться в себе всякий раз, когда представляли раскинутую Минной сеть в действии. Это следовало оставить Минне. В точности так же, как, зная наших родителей, он не открыл нам их имен, так Фрэнк Минна держал при себе знание о том, как функционировали тайные системы Корт-стрит или всего мира. И если бы мы попытались разузнать это, то обнаружили бы лишь, что оказались «колесами в колесах» . Бизнес, как обычно, прежде всего. А этот долбаный мир – побоку. Привыкайте.
Однажды в апреле, через четыре месяца после того рождественского угощения, Минна заехал за нами. Все окна грузовика были выбиты, а с бортов содрана, соскоблена чуть ли не вся краска, так что он смахивал на зеркальный шар на колесах, отражающий солнце. На самом-то деле это была попросту работа человека с молотком или ломом, который не опасался того, что его прервут. Минна вел себя так, словно ничего не замечал; он повез нас на работу, даже не заговорив о грузовике. На обратном пути, когда машина громыхала по булыжной мостовой Корт-стрит, Тони кивнул на остатки ветрового стекла, болтавшиеся впереди, как ободранная занавеска, и спросил:
– Так что все-таки случилось?
– Что случилось с чем? – ответил Минна вопросом на вопрос. Он всегда учил нас выражаться по существу, а еще обучил нас говорить взглядом – три выразительных взгляда, и все понятно.
– Кто-то оттрахал твой грузовик.
Минна демонстративно равнодушно пожал плечами.
– Я припарковал его в том квартале на Пасифик-стрит.
Мы не понимали, о чем он толкует.
– Ребята из того квартала говорили, что мой грузовик уродует весь район.
Через несколько недель после того, как Гилберт покрасил грузовичок, его опять разрисовали, не поскупившись на краску и покрыв весь грузовик яркими граффити. Почему-то машина Фрэнка стала живой мишенью вандалов; на боках грузовика рисовали так, словно это был безоконный вагон подземки. А стоявшие рядом частные машины и два других – новеньких, блестящих и больших – грузовика, которые так и хотелось разукрасить из баллончика, оказались нетронутыми.
– Они говорили мне, чтобы я там больше не ставил машину. Я не обратил на их слова внимания, продолжал парковать грузовик там же, вот они и заговорили по-другому. – Минна оторвал обе руки от руля, демонстрируя свое полное безразличие.
Он не совсем убедил нас.
– Это чье-то послание тебе, – сказал Тони.
– О чем это ты? – спросил Фрэнк.
– Я всего лишь говорю, что это послание, – заметил Тони. Я понял, что ему хочется спросить о Матрикарди и Рокафорте. Были ли они замешаны в этом деле? Не могли ли защитить Минну и предотвратить надругательство над его грузовиком? Нам всем хотелось задать эти вопросы, но мы не решались, и вот Тони первым сделал попытку все выяснить.
– Да, но что ты пытаешься этим сказать? – поинтересовался Минна.
– Долбаноепослание , – импульсивно выкрикнул я.
– Ты отлично понимаешь, что я имею в виду, – проговорил Тони, не обращая на меня внимания.
– Да, возможно, – кивнул Минна. – Но объясни мне своими словами, а не намеками. – Я почувствовал, как в нем медленно закипает гнев.
– Велите мне все это трахнуть! – Я вел себя как ребенок, который творит бог знает что, лишь бы отвлечь родителей от ссоры.
С Минной этот номер не прошел.
– Спокойно, шут, – бросил он, не сводя глаз с Тони. – Скажи мне, что ты имеешь в виду, – настаивал он.
– Ничего особенного, черт бы меня побрал, – пробормотал Тони, стушевавшись.
Минна резко свернул к тротуару возле пожарного гидранта на углу улиц Берген и Хойт. Двое черных сидели на бордюрном камне и пили что-то из пакетов. Заметив грузовик, они оторопело уставились на него.
– Скажи мне, что ты имеешь в виду, – не унимался Минна.
Они с Тони смотрели друг на друга, а остальные замерли сзади. Я с трудом проглотил несколько рвущихся наружу фраз.
– Я хотел сказать только то, что кто-то посылает тебе сообщение. – Тони моргнул.
Это окончательно разъярило Минну. Они с Тони заговорили на повышенных тонах, совершенно игнорируя остальных присутствующих, причем чаще всего повторялось слово «послание».
– Думаешь, ты что-то понимаешь, – прошипел Минна.
– Если я что и понимаю, так это то, что они сделали с твоим грузовиком, Фрэнк. – Тони сильно топнул ногами по слою битого стекла, валявшегося на полу.
– Нет, ты сказал кое-что еще, мистер Дики-врежьте!
Первый раз я услышал, как Минна употребляет рожденное моим речевым тиком слово – мистер Дики-врежьте. Уж не знаю, слышал ли он от меня это слово или со злости сам придумал его. Я до сих пор не могу сказать, какое все это имело для меня значение. Ясно было одно: в отлично отлаженном механизме наших отношений произошел серьезный сбой, убей меня бог, не знаю, как и почему.
– Я не мог сдержаться, увидев все это, – оправдывался Тони. – Кто-то перебил в машине все стекла.
– Вообразил себя слишком большим умником, да?
Тони смотрел на Минну во все глаза.
– Хочешь стать героем, как Аль Пачино в «Скарфейсе»?
Тони ничего не ответил, но он понял, на что намекает Минна. Аль Пачино был не просто любимым актером Тони – тот считал его настоящим колоссом, возвышавшимся над ним и загораживающим ему все небо.
– Вот только подумай об одной вещи, – продолжал Фрэнк. – Скарфейс добился, конечно, многого, да только кончил очень уж плохо. Почему-то никто никогда этого не помнит.
Несколько мгновений я был уверен, что Минна сейчас ударит Тони, подкрепив свои слова ударом как аргументом. Кажется, Тони ждал того же. Вдруг гнев Минны стал стихать.
– Вон. – Он махнул рукой вверх, на помятую крышу грузовика. Ни дать ни взять Цезарь, указывающий перстом на небеса. – Вытряхивайтесь.
– Что? – удивился Тони. – Прямо здесь?
– Вон, – спокойнее повторил Фрэнк. – Топайте домой пешком, вы, тупые бараны.
Мы оторопело смотрели на Минну, хотя его слова были предельно ясны. Грузовик остановился кварталах в пяти-шести от приюта, не дальше. Но нам не заплатили, не напоили нас пивом, не угостили горячим вкусным пончиком. Я так и чувствовал вкус разочарования – как будто надкушенный пончик оказался без сахарной пудры. Тони открыл дверь грузовика, опять подпихнув при этом многочисленные осколки, выскользнул из него, а за ним послушно последовали все мы. Мы стояли на тротуаре растерянные, щурясь от яркого света.
Минна поехал прочь, оставив нас неловко топтаться посреди тротуара перед двумя алкашами, сидевшими на бордюрном камне. Они удивленно глазели на нас – нелепых белых мальчишек, невесть откуда взявшихся перед ними. Но нам тут ничего не угрожало, как и мы не представляли для них никакой опасности. Однако было что-то настолько унизительное в том, как Минна выгнал нас из машины, что нам казалось, будто вся Хойт-стрит потешается над нами – респектабельные дома пренебрежительно усмехаются, а дешевые кафешки откровенно хихикают. Мы не могли простить себя. Пусть другие болтаются по улицам, но только не мы. Мы ездим с Минной. Нам теперь было о чем подумать, он все правильно рассчитал, зная цену того дара, которого нас лишил.
– Тупой баран , – выразительно проговорил я, делая ударение на каждом слоге, обогащая слова нелепой интонацией, неизбежной при моем тике. Потом я чихнул, сморщившись от солнечного света.
Гилберт и Дэнни посмотрели на меня с отвращением, Тони – что было гораздо опаснее – со злобой.
– Заткнись, – бросил он сквозь зубы дрожащим от холодной ярости голосом.
– Заставьменяэтосделать, тупойбаран , – выпалил я.
– Тебе лучше придержать язык, – предупредил Тони, подбирая с земли какую-то деревяшку и направляясь ко мне.
Гилберт и Дэнни осторожно попятились назад. Я бы с радостью присоединился к ним, но Тони прижал меня к какой-то машине. Черные, откинувшись назад и опершись на локти, задумчиво продолжали пить из пакетов.
– Дики-врежьте , – проговорил я, пытаясь сдержать еще один чих, от которого у меня зачесалась шея. Я покрутил головой и снова сказал: – Дики-врежьте! Дики-смажъте! – Я, как то не раз случалось, попал в ловушку: не мог справиться с речевым тиком и даже не понимал пока, с какой силой эти слоги вцепились в мое существо, заставляя выталкивать, выплевывать их наружу. Тони же воспринимал мои речевые спазмы как оскорбление, ведь «Мистером Дики-врежьте» его назвал Минна, а теперь я бросал ему это прозвище в лицо.
Тони занес надо мной палку – какую-то обломанную рейку с остатками пластмассы на ней. Я смотрел на него, ожидая боли – так же, как недавно ждал боли Тони, попавший минуту назад под горячую руку Минны. Однако Тони подошел ко мне поближе и схватил меня за воротник.
– Попробуй только открыть еще раз рот, – прошипел он.
– Дики-врежьте, рестрики-поешъте, дект-рики-сунъте, брикете-дуйте , – проговорил я, пленник синдрома Туретта. Я тоже схватил Тони за воротник, и мои пальцы поспешно поползли под него, как пальцы пылкого любовника.
Гилберт и Дэнни пошли вверх по Хойт-стрит по направлению к приюту.
– Пошли, Тони, – сказал Гилберт, кивнув головой.
Тони не обратил на него внимания. Наклонившись, он зацепил палкой кусок собачьего дерьма – желтого и вонючего.
– Открывай пасть! – велел он.
Гилберт и Дэнни поспешили прочь, повесив головы. На улице, как ни странно, никого не было. Никого, кроме двух негров, сидевших у дороги, равнодушных свидетелей. Тони замахнулся, но тут я дернул головой – тик пришел мне на помощь, и Тони сумел лишь испачкать мне щеку. Меня обдало волной отвратительной вони.
– Бей меня, Бейли! – завопил я. Упав на машину, я принялся биться головой о ее багажник и яростно возить по нему щекой. Тик корежил все мое тело. Пятно нечистот жгло меня. А может, это моя щека горела.
Наши свидетели смяли свои бумажные пакеты и задумчиво вздохнули.
Тони уронил палку и отвернулся. Он сам себе был противен, не мог смотреть мне в глаза. Хотел было что-то сказать, но передумал и трусцой побежал за Гилбертом и Дэнни, шагающими вверх по Хойт-стрит, прочь от отвратительной сцены.
После того случая мы целых пять недель не видели Минну. Но в конце мая одним субботним утром он появился во дворе приюта «Сент-Винсент». Вместе с ним был брат Джерард – его мы видели всего во второй раз. Ни один из нас не встречался с Минной за эти долгие пять недель, но я знаю, что остальные парни Минны – как и я сам – бродили по Корт-стрит и совали носы в те места, куда он частенько захаживал – в парикмахерскую, в бар, в аркаду. Его там не было. Это не означало ничего и вместе с тем значило очень многое. Фрэнк мог никогда больше не появиться в нашей жизни, однако если бы он вдруг возник перед нами и, как обычно, позвал бы нас с собой, нас не надо было бы просить дважды. Мы никогда не говорили о Минне друг с другом, но все стали какими-то задумчивыми, впали в меланхолию. «Отставка» у Минны больно ранила. Какая-то часть души каждого из нас, парней Минны, все еще пребывала в изумлении на углу улиц Хойт и Берген, где Фрэнк вытолкал нас из грузовика и где крылья нашей мечты стали медленно таять на солнце.
Итак, во дворе прогудел клаксон – только не грузовичка, а «импалы». Братья выбрались из машины, подошли к ограде приюта и стали ждать, пока мы соберемся. Тони с Дэнни играли в баскетбол, Гилберт демонстративно задирал нос где-то рядом. Так, во всяком случае, я себе это представляю – меня самого во дворе не было, когда они подъехали. Гилберт направился за мной в приютскую библиотеку, где я проводил большую часть времени после того, как Тони напал на меня, хотя он и не угрожал мне больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38