– Он из тех агентов, кто может заключить очень выгодную для тебя сделку и фантастически поднять популярность ТИПА-Сети. И будь уверена, твои пожелания и мнения будут учтены в сценарии вплоть до мельчайших деталей!
– Фильм? – недоверчиво переспросила я. – Вы что, спятили? «Шоу Эдриена Выпендрайзера» видели? ТИПА с «Голиафом» обглодают ваш сценарий до костей!
– Но мы подадим фильм как фантастический, мисс Нонетот, – объяснил Гибкинсон. – Даже название придумали: «Дело Джен, или Эйра немилосердия». Как вам?
– По-моему, вы оба чокнутые. Прошу прощения.
Я оставила Корделию и Гибкинсона шепотом плести интриги и направилась к Безотказэну, который пялился на мусорный контейнер, набитый бумажными стаканчиками.
– Они хотят сказать, что это произведение искусства? – спросил он. – Это же точь-в-точь мусорное ведро!
– Это и есть мусорное ведро, – ответила я. – Потому оно и стоит рядом с фуршетным столиком.
– Ох! – ошеломленно выдохнул мой напарник, а затем поинтересовался, как прошла пресс-конференция. – Ган борется за голоса, – резюмировал он, выслушав мой отчет. – Оно и понятно. За сто миллионов можно купить хорошее эфирное время для саморекламы, но, отдав «Карденио» обществу, он получит голоса шекспирианцев, а эту группу избирателей ни за какие коврижки не купишь.
Об этом я не подумала.
– Что-нибудь еще?
Безотказэн развернул листок бумаги.
– Да. Вот, пытаюсь понять, в каком порядке завтра вечером выдавать со сцены анекдоты.
– Сколько тебе дали времени?
– Десять минут.
– Дай посмотреть.
Он попытался обкатать свое выступление на мне, но я уклонилась под предлогом соблюдения чистоты эксперимента. Самому Просту все анекдоты казались несмешными, хотя он понимал, в чем соль.
– Начать можно с пингвина на льдине, – сказала я, изучая список, пока Безотказэн делал заметки, – затем перейти к домашней сороконожке. Потом попробуй белую лошадь в пабе и, если сработает хорошо, переходи к черепахе, на которую напали улитки, только смотри, говори с выражением. Затем переходи к собакам в приемной ветеринара и заканчивай тем, который про встречу с гориллой.
– А как же лев и бабуин?
– Хороший анекдот. Можно вместо белой лошади, если сороконожка не сработает.
Безотказэн сделал пометку.
– Сороконожка… не… сработает. Понял. А как насчет охотника и медведя? Я рассказал его Виктору, он так фыркнул – аж всего меня чаем облил.
– Оставь на закуску. Он длинный, три минуты, но не торопись, пусть напряжение растет. И опять же, если публика будет немолодая и консервативная, то я бы отказалась от медведя, бабуина и собак, а вместо них включила бы волкодава и скакунов или два «роллс-ройса».

(№№№№№№№№№№№текст погрызен№№№№№№№№№№№№№№№№№№)

– Бутербродик, дорогая моя?
Мама протянула мне тарелку.
– А с креветками больше нет?
– Сейчас посмотрю.
Я проводила ее в ризницу, где она и еще несколько представительниц Женской федерации готовили еду.
– Мам, а мам, – начала я, направляясь следом за ней в уголок, где абсолютно глухая миссис Хиггинс раскладывала по тарелкам салфеточки, – мне надо с тобой поговорить.
– Я занята, сердечко мое.
– Это очень важно.
Она оставила работу, отложила все в сторону и отвела меня подальше, к изъеденной временем каменной статуе, долженствующей изображать последователя святого Звлкикса.
– И что у тебя за дело такое, даже важнее канапе, о дочь моя Четверг?
– Ну, – начала я, не зная, как бы все это сформулировать, – помнишь, ты сказала, что хочешь стать бабушкой?
– Ах это, – рассмеялась она и собралась вставать. – Я давно заметила, что в булочке есть изюминка, только все ждала, когда ты сама мне расскажешь.
– Минуточку! – Я почувствовала себя обманутой. – Тебе же полагается восхититься и разрыдаться!
– Да я уже порыдала, дорогая моя. Могу я задать нескромный вопрос: а кто отец?
– Надеюсь, мой муж. И прежде чем ты задашь следующий вопрос, я отвечу: его устранила Хроностража.
Она притянула меня к себе и горячо обняла.
– Это я могу понять. Ты встречаешься с ним, как я с твоим отцом?
– Нет, – печально ответила я. – Он живет только в моей памяти.
– Бедняжка! – воскликнула моя мама, снова обнимая меня. – Но возблагодари Бога даже за эту малость – ты хотя бы помнишь его. Многие из нас и того лишены. Просто смутно чувствуют, будто в прошлом у них что-то было… Тебе надо как-нибудь вечерком сходить со мной в Общество анонимных утратотерпцев. Поверь, утраченных куда больше, чем ты можешь себе представить.
Я никогда не говорила с мамой о том, как устранили моего отца. Все ее друзья списывали нас с братьями на грешки маминой бурной юности. Моя высоконравственная родительница воспринимала это не менее болезненно, чем потерю отца. Но мне не хотелось принадлежать ни к одной организации, в названии которой фигурирует слово «анонимный», поэтому я решила немного сменить тему.
– Откуда ты узнала о моей беременности? – спросила я, когда она накрыла мою ладонь своей и ласково улыбнулась.
– Да это же на милю видно. Ты ешь, как волк, и все время смотришь на детишек. Когда на прошлой неделе приехал маленький племянник миссис Сардинос, ты его просто с колен не спускала.
– А что, раньше я вела себя по-другому?
– Никакого сравнения нет. И грудь у тебя пополнела – это платье никогда так хорошо на тебе не сидело. Когда рожать будем? В июле?
Я замолчала. При мысли о неизбежности материнства меня охватило уныние. Когда я впервые узнала о том, что у меня будет ребенок, рядом со мной был Лондэн и все казалось куда проще.
– Мам, а что, если я окажусь плохой матерью? Я же ничего не знаю о детях. Я всю жизнь ловила преступников. Могу с закрытыми глазами разобрать винтовку М-16, сменить мотор в броневике и попасть в монетку с тридцати ярдов восемь раз из десяти. Боюсь, колыбелька у камина – это не по мне.
– Я тоже так думала, когда носила вас, – призналась мама, ласково улыбаясь. – Не зря же я скверно готовлю. Прежде чем познакомиться с твоим отцом и родить тебя и твоих братьев, я служила в ТИПА-3. Да и сейчас порой им помогаю.
– Значит, на самом деле вы с ним познакомились не во время поездки в Портсмут? – медленно проговорился, не уверенная, хочу ли услышать то, что сейчас услышу.
– Да нет же. Это было совсем другое место.
– ТИПА-3?
– Если я тебе скажу, ты ни за что не поверишь, значит, и говорить не стоит. Но пойми одно: в свое время я была счастлива иметь детей. Несмотря на ваши бесконечные детские ссоры и подростковые перебранки, это было замечательно. Когда погиб Антон, мое счастье немного померкло, но в целом быть матерью все равно лучше, чем ТИПА-агентом. – Она на мгновение умолкла. – Но я, как и ты, опасалась, что не готова, что буду дурной матерью. И как я справилась?
Она посмотрела на меня и мягко улыбнулась.
– Прекрасно, мам.
Я крепко обняла ее.
– Я помогу тебе, чем смогу, радость моя, только сразу скажу: никаких пеленок и горшков, и не приглашай меня сидеть с младенцем по вечерам во вторник и в четверг.
– ТИПА-3?
– Нет, – поправила мама. – Бридж и кегли.
Она протянула мне платок, и я промокнула глаза.
– Все будет хорошо, милая моя.
– Спасибо, мама.
И она заторопилась к бутербродам, пробормотав, что ей еще целую ораву кормить. Я с улыбкой смотрела ей вслед. Я думала, что знаю свою мать, а оказалось, что нет. Дети редко знают своих родителей.

– Четверг! – воскликнул Джоффи, когда я вышла из ризницы. – На фиг ты тут нужна, раз ничего не делаешь? Если познакомишь этого богатенького Гибкинсона с неандертальским художником Зорфом, буду весьма тебе признателен. О господи! – пробормотал он, уставившись на дверь. – Это же Обри Буженэн!
Так и было. Мистер Буженэн, капитан суиндонской крокетной команды, невзирая на недавний скандал с шимпанзе, как ни в чем не бывало блистал на презентациях и вернисажах.
– А шимпанзе-то он с собой взял? – полюбопытствовала я, но Джоффи пронзил меня гневным взглядом и бросился пожимать Обри руку.
Торпеддер и Гибкинсон обсуждали работы валлийского художника-минималиста Тегвина Ведимедра, тяготевшего к такому минимализму, что его картин вообще не было видно. Они смотрели на голую стену с крюком для картины.
– И что это, по-твоему, значит, Гарри?
– Да ничего не значит, Корди, но это совершенно особое «ничего». Сколько она стоит?
Корделия склонилась к ценнику.
– Она называется «Сверхсатира» и стоит тысячу двести фунтов. Копейки. А вот и Четверг! Ну как, не передумала насчет фильма?
– Ага, щас. А вы не знакомы с неандертальским художником Зорфом?
Я подвела их к кучке людей, столпившихся вокруг Зорфа. Он пригласил нескольких друзей, я узнала Брекекекса из ТИПА-13.
– Добрый вечер, Брекекекс.
Он вежливо кивнул и представил меня молодому неандертальцу в рабочем комбинезоне, густо заляпанном разноцветными пятнами краски.
– Добрый вечер, Четверг, – ответил адвокат. – Это наш друг Зорф.
Молодой неандерталец пожал мне руку, а я представила им Корделию и Гарри.
– Что же, очень интересная работа, мистер Зорф, – начал Гибкинсон, разглядывая беспорядочные зеленые, желтые и оранжевые мазки на холсте площадью шесть квадратных футов. – И что тут изображено?
– Разве не понятно? – ответил неандерталец.
– О, конечно! – воскликнул Гарри, подходя к картине то слева, то справа. – Это нарциссы, верно?
– Нет.
– Закат?
– Нет.
– Ячменное поле?
– Нет.
– Сдаюсь.
– Давно пора, мистер Гибкинсон. Если приходится спрашивать, значит, вам не понять, Для неандертальца закат означает всего лишь конец дня. Зеленая рожь на картине Ван Гога – всего лишь неумело изображенное поле. Единственные художники сапиенсов, которых мы понимаем, это Кандинский и Поллок. Они говорят на нашем языке. Наша живопись – не для вас.
Я посмотрела на кучку неандертальцев, с восхищением взиравших на мазню Зорфа. Но Гарри, старое трепло, все еще надеялся угадать.
– Могу я еще раз попробовать? – спросил он, и Зорф кивнул.
Киношник уставился на холст и завращал глазами.
– Это…
– Надежда, – послышался рядом голос. – Это надежда. Надежда неандертальцев на будущее. Отчаянное желание иметь детей.
Зорф и прочие неандертальцы одновременно уставились на того, кто это произнес. Это оказалась бабушка Нонетот.
– Так я и думал, – провозгласил Гибкинсон, никого не обманув, но выставив себя идиотом.
– Сударыня демонстрирует проницательность, недоступную ее сородичам, – сказал Зорф, похрюкивая, что, по моему мнению, означало смех. – Не угодно ли леди сапиенс внести свой вклад в наши художественные искания?
Вот это действительно великая честь. Бабушка Нонетот шагнула вперед, приняла у Зорфа кисть, окунула ее в бирюзовую краску и добавила несколько легких мазков слева от центра. Неандертальцы ахнули, неандертальские женщины быстро прикрыли лица вуалями, а мужчины, включая Зорфа, подняли головы и уставились в потолок, тихо бормоча что-то себе под нос. Бабушка сделала то же самое. Мы с Корделией и Гибкинсоном, ничего не понимая в иноплеменных обычаях, растерянно переглянулись. Потом они затихли, женщины подняли вуали, и все неандертальцы один за другим стали медленно подходить к бабушке, обнюхивать ее одежду и легонько проводить по ее лицу огромными руками. Через несколько минут они завершили ритуал, вернулись на свои места и снова принялись рассматривать произведение Зорфа.
– Привет, крошка Четверг! – обернулась ко мне бабушка. – Давай поищем тихий уголок. Надо поговорить.
Мы отошли к церковному органу и уселись на жесткие пластиковые стулья.
– Что ты там нарисовала? – спросила я, и бабушка расплылась в самой сладкой своей улыбке.
– Возможно, кому-то оно покажется не совсем пристойным, – призналась она, – но мне хотелось их как-то поддержать. Я ведь раньше работала с неандертальцами и знаю их обычаи и привычки. Как благоверный?
– Все так же, – мрачно ответила я.
– Ничего, – серьезно произнесла бабушка, взяла меня за подбородок и заглянула в глаза. – Надежда есть всегда. Ты, как и я в свое время, увидишь, что все обернется весьма забавно.
– Я понимаю. Спасибо, ба.
– Мать будет тебе надежной опорой, не сомневайся, на нее ты всегда сможешь положиться.
– Кстати, она здесь, если хочешь с ней повидаться.
– Нет-нет, – поспешно ответила бабушка. – Думаю, сейчас ей не стоит мешать. А пока мы тут, – она сменила тему, не переводя дыхания, – может, придумаешь еще какие книжки из категории «десять самых занудных классиков»? Уж очень помереть хочется.
– Бабушка!
– Извини, крошка Четверг.
Я вздохнула.
– «Потерянный рай» читала?
Бабушка испустила долгий стон.
– Ужасно! Я потом неделю еле ноги волочила. Он же способен навсегда отвадить от религии!
– «Айвенго»?
– Скучновато, но местами ничего. Думаю, в десятку не попадет.
– «МобиДик»?
– Увлекательность и живость чередуется с тупейшей дурью. Дважды перечитывала.
– А «В поисках утраченного времени»?
– Что на английском, что на французском – тягомотина и есть тягомотина.
– «Памела»?
– А! Вот тут ты попала в точку. Я продиралась сквозь нее еще подростком. Может, в тысяча семьсот сорок первом она и имела успех, но сегодня единственным откликом на нее будет храп обманутого читателя.
– А «Путешествие паломника»?
Но бабушка уже отвлеклась.
– У тебя гости, дорогая. Смотри, вон там, между чучелом кальмара внутри пианино и «фиатом», вырубленным из замороженной зубной пасты.
Там маячили двое в мешковатых темных костюмах, явно чувствовавшие себя неловко. Разумеется, ТИПА-агенты, но не Трупп и не Броддит. Похоже, в ТИПА-5 опять стряслась беда. Я справилась у бабушки, обойдется ли она без меня, и направилась к ним. Они тупо рассматривали лежащую на земле расплющенную трубу с надписью: «Неделимая тройственность смерти».
– Что скажете? – спросила я.
– Не знаю, – нервно начал первый агент. – Я… я не большой спец в искусстве.
– Даже будь вы экспертом, здесь это вряд ли помогло бы, – сухо ответила я. – ТИПА-5?
– Да, а как вы…
Он спохватился и нацепил темные очки.
– Нет. Я никогда не слышал о ТИПА-Сети, тем более о ТИПА-5. Их не существует. Черт. Боюсь, у меня не очень получается.
– Мы ищем человека по имени Четверг Нонетот, – прошептала его напарница, едва шевеля губами. И на случай, если до меня не дойдет, добавила: – По служебному делу.
Я вздохнула. ТИПА-5 со всей очевидностью не хватает добровольцев. И это неудивительно.
– Что случилось с Труппом и Броддитом?
– Они… – начал первый агент, но напарница ткнула его в бок и отчеканила:
– Мы никогда о них не слышали.
– Четверг Нонетот – это я, – сообщила я им, – и, по-моему, вы даже не осознаете, какой опасности подвергаетесь. Откуда вас перевели? Из ТИПА-14?
Они сняли темные очки и нервно заморгали.
– Я из ТИПА-22, – сознался первый. – Моя фамилия Агниц. А это Резник, она из…
– ТИПА-28, – закончила за него женщина. – Спасибо, Блейк, я ведь, знаете ли, не немая. И позвольте мне самой с этим разобраться. Прямо рот раскрыть нельзя, чтоб вы меня не перебили.
Агниц погрузился в угрюмое молчание.
– ТИПА-28? Вы налоговый инспектор?
– Ну и что? – дерзко ответила Резник. – Ради повышения приходится рисковать.
– Мне это хорошо известно, не сомневайтесь, – ответила я, подталкивая их в тихий уголок за моделью гигантской спички, целиком составленной из обломков здания Парламента. – Но хорошо бы знать, куда влезаешь. Так что сталось с Труппом и Броддитом?
– Они переведены, – сказал Агниц.
– То есть погибли.
– Да нет! – удивленно воскликнул Агниц. – Переведе… Господи! Так вот что это значит!
Я вздохнула. Эти двое вряд ли доживут до вечера.
– Оба ваших предшественника мертвы, ребята. Как и два их предшественника. Четыре агента погибли меньше чем за неделю. Что случилось с отчетами Броддита? Неужели их случайно уничтожили?
– Не смешите меня! – рассмеялся Агниц. – Мы их получили целехонькими. Но потом какой-то новый сотрудник отдела пустил рапорты в бумагорезку, приняв ее за ксерокс.
– У вас есть хоть что-нибудь для начала?
– Как только они сообразили, что это бумагорезка, я – простите, они – выключили ее, и у нас осталось вот это.
Он протянул мне два обрывка бумаги. На одном листке помещалась фотография молодой женщины, выходящей из магазина с пакетами и свертками. Ее лицо как раз угодило под ножи, и зрелище получилось жутковатое. Я перевернула снимок. На обратной стороне кто-то написал карандашом: «А.А. выходит из магазина сети „Дороти Перкинс“, расплатившись краденой кредитной карточкой».
– «А.А.» означает «Ахерон Аид», – доверительным тоном сообщил Агниц. – Нам позволили заглянуть в его файл. Он умеет лгать словом, делом и мыслью.
– Знаю. Я сама это писала. Но здесь не Аид. Ахерона нельзя снять на фотопленку.
– Тогда за кем же мы охотимся? – спросила Резник.
– Понятия не имею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39