Человек в форме полковника. Долина была полна разбитых танков – шесть русских и четыре немецких. Его танк стоял в окружении трех подбитых «тигров».
– Это сделал ты? – спросил полковник.
Николай почти не слышал его. В ушах звенело; подступала тошнота. Он кивнул.
– Пойдем со мной, – приказал полковник. За холмом стоял маленький «газик». Полковник вез Николая восемь километров. Они приехали в ставку. Перед большой главной палаткой стоял длинный стол, на нем лежали карты, которые изучали несколько офицеров высокого ранга. Полковник остановил машину, прошел вперед и отдал честь. Старший генерал взглянул на него.
Николай сидел на переднем пассажирском сиденье «газика». Ему было видно, что полковник что-то рассказывает, а офицеры с интересом смотрят на него. Потом старший из них поднял руку и поманил Николая пальцем. Со страхом думая о том, что он дал уйти двум «тиграм», Николай вылез из машины и подошел. Его хлопчатобумажная гимнастерка обгорела, лицо почернело, и от него пахло горючим и порохом.
– Три «тигра»? – переспросил генерал Павел Ротмистров, командующий Первой гвардейской танковой армией. – С тыла? Из подбитого «КВ-1»?
Николай стоял и молчал как идиот.
Генерал улыбнулся и обратился к низенькому толстому человеку с поросячьими глазками и знаками отличия политработника.
– Думаю, Звезду заслужил?
Толстый комиссар кивнул. Товарищ Сталин одобрит. Из палатки принесли коробочку. Ротмистров приколол Звезду Героя Советского Союза к гимнастерке семнадцатилетнего солдата. Комиссар – а это был Никита Хрущев – снова кивал.
Николаю Николаеву приказали обратиться в полевой госпиталь, где его обожженные руки и лицо обмазали вонючей мазью, а затем вернуться обратно в штаб. Там ему присвоили звание лейтенанта и дали взвод из трех «КБ-1». После чего он вернулся на фронт.
В ту же зиму, когда Курский плацдарм остался позади и немецкие танки отступали, он получил звание капитана и группу новеньких, с иголочки, тяжелых танков, только что с завода. Это были"ИС-2", названные так в честь Иосифа Сталина. Оснащенные 122-миллиметровой пушкой и более толстой броней, они прославились как убийцы «тигров».
За операцию «Багратион» он получил вторую Звезду Героя Советского Союза, за выдающуюся личную храбрость, и третью Звезду – за сражения на подступах к Берлину, где он воевал под командованием маршала Чуйкова.
Почти через пятьдесят пять лет к этому человеку приехал Джейсон Монк.
Если бы старый генерал вел себя более тактично с Политбюро, он получил бы звание маршала и по выходе в отставку – большую дачу в Переделкине, на берегу реки, рядом с остальными жирными котами, которым все предоставлялось бесплатно, как дар государства. Но он всегда говорил то) что он действительно думал, а им это не нравилось.
Поэтому он построил собственный, более скромный дом. чтобы провести в нем свой век, по Минскому шоссе, в сторону Тучкова – местности с большим количеством воинских частей, где он по крайней мере находился рядом с тем, что осталось от его любимой армии.
Он никогда не был женат – «это не жизнь для молодой женщины», говорил он, отправляясь в очередной раз на окраину советской империи, – и в свои семьдесят с лишним лет жил с верным ординарцем, старшим сержантом в отставке, лишившимся ноги, и ирландским волкодавом.
Монк разыскал его довольно скромное жилище, спрашивая жителей окрестных деревень, где живет «дядя Коля». Много лет назад, когда он вступил в средний возраст, его так прозвали молодые офицеры, и прозвище сохранилось. Благодаря преждевременной седине он выглядел достаточно старым, чтобы быть для них дядей. «Генерал армии Николаев» – это годилось для газет, но все бывшие танкисты знали его как «дядю Колю».
Поскольку в этот вечер Монк ехал на служебной машине Министерства обороны в форме полковника Генерального штаба, жители не видели оснований скрывать, что «дядя Коля» живет там-то и там-то.
В полной темноте, поеживаясь от холода, около девяти вечера Монк постучал в дверь. Открыл одноногий ординарец и, увидев военную форму, впустил его в дом.
Генерал Николаев не ожидал посетителей, но форма полковника Генерального штаба и атташе-кейс не вызвали у него заметного удивления. Он сидел в своем любимом кресле у камина с пылающими поленьями, читая военные мемуары более молодого генерала и время от времени насмешливо пофыркивая. Он знал их всех, знал, что они сделали, и, к их стыду, знал, чего они никогда не делали, что бы они теперь ни заявляли, когда появилась возможность получать деньги за свои придуманные воспоминания.
Он поднял голову, когда Володя объявил, что приехал человек из Москвы.
– Кто вы? – ворчливо спросил генерал.
– Тот, кому необходимо поговорить с вами, генерал.
– Из Москвы?
– Сейчас – да.
– Ладно, раз уж вы приехали, переходите к делу. – Генерал кивнул в сторону кейса. – Бумаги из министерства?
– Не совсем так. Бумаги. Но из другого места.
– Похолодало. Вы лучше сядьте. Ну, выкладывайте. Что у вас за дело?
– Позвольте мне быть совершенно откровенным. Эта форма потребовалась для того, чтобы убедить вас принять меня. Я не служу в российской армии, я не полковник и, конечно уж, не из штаба какого-нибудь генерала. По правде говоря, я американец.
Сидящий напротив русский, словно не веря своим ушам, несколько секунд не отрывал от Монка глаз. Затем кончики ощетинившихся усов задергались от гнева.
– Вы самозванец! – сердито сказал он. – Вы грязный шпион! Я не потерплю в своем доме самозванцев и шпионов! Убирайтесь!
Монк не двинулся с места.
– Хорошо, я уйду. Но шесть тысяч миль – долгий путь ради тридцати секунд; не ответите ли вы на мой один-единственный вопрос?
Генерал Николаев, нахмурившись, смотрел на него.
– Один вопрос… Какой?
– Пять лет назад Борис Ельцин попросил вас вернуться в армию и принять командование при нападении на Чечню и разрушении Грозного. Ходят слухи, что, поглядев на планы, вы сказали тогдашнему министру обороны Павлу Грачеву: «Я командую солдатами, а не мясниками. Эта работа для палачей». Это правда?
– Ну и что из этого?
– Это правда? Вы обещали мне ответить на вопрос.
– Хорошо, да. И я был прав.
– Почему вы так сказали?
– Это уже второй вопрос.
– Мне нужно проехать еще шесть тысяч миль, чтобы добраться до дома.
– Хорошо. Потому что я не считаю геноцид работой для солдата. А теперь уходите.
– Вы знаете, какую грязную книгу вы читаете?
– А откуда вы знаете?
– Я прочитал ее. Вздор.
– Верно. Так что же?
Монк запустил руку в кейс и извлек «Черный манифест». Открыл его на заранее отмеченной странице и протянул генералу.
– Если у вас есть время читать всякую дрянь, почему бы не взглянуть на кое-что действительно неприятное?
Генеральский гнев боролся с любопытством.
– Американская пропаганда?
– Нет, российское будущее. Взгляните. На эту страницу и следующую.
Генерал Николаев, что-то проворчав, взял протянутую папку. Он быстро прочитал отмеченные две страницы. Его лицо покрылось красными пятнами.
– Черт знает какая чепуха! – воскликнул он. – Кто написал эту чушь?
– Вы слышали об Игоре Комарове?
– Конечно. Станет президентом в январе.
– Хорошим или плохим?
– Откуда я могу знать? Все они, что называется, «куда ветер дует».
– Значит, он не лучше и не хуже других? – Примерно так.
Монк описал события, происшедшие 15 июля, стараясь изложить все как можно быстрее, опасаясь не удержать внимание старого человека или, еще хуже, истощить его терпение.
– Не верю! – отрезал генерал. – Вы явились сюда с какой-то фантастической историей…
– Если это фантастическая история, то три человека не умерли бы из-за того, что владелец пытался ее вернуть себе. Но они погибли. Вы идете куда-нибудь сегодня вечером?
– Нет. А что?
– Тогда почему бы не отложить мемуары Павла Грачева и не почитать планы Игоря Комарова? Некоторые главы вам понравятся. Восстановление мощи армии. Но не для того, чтобы защищать Родину. Для Родины не существует внешней угрозы. А чтобы осуществить геноцид. Вы, может быть, не любите евреев, чеченцев, грузин, украинцев, армян, но они тоже были в тех танках, помните? Были под Курском и участвовали в операции «Багратион», в Берлине и Кабуле. Они сражались рядом с вами. Почему бы не уделить несколько минут и не посмотреть, что приготовил им господин Комаров?
Генерал Николаев пристально смотрел на американца, который был на четверть века моложе его, потом ворчливо спросил:
– Американцы пьют водку?
– Пьют, морозными ночами в глубине России.
– Бутылка вон там. Налейте себе.
Пока старик читал, Монк угощался крепкой «Московской» и думал о подготовке, которую прошел в замке Форбс.
Николаев, вероятно, последний из русских генералов со старомодным чувством юмора. Он неглуп и бесстрашен. Существуют десятки миллионов ветеранов, все еще готовых слушать «дядю Колю», говорил ему русский инструктор Олег.
После падения Берлина и года, проведенного в оккупационных войсках, молодого майора Николаева послали в Москву в Бронетанковую академию. Летом 1950 года его назначили командиром одного из танковых полков на Дальнем Востоке.
Война в Корее была в самом разгаре, и северокорейцы откатывались назад под напором американцев. Сталин серьезно подумывал, не помочь ли корейцам спасти свою шкуру, бросив туда собственные новые танки против американцев. Но его остановили мудрые советники и собственная паранойя. Танки «ИС-4» засекретили настолько, что о каких-либо деталях никогда даже не упоминали, и Сталин боялся, что один неповрежденный танк может достаться врагу. В 1951 году Николаев получил звание подполковника и назначение в Потсдам. Ему было всего двадцать пять лет.
В тридцать лет он командовал танковым полком специального назначения, принимавшим участие в подавлении венгерского восстания. И там он впервые огорчил советского посла Юрия Андропова, который потом стал председателем КГБ на пятнадцать лет и позднее – Генеральным секретарем ЦК КПСС. Полковник Николаев отказался применить пулеметы со своих танков для расстрела толпы протестующих венгров на улицах Будапешта.
– Там семьдесят процентов женщин и детей, – сказал он послу и инициатору подавления восстания. – Они бросают камни. Камни не могут повредить танки.
– Их надо проучить! – кричал Андропов. – Стреляйте!
Николаев уже видел, во что превращают тяжелые пулеметы массы гражданских людей в замкнутых пространствах. В Смоленске, в 1941-м. Там, среди других, были и его родители.
– Вам это нужно – вы и делайте, – ответил он Андропову.
Кто– то из генералов замял скандал, но карьера Николаева висела на волоске: Андропов не относился к тем, кто умеет прощать.
В шестидесятые годы он несколько лет прослужил на берегах Амура и Уссури, пограничных с Китаем рек, в то время как Хрущев обдумывал, не следует ли преподать Мао Цзэдуну урок в танковой войне.
Хрущева сместили, его заменил Брежнев, кризис миновал. Николаев с радостью покинул холодные, бесплодные пустыни на маньчжурской границе и вернулся в Москву.
В 1968 году, во время Пражского восстания, он, сорокадвухлетний генерал-майор, командовал прекрасно обученной дивизией. Он заслужил глубокую благодарность десантников, когда спас один из их отрядов, попавших в безвыходное положение. Слишком малочисленную группу, сброшенную в центре Праги, окружили чехи, и тогда Николаев лично ввел в город танки, чтобы спасти десантников.
Четыре года он читал лекции по применению в военных действиях танков в Академии имени Фрунзе, подготовив совершенно новое поколение офицеров танковых войск, обожавших его, а в 1973 году его назначили советником при бронетанковых войсках Сирии. Этот год вошел в историю как год войны – Иом Кипур – Искупления.
Хотя и предполагалось, что Николаев должен оставаться в тени, он настолько хорошо знал присланные советские танки, что разработал и возглавил наступление на израильскую Седьмую бронетанковую бригаду с Голанских высот. Сирийцы не могли сравниться с ней, но план и тактика генерала были блестящи. Израильская Седьмая бронетанковая бригада уцелела, но некоторое время сирийцы держали ее в большом напряжении; это был один из немногих случаев, когда арабские танки доставляли израильтянам беспокойство.
Учитывая сирийский опыт Николаева, его пригласили в Генеральный штаб, разрабатывавший наступательные операции против НАТО. Затем был Афганистан. Николаеву тогда исполнилось пятьдесят три года, и ему предложили командование Сороковой армией, на которую возлагалось выполнение этого задания. Назначение приносило с собой повышение с генерал-лейтенанта до генерал-полковника.
Генерал Николаев изучил планы, природные условия, этнический состав населения и написал рапорт, в котором заявил, что операция и оккупация приведут к напрасным потерям, бессмысленны и превратят Афганистан в советский Вьетнам. И во второй раз выступил против Андропова.
Его снова послали в глушь – обучать новобранцев. Генералы, отправившиеся в Афганистан, получали свои награды – до поры до времени. Они, кроме этого, получали черные мешки, десятки тысяч черных мешков с телами убитых солдат…
– Это вранье! Не верю в эту чепуху! – Старый генерал отшвырнул черную папку, и она упала Монку на колени. – Вы нахал, янки. Вы пробрались в мою страну, в мой дом… пытаетесь заморочить мне голову этим зловредным враньем…
– Скажите мне, генерал, что вы думаете о нас?
– О вас?
– Да, о нас. Об американцах, людях с Запада. Меня послали сюда. Я действую не по своей воле. Зачем меня послали? Если Комаров – прекрасный человек и великий будущий вождь, то какого… надо нам беспокоиться?
Старик смотрел на него не столько шокированный грубым выражением, которое он слышал на каждом шагу, сколько пораженный настойчивостью этого человека.
– Я знаю, что всю жизнь я сражался с вами.
– Нет, генерал, вы всю жизнь были настроены против нас. Этого требовало служение режиму, который, как вы знаете, творил чудовищные вещи…
– Это моя страна. Оскорбляйте ее, если посмеете.
Монк подался вперед и постучал пальцем по «Черному манифесту».
– Но не творилось ничего подобного. Ни Хрущев, ни Брежнев, ни Андропов не делали ничего, подобного этому…
– Если это правда, если правда! – воскликнул старый солдат. – Любой мог это написать.
– Тогда почитайте. Это история о том, как к нам попала эта бумага. Старый солдат отдал свою жизнь, чтобы вынести ее и отдать людям.
Он протянул заверенный доклад генералу и щедро налил ему водки. Генерал по-русски, одним глотком, осушил стакан.
…И только летом 1987 года кто-то добрался до верхней полки, снял с нее рапорт Николаева, написанный в 1979 году, стряхнул с него пыль и отнес в Министерство иностранных дел. В январе 1988 года министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе заявил всему миру: «Мы уходим».
Николаеву наконец присвоили звание генерал-полковника и назначили руководить выводом войск. Последним командующим Сороковой армией был генерал Громов, но ему сообщили, что вывод будет проводиться по плану Николаева. Удивительно, но вся Сороковая армия вышла, почти не понеся потерь, несмотря на то что моджахеды буквально хватали ее за пятки.
Последняя советская колонна перешла мост через Амударью 15 февраля 1989 года. Николай Николаев замыкал колонну. Он мог бы улететь на штабном самолете, но он уходил вместе с солдатами.
Он в одиночестве сидел на заднем сиденье «газика» с шофером впереди. Больше никого не было. Он никогда раньше не отступал. Он сидел выпрямившись, в полевой командирской форме без погон, указывающих на его звание. Но солдаты узнавали седую гриву волос и кончики колючих усов.
Они устали от ненавистного Афганистана и, несмотря на поражение, радовались, что возвращаются домой. Сразу же за мостом на северной стороне раздались приветственные крики. Солдаты остановились на обочине, увидев седого генерала, высыпали из машин и приветствовали его. Среди них были и солдаты ВДВ, слышавшие о пражском инциденте, – и тоже приветствовали его. За рулем бронетранспортеров в основном сидели бывшие танкисты – они махали ему и кричали.
Тогда ему было шестьдесят три, он ехал на север, в отставку, начинать жизнь, заполненную лекциями, мемуарами и старыми друзьями. Но все равно он оставался для них «дядей Колей», и он вел их домой.
За сорок пять лет службы в танковых войсках он совершил три поступка, сделавших из него легенду. Он запретил «дедовщину» – систематическое издевательство солдат, прослуживших больше года, над новобранцами, что приводило к сотням самоубийств, – в каждом подразделении, находящемся под его командованием, заставляя других генералов следовать его примеру. Генерал зубами и когтями вырывал у политической верхушки лучшие условия и лучшее питание для своих солдат. И еще Николаев настойчиво воспитывал в каждом подопечном чувство гордости за то, чем он занимался, и требовал интенсивной подготовки, до тех пор пока каждое подразделение, находившееся под его командованием, от взвода до дивизии, не становилось самым лучшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Это сделал ты? – спросил полковник.
Николай почти не слышал его. В ушах звенело; подступала тошнота. Он кивнул.
– Пойдем со мной, – приказал полковник. За холмом стоял маленький «газик». Полковник вез Николая восемь километров. Они приехали в ставку. Перед большой главной палаткой стоял длинный стол, на нем лежали карты, которые изучали несколько офицеров высокого ранга. Полковник остановил машину, прошел вперед и отдал честь. Старший генерал взглянул на него.
Николай сидел на переднем пассажирском сиденье «газика». Ему было видно, что полковник что-то рассказывает, а офицеры с интересом смотрят на него. Потом старший из них поднял руку и поманил Николая пальцем. Со страхом думая о том, что он дал уйти двум «тиграм», Николай вылез из машины и подошел. Его хлопчатобумажная гимнастерка обгорела, лицо почернело, и от него пахло горючим и порохом.
– Три «тигра»? – переспросил генерал Павел Ротмистров, командующий Первой гвардейской танковой армией. – С тыла? Из подбитого «КВ-1»?
Николай стоял и молчал как идиот.
Генерал улыбнулся и обратился к низенькому толстому человеку с поросячьими глазками и знаками отличия политработника.
– Думаю, Звезду заслужил?
Толстый комиссар кивнул. Товарищ Сталин одобрит. Из палатки принесли коробочку. Ротмистров приколол Звезду Героя Советского Союза к гимнастерке семнадцатилетнего солдата. Комиссар – а это был Никита Хрущев – снова кивал.
Николаю Николаеву приказали обратиться в полевой госпиталь, где его обожженные руки и лицо обмазали вонючей мазью, а затем вернуться обратно в штаб. Там ему присвоили звание лейтенанта и дали взвод из трех «КБ-1». После чего он вернулся на фронт.
В ту же зиму, когда Курский плацдарм остался позади и немецкие танки отступали, он получил звание капитана и группу новеньких, с иголочки, тяжелых танков, только что с завода. Это были"ИС-2", названные так в честь Иосифа Сталина. Оснащенные 122-миллиметровой пушкой и более толстой броней, они прославились как убийцы «тигров».
За операцию «Багратион» он получил вторую Звезду Героя Советского Союза, за выдающуюся личную храбрость, и третью Звезду – за сражения на подступах к Берлину, где он воевал под командованием маршала Чуйкова.
Почти через пятьдесят пять лет к этому человеку приехал Джейсон Монк.
Если бы старый генерал вел себя более тактично с Политбюро, он получил бы звание маршала и по выходе в отставку – большую дачу в Переделкине, на берегу реки, рядом с остальными жирными котами, которым все предоставлялось бесплатно, как дар государства. Но он всегда говорил то) что он действительно думал, а им это не нравилось.
Поэтому он построил собственный, более скромный дом. чтобы провести в нем свой век, по Минскому шоссе, в сторону Тучкова – местности с большим количеством воинских частей, где он по крайней мере находился рядом с тем, что осталось от его любимой армии.
Он никогда не был женат – «это не жизнь для молодой женщины», говорил он, отправляясь в очередной раз на окраину советской империи, – и в свои семьдесят с лишним лет жил с верным ординарцем, старшим сержантом в отставке, лишившимся ноги, и ирландским волкодавом.
Монк разыскал его довольно скромное жилище, спрашивая жителей окрестных деревень, где живет «дядя Коля». Много лет назад, когда он вступил в средний возраст, его так прозвали молодые офицеры, и прозвище сохранилось. Благодаря преждевременной седине он выглядел достаточно старым, чтобы быть для них дядей. «Генерал армии Николаев» – это годилось для газет, но все бывшие танкисты знали его как «дядю Колю».
Поскольку в этот вечер Монк ехал на служебной машине Министерства обороны в форме полковника Генерального штаба, жители не видели оснований скрывать, что «дядя Коля» живет там-то и там-то.
В полной темноте, поеживаясь от холода, около девяти вечера Монк постучал в дверь. Открыл одноногий ординарец и, увидев военную форму, впустил его в дом.
Генерал Николаев не ожидал посетителей, но форма полковника Генерального штаба и атташе-кейс не вызвали у него заметного удивления. Он сидел в своем любимом кресле у камина с пылающими поленьями, читая военные мемуары более молодого генерала и время от времени насмешливо пофыркивая. Он знал их всех, знал, что они сделали, и, к их стыду, знал, чего они никогда не делали, что бы они теперь ни заявляли, когда появилась возможность получать деньги за свои придуманные воспоминания.
Он поднял голову, когда Володя объявил, что приехал человек из Москвы.
– Кто вы? – ворчливо спросил генерал.
– Тот, кому необходимо поговорить с вами, генерал.
– Из Москвы?
– Сейчас – да.
– Ладно, раз уж вы приехали, переходите к делу. – Генерал кивнул в сторону кейса. – Бумаги из министерства?
– Не совсем так. Бумаги. Но из другого места.
– Похолодало. Вы лучше сядьте. Ну, выкладывайте. Что у вас за дело?
– Позвольте мне быть совершенно откровенным. Эта форма потребовалась для того, чтобы убедить вас принять меня. Я не служу в российской армии, я не полковник и, конечно уж, не из штаба какого-нибудь генерала. По правде говоря, я американец.
Сидящий напротив русский, словно не веря своим ушам, несколько секунд не отрывал от Монка глаз. Затем кончики ощетинившихся усов задергались от гнева.
– Вы самозванец! – сердито сказал он. – Вы грязный шпион! Я не потерплю в своем доме самозванцев и шпионов! Убирайтесь!
Монк не двинулся с места.
– Хорошо, я уйду. Но шесть тысяч миль – долгий путь ради тридцати секунд; не ответите ли вы на мой один-единственный вопрос?
Генерал Николаев, нахмурившись, смотрел на него.
– Один вопрос… Какой?
– Пять лет назад Борис Ельцин попросил вас вернуться в армию и принять командование при нападении на Чечню и разрушении Грозного. Ходят слухи, что, поглядев на планы, вы сказали тогдашнему министру обороны Павлу Грачеву: «Я командую солдатами, а не мясниками. Эта работа для палачей». Это правда?
– Ну и что из этого?
– Это правда? Вы обещали мне ответить на вопрос.
– Хорошо, да. И я был прав.
– Почему вы так сказали?
– Это уже второй вопрос.
– Мне нужно проехать еще шесть тысяч миль, чтобы добраться до дома.
– Хорошо. Потому что я не считаю геноцид работой для солдата. А теперь уходите.
– Вы знаете, какую грязную книгу вы читаете?
– А откуда вы знаете?
– Я прочитал ее. Вздор.
– Верно. Так что же?
Монк запустил руку в кейс и извлек «Черный манифест». Открыл его на заранее отмеченной странице и протянул генералу.
– Если у вас есть время читать всякую дрянь, почему бы не взглянуть на кое-что действительно неприятное?
Генеральский гнев боролся с любопытством.
– Американская пропаганда?
– Нет, российское будущее. Взгляните. На эту страницу и следующую.
Генерал Николаев, что-то проворчав, взял протянутую папку. Он быстро прочитал отмеченные две страницы. Его лицо покрылось красными пятнами.
– Черт знает какая чепуха! – воскликнул он. – Кто написал эту чушь?
– Вы слышали об Игоре Комарове?
– Конечно. Станет президентом в январе.
– Хорошим или плохим?
– Откуда я могу знать? Все они, что называется, «куда ветер дует».
– Значит, он не лучше и не хуже других? – Примерно так.
Монк описал события, происшедшие 15 июля, стараясь изложить все как можно быстрее, опасаясь не удержать внимание старого человека или, еще хуже, истощить его терпение.
– Не верю! – отрезал генерал. – Вы явились сюда с какой-то фантастической историей…
– Если это фантастическая история, то три человека не умерли бы из-за того, что владелец пытался ее вернуть себе. Но они погибли. Вы идете куда-нибудь сегодня вечером?
– Нет. А что?
– Тогда почему бы не отложить мемуары Павла Грачева и не почитать планы Игоря Комарова? Некоторые главы вам понравятся. Восстановление мощи армии. Но не для того, чтобы защищать Родину. Для Родины не существует внешней угрозы. А чтобы осуществить геноцид. Вы, может быть, не любите евреев, чеченцев, грузин, украинцев, армян, но они тоже были в тех танках, помните? Были под Курском и участвовали в операции «Багратион», в Берлине и Кабуле. Они сражались рядом с вами. Почему бы не уделить несколько минут и не посмотреть, что приготовил им господин Комаров?
Генерал Николаев пристально смотрел на американца, который был на четверть века моложе его, потом ворчливо спросил:
– Американцы пьют водку?
– Пьют, морозными ночами в глубине России.
– Бутылка вон там. Налейте себе.
Пока старик читал, Монк угощался крепкой «Московской» и думал о подготовке, которую прошел в замке Форбс.
Николаев, вероятно, последний из русских генералов со старомодным чувством юмора. Он неглуп и бесстрашен. Существуют десятки миллионов ветеранов, все еще готовых слушать «дядю Колю», говорил ему русский инструктор Олег.
После падения Берлина и года, проведенного в оккупационных войсках, молодого майора Николаева послали в Москву в Бронетанковую академию. Летом 1950 года его назначили командиром одного из танковых полков на Дальнем Востоке.
Война в Корее была в самом разгаре, и северокорейцы откатывались назад под напором американцев. Сталин серьезно подумывал, не помочь ли корейцам спасти свою шкуру, бросив туда собственные новые танки против американцев. Но его остановили мудрые советники и собственная паранойя. Танки «ИС-4» засекретили настолько, что о каких-либо деталях никогда даже не упоминали, и Сталин боялся, что один неповрежденный танк может достаться врагу. В 1951 году Николаев получил звание подполковника и назначение в Потсдам. Ему было всего двадцать пять лет.
В тридцать лет он командовал танковым полком специального назначения, принимавшим участие в подавлении венгерского восстания. И там он впервые огорчил советского посла Юрия Андропова, который потом стал председателем КГБ на пятнадцать лет и позднее – Генеральным секретарем ЦК КПСС. Полковник Николаев отказался применить пулеметы со своих танков для расстрела толпы протестующих венгров на улицах Будапешта.
– Там семьдесят процентов женщин и детей, – сказал он послу и инициатору подавления восстания. – Они бросают камни. Камни не могут повредить танки.
– Их надо проучить! – кричал Андропов. – Стреляйте!
Николаев уже видел, во что превращают тяжелые пулеметы массы гражданских людей в замкнутых пространствах. В Смоленске, в 1941-м. Там, среди других, были и его родители.
– Вам это нужно – вы и делайте, – ответил он Андропову.
Кто– то из генералов замял скандал, но карьера Николаева висела на волоске: Андропов не относился к тем, кто умеет прощать.
В шестидесятые годы он несколько лет прослужил на берегах Амура и Уссури, пограничных с Китаем рек, в то время как Хрущев обдумывал, не следует ли преподать Мао Цзэдуну урок в танковой войне.
Хрущева сместили, его заменил Брежнев, кризис миновал. Николаев с радостью покинул холодные, бесплодные пустыни на маньчжурской границе и вернулся в Москву.
В 1968 году, во время Пражского восстания, он, сорокадвухлетний генерал-майор, командовал прекрасно обученной дивизией. Он заслужил глубокую благодарность десантников, когда спас один из их отрядов, попавших в безвыходное положение. Слишком малочисленную группу, сброшенную в центре Праги, окружили чехи, и тогда Николаев лично ввел в город танки, чтобы спасти десантников.
Четыре года он читал лекции по применению в военных действиях танков в Академии имени Фрунзе, подготовив совершенно новое поколение офицеров танковых войск, обожавших его, а в 1973 году его назначили советником при бронетанковых войсках Сирии. Этот год вошел в историю как год войны – Иом Кипур – Искупления.
Хотя и предполагалось, что Николаев должен оставаться в тени, он настолько хорошо знал присланные советские танки, что разработал и возглавил наступление на израильскую Седьмую бронетанковую бригаду с Голанских высот. Сирийцы не могли сравниться с ней, но план и тактика генерала были блестящи. Израильская Седьмая бронетанковая бригада уцелела, но некоторое время сирийцы держали ее в большом напряжении; это был один из немногих случаев, когда арабские танки доставляли израильтянам беспокойство.
Учитывая сирийский опыт Николаева, его пригласили в Генеральный штаб, разрабатывавший наступательные операции против НАТО. Затем был Афганистан. Николаеву тогда исполнилось пятьдесят три года, и ему предложили командование Сороковой армией, на которую возлагалось выполнение этого задания. Назначение приносило с собой повышение с генерал-лейтенанта до генерал-полковника.
Генерал Николаев изучил планы, природные условия, этнический состав населения и написал рапорт, в котором заявил, что операция и оккупация приведут к напрасным потерям, бессмысленны и превратят Афганистан в советский Вьетнам. И во второй раз выступил против Андропова.
Его снова послали в глушь – обучать новобранцев. Генералы, отправившиеся в Афганистан, получали свои награды – до поры до времени. Они, кроме этого, получали черные мешки, десятки тысяч черных мешков с телами убитых солдат…
– Это вранье! Не верю в эту чепуху! – Старый генерал отшвырнул черную папку, и она упала Монку на колени. – Вы нахал, янки. Вы пробрались в мою страну, в мой дом… пытаетесь заморочить мне голову этим зловредным враньем…
– Скажите мне, генерал, что вы думаете о нас?
– О вас?
– Да, о нас. Об американцах, людях с Запада. Меня послали сюда. Я действую не по своей воле. Зачем меня послали? Если Комаров – прекрасный человек и великий будущий вождь, то какого… надо нам беспокоиться?
Старик смотрел на него не столько шокированный грубым выражением, которое он слышал на каждом шагу, сколько пораженный настойчивостью этого человека.
– Я знаю, что всю жизнь я сражался с вами.
– Нет, генерал, вы всю жизнь были настроены против нас. Этого требовало служение режиму, который, как вы знаете, творил чудовищные вещи…
– Это моя страна. Оскорбляйте ее, если посмеете.
Монк подался вперед и постучал пальцем по «Черному манифесту».
– Но не творилось ничего подобного. Ни Хрущев, ни Брежнев, ни Андропов не делали ничего, подобного этому…
– Если это правда, если правда! – воскликнул старый солдат. – Любой мог это написать.
– Тогда почитайте. Это история о том, как к нам попала эта бумага. Старый солдат отдал свою жизнь, чтобы вынести ее и отдать людям.
Он протянул заверенный доклад генералу и щедро налил ему водки. Генерал по-русски, одним глотком, осушил стакан.
…И только летом 1987 года кто-то добрался до верхней полки, снял с нее рапорт Николаева, написанный в 1979 году, стряхнул с него пыль и отнес в Министерство иностранных дел. В январе 1988 года министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе заявил всему миру: «Мы уходим».
Николаеву наконец присвоили звание генерал-полковника и назначили руководить выводом войск. Последним командующим Сороковой армией был генерал Громов, но ему сообщили, что вывод будет проводиться по плану Николаева. Удивительно, но вся Сороковая армия вышла, почти не понеся потерь, несмотря на то что моджахеды буквально хватали ее за пятки.
Последняя советская колонна перешла мост через Амударью 15 февраля 1989 года. Николай Николаев замыкал колонну. Он мог бы улететь на штабном самолете, но он уходил вместе с солдатами.
Он в одиночестве сидел на заднем сиденье «газика» с шофером впереди. Больше никого не было. Он никогда раньше не отступал. Он сидел выпрямившись, в полевой командирской форме без погон, указывающих на его звание. Но солдаты узнавали седую гриву волос и кончики колючих усов.
Они устали от ненавистного Афганистана и, несмотря на поражение, радовались, что возвращаются домой. Сразу же за мостом на северной стороне раздались приветственные крики. Солдаты остановились на обочине, увидев седого генерала, высыпали из машин и приветствовали его. Среди них были и солдаты ВДВ, слышавшие о пражском инциденте, – и тоже приветствовали его. За рулем бронетранспортеров в основном сидели бывшие танкисты – они махали ему и кричали.
Тогда ему было шестьдесят три, он ехал на север, в отставку, начинать жизнь, заполненную лекциями, мемуарами и старыми друзьями. Но все равно он оставался для них «дядей Колей», и он вел их домой.
За сорок пять лет службы в танковых войсках он совершил три поступка, сделавших из него легенду. Он запретил «дедовщину» – систематическое издевательство солдат, прослуживших больше года, над новобранцами, что приводило к сотням самоубийств, – в каждом подразделении, находящемся под его командованием, заставляя других генералов следовать его примеру. Генерал зубами и когтями вырывал у политической верхушки лучшие условия и лучшее питание для своих солдат. И еще Николаев настойчиво воспитывал в каждом подопечном чувство гордости за то, чем он занимался, и требовал интенсивной подготовки, до тех пор пока каждое подразделение, находившееся под его командованием, от взвода до дивизии, не становилось самым лучшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56