Он снова оказался незанятым и еще дальше от файлов 301. Затем он получил свою третью со времени возвращения из Рима должность начальника сектора по чешским операциям. Но она не давала права на доступ к кодам, открывающим самую засекреченную часть файлов 301 с описанием агентов ЦРУ, работающих внутри советского блока.
Эймс пожаловался Малгрю. Это неразумно, убеждал он. Он уже однажды возглавлял всю контрразведку в этой самой секции. Более того, ему необходимо перепроверить агентов ЦРУ, русских по национальности, направленных на работу в Чехословакию. Малгрю обещал помочь, если это ему удастся. Наконец в мае Малгрю предоставил своему другу код доступа. С этого момента, сидя за столом в своем чешском секторе, Эймс мог просматривать файлы, пока не натолкнулся на директорию «Монк – агенты».
В июне 1990 года Эймс полетел в Вену для очередной встречи со споим давним куратором Владом – полковником Владимиром Мечулаевым. Со времени возвращения Эймса в Вашингтон считалось, что из-за слежки ФБР для него небезопасно встречаться с советскими дипломатами на родине. Поэтому выбрали Вену.
Он оставался трезвым некоторое время, достаточное для того, чтобы получить огромную сумму наличными и вызвать восхищение Мечулаева. Он принес сведения о трех агентах.
Один служил в армии, полковник, вероятно, из ГРУ, в данное время работает в Москве в Министерстве обороны, но завербован на Ближнем Востоке в конце 1985 года. Другой был ученым, который жил в засекреченном закрытом городе, но завербован в Калифорнии. Третьим оказался полковник КГБ, завербованный внутри советского блока, но не в СССР, говоривший по-испански.
Через три дня в здании Первого главного управления в Ясенево была объявлена охота.
"Разве вы не слышите ее голос в ночном ветерке, мои братья и сестры? Разве вы не слышите, как она зовет вас? Как вы, ее дети, можете не слышать голоса нашей любимой матери России?
Я слышу ее, друзья мои. Я слышу в лесах, как она вздыхает, я слышу в снегах ее рыдания. Почему вы так поступаете со мной, спрашивает она. Разве мало предавали меня? Разве я недостаточно истекала кровью ради вас? Разве я недостаточно страдала, чтобы вы сотворили со мной такое?
Почему вы продаете меня, как уличную девку, в руки иностранцев и чужаков, которые терзают мое страдающее тело, словно черные вороны?…"
Экран, установленный в зале большого коттеджа, был самым большим из всех найденных. У задней стены зала стоял проектор.
Сорок пар глаз не отрываясь смотрели на изображение человека, обращавшегося к массовому митингу в Тучкове в начале этого лета. Выразительно, то поднимаясь, то понижаясь, звучал по-русски голос оратора, а записанный на звуковой дорожке перевод в противоположность ему был приглушен.
«Да, братья, да, сестры, мы можем услышать ее. Люди в Москве, в своих шубах и со своей верой, не могут слышать ее. Иностранцы и преступный сброд, пирующие на ее теле, не слышат ее. Но мы слышим, как наша мать зовет нас в своих страданиях. потому что мы – люди великой страны».
Молодой режиссер Литвинов выполнил свою работу блестяще. В фильм были вставлены трогательные кадры: молодая светловолосая мать, прижимающая ребенка к груди, с обожанием поднявшая глаза к подиуму; невероятно красивый солдат с бегущими по щекам слезами; морщинистый крестьянин с серпом – годы тяжелого труда отпечатались на его лице.
Никто не мог знать, что вставленные кадры снимались отдельно с участием актеров. Но толпа не была поддельной: съемка с высоты запечатлела на пленке тысяч десять сторонников, ряд за рядом; по бокам стояли одетые в форму молодые боевики-черногвардейцы, дирижирующие приветственными и прочими криками толпы.
Игорь Комаров перешел от громкого рыка почти к шепоту, но микрофоны уловили его и голос разнесли по стадиону.
«Неужели никто не отзовется? Неужели никто не сделает шаг вперед, чтобы сказать: довольно, больше этого не будет? Терпение, мои русские братья, подождите совсем немного, дочери Родины… – Его голос снова взлетел от шепота до крика. – Потому что я иду, дорогая мать, да, я, Игорь, твой сын, иду…»
Последние слова почти утонули в разученном дружном скандировании: «КО-МА-РОВ! КО-МА-РОВ!»
Проектор выключили, и изображение исчезло. Наступило молчание, а затем все разом выдохнули.
Когда вспыхнул свет, Найджел Ирвин подошел к торцу длинного обеденного прямоугольного стола из вайомингской сосны.
– Думаю, вы поняли, кого только что видели, – тихо произнес он. – Да, это был Игорь Алексеевич Комаров, лидер Союза патриотических сил – партии, которая, весьма вероятно, победит на выборах в январе и выдвинет Комарова в президенты. Как вы могли видеть, он оратор редкой силы и страстности, обладающий громадной харизмой. Вам известно, что в России восемьдесят процентов реальной власти находится в руках президента. Со времен Ельцина контроль и ограничения этой власти, существующие в нашем обществе, отменены. Сегодня русский президент может управлять более или менее так, как ему хочется, и вводить посредством указов любой закон, который ему нравится. Сюда может входить и восстановление однопартийного государства.
– Но при том состоянии, в котором они находятся в данный момент, разве это так уж плохо? – спросила бывший посол при Организации Объединенных Наций.
– Может быть, и нет, мэм, – сказал Ирвин. – Однако я не просил ставить на обсуждение возможное развитие событий после избрания Игоря Комарова, а предпочел ознакомить совет с теми материалами, которые убедительно показывают, каким будет это развитие. Из Англии я привез два доклада и здесь, в Вайоминге, сделал тридцать девять копий каждого.
– А я удивлялся, зачем мне надо было привозить так много бумаги, – заметил с улыбкой их хозяин, Сол Натансон.
– Простите, что злоупотребил вашей машиной, Сол. Я просто не хотел везти сорок копий каждого документа через Атлантику. Я не прошу вас читать сейчас, но возьмите по одному экземпляру и ознакомьтесь с документами каждый у себя в комнате. Пожалуйста, сначала прочитайте доклад с пометкой «подлинность подтверждена», а затем «Черный манифест». И последнее: я должен сообщить вам, что три человека уже погибли из-за того, что вы прочитаете сегодня вечером. Оба документа являются настолько глубоко засекреченными, что я вынужден просить вас вернуть их, чтобы они были сожжены, прежде чем я уеду отсюда.
Хорошее настроение покинуло членов совета Линкольна, когда они, взяв доклады, удалились в свои комнаты. К удивлению поваров, на ужин никто не явился. Все попросили, чтобы еду им принесли в домики.
Лэнгли, август 1990 года
Информация, поступавшая из отделений ЦРУ внутри советского блока, была плохой и становилась все хуже. В июле стало ясно, что с «Орионом», охотником, что-то случилось. На предыдущей неделе полковник Соломин не явился на обычную «короткую встречу», чего никогда не допускал ранее.
Короткая встреча – это простая уловка, которая в обычных условиях никого не компрометирует. В определенный, заранее обусловленный момент один из участников идет по улице. За ним могут следить, но могут и не следить. Неожиданно он сворачивает в сторону и входит в кафе или ресторан. Любое место, где много народа, годится. Как раз перед его приходом другой человек платит по счету, встает и направляется к двери. Даже не взглянув друг на друга, они проходят, почти не коснувшись. Рука опускает пакетик не более спичечной коробки в боковой карман партнера. Каждый идет в своем направлении – один в ресторан, а другой из него. Если был хвост, то к тому времени, когда следящие входят в дверь, смотреть уже не на что.
Кроме того, «Орион» не заглянул в тайники, невзирая на четкие метки мелом, предупреждающие, что для него там что-то есть. Единственным выводом отсюда было, что он вышел из игры или его кто-то вывел. Но опять сигнал тревоги по системе «признаки жизни» не использовался. Что-то произошло неожиданно, без предупреждения. Сердечный приступ, автокатастрофа или арест.
Более того, из Западного Берлина пришло известие, что обязательное ежемесячное письмо в надежный дом в Восточном Берлине от «Пегаса» не поступило. Ничего не появилось и в русском журнале по собаководству, как было условлено.
В связи с возросшей возможностью ездить по России, особенно не удаляясь от Арзамаса-16. Монк предложил Блинову посылать раз в месяц письмо абсолютно невинного содержания по адресу в Восточном Берлине. В нем не было никакого тайного текста, смысловую нагрузку несла лишь подпись «Юрий». Блинову достаточно было опустить письмо в любой почтовый ящик за пределами закрытого города, и никто уже не мог проследить, откуда оно. Поскольку Берлинская стена лежала в руинах, в старом способе пересылки писем на Запад теперь не было необходимости.
Плюс к этому Блинову посоветовали приобрести пару спаниелей. Это получило полное одобрение в Арзамасе-16, потому как что могло быть безобиднее для вдовствующего профессора, чем разведение спаниелей? Каждый месяц, имея на то основание, он мог посылать коротенькое объявление в московский еженедельник по собаководству с извещением, что продаются щенки. отъемыши, новорожденные или ожидаемые. Обычное ежемесячное объявление не появилось.
К этому времени Монк пребывал в полной растерянности. Он сообщил руководству о своих подозрениях, но ему сказали, что он слишком быстро поддался панике. Ему следует набраться терпения – контакт, без сомнения, будет восстановлен. Но Монк не мог оставаться невозмутимым. Он начал посылать докладные записки, утверждая, что, по его мнению, глубоко, в самом центре Лэнгли, происходит утечка информации.
Два человека, которые приняли бы его всерьез, Кэри Джордан и Гас Хатауэй, ушли в отставку. Новое руководство, пришедшее со стороны после зимы 1985 года, Монк просто раздражал. В другой части здания официальная охота на «кротов», начатая еще весной 1986 года, потихоньку продолжилась.
– Мне трудно в это поверить, – заявил бывший генеральный прокурор США, когда после завтрака на пленарном заседании началась дискуссия.
– А у меня проблема в том, что мне трудно не поверить, – ответил экс-госсекретарь Джеймс Бейкер. – Это направлено обоим правительствам, Найджел?
– Да.
– И они ничего не собираются предпринять?
Остальные тридцать девять членов совета, столпившиеся вокруг стола заседаний, не сводили глаз с бывшего шефа британской разведки, словно ожидая от него заверения, что нее.по ночной кошмар, мрачный плод воображения, который исчезнет сам собой.
– Здравый смысл, – сказал Ирвин, – считают они, в том, что официально сделать ничего нельзя. Половина того, что содержится в «Черном манифесте», может получить поддержку едва ли не большинства русских. Предполагается, что Запад вообще не может о нем знать. Комаров объявит его фальшивкой. Результат может даже усилить его позиции.
Последовало мрачное молчание.
– Можно мне сказать? – спросил Сол Натансон. – Не как вашему хозяину, а как рядовому члену совета. Когда-то у меня был сын. Он погиб на войне в Персидском заливе. – Несколько человек с мрачным видом кивнули. Двенадцать из присутствующих играли ведущую роль в создании многонациональной коалиции, которая сражалась в Персидском заливе. С противоположного края стола генерал Колин Пауэлл пристально смотрел на финансиста. Благодаря известности отца он лично получил извещение о том, что лейтенант Тим Натансон, ВВС США, сбит в последние часы сражения. – И если я могу хоть как-то смириться с этой потерей, – сказал Натансон, – то лишь потому, что знаю: он умер, сражаясь против истинного зла. – Сол замолчал, подыскивая слова. – Я достаточно стар, чтобы поверить в концепцию зла. И в то, что зло иногда может воплощаться в человеке. Я не участвовал во второй мировой войне. Мне было восемь, когда она закончилась. Мне известно, что некоторые из присутствующих здесь были на той войне. Но конечно, позднее я много узнал о ней. Я уверен, что Адольф Гитлер – это зло, и то, что он делал, – тоже зло. – Стояла полная тишина. Государственные деятели, политики, промышленники, банкиры, финансисты, дипломаты, администраторы, привыкшие иметь дело с практической стороной жизни, понимали, что слушают глубоко личное признание. Сол Натансон, наклонившись, постучал пальцем по «Черному манифесту». – Этот документ – тоже зло. Человек, написавший его, – зло. Неужели мы позволим этому случиться снова?
Ничто не нарушало тишину, царящую в комнате. Все понимали, что под «этим» он подразумевал второй Холокост, и не только против евреев в России, но и против многих других этнических меньшинств.
Молчание нарушила бывший премьер Великобритании.
– Я согласна. Не время колебаться.
Ральф Брук, глава гигантской межконтинентальной телекоммуникационной корпорации, известной на каждой фондовой бирже мира как «Интелкор», выступил вперед.
– О'кей, так что мы «i» могли бы «/i» сделать? – спросил он.
– Дипломатическим путем… уведомить каждое правительство в НАТО и заставить их заявить протест, – предложил бывший дипломат.
– Тогда Комаров объявит манифест грубой подделкой, и большинство в России поверят ему. Ксенофобия русских не новость, – сказал другой.
Джеймс Бейкер повернулся в сторону Найджела Ирвина.
– Вы привезли этот ужасный документ, – сказал он. – Что вы посоветуете?
– Я ничего не предлагаю, – сказал Ирвин. – Но я хочу сделать предупреждение. Если совет решит санкционировать – не предпринять, а только санкционировать – какую-либо инициативу, она должна быть предельно засекреченной, чтобы не повредить репутации любого в этой комнате.
Тридцать девять членов совета прекрасно понимали, о чем он говорит. Каждый из них принимал участие или являлся свидетелем провала правительственной операции, как предполагалось, хранившейся в секрете и полностью разоблаченной сверху донизу.
Суровый, с немецким акцентом голос раздался за столом, где сидел бывший госсекретарь США:
– Может Найджел провести операцию такой секретности?
Два голоса прозвучали в унисон: «Да». Когда Ирвин был шефом британской разведки, он служил и Маргарет Тэтчер, и ее министру иностранных дел лорду Каррингтону.
Совет Линкольна никогда не принимал формальных резолюций в письменной форме. Он приходил к соглашению, и на его основе каждый член использовал свое влияние для достижения целей этого соглашения в коридорах власти в своих странах.
В деле с «Черным манифестом» соглашение состояло только в передаче членам небольшого рабочего комитета пожелания совета, чтобы комитет выбрал наилучшее решение. Весь же совет пришел к согласию ничего не санкционировать, не запрещать и даже не интересоваться возможными последствиями.
Москва, сентябрь 1990 года
Полковник Анатолий Гришин сидел за столом в своем кабинете в Лефортовской тюрьме, просматривая три только что доставленных ему документа. Его охватывал целый вихрь эмоций.
Самым сильным чувством было торжество. В течение лета контрразведка как Первого, так и Второго главных управлений доставила ему одного за другим троих предателей.
Первым доставили дипломата Круглова, разоблаченного при сопоставлении его поста первого секретаря посольства в Буэнос-Айресе и покупки вскоре после возвращения квартиры за двадцать тысяч долларов.
Он без колебаний признался во всем сидящим за столом офицерам. Через шесть недель ему больше нечего было сказать, и его отправили в одну из подземных камер, где температура даже летом редко поднималась выше одного градуса тепла. Там он и сидел, дрожа и ожидая решения своей судьбы. Эта судьба заключалась в одном листке бумаги на столе полковника.
В июле в камере оказался профессор ядерной физики. В России было очень немного ученых его ранга, когда-либо делавших доклады в Калифорнии, и список быстро сократился до четырех. Обыск в квартире Блинова в Арзамасе-16 дал результат в виде маленькой ампулы чернил для тайнописи, неумело спрятанной среди носков в шкафу.
Он тоже признался быстро и во всем; одного только вида Гришина и его команды с орудиями их работы оказалось достаточно, чтобы развязать ему язык. Блинов даже указал адрес в Восточном Берлине, по которому он отправлял свои тайные письма.
Рейд по этому адресу поручили полковнику управления "К" в Восточном Берлине, но необъяснимым образом жилец сбежал за час до рейда, уйдя через вновь открытый город на Запад.
Последним в конце июля появился солдат-сибиряк, выявленный наконец по своему положению в ГРУ, назначению в Министерство обороны, работе в Адене, а также в результате интенсивной слежки, во время которой, вторгшись в его квартиру, агенты узнали, что однажды один из детей в поисках новогодних подарков обнаружил в вещах отца миниатюрный фотоаппарат.
Петр Соломин отличался от остальных тем, что он переносил страшную боль и в муках пытался показать свое презрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Эймс пожаловался Малгрю. Это неразумно, убеждал он. Он уже однажды возглавлял всю контрразведку в этой самой секции. Более того, ему необходимо перепроверить агентов ЦРУ, русских по национальности, направленных на работу в Чехословакию. Малгрю обещал помочь, если это ему удастся. Наконец в мае Малгрю предоставил своему другу код доступа. С этого момента, сидя за столом в своем чешском секторе, Эймс мог просматривать файлы, пока не натолкнулся на директорию «Монк – агенты».
В июне 1990 года Эймс полетел в Вену для очередной встречи со споим давним куратором Владом – полковником Владимиром Мечулаевым. Со времени возвращения Эймса в Вашингтон считалось, что из-за слежки ФБР для него небезопасно встречаться с советскими дипломатами на родине. Поэтому выбрали Вену.
Он оставался трезвым некоторое время, достаточное для того, чтобы получить огромную сумму наличными и вызвать восхищение Мечулаева. Он принес сведения о трех агентах.
Один служил в армии, полковник, вероятно, из ГРУ, в данное время работает в Москве в Министерстве обороны, но завербован на Ближнем Востоке в конце 1985 года. Другой был ученым, который жил в засекреченном закрытом городе, но завербован в Калифорнии. Третьим оказался полковник КГБ, завербованный внутри советского блока, но не в СССР, говоривший по-испански.
Через три дня в здании Первого главного управления в Ясенево была объявлена охота.
"Разве вы не слышите ее голос в ночном ветерке, мои братья и сестры? Разве вы не слышите, как она зовет вас? Как вы, ее дети, можете не слышать голоса нашей любимой матери России?
Я слышу ее, друзья мои. Я слышу в лесах, как она вздыхает, я слышу в снегах ее рыдания. Почему вы так поступаете со мной, спрашивает она. Разве мало предавали меня? Разве я недостаточно истекала кровью ради вас? Разве я недостаточно страдала, чтобы вы сотворили со мной такое?
Почему вы продаете меня, как уличную девку, в руки иностранцев и чужаков, которые терзают мое страдающее тело, словно черные вороны?…"
Экран, установленный в зале большого коттеджа, был самым большим из всех найденных. У задней стены зала стоял проектор.
Сорок пар глаз не отрываясь смотрели на изображение человека, обращавшегося к массовому митингу в Тучкове в начале этого лета. Выразительно, то поднимаясь, то понижаясь, звучал по-русски голос оратора, а записанный на звуковой дорожке перевод в противоположность ему был приглушен.
«Да, братья, да, сестры, мы можем услышать ее. Люди в Москве, в своих шубах и со своей верой, не могут слышать ее. Иностранцы и преступный сброд, пирующие на ее теле, не слышат ее. Но мы слышим, как наша мать зовет нас в своих страданиях. потому что мы – люди великой страны».
Молодой режиссер Литвинов выполнил свою работу блестяще. В фильм были вставлены трогательные кадры: молодая светловолосая мать, прижимающая ребенка к груди, с обожанием поднявшая глаза к подиуму; невероятно красивый солдат с бегущими по щекам слезами; морщинистый крестьянин с серпом – годы тяжелого труда отпечатались на его лице.
Никто не мог знать, что вставленные кадры снимались отдельно с участием актеров. Но толпа не была поддельной: съемка с высоты запечатлела на пленке тысяч десять сторонников, ряд за рядом; по бокам стояли одетые в форму молодые боевики-черногвардейцы, дирижирующие приветственными и прочими криками толпы.
Игорь Комаров перешел от громкого рыка почти к шепоту, но микрофоны уловили его и голос разнесли по стадиону.
«Неужели никто не отзовется? Неужели никто не сделает шаг вперед, чтобы сказать: довольно, больше этого не будет? Терпение, мои русские братья, подождите совсем немного, дочери Родины… – Его голос снова взлетел от шепота до крика. – Потому что я иду, дорогая мать, да, я, Игорь, твой сын, иду…»
Последние слова почти утонули в разученном дружном скандировании: «КО-МА-РОВ! КО-МА-РОВ!»
Проектор выключили, и изображение исчезло. Наступило молчание, а затем все разом выдохнули.
Когда вспыхнул свет, Найджел Ирвин подошел к торцу длинного обеденного прямоугольного стола из вайомингской сосны.
– Думаю, вы поняли, кого только что видели, – тихо произнес он. – Да, это был Игорь Алексеевич Комаров, лидер Союза патриотических сил – партии, которая, весьма вероятно, победит на выборах в январе и выдвинет Комарова в президенты. Как вы могли видеть, он оратор редкой силы и страстности, обладающий громадной харизмой. Вам известно, что в России восемьдесят процентов реальной власти находится в руках президента. Со времен Ельцина контроль и ограничения этой власти, существующие в нашем обществе, отменены. Сегодня русский президент может управлять более или менее так, как ему хочется, и вводить посредством указов любой закон, который ему нравится. Сюда может входить и восстановление однопартийного государства.
– Но при том состоянии, в котором они находятся в данный момент, разве это так уж плохо? – спросила бывший посол при Организации Объединенных Наций.
– Может быть, и нет, мэм, – сказал Ирвин. – Однако я не просил ставить на обсуждение возможное развитие событий после избрания Игоря Комарова, а предпочел ознакомить совет с теми материалами, которые убедительно показывают, каким будет это развитие. Из Англии я привез два доклада и здесь, в Вайоминге, сделал тридцать девять копий каждого.
– А я удивлялся, зачем мне надо было привозить так много бумаги, – заметил с улыбкой их хозяин, Сол Натансон.
– Простите, что злоупотребил вашей машиной, Сол. Я просто не хотел везти сорок копий каждого документа через Атлантику. Я не прошу вас читать сейчас, но возьмите по одному экземпляру и ознакомьтесь с документами каждый у себя в комнате. Пожалуйста, сначала прочитайте доклад с пометкой «подлинность подтверждена», а затем «Черный манифест». И последнее: я должен сообщить вам, что три человека уже погибли из-за того, что вы прочитаете сегодня вечером. Оба документа являются настолько глубоко засекреченными, что я вынужден просить вас вернуть их, чтобы они были сожжены, прежде чем я уеду отсюда.
Хорошее настроение покинуло членов совета Линкольна, когда они, взяв доклады, удалились в свои комнаты. К удивлению поваров, на ужин никто не явился. Все попросили, чтобы еду им принесли в домики.
Лэнгли, август 1990 года
Информация, поступавшая из отделений ЦРУ внутри советского блока, была плохой и становилась все хуже. В июле стало ясно, что с «Орионом», охотником, что-то случилось. На предыдущей неделе полковник Соломин не явился на обычную «короткую встречу», чего никогда не допускал ранее.
Короткая встреча – это простая уловка, которая в обычных условиях никого не компрометирует. В определенный, заранее обусловленный момент один из участников идет по улице. За ним могут следить, но могут и не следить. Неожиданно он сворачивает в сторону и входит в кафе или ресторан. Любое место, где много народа, годится. Как раз перед его приходом другой человек платит по счету, встает и направляется к двери. Даже не взглянув друг на друга, они проходят, почти не коснувшись. Рука опускает пакетик не более спичечной коробки в боковой карман партнера. Каждый идет в своем направлении – один в ресторан, а другой из него. Если был хвост, то к тому времени, когда следящие входят в дверь, смотреть уже не на что.
Кроме того, «Орион» не заглянул в тайники, невзирая на четкие метки мелом, предупреждающие, что для него там что-то есть. Единственным выводом отсюда было, что он вышел из игры или его кто-то вывел. Но опять сигнал тревоги по системе «признаки жизни» не использовался. Что-то произошло неожиданно, без предупреждения. Сердечный приступ, автокатастрофа или арест.
Более того, из Западного Берлина пришло известие, что обязательное ежемесячное письмо в надежный дом в Восточном Берлине от «Пегаса» не поступило. Ничего не появилось и в русском журнале по собаководству, как было условлено.
В связи с возросшей возможностью ездить по России, особенно не удаляясь от Арзамаса-16. Монк предложил Блинову посылать раз в месяц письмо абсолютно невинного содержания по адресу в Восточном Берлине. В нем не было никакого тайного текста, смысловую нагрузку несла лишь подпись «Юрий». Блинову достаточно было опустить письмо в любой почтовый ящик за пределами закрытого города, и никто уже не мог проследить, откуда оно. Поскольку Берлинская стена лежала в руинах, в старом способе пересылки писем на Запад теперь не было необходимости.
Плюс к этому Блинову посоветовали приобрести пару спаниелей. Это получило полное одобрение в Арзамасе-16, потому как что могло быть безобиднее для вдовствующего профессора, чем разведение спаниелей? Каждый месяц, имея на то основание, он мог посылать коротенькое объявление в московский еженедельник по собаководству с извещением, что продаются щенки. отъемыши, новорожденные или ожидаемые. Обычное ежемесячное объявление не появилось.
К этому времени Монк пребывал в полной растерянности. Он сообщил руководству о своих подозрениях, но ему сказали, что он слишком быстро поддался панике. Ему следует набраться терпения – контакт, без сомнения, будет восстановлен. Но Монк не мог оставаться невозмутимым. Он начал посылать докладные записки, утверждая, что, по его мнению, глубоко, в самом центре Лэнгли, происходит утечка информации.
Два человека, которые приняли бы его всерьез, Кэри Джордан и Гас Хатауэй, ушли в отставку. Новое руководство, пришедшее со стороны после зимы 1985 года, Монк просто раздражал. В другой части здания официальная охота на «кротов», начатая еще весной 1986 года, потихоньку продолжилась.
– Мне трудно в это поверить, – заявил бывший генеральный прокурор США, когда после завтрака на пленарном заседании началась дискуссия.
– А у меня проблема в том, что мне трудно не поверить, – ответил экс-госсекретарь Джеймс Бейкер. – Это направлено обоим правительствам, Найджел?
– Да.
– И они ничего не собираются предпринять?
Остальные тридцать девять членов совета, столпившиеся вокруг стола заседаний, не сводили глаз с бывшего шефа британской разведки, словно ожидая от него заверения, что нее.по ночной кошмар, мрачный плод воображения, который исчезнет сам собой.
– Здравый смысл, – сказал Ирвин, – считают они, в том, что официально сделать ничего нельзя. Половина того, что содержится в «Черном манифесте», может получить поддержку едва ли не большинства русских. Предполагается, что Запад вообще не может о нем знать. Комаров объявит его фальшивкой. Результат может даже усилить его позиции.
Последовало мрачное молчание.
– Можно мне сказать? – спросил Сол Натансон. – Не как вашему хозяину, а как рядовому члену совета. Когда-то у меня был сын. Он погиб на войне в Персидском заливе. – Несколько человек с мрачным видом кивнули. Двенадцать из присутствующих играли ведущую роль в создании многонациональной коалиции, которая сражалась в Персидском заливе. С противоположного края стола генерал Колин Пауэлл пристально смотрел на финансиста. Благодаря известности отца он лично получил извещение о том, что лейтенант Тим Натансон, ВВС США, сбит в последние часы сражения. – И если я могу хоть как-то смириться с этой потерей, – сказал Натансон, – то лишь потому, что знаю: он умер, сражаясь против истинного зла. – Сол замолчал, подыскивая слова. – Я достаточно стар, чтобы поверить в концепцию зла. И в то, что зло иногда может воплощаться в человеке. Я не участвовал во второй мировой войне. Мне было восемь, когда она закончилась. Мне известно, что некоторые из присутствующих здесь были на той войне. Но конечно, позднее я много узнал о ней. Я уверен, что Адольф Гитлер – это зло, и то, что он делал, – тоже зло. – Стояла полная тишина. Государственные деятели, политики, промышленники, банкиры, финансисты, дипломаты, администраторы, привыкшие иметь дело с практической стороной жизни, понимали, что слушают глубоко личное признание. Сол Натансон, наклонившись, постучал пальцем по «Черному манифесту». – Этот документ – тоже зло. Человек, написавший его, – зло. Неужели мы позволим этому случиться снова?
Ничто не нарушало тишину, царящую в комнате. Все понимали, что под «этим» он подразумевал второй Холокост, и не только против евреев в России, но и против многих других этнических меньшинств.
Молчание нарушила бывший премьер Великобритании.
– Я согласна. Не время колебаться.
Ральф Брук, глава гигантской межконтинентальной телекоммуникационной корпорации, известной на каждой фондовой бирже мира как «Интелкор», выступил вперед.
– О'кей, так что мы «i» могли бы «/i» сделать? – спросил он.
– Дипломатическим путем… уведомить каждое правительство в НАТО и заставить их заявить протест, – предложил бывший дипломат.
– Тогда Комаров объявит манифест грубой подделкой, и большинство в России поверят ему. Ксенофобия русских не новость, – сказал другой.
Джеймс Бейкер повернулся в сторону Найджела Ирвина.
– Вы привезли этот ужасный документ, – сказал он. – Что вы посоветуете?
– Я ничего не предлагаю, – сказал Ирвин. – Но я хочу сделать предупреждение. Если совет решит санкционировать – не предпринять, а только санкционировать – какую-либо инициативу, она должна быть предельно засекреченной, чтобы не повредить репутации любого в этой комнате.
Тридцать девять членов совета прекрасно понимали, о чем он говорит. Каждый из них принимал участие или являлся свидетелем провала правительственной операции, как предполагалось, хранившейся в секрете и полностью разоблаченной сверху донизу.
Суровый, с немецким акцентом голос раздался за столом, где сидел бывший госсекретарь США:
– Может Найджел провести операцию такой секретности?
Два голоса прозвучали в унисон: «Да». Когда Ирвин был шефом британской разведки, он служил и Маргарет Тэтчер, и ее министру иностранных дел лорду Каррингтону.
Совет Линкольна никогда не принимал формальных резолюций в письменной форме. Он приходил к соглашению, и на его основе каждый член использовал свое влияние для достижения целей этого соглашения в коридорах власти в своих странах.
В деле с «Черным манифестом» соглашение состояло только в передаче членам небольшого рабочего комитета пожелания совета, чтобы комитет выбрал наилучшее решение. Весь же совет пришел к согласию ничего не санкционировать, не запрещать и даже не интересоваться возможными последствиями.
Москва, сентябрь 1990 года
Полковник Анатолий Гришин сидел за столом в своем кабинете в Лефортовской тюрьме, просматривая три только что доставленных ему документа. Его охватывал целый вихрь эмоций.
Самым сильным чувством было торжество. В течение лета контрразведка как Первого, так и Второго главных управлений доставила ему одного за другим троих предателей.
Первым доставили дипломата Круглова, разоблаченного при сопоставлении его поста первого секретаря посольства в Буэнос-Айресе и покупки вскоре после возвращения квартиры за двадцать тысяч долларов.
Он без колебаний признался во всем сидящим за столом офицерам. Через шесть недель ему больше нечего было сказать, и его отправили в одну из подземных камер, где температура даже летом редко поднималась выше одного градуса тепла. Там он и сидел, дрожа и ожидая решения своей судьбы. Эта судьба заключалась в одном листке бумаги на столе полковника.
В июле в камере оказался профессор ядерной физики. В России было очень немного ученых его ранга, когда-либо делавших доклады в Калифорнии, и список быстро сократился до четырех. Обыск в квартире Блинова в Арзамасе-16 дал результат в виде маленькой ампулы чернил для тайнописи, неумело спрятанной среди носков в шкафу.
Он тоже признался быстро и во всем; одного только вида Гришина и его команды с орудиями их работы оказалось достаточно, чтобы развязать ему язык. Блинов даже указал адрес в Восточном Берлине, по которому он отправлял свои тайные письма.
Рейд по этому адресу поручили полковнику управления "К" в Восточном Берлине, но необъяснимым образом жилец сбежал за час до рейда, уйдя через вновь открытый город на Запад.
Последним в конце июля появился солдат-сибиряк, выявленный наконец по своему положению в ГРУ, назначению в Министерство обороны, работе в Адене, а также в результате интенсивной слежки, во время которой, вторгшись в его квартиру, агенты узнали, что однажды один из детей в поисках новогодних подарков обнаружил в вещах отца миниатюрный фотоаппарат.
Петр Соломин отличался от остальных тем, что он переносил страшную боль и в муках пытался показать свое презрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56