Из соображений безопасности с человеком, давшим первоначальную информацию, и сотрудником ФБР в контакт он больше не вступал.
Найти русских не составляло проблемы. Они были повсюду и, очевидно, получили разрешение довольно свободно общаться с представителями Запада, что было неслыханным у них на родине. Может быть, повлияла жара или просто оказалось невозможным удержать группу советских военных советников в четырех стенах и днем и ночью.
Два отеля – «Рок» и новый «Фронтель» – привлекали своими плавательными бассейнами. И еще была широкая полоса песка и волнорезы пляжа Эбайян, на котором представители всех национальностей имели обыкновение проводить свободное время и выходные. И наконец, в центре города располагался русский магазин типа военторга, где могли делать покупки не только русские – СССР нуждался в иностранной валюте.
Сразу становилось ясно, что русские, которых можно было встретить, – офицеры. Очень мало русских знали хоть несколько слов по-арабски, и немногие говорили по-английски. Те, кто владел иностранными языками, были офицерами или готовились к офицерской службе. Рядовые и младшие чины едва ли могли знать какой-то из этих языков и поэтому не могли общаться с йеменцами. Таким образом, младшие чины, вероятнее всего, служили механиками или поварами. Грязную работу выполняли нанятые местные йеменцы. Рядовым русским были недоступны цены аденских кабаков. Офицеры же получали содержание в твердой валюте.
Американец из ООН обнаружил русского пьющим в одиночестве в баре отеля «Рок». Русские любят выпить, но они также предпочитают держаться компанией, и те, что расположились в «Фронтеле» у бассейна, представляли собой сплоченную группу. Почему Соломин пил в одиночку? Просто счастливая случайность? Или он нелюдим, который предпочитает общество собственной персоны?
Возможно, здесь и разгадка. Американец описал его как высокого, мускулистого, с черными волосами, но с миндалевидным разрезом глаз. Похож на азиата, но без плоского носа. Лингвисты в Лэнгли определили, что фамилия происходит из какого-то места на советском Дальнем Востоке. Монк знал, что русские – неисправимые расисты и открыто презирают «черных», под которыми подразумеваются все не являющиеся чисто русскими. Возможно, Соломину надоели насмешки над его азиатской внешностью, поэтому он держался особняком.
На третий день, прогуливаясь в шортах и с полотенцем на плече по пляжу Эбайян, Монк увидел мужчину, выходившего из воды. Около шести футов ростом, с тяжелыми мускулистыми руками и широкими плечами; не юношу, но крепкого человека чуть старше сорока. Когда он поднял руки, чтобы стряхнуть воду с черных как вороново крыло волос, Монк заметил, что на его теле почти не было волос. У восточных народов на теле, как правило, очень мало растительности, в то время как у кавказцев тело волосатое.
Мужчина прошел по пляжу, нашел свое полотенце, тяжело опустился на песок лицом к морю. Он надел темные очки и вскоре погрузился в свои думы.
Монк стянул с себя рубашку и направился к морю с таким видом, словно собирается впервые войти в воду. На пляже было довольно многолюдно, и казалось вполне естественным выбрать свободное место в метре от русского. Монк вынул бумажник и завернул его в свою рубашку, а затем в полотенце. Сбросил сандалии и собрал все вещи в кучку. Потом опасливо огляделся вокруг. Наконец он посмотрел на русского.
– Простите, – сказал Монк. Русский взглянул на него. – Вы побудете здесь еще несколько минут? – Мужчина кивнул. – Арабы не украдут мои вещи, о'кей?
Русский снова кивнул и, отвернувшись, опять стал смотреть на море. Монк сбежал вниз к воде и плавал минут десять. Вернувшись, весь мокрый, со стекающими с него каплями воды, он улыбнулся черноволосому русскому.
– Спасибо. – Тот кивнул в третий раз. Монк вытерся полотенцем и сел. – Приятное море. Приятный пляж. Жаль, что это принадлежит таким людям.
Русский впервые заговорил, по-английски:
– Каким людям?
– Арабам. Йеменцам. Я пробыл здесь недолго, но уже терпеть их не могу. Бесполезный народ. – Сквозь темные очки русский устремил взгляд на собеседника, но Монк не мог рассмотреть за темными линзами выражение его глаз. Через пару минут Монк продолжил: – Я хочу сказать, что стараюсь научить их пользоваться простейшими орудиями и тракторами. С помощью этой техники они могли бы увеличить количество продовольствия, накормить себя. Никакого толка. Они все портят или ломают. Я просто трачу напрасно свое время и деньги ООН.
Монк говорил на хорошем английском, но с испанским акцентом.
– Вы англичанин? – наконец произнес русский, впервые поддерживая разговор.
– Нет, испанец. Работаю в программе ФАО Объединенных Наций. А вы? Тоже ООН?
Русский отрицательно хмыкнул.
– Из СССР, – сказал он.
– А, хорошо, здесь более жарко, чем у вас дома. А для меня? Почти так же. Жду не дождусь, когда вернусь домой.
– И я тоже, – сказал русский. – Предпочитаю холод.
– Вы здесь давно?
– Уже два года. Остался еще один.
Монк рассмеялся:
– Господи Боже, наша программа рассчитана на год, но я не останусь здесь так надолго. Эта работа бессмысленна. Нет, лучше уехать. Скажите, за два года вы должны были узнать, нет ли здесь поблизости хорошего местечка, где можно выпить после обеда? Какие-нибудь ночные клубы?
Русский сардонически рассмеялся:
– Нет. Никаких дискотек. Бар в «Роке» – тихое место.
– Благодарю. Между прочим, меня зовут Эстебан. Эстебан Мартинес. – Он протянул руку.
Поколебавшись, русский все же пожал ее.
– Петр, – сказал он. – Или Питер. Питер Соломин.
На второй вечер русский майор появился в баре «Рок-отеля». Эта бывшая колониальная гостиница буквально встроена в скалу, с улицы в ее маленький холл ведут ступени, а на верхнем этаже находится бар, из которого открывается широкий вид на гавань. Монк занял столик у окна и сидел, глядя на море. Он увидел в отражении зеркального стекла окна, как вошел Соломин, но подождал, пока тот не выпьет свой стакан, прежде чем повернуться.
– А, сеньор Соломин, вот мы и встретились! Присоединяйтесь!
Он указал на второй стул. Русский, поколебавшись, сел. Поднял свое пиво:
– За ваше здоровье.
Монк сделал то же.
– Pesetas, faena у amor. – Соломин нахмурился. Монк усмехнулся: – Деньги, работа и любовь – в любом порядке, как вам нравится.
Русский впервые улыбнулся. Это была хорошая улыбка.
Они разговорились. О том о сем. О невозможности работать с йеменцами, о разочаровании при виде того, как их оборудование ломают, о выполнении задания, в которое ни тот ни другой совершенно не верили. И они разговаривали, как разговаривают мужчины, находясь далеко от дома.
Монк рассказывал о своей, родной Андалузии, где он может кататься на лыжах на вершинах Сьерра-Невады и купаться в теплых водах Сотогранде, и все это в один и тот же день. Соломин рассказывал об утонувших в снегах лесах, где до сих пор бродят уссурийские тигры, водятся лисы, волки и олепи и только ждут опытного охотника.
Они встречались четыре вечера подряд, получая удовольствие от общения друг с другом. На третий день Монк должен был представиться голландцу, возглавлявшему программу ФАО, и совершить инспекционную поездку. Резидентура ЦРУ в Риме достала краткое изложение этой программы, и Монк выучил ее. Ему помогло его фермерское прошлое, и он весь рассыпался в похвалах. На голландца это произвело огромное впечатление.
За долгие вечера, переходящие в ночь, Монк узнал многое о майоре Петре Васильевиче Соломине, и то, что он услышал, понравилось ему.
Этот человек родился в 1945 году на узкой полосе советской земли между северо-восточной Маньчжурией и морем, а на юге она граничила с Северной Кореей. Эта полоса называлась Приморским краем, а город, в котором он родился, – Уссурийском. Его отец приехал из деревни в городе поисках работы, но воспитал сына так, что тот говорил на языке своего народа – удэгейцев. При первой возможности он брал подрастающего мальчика в леса, и тот рос в тесной близости с родной природой.
В девятнадцатом веке, еще до окончательного покорения удэгейцев русскими, эту землю посетил писатель Арсеньев и написал книгу об этих людях, до сих пор пользующуюся популярностью в России.
В отличие от азиатов, живущих к западу и к югу, удэгейцы высоки ростом, с орлиными чертами лица. Много веков назад часть их предков ушла на север, переправилась через Берингов пролив и оказалась на теперешней Аляске, а затем повернула на юг, расселившись по Канаде и образовав племена сузов и шайенов.
Глядя на сидящего напротив него крупного сибиряка, Монк видел перед собой лица давно умерших охотников за бизонами в долинах рек Платт и Паудер.
Перед молодым Соломиным был выбор: или завод, или армия. Он предпочел второе. Все юноши обязаны были отслужить три года в армии, а после двух лет службы лучшие отбирались в сержанты. Его навыки пригодились на маневрах, его направили в офицерскую школу, и еще через два года он получил звание лейтенанта.
Семь лет он служил в чине лейтенанта и старшего лейтенанта, прежде чем в возрасте тридцати трех лет его сделали майором. К этому времени он женился и обзавелся двумя детьми. Он сделал карьеру, не пользуясь ничьим покровительством или влиянием. перенося расистские насмешки. Несколько раз он прибегал к кулакам в качестве аргумента.
Назначение в 1983 году в Йемен было его первой заграничной командировкой. Он знал, что большинству коллег там очень нравилось, несмотря на тяжелые природные условия, жару, раскаленные камни, отсутствие развлечений. Зато они имели просторные квартиры, весьма отличавшиеся от советских – в старых бараках. Очень много еды, бараньи и рыбные шашлыки на берегу моря. Они могли купаться и, пользуясь каталогом, заказывать себе одежду, видео – и музыкальные кассеты в Европе.
Все это, особенно неожиданное приобщение к незнакомым ранее удовольствиям западной потребительской культуры, Соломин оценил. Но существовало что-то такое, что вызывало у него горькое разочарование в режиме, которому он служил. Монк улавливал это, но боялся слишком торопить события.
Они пили и разговаривали уже четвертый вечер, когда это произошло. Кипящий внутри Соломина гнев выплеснулся через край.
В 1982 году, за год до назначения в Йемен, когда Андропов еще был генсеком, Соломина перевели в административный отдел Министерства обороны.
Там он приглянулся заместителю министра обороны и получил секретное задание. На бюджетные деньги, предназначавшиеся на оборону, министр строил себе роскошную дачу на берегу реки рядом с Переделкино.
Вопреки партийным правилам, советскому закону и всем вообще правилам морали министр направил более сотни солдат на строительство своего великолепного особняка в лесу. Командовал строительством Соломин. Он видел, как из Финляндии, купленное за валюту, доставлялось кухонное оборудование, за которое любая офицерская жена была бы готова отдать свою правую руку. Он видел японские «хай-фай» – системы, установленные в каждой комнате, золоченую сантехнику из Стокгольма и бар с шотландским виски, выдержанным в дубовых бочках. Все это настроило его против партии и режима. Он был далеко не первым честным советским офицером, взбунтовавшимся против откровенной всеобщей коррупции советского руководства.
По ночам он учил английский, затем настраивался на программу всемирного вещания Би-би-си или «Голос Америки». Обе станции вели передачи и на русском языке, но он хотел слушать и понимать их непосредственно. Он узнал, что вопреки тому, чему его всегда учили. Запад не хочет войны с Россией.
И последней каплей, переполнившей чашу его терпения. оказалась командировка в Йемен.
– Там, дома, наши люди теснятся в крохотных квартирках, но начальство живет в особняках. Они живут словно короли на наши деньги. Моя жена не может достать хороший фен или туфли. которые бы тут же не развалились, в то время как миллионы тратятся на бессмысленные иностранные миссии, чтобы произвести впечатление… на кого? На этих людей?
– Все меняется, – ободряюще сказал Монк.
Сибиряк покачал головой. У власти находился Горбачев, но вводимые им неохотно и в большинстве случаев неразумно реформы еще не дали плодов. Более того, Соломин не был на родине два года.
– Не меняется. Это дерьмо наверху… Скажу тебе, Эстебан, с тех пор как я переехал в Москву, я видел такое расточительство и распутство, что ты мне не поверишь.
– Но новый человек, Горбачев… может быть, он что-то изменит. – сказал Монк. – Я не столь пессимистичен. Настанет день, и русские освободятся от диктатуры. У них будет право голоса, настоящее право. Не так уж долго ждать…
– Слишком долго.
Монк глубоко вдохнул. Вербовка – опасная работа. Советский офицер, находящийся на Западе, получив предложение сотрудничать с иностранной разведкой, может поставить об этом в известность своего посла. В результате – дипломатический инцидент. В странах мрачной тирании результаты такой попытки сотрудника западных спецслужб непредсказуемы – его могут обречь на мучительную одинокую смерть. Совершенно неожиданно Монк перешел на безупречный русский язык:
– Ты сам мог бы помочь переменить все, друг мой. Вместе мы смогли бы. Так, как тебе этого хочется.
Добрых тридцать секунд Соломин пристально смотрел на него. Монк отвечал таким же пристальным взглядом. Наконец русский спросил на родном языке:
– Кто ты. черт побери?
– Думаю, ты это уже знаешь, Петр Васильевич. Теперь вопрос в том, выдашь ли ты меня, зная, что эти люди сделают со мной, перед тем как я умру. И как сможешь ты сам жить после этого.
Соломин посмотрел ему прямо в глаза. Потом сказал:
– Я бы не выдал этим обезьянам даже своего злейшего врага. Ну и выдержка у тебя. То, что ты предлагаешь, – немыслимо. Безумие. Я должен послать тебя куда подальше.
– Возможно, и должен. И я пойду. Быстро, ради своего спасения. Но сидеть сложа руки, все понимать, ненавидеть – и ничего не делать! Разве это тоже не безумие?
Русский поднялся, так и не притронувшись к пиву.
– Я должен подумать, – произнес он.
– Завтра вечером, – сказал Монк по-прежнему по-русски. – Здесь. Приходишь один – мы поговорим. Приходишь с охраной – считай, я умер. Не приходишь совсем – я улетаю ближайшим рейсом.
Майор Соломин ушел.
Все правила поведения в оперативной работе предписывали Монку убираться из Йемена, и немедля. Он не получил отказа, но и не выиграл ни одного очка. Человек в таком возбужденном состоянии может передумать, а подвалы тайной полиции Йемена – страшное место.
Монк подождал двадцать четыре часа. Майор вернулся – один. Остальное заняло еще два дня. Монк принес спрятанное в туалетных принадлежностях самое необходимое для установления связи: чернила для тайнописи, надежные адреса, список безобидных фраз, скрывающих свое тайное значение. Из Йемена Соломин мало что мог сообщить, но через год он вернется в Москву. И если у него не пропадет желание, он сможет что-то передать.
При расставании их руки застыли в долгом пожатии.
– Удачи тебе, друг, – пожелал Монк.
– Удачной охоты, как мы говорим у нас дома, – ответил сибиряк.
На случай чтобы их не увидели выходящими из отеля вместе, Монк остался сидеть за столом. Новому агенту надо было дать кодовое имя. Высоко над головой сияли звезды такой поразительной яркости, какую можно увидеть только в тропиках.
Среди них Монк нашел пояс Великого Охотника. Агент «Орион» родился.
Второго августа Борис Кузнецов получил личное письмо от британского обозревателя Марка Джефферсона. Написанное на бланке «Дейли телеграф» в Лондоне и переданное по факсу в московское бюро газеты, оно тем не менее было доставлено в штаб-квартиру СПС курьером.
Из письма Джефферсона Кузнецов понял, что журналист выражает свое личное восхищение планами борьбы Игоря Комарова против хаоса, коррупции и преступности и сообщает, что он изучил речи партийного лидера за последние месяцы.
После недавней кончины русского президента, продолжал журналист, вопрос о будущем одной из самых крупных мировых держав снова находится в фокусе мирового внимания. Он лично желает посетить Москву в первой половике августа. Проявляя тактичность, он, без сомнения, должен будет взять интервью у кандидатов в президенты от левых и от центра. Однако это будет пустая формальность.
Совершенно очевидно, что истинный интерес западный мир будет проявлять к будущему победителю этого конкурса – Игорю Комарову. Он, Джефферсон, будет весьма признателен Кузнецову, если тот сможет найти способ рекомендовать мистеру Комарову принять его. Он может обещать разворот, где обычно публикуется главный материал «Дейли телеграф», и перепечатку статьи в Европе и Северной Америке.
Несмотря на то что Кузнецов, будучи сыном дипломата, проработавшего многие годы в Организации Объединенных Наций и обеспечившего своему сыну диплом Корнелла, знал Соединенные Штаты лучше, чем Европу, он, безусловно, знал Лондон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56