Не найдя, пил из горлышка, вытирая мокрые губы рукавом рубашки.Набушевавшись, он отправлялся спать. Во сне он становился тихим и спокойным. Лицо разглаживалась, жесткая линия губ мягчела, горькая складка между бровей исчезала бесследно.Глотая слезы, Нина собирала разбросанные вещи, сметала битую посуду и шептала проклятия. А потом присаживалась на краешек кровати, глядя на мужа:— Господи, и за что я люблю его так, проклятого? Избавь меня. Господи, от этой любви.Всего-то через какие-нибудь пять лет ее мольбам суждено будет сбыться.Порой Нина со вздохом просила старую подругу Кутькову:— Лен, посиди с Дашкой, а? Мне нужно в магазин, а потом в женскую консультацию забежать.Кутькова всегда служила для нее палочкой-выручалочкой. Безмолвная, она бесшумно появлялась в квартире Тарабриных и безропотно принималась за самую грязную, самую неблагодарную работу.— Милая, что б я без тебя делала? — порой признавалась Нина.Она действительно была очень благодарна подруге. Кутькова жила на противоположном конце Москвы, и поэтому, когда дела задерживали ее допоздна в шумном доме Тарабриных, ей стелили раскладушку на кухне. Утром она вставала раньше всех, чтобы приготовить горячий завтрак, помыть посуду, а потом незаметно исчезнуть до тех пор, пока ее помощь не понадобится вновь.Тарабрин не замечал бессловесную подругу жены. Как ему было замечать ее, когда он ничего не видел вокруг себя, кроме бутылки? Кутькова для него была не женщина, а вообще какое-то инопланетное существо — некрасивая, с неприятно выпуклым лбом, с огромными залысинами, с серыми тусклыми волосами. Тихая, безгласная, бесцветная, как тень.— Что мне делать, Лена? — жаловалась Нина. — Я думала, что хоть дети отвлекут его от бутылки, а он только хлеще пьет. У него же язва…С подобным успехом можно было пожаловаться стенке или собственному отражению в зеркале. Кутькова лишь сочувственно качала головой и вздыхала, однако ничего путного посоветовать не могла.Только однажды между подругами пробежала черная кошка. Это случилось уже после рождения Иришки. Малышке было два года, когда Нину впервые выпустили за границу на кинофестиваль.Фестивальная комиссия при Госкино решила фильм «Цена лжи» отправить на кинофестиваль в Венецию. Фильм обещал сорвать там премию, кроме того, чиновники из «Совэкспортфильма» были не прочь прокатиться в Италию под эгидой кинофестиваля.— Ты никуда не поедешь, — насупился Иван, когда Нина, сияя от восторга, сообщила ему о поездке. Ревность к фонарному столбу — это был его конек.— Но, Ваня, такой шанс бывает только раз в жизни! — заплакала жена. — Я почти не снимаюсь, сижу с детьми, из дома ни ногой. Почему я не могу поехать?— Потому что я так сказал! — отрезал Тарабрин и шваркнул дверью, уходя из дома.Несколько дней он был трезв, как стеклышко, и потому пребывал в злом и раздражительном состоянии.Все дело сварганил Макс Руденко. Вечером он притащил бутылку, будто бы у него случился день рождения. Даже Нина не возражала, когда муж налил себе рюмку. Ради поездки в Италию она была готова на все!От водки Тарабрин быстро захмелел и рассиропился. Озорно шлепнул ладонью жену по заду, приласкал подбежавшую к нему дочку.— Вань, — попросила Нина жалобно, — ведь ты уже был за границей, а я никогда. А вместо меня опять впихнут чиновничью жену. Я в фильме снималась, а она себе шмоток там накупит за мой счет!Она знала любимую мозоль Тарабрина. Чиновники от кино и их жены привозили из фестивальных поездок барахло, которое невозможно было купить в советских магазинах, отдыхали за границей на полную катушку, тогда как режиссеры и артисты прозябали в Союзе на голодном пайке.— Ну а дети как же, — сдаваясь, спросил он, — кто с ними останется?— Кутькова! — просияла Нина. — Я договорюсь с ней! На следующий день Кутькова молча переселилась к ним. Поскольку квартира была крошечная, все семейство обитало в одной комнате, и ей опять пришлось довольствоваться кухней.Две недели в Венеции — это было чудесно! Советская делегация жила в гостинице, окна которой выходили прямо на канал Гранде. Шуршала вода, размеренно билась в гранитные стены мутная волна, тихо скользили гондолы, разрезая спокойную гладь. Веселая компания киношников днем пропадала на просмотрах и пресс-конференциях, вечером гуляла по городу, кутила в уютных тратториях. Нина тихо млела: какие вокруг нее знаменитости! Сам Марчело Мастрояни пожал ей руку, а Софи Лорен сделала ей комплимент, сказав, что именно такой она представляла себе русскую красавицу.За ней ухаживал один не очень старый чиновник из «Совэкспортфильма». Он шептал Нине на ухо любезности, осведомлялся насчет номера ее комнаты в отеле, обещая заглянуть вечером, но в общем был корректен и очень мил. Нине нравились его ухаживания. Почти четыре года она просидела взаперти, разрываясь между пьяным мужем и детьми, и уже стала постепенно забывать, что она все-таки женщина. И, заметьте, красивая женщина! И как приятно, когда интеллигентный, трезвый, приятно пахнущий дорогим одеколоном мужчина шепчет комплименты, щекоча мочку уха своими душистыми мягкими усиками… И еще — от него совсем не пахнет водкой!На приставания Корзунова Нина отвечала отчаянным кокетством — и только!Распустив волосы, она сидела на корме утлой гондолы, свесив руку за борт, и струи воды мягко ласкали пальцы. А над прекрасным старинным городом стояла высокая луна, яркая и крупная, совсем не похожая на тоскливое русское светило.Любая сказка рано или поздно кончается. Кончился и кинофестиваль. Нина успела дать интервью итальянской газете «Унита», сфотографироваться на память с несколькими европейскими знаменитостями, побродить, бесплодно облизываясь, по окрестным магазинам, и отовариться подарками для своего семейства. Мужу она привезла роскошную черешневую трубку, как у старика Хэма (Хемингуэя), себе — кримпленовую кофточку, а Кутьковой — синтетический шарф с распродажи.Самолет задержался с прилетом, и потому домой Нина прибыла далеко за полночь. Она не предупредила своих, почему-то посчитав, что радость от ее приезда будет тем больше, чем нечаянней.Хлопнула дверца такси. Шофер выгрузил чемодан из багажника и, мелькнув зеленым огоньком, уехал. Нина задрала голову: окна родного дома были темны.«Спят, наверное», — подумала она с улыбкой и, сгибаясь от тяжести чемодана, застучала каблуками вверх по лестнице. Она представила себе, как тихонько открывает дверь, пробирается в комнату, целует теплые лобики спящих детей, а потом прижимается к мужу, будя его нежным поцелуем. Только бы он не оказался очень пьяным!Полоска света с лестничной площадки разрезала желтым ножом густую темень прихожей. Нина осторожно опустила чемодан, скинула туфли и с улыбкой шагнула вперед. Ей не удалось остаться незамеченной.— Кто там? — послышался из комнаты тревожный женский голос.— Лена, это я! — прошептала Нина, и улыбка постепенно сползла с ее лица.— Ох, а мы тебя не ждали сегодня!Кутькова спрыгнула с кровати и, сунув ноги в тапочки, заметалась по комнате. Она была в одной сорочке, застиранной старой сорочке с обтрепанными кружевами… Муж тяжело храпел, отвернувшись к стене.Что это значит? До Нины медленно и верно стала доходить суть происходящего. Раскладушка на кухне даже не разложена… Кутькова только что встала с постели — с ее постели, с постели, где невинно храпит ее муж… Ее действительно не ждали!Нина щелкнула выключателем, забыв о детях.— Что здесь происходит?Тарабрин сонно заворочался в постели, пьяно приоткрыл один глаз.— А, это ты… — пробормотал он спросонья. — Приехала?— Как ты мог! — закричала Нина, забыв, что дети спят и нужно сдерживать голос. — Как ты мог!.. С ней!Кутькова быстро подхватила свои вещи и ретировалась на кухню. Через минуту щелкнула входная дверь она ушла.Все еще не веря в происшедшее, Нина ошеломленно опустилась на стул.Сонно захныкала Ирочка, потирая кулачком глаза.— Что такое? — пробормотал Тарабрин. Его младенческая улыбка свидетельствовала, что он ни сном ни духом не ведает о своей вине. — Иди сюда… — Он приглашающе откинул одеяло.Нина села на кухне и горестно зарыдала, уронив голову на руки.Боже мой, он изменил ей! И с кем? С Кутьковой! С этой уродливой старой девой, на которую до сих пор не польстился ни один мужчина! И это после нее, Нины, признанной красавицы, которой сам Марчело Мастрояни целовал ручку, которую сама Софи Лорен называла идеалом русской женщины! Она — и Кутькова…Кутькова — ее соперница!Предательница… Безотказная, верная Кутькова… Как она могла?После радости и счастья кинофестиваля — такой удар!Ах, как тяжело после венецианской волшебной сказки возвращаться в семейную рутину, в безрадостные советские будни. Ей опять предстоит одно и то же — дом, дети, пьяный муж с запахом перегара и редкие роли в кино…Нет, она не будет больше это терпеть! Она заберет детей и уйдет от него. Ее терпение истощилось, она больше не может быть безгласной рабыней талантливого алкоголика!Рассвет коснулся розовым лучом ее волос. Нина спала, уронив голову на руки. Этот же луч разбудил и Тарабрина, который вышел по малой нужде в туалет.Зевая, он удивленно произнес, увидев на кухне жену:— Ты приехала? Когда? А почему здесь сидишь? Нина подняла заспанное лицо и не сразу вспомнила, что произошло. Прошедшая ночь вихрем пронеслась в ее памяти. Она холодно и рассудительно проговорила, оправившись:— Все! Финита ля комедия! Между нами все кончено. Я ухожу.— Куда? — нахмурился Тарабрин.— Куда глаза глядят. Забираю детей и ухожу. Понял? Можешь жить дальше со своей Кутьковой.Тарабрин качнулся, схватился рукой за притолоку.— Так и знал! — произнес он, в бешенстве раздувая ноздри. — Нашла там себе кого-то… — «Там» — имелось в виду на кинофестивале, «кого-то» — любовника. — И кого же ты себе нашла?— Я никого! А вот ты…Дыша перегаром, он навис над ней горой переплетенных сухожилиями мышц.— С кем спуталась? Говори!Он был страшен. Колючие глаза угрожающе сверкали, руки тряслись бешеной дрожью, губы крупно прыгали.— Говори! — Он схватил ее за ворот кофточки.Ниной внезапно овладела ярость. Почему она должна оправдываться? Что за несправедливые упреки? Он сам виноват перед ней по горло…Иван все сильнее сжимал ворот. Горло перехватило, Нина начала задыхаться. Извиваясь, она с силой толкнула его в грудь и попыталась освободиться.Какие еще отношения возможны между ними? Разве можно дальше жить с этим пьянчужкой, алкоголиком?— Гадина! — шипел Тарабрин, опаляя ее ноздри отвратительным запахом перегара. — С Корзуновым спуталась! Что он тебе пообещал? Роли? Шмотки? Что?!Внезапно он швырнул ее на стул. Нина, хватая ртом воздух, перевела дух.Муж подошел к буфету, налил полный стакан вина, залпом выпил. Потом швырнул стакан в ее сторону, все еще дрожа от гнева. Не долетев, стакан разбился об угол стола, брызнули в стороны осколки.— Псих! — Нина брезгливо стряхнула стеклянные крошки с подола юбки. Она выглядела как-то слишком спокойно и уверенно, и это еще больше взбесило мужа.Он замахнулся — и щека запылала от удара.Нина вскочила со стула, выбежала к коридор. Что с ним разговаривать, с пьяным… Вчерашний хмель еще не выветрился из него.— Ты куда?— Ухожу!— Нет, ты не уйдешь! Ты хочешь уйти к нему, да? К Корзунову? Чтобы миловаться с ним? Хочешь бросить детей, меня унизить?Очередной удар отозвался колокольным звоном в голове.Тарабрин с силой втолкнул жену обратно на кухню, больно сжал цепкими пальцами предплечье. Нина с силой извернулась и стукнула его ногой под коленку.Падая, он увлек ее за собой.Страшная ненависть ослепила разум, точно пронзительная вспышка света.Эта мразь, этот человечишко, изменивший ей с ее же подругой, еще смеет ревновать, унижать, бить ее!Он ударил ее кулаком в живот — там что-то мягко хрустнуло и заныло.Извиваясь, она впилась ему зубами в щеку — он зашипел, но не отпустил ее. Тогда в удесятеренной ненависти она нащупала руками его горло и сжала его. Она была сильной женщиной. Иван захрипел, бешено вращая глазами.— Ни-и-на-а… — Он испугался, испугался той ужасной силы, которая внезапно проснулась в ней.Муж сипел и вырывался, а она все сжимала его горло, в блаженной ненависти наблюдая, как стали закатываться его глаза. Тарабрин предсмертно задергался и…Послышался тонкий детский голосок в коридоре:— Мама! Папа! Ира хочет писать…Нина опомнилась. Разжав руку, подняла растрепанную голову.Перед ней стояла Даша в одних трусиках и, надув губы, уже собиралась плакать.Тарабрин с трудом поднялся с пола, растирая ладонью горло.— Сумасшедшая, — просипел он, — чуть не задушила!— Сейчас, Дашенька, иду… — захлопотала Нина, вставая.Веселящий розовый газ бешенства понемногу начал улетучиваться из головы. Она поправила разорвавшуюся на груди кофточку, заправила за ухо растрепанные волосы.— Нина, ну что ты! — Муж положил ладонь на плечо. — Что ж я тебе сделал такое? За что ты меня так ненавидишь?— Уйди! — глухим, как будто не своим голосом проговорила Нина. — Лучше уйди!Вскоре из комнаты донесся ее воркующий голос. Дети смеялись и щебетали, соскучившись по матери.— А где Кутькова? — капризно ныла невыспавшаяся Даша. — Она обещала нас сегодня повести на качели!— Пойдем, обязательно пойдем! — пообедала Нина. — А Кутьковой здесь больше никогда не будет…Конечно же она осталась с мужем. Куда она могла уйти с двумя малолетними детьми? К кому?Вечером окончательно протрезвевший и потому безмерно виноватый Иван валялся перед ней на коленях.— Прости, Нина, прости… — твердил он. — Даже не знаю, как все получилось… Пьян был, понимаешь? — Он печально покачал головой и схватился руками за шею. — Ох, горло болит…— Так тебе и надо, — уже без злости проговорила Нина и неожиданно прижалась к мужу. — Ох, как я соскучилась…— А как же Корзунов? — осторожно спросил Иван, отстраняясь.— Какой еще Корзунов? — рассмеялась Нина. — Это все твои пьяные бредни!Ничего у меня с ним не было и быть не могло.— Но мне же рассказывали!— Кто рассказывал?— Макс Руденко слышал, как на студии говорили, и вообще…— Слушай его больше.Так они помирились.После этого случая Тарабрин, словно заглянув в глаза близкой смерти, зарекся пить.Он держался несколько лет. Его внезапная трезвость пришлась не по душе его бывшим собутыльникам. Особенно она не понравилось Максу Руденко. Он потерял возможность манипулировать тем, перед кем так униженно и сладострастно пресмыкался.А вероломную Кутькову Нина решительно и бесповоротно вычеркнула из своей жизни. До поры до времени…До смерти мужа.
Глава 9
Взросление, тяжелое и смутное, как болезнь, наступило внезапно. С Катей творилось что-то странное. Настроение было отвратительно плаксивым, ее охватывала странная слабость, ничем не хотелось заниматься, никуда не хотелось идти — а особенно в школу. Хотелось лечь на диван и, уткнувшись в книжку, погрузиться в выдуманный мир приключений, где женщины все как на подбор красавицы, а мужчины — рыцари без страха и упрека.Себя Катя считала отъявленной уродкой, искренне жалея, что вообще народилась на свет. Чтобы не расстраиваться, она потихоньку унесла зеркало из своей комнаты, потому что оттуда на нее взирало лупоглазое, чернявое существо с нечистой кожей и сальными волосами (сколько их ни мой, они все равно становятся грязными уже на следующий день).Порой Катя тайком доставала с полки, где хранились пожелтевшие газетные размытые вырезки и четкие журнальные оттиски, сложенный вчетверо портрет волоокой красавицы с пшеничной косой и бирюзовым взглядом. С ненавистью, более похожей на обожание, она пристально изучала это лицо. Жадный взор скользил по красиво очерченным бровям, отмечал удивительную правильность подрисованных карандашом глаз, кошачью мягкость ноздрей, нежный овал лица, бархатную гладкость безупречной кожи, многообещающую лукавость улыбчивых губ. Как она завидовала своей матери — и как ненавидела ее!Ну почему, почему она такая уродка, почему она нисколько не похожа на мать? Катя казалась сама себе чернавкой. Мучительно было сознавать, что эта экранная красавица не какой-то недостижимый идеал, который редко встречается в жизни, а ее родная мать, самый близкий ей по крови человек.Катя со вздохом прятала снимок в самый дальний угол и отправлялась на кухню. Она шарила по шкафам в поисках чего-нибудь сладкого, чтобы подсластить свое излишне горькое самомнение. Набив рот конфетами или, когда не было конфет, обыкновенным сахаром, она, протяжно вздыхая, валилась с книгой на диван и, сосредоточенно двигая челюстями, переносилась в страну грез, откуда так не хотелось возвращаться. Как результат чрезмерного потребления сладкого, на следующий день прыщей становилось еще больше, и настроение портилось еще сильнее.С бабушкой отношения в последнее время тоже не ладились. Катя больше не прижималась к ней, не ласкалась, как котенок, называя своей милой бабулечкой, С наслаждением человека, получающего удовольствие и от чужой, и от своей собственной боли, она грубила ей, с мрачным удовлетворением сознавая свою несправедливость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46