— Нам едва хватает на хлеб, — со взрослой грустью жаловалась Катя соседям, когда те возились на кухне с обедом, и ей неизменно совали в ладонь что-нибудь вкусное. И Катя съедала это вкусное тайком в коридоре, забившись в угол между ящиком с ношеной обувью и старой детской коляской без колес.— Бедняжка, сиротинка, брошенная, — жалели ее соседи, и девочка запоминала новые для себя слова: «сиротинка», «брошенная», чтобы потом в бессознательном детском эгоизме вымогать у доверчивых взрослых лишний кусочек жалости.Вскоре приехала мама. На этот раз она не привезла с собой конфет или шоколада, хотя была все такой же тормошливой и ласковой. И очень красивой!— Выросла-то как! — Она порывисто прижала к себе дочь. Катя, как открытие, сообщила драгоценную новость:— Я теперь «сиротинка» и «брошенная».— Глупости! — оскорбленно фыркнула мать. — С чего это ты сиротинка при живой-то матери? Вот заберу тебя с собой, в Москву…Но Катя ей не поверила. Она теперь не представляла себе жизни вне огромной коммуналки, без шкафа с рухлядью в коридоре, без Младшей бабушки, хотя и не очень-то ласковой, но в общем-то привычной и почти родной.Бабушка о чем-то долго шушукалась с матерью. Катька в это время лежала под одеялом, приготовляясь спать. Напрасно она вслушивалась в полуночный шепот, в котором не разбирала ни слова.— Когда две пенсии было, я разве чего говорила…— Что ж мне, с ребенком в общежитие?..— А Юрка?..— Не хочу ему звонить, еще вообразит себе невесть что…Под этот размеренный тягучий шепот Катя незаметно заснула. А утром мать объявила ей, как о деле решенном:— Собирайся, едем с тобой в Москву. Будешь жить со мной.Катя обрадованно вскинула длинные ресницы, но не очень-то поверила сказанному. Ехать ей никуда не хотелось, а особенно не хотелось ехать в Москву.Она представила, как они поедут до вокзала в воняющем выхлопными газами автобусе, как ездили к Старшей бабушке на Волкове кладбище, когда ее укачало и стошнило на пальтишко. Она собрала в мешочек свои драгоценности, в числе которых была и мамина шпилька, и использованный патрончик помады, и даже разбитое красное стеклышко, найденное во дворе и мгновенно ставшее главным сокровищем коллекции.— Что это? — спросила мать, увязывая чемодан с вещами. — А, мусор, — брезгливо произнесла она, и сокровища отправились прямиком в мусорное ведро.Катя обиженно закусила губу, но ничего не сказала. В этот короткий миг ей почудилось, что вовсе не такой уж яркой и прекрасной будет отныне ее жизнь.Тогда она неожиданно для себя расплакалась и уткнулась лицом в подол бабушки, которая сидела тут же, наблюдая за приготовлениями. Та произнесла суровым тоном без сантиментов, адресуясь дочери:— Если будет трудно — привози, как-нибудь перебьемся. — Она немного помолчала (даже в молчании ее ощущалось невольное Осуждение) и вновь разомкнула мясного цвета губы:— Еще неизвестно, каким этот твой новый окажется…Поглядим еще!Жизнь Тарабрина, внешне размеренная и благополучная, вскоре забуксовала. Внешне все было то же самое: выпивка, друзья, ночное шуршание пера по бумаге, тихие разговоры с женой, ее ангельское терпение… Но внутренне!Семейная жизнь стала напоминать затхлое болотце с тухлой водой. Как-то все было слишком благополучно и пресно. Они стали все чаще ссориться, причем инициатором ссор, как правило, был Иван.О его демонической неукротимой ревности, которой мог бы позавидовать даже хрестоматийный Отелло, ходили легенды. Однажды он спустил с лестницы своего закадычного друга лишь за то, что тот на прощанье галантно поцеловал руку жене. После этого их дружба, безоблачно просуществовавшая уже лет семь, закончилась навсегда.Гуляя с Олей по улице, он, тихо закипая от гнева, подмечал беглые взгляды встречных мужчин.— Ты на него смотрела! — уличающе торжествовал он. — Ты его знаешь!— В первый раз вижу, — спокойно отвечала Оля, стараясь своим ровным поведением задушить назревавшую ссору.— Жди меня здесь! — Клокоча от гнева, Тарабрин усаживал ее на скамейку и, засунув руки в карманы, уходил, пообещав вернуться через минуту. Мол, только за сигаретами заскочит в магазин.Оля ждала на указанном месте час, два. Муж не появлялся. Она прохаживалась вдоль тротуара, ждуще выглядывая в потоке людей невысокую коренастую фигуру. Потом спрашивала у прохожих, который час, и, поняв, что муж не придет, в слезах возвращалась домой. Тарабрин заявлялся домой поздно ночью, пьяный. Он молча падал на пол и беспробудно засыпал. А утром повод ужасного вчерашнего загула забывался.Его запои становились все чаще и отчаянней. Все чаще Тарабрин пропадал в веселых компаниях, где его ждали с распростертыми объятиями приятели. В ответ на упреки жены он мгновенно вскипал пьяной неукротимой ненавистью. У него появились случайные, нетребовательные женщины, готовые в любую минуту скрасить его жизнь. Деньги он зарабатывал тем, что снимался в фильмах у своих друзей, и сценариями. Постепенно он становился все более популярным. С увеличением популярности множилось количество приятелей, готовых с охотой поднести стакан.Нелады Тарабрина с чиновниками, не дававшими ему снимать собственные фильмы, продолжались. Ему не хотелось произносить чужие, придуманные досужими сценаристами слова в надуманных историйках, разнарядка на которые спускалась сверху из ЦК. «Проходные» фильмы, за редким исключением, делались по одной схеме: в сюжете должны были быть положительные герои, которые горят желанием строить социализм, и отрицательные, которые тормозят темпы этого строительства своим отсталым мировоззрением. В финале моральная победа оставалась за первыми, а вторые должны были быть посрамлены или перевоспитаны положительным примером.Положительные роли играли актеры геройской внешности с фанатичным блеском в глазах. Отрицательные персонажи обязаны были злобно хихикать, заискивающе-неприятно произносить реплики. Играть их должны были актеры с омерзительной черточкой в облике.Целых два года он обивал пороги «Мосфильма», предлагая для съемок свой собственный сценарий про Пугачева, однако ему неизменно следовал отказ за отказом. Как тут не запить с горя?Таяли, едва появившись в доме, деньги, скапливались в углу пустые бутылки, исчезали, затерявшись в сутолоке повседневной жизни, друзья. Жизнь катилась душным пыльным вагоном, который с адской скоростью мчится в неизвестном направлении, неумолимо отстукивая колесами уходящее время.Ивану уже было далеко за тридцать, а он все еще ходил в подающих надежды дебютантах: начинающий литератор, опубликовавший несколько рассказов, начинающий режиссер, снявший два фильма, так и не пробившихся на широкий экран.Вот только актерская судьба, которую он в глубине души считал для себя второстепенной, оказалась удачливой и яркой.Незаметно подкралось, завалило столицу тополиным пухом лето 1964 года.Всю весну Оля ходила бледная от авитаминоза, какая-то апатичная, точно у нее кончились силы, точно она выдохлась, сдулась как шарик. Она перестала вести борьбу с мужем и за мужа. Молчала, когда он приходил домой «на бровях», молчала в ответ на его раздраженные вопросы, во время стычек и споров, не проронив слова, уходила вон из комнаты.Однажды Тарабрин поставил ее перед свершившимся фактом:— Уезжаю на два месяца на съемки. В Крым. Оля промолчала. Оставаться в городе летом ей было тягостно, муж вполне мог запросто взять ее с собой, в солнечный, фруктово-ягодный Крым, к ласковому морю, которое лучше всяческих врачей лечит последствия затянувшейся зимы. Это могло означать только одно: разрыв.— Хорошо. — Оля спокойно отвернулась к заляпанным обоям в блеклых сиреневых колокольчиках.Иван молча собрал вещи. Нерешительно постоял возле дивана. Раздраженно заметил:— Ты какая-то квелая стала в последнее время, ни рыба ни мясо.— Я беременна, — произнесла жена после затянувшейся паузы.— А, — обронил он удивленно.И, задержавшись в дверях на долю секунды, вышел в коридор, плотно прикрыв за собой скрипучую рассохшуюся дверь.
Глава 6
Катя с мамой поселились в общежитии института на Лосином острове. Когда мама уходила на занятия, девочку отводили на вахту к коменданту со строгим наказом не шуметь или подкидывали кому-то из «детных» студентов, обещая забрать через пару часиков, или же запирали одну в комнате.Вечером мама, надев красивое, с красным пояском, платье, начинала собираться на свидание. Она подвивала концы своих роскошных волос с необыкновенным пепельным оттенком, душилась польскими духами «Быть может», резкими и оттого внушавшими Кате ненависть, и уходила. Девочка оставалась на попечение неизменной Кутьковой. Тетя Лена с готовностью взяла на себя заботы о ребенке. Она играла с девочкой в куклы, кормила немудрящим ужином и даже порой водила в парк на карусели.— Кутькова, милая Кутькова! — молила ее Катя. — Пойдем кататься?— Не пойдем, Катюша, уже спать пора.— Ну, Кутькова, миленькая… Ведь мама еще гуляет, значит, и нам можно?— Мама твоя не гуляет, у нее важные дела, — назидательно говорила Кутькова.— И у нас пусть будут дела, в парке, на качелях, — заговорщически предлагала девочка, хитро поблескивая темными глазами.Порой в комнате собиралась дружная компания маминых друзей. Воняющие табаком мужчины и их крикливые женщины пили, ели, пели песни, порой играли с Катей, пока она не засыпала утомленно, прикорнув на краешке кровати. Сквозь сон она слышала, как мама жаловалась, что ей не на кого оставить ребенка. Видно, придется отправить девочку к отцу…А потом приехал из Киева папа. Катя с ужасом рассматривала огромного, под потолок, дяденьку. Опустившись на корточки перед ней, дяденька ненатуральным голосом произнес:— Поедем к бабушке… Там у нее знаешь как интересно! Гуси, куры, даже корова есть. И котята…— Котята? — заинтересовалась Катя, колеблясь в душе.— Очень маленькие котята, родились всего две недели назад, — пообещал дядя, которого почему-то нужно было звать папой.Между тем Катя считала, что ни в каких папах она не нуждается. В ее концепции мироздания отец не предусматривался. С детворой своего возраста она общалась редко, мир взрослых с его важными проблемами был куда более знаком и близок ей, чем мир детей.— А к какой бабушке мы поедем, к Старшей или Младшей? — деловито спросила она и тут же строго предупредила:— Старшая бабушка умерла, и ее зарыли. Мы к ней поедем?— Нет, — объяснил отец. — У тебя есть еще одна бабушка. Ты ее видела, только когда была совсем маленькой. Она очень добрая и позволит тебе играть с котятами.— С котятами… — зачарованно повторила Катя и принялась послушно собирать вещи.На вокзале длинный, в траурной драпировке сажи поезд внезапно напомнил о неумолимых разлуках, которыми было пронизано все ее детство. Горло больно перехватило спазмом, и девочка вдруг разрыдалась, сцепив руки на шее матери в неразрываемое кольцо.Слезы ручьем текли из ее глаз, а губы сбивчиво лепетали:— Мамочка, миленькая, не нужно котят… Я хочу с тобой… Я останусь с Кутьковой… Я буду сидеть тихо-тихо и никогда не буду баловаться, честное слово…Нина почувствовала, как в носу что-то предательски защипало, к горлу подкатил горьковатый, не проглатываемый ком.— Катюша, я приеду, — проговорила она торопливо, и виновато. — Обязательно приеду. Летом… Мы вместе поедем с тобой к морю. Оно такое огромное, синее…— Летом? — с надеждой спросила Катя и уточнила:— Это через две недели, да? — Две недели — это был единственный временной промежуток, доступный ее пониманию.— Нет, сначала будет зима, потом весна, а потом лето. Лето было еще так не скоро, а нетерпеливо разводивший пары поезд готовился вот-вот тронуться с места…— Кутъкова, миленькая Кутькова! — В ужасе перед неминуемой разлукой Катя бросилась с криком к няне. — Возьми меня к себе! Я буду себя хорошо вести, честное слово! И кашу буду всю доедать, до конца!Судорожно прижимая к себе вздрагивающее тельце, Кутькова только кусала губы, чтобы не разрыдаться.До отправления поезда оставались считанные минуты. Пассажиры занимали места в вагонах, Юра одну за другой нервно смолил в тамбуре сигареты.— Отправляемся! — пробасил проводник, вскакивая на подножку.Юра подхватил дочь на руки, сбивчиво лепеча на ходу какую-то ерунду про котят. Та вырывалась, пронзительно вереща, будто ее резали, бурные слезы заливали красное от крика, сморщенное лицо.— Какой невоспитанный ребенок! — осуждающе заметила вальяжная дама в шляпке с вуалью и неодобрительно покачала головой.Нина опрометью бросились с перрона, стараясь не оглядываться. Ее душили слезы. Кутькова на бегу вытирала влагу тыльной стороной ладони.— Как… Как все это тяжело, — призналась Нина в трамвае, уже успокоившись. — И жалко Катю, и в то же время — ну не могу я ее оставить у себя! Садика нет, жить негде.Кутькова сочувственно шмыгнула носом.— А там все-таки свежий воздух, питание, фрукты… Вот только устроюсь, сразу же ее заберу, — неизвестно кому пообещала Нина, смаргивая повисшие на ресницах слезы. — И на море повезу летом. Обязательно!А на нижней полке продуваемого сквозняками вагона, разметавшись в глубоком после слез сне, спала Катя.Ее отец нервно курил в тамбуре, рассказывая случайному попутчику короткую, неуклюжую историю своей неудавшейся семейной жизни…Обещанных котят у бабушки не оказалась. Их отчего-то съела кошка, верно убоявшись, что не сумеет их достойно воспитать. Другая бабушка оказалась непохожей на всех, кого Катя до сих пор встречала в своей короткой и богатой переменами жизни. Она работала бухгалтером в колхозе. Говорила она странно, с непривычным южным выговором, который поначалу казался Кате грубым и неестественным. Она жила в просторном доме, перед которым пламенел осенними красками фруктовый сад. За домом до самой дороги, обсаженной по краям пирамидальными тополями, простиралось распаханное поле.В хлеву, вздыхая, терлась боками о стены рыжая корова Крася с белой звездочкой на лбу и одним обломанным рогом. По двору бродили шальные, мокрые от дождя куры, злобный крикливый петух нападал на всех чужаков, подозревая в поползновениях на целостность своего гарема.Катю определили в садик при правлении колхоза. В старшей группе, кроме нее, было еще тридцать разновозрастных деревенских детей, бодрых, краснощеких и готовых к беспощадной борьбе с новенькой. Она говорила не по-местному и смотрелась чужой. Новенькую сразу стали травить — виртуозно, с фантазией. Ей не давали игрушки, мешали спать во время тихого часа, подсовывали в кашу помет хомячка из живого уголка, дразнили обидными прозвищами. Поначалу девочка терпела.Особенно усердствовал в травле некий Вася. Его коронным номером было выставить жертву на посмешище, задрав короткое платьице и демонстрировав всем желающим цвет девчачьих трусиков. Однажды, когда Катя Возилась с куклами, Вася тихо подкрался сзади. Почувствовав странное шевеление за спиной. Катя резко обернулась. Хихикающая физиономия обидчика бросилась в глаза.Месть последовала немедленно. Девочка схватила обидчика за коротко стриженные вихры и потащила его к столу, где дымились тарелки с недоеденной манной кашей. Она тыкала его лицом в размазню, пока на зов захлебывающейся криком жертвы не примчалась воспитательница.Вася самозабвенно рыдал. Его лицо, волосы и его рубашка были вымазаны противной тягучей массой, куски Которой один за другим шлепались на пол с мерзким квакающим звуком.После этого памятного случая дети стали относиться к Кате по-другому.Уважение к ней, очевидно, подкреплялось нежеланием отведать каши. Вскоре она стала заводилой среди сверстников и ни одна каверза, ни одно происшествие не обходилось без нее.Осень быстро сменилась слякотной, пуржливой, метелистой зимой, богатой оттепелями и резкими похолоданиями. Долгими зимними вечерами любимой темой разговоров Кати служила грядущая поездка на море.— Мама мне обещала, ба! — Катя убеждала не то бабушку, не то саму себя.Бабушка молчала, скептически поджав губы. Свою невестку она на дух не выносила, считая ее вертихвосткой, испортившей и жизнь, и артистическую карьеру сына. Иногда, не выдержав, она обрывала внучку:— Летом у нас в Калиновке знаешь как хорошо. Катюша? Черешня поспеет, потом вишня… Будешь с ребятами на речке купаться, загорать…Девочка вежливо соглашалась:— Да, ба… Как только мы с мамой вернемся с моря. Часто приезжал отец.Он привозил матери денег на содержание дочери и кое-какую одежду. Катя с нетерпением ждала его приезда, ведь он был единственным, кто слышал обещание мамы насчет моря:— Пап, мы же поедем, да? Мама ведь обещала мне, да?Юра переводил разговор на другое. Бред! Откуда у Нины деньги на море?Опять же лето — самая благословенная пора для съемок кино, ей будет просто некогда!Пришла быстрая бурная весна с воробьиным скандальным щебетом, с сырым тревожным ветром с юга, с оголтело светящим в лужах солнцем, быстро разъедавшим девственную белизну снега на черных проталинах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Глава 6
Катя с мамой поселились в общежитии института на Лосином острове. Когда мама уходила на занятия, девочку отводили на вахту к коменданту со строгим наказом не шуметь или подкидывали кому-то из «детных» студентов, обещая забрать через пару часиков, или же запирали одну в комнате.Вечером мама, надев красивое, с красным пояском, платье, начинала собираться на свидание. Она подвивала концы своих роскошных волос с необыкновенным пепельным оттенком, душилась польскими духами «Быть может», резкими и оттого внушавшими Кате ненависть, и уходила. Девочка оставалась на попечение неизменной Кутьковой. Тетя Лена с готовностью взяла на себя заботы о ребенке. Она играла с девочкой в куклы, кормила немудрящим ужином и даже порой водила в парк на карусели.— Кутькова, милая Кутькова! — молила ее Катя. — Пойдем кататься?— Не пойдем, Катюша, уже спать пора.— Ну, Кутькова, миленькая… Ведь мама еще гуляет, значит, и нам можно?— Мама твоя не гуляет, у нее важные дела, — назидательно говорила Кутькова.— И у нас пусть будут дела, в парке, на качелях, — заговорщически предлагала девочка, хитро поблескивая темными глазами.Порой в комнате собиралась дружная компания маминых друзей. Воняющие табаком мужчины и их крикливые женщины пили, ели, пели песни, порой играли с Катей, пока она не засыпала утомленно, прикорнув на краешке кровати. Сквозь сон она слышала, как мама жаловалась, что ей не на кого оставить ребенка. Видно, придется отправить девочку к отцу…А потом приехал из Киева папа. Катя с ужасом рассматривала огромного, под потолок, дяденьку. Опустившись на корточки перед ней, дяденька ненатуральным голосом произнес:— Поедем к бабушке… Там у нее знаешь как интересно! Гуси, куры, даже корова есть. И котята…— Котята? — заинтересовалась Катя, колеблясь в душе.— Очень маленькие котята, родились всего две недели назад, — пообещал дядя, которого почему-то нужно было звать папой.Между тем Катя считала, что ни в каких папах она не нуждается. В ее концепции мироздания отец не предусматривался. С детворой своего возраста она общалась редко, мир взрослых с его важными проблемами был куда более знаком и близок ей, чем мир детей.— А к какой бабушке мы поедем, к Старшей или Младшей? — деловито спросила она и тут же строго предупредила:— Старшая бабушка умерла, и ее зарыли. Мы к ней поедем?— Нет, — объяснил отец. — У тебя есть еще одна бабушка. Ты ее видела, только когда была совсем маленькой. Она очень добрая и позволит тебе играть с котятами.— С котятами… — зачарованно повторила Катя и принялась послушно собирать вещи.На вокзале длинный, в траурной драпировке сажи поезд внезапно напомнил о неумолимых разлуках, которыми было пронизано все ее детство. Горло больно перехватило спазмом, и девочка вдруг разрыдалась, сцепив руки на шее матери в неразрываемое кольцо.Слезы ручьем текли из ее глаз, а губы сбивчиво лепетали:— Мамочка, миленькая, не нужно котят… Я хочу с тобой… Я останусь с Кутьковой… Я буду сидеть тихо-тихо и никогда не буду баловаться, честное слово…Нина почувствовала, как в носу что-то предательски защипало, к горлу подкатил горьковатый, не проглатываемый ком.— Катюша, я приеду, — проговорила она торопливо, и виновато. — Обязательно приеду. Летом… Мы вместе поедем с тобой к морю. Оно такое огромное, синее…— Летом? — с надеждой спросила Катя и уточнила:— Это через две недели, да? — Две недели — это был единственный временной промежуток, доступный ее пониманию.— Нет, сначала будет зима, потом весна, а потом лето. Лето было еще так не скоро, а нетерпеливо разводивший пары поезд готовился вот-вот тронуться с места…— Кутъкова, миленькая Кутькова! — В ужасе перед неминуемой разлукой Катя бросилась с криком к няне. — Возьми меня к себе! Я буду себя хорошо вести, честное слово! И кашу буду всю доедать, до конца!Судорожно прижимая к себе вздрагивающее тельце, Кутькова только кусала губы, чтобы не разрыдаться.До отправления поезда оставались считанные минуты. Пассажиры занимали места в вагонах, Юра одну за другой нервно смолил в тамбуре сигареты.— Отправляемся! — пробасил проводник, вскакивая на подножку.Юра подхватил дочь на руки, сбивчиво лепеча на ходу какую-то ерунду про котят. Та вырывалась, пронзительно вереща, будто ее резали, бурные слезы заливали красное от крика, сморщенное лицо.— Какой невоспитанный ребенок! — осуждающе заметила вальяжная дама в шляпке с вуалью и неодобрительно покачала головой.Нина опрометью бросились с перрона, стараясь не оглядываться. Ее душили слезы. Кутькова на бегу вытирала влагу тыльной стороной ладони.— Как… Как все это тяжело, — призналась Нина в трамвае, уже успокоившись. — И жалко Катю, и в то же время — ну не могу я ее оставить у себя! Садика нет, жить негде.Кутькова сочувственно шмыгнула носом.— А там все-таки свежий воздух, питание, фрукты… Вот только устроюсь, сразу же ее заберу, — неизвестно кому пообещала Нина, смаргивая повисшие на ресницах слезы. — И на море повезу летом. Обязательно!А на нижней полке продуваемого сквозняками вагона, разметавшись в глубоком после слез сне, спала Катя.Ее отец нервно курил в тамбуре, рассказывая случайному попутчику короткую, неуклюжую историю своей неудавшейся семейной жизни…Обещанных котят у бабушки не оказалась. Их отчего-то съела кошка, верно убоявшись, что не сумеет их достойно воспитать. Другая бабушка оказалась непохожей на всех, кого Катя до сих пор встречала в своей короткой и богатой переменами жизни. Она работала бухгалтером в колхозе. Говорила она странно, с непривычным южным выговором, который поначалу казался Кате грубым и неестественным. Она жила в просторном доме, перед которым пламенел осенними красками фруктовый сад. За домом до самой дороги, обсаженной по краям пирамидальными тополями, простиралось распаханное поле.В хлеву, вздыхая, терлась боками о стены рыжая корова Крася с белой звездочкой на лбу и одним обломанным рогом. По двору бродили шальные, мокрые от дождя куры, злобный крикливый петух нападал на всех чужаков, подозревая в поползновениях на целостность своего гарема.Катю определили в садик при правлении колхоза. В старшей группе, кроме нее, было еще тридцать разновозрастных деревенских детей, бодрых, краснощеких и готовых к беспощадной борьбе с новенькой. Она говорила не по-местному и смотрелась чужой. Новенькую сразу стали травить — виртуозно, с фантазией. Ей не давали игрушки, мешали спать во время тихого часа, подсовывали в кашу помет хомячка из живого уголка, дразнили обидными прозвищами. Поначалу девочка терпела.Особенно усердствовал в травле некий Вася. Его коронным номером было выставить жертву на посмешище, задрав короткое платьице и демонстрировав всем желающим цвет девчачьих трусиков. Однажды, когда Катя Возилась с куклами, Вася тихо подкрался сзади. Почувствовав странное шевеление за спиной. Катя резко обернулась. Хихикающая физиономия обидчика бросилась в глаза.Месть последовала немедленно. Девочка схватила обидчика за коротко стриженные вихры и потащила его к столу, где дымились тарелки с недоеденной манной кашей. Она тыкала его лицом в размазню, пока на зов захлебывающейся криком жертвы не примчалась воспитательница.Вася самозабвенно рыдал. Его лицо, волосы и его рубашка были вымазаны противной тягучей массой, куски Которой один за другим шлепались на пол с мерзким квакающим звуком.После этого памятного случая дети стали относиться к Кате по-другому.Уважение к ней, очевидно, подкреплялось нежеланием отведать каши. Вскоре она стала заводилой среди сверстников и ни одна каверза, ни одно происшествие не обходилось без нее.Осень быстро сменилась слякотной, пуржливой, метелистой зимой, богатой оттепелями и резкими похолоданиями. Долгими зимними вечерами любимой темой разговоров Кати служила грядущая поездка на море.— Мама мне обещала, ба! — Катя убеждала не то бабушку, не то саму себя.Бабушка молчала, скептически поджав губы. Свою невестку она на дух не выносила, считая ее вертихвосткой, испортившей и жизнь, и артистическую карьеру сына. Иногда, не выдержав, она обрывала внучку:— Летом у нас в Калиновке знаешь как хорошо. Катюша? Черешня поспеет, потом вишня… Будешь с ребятами на речке купаться, загорать…Девочка вежливо соглашалась:— Да, ба… Как только мы с мамой вернемся с моря. Часто приезжал отец.Он привозил матери денег на содержание дочери и кое-какую одежду. Катя с нетерпением ждала его приезда, ведь он был единственным, кто слышал обещание мамы насчет моря:— Пап, мы же поедем, да? Мама ведь обещала мне, да?Юра переводил разговор на другое. Бред! Откуда у Нины деньги на море?Опять же лето — самая благословенная пора для съемок кино, ей будет просто некогда!Пришла быстрая бурная весна с воробьиным скандальным щебетом, с сырым тревожным ветром с юга, с оголтело светящим в лужах солнцем, быстро разъедавшим девственную белизну снега на черных проталинах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46