Но я не скрываю от вас, что, по моему мнению, большой надежды нет. Полагаю, вам не нужно напоминать, что эти пессимистические размышления не предназначены для распространения. Я излагаю их вам, так как вы производите на меня впечатление порядочного человека, причем заметьте, я вкладываю в это слово то значение, которое оно имело в лучшие времена...
Существуют ли занятия, которые засушивают человека, вместо того, чтобы его обогащать? Возможно, скептицизм комиссара казался мне проявлением слабости из-за разницы в возрасте или темпераменте. А может, он и в самом деле?.. Я едва удержался, чтобы не спросить: «А та ужасная деталь — использование серной кислоты? Разве этот исключительный, намеренно выделенный штрих не является тем связующим звеном между всеми тремя преступлениями, которое могло бы подсказать определенное направление поисков?» Я лишь осмелился намекнуть на то, что три убийства, совершенные в столь краткий промежуток времени и при одинаковых обстоятельствах, могут дать основание для предположения о существовании тайной связи между жертвами, общих черт их характера, которые, в конечном итоге, расследование могло бы выявить...
— Общие черты их характера — это прятать дома деньги и кому-нибудь об этом проболтаться,— ответил комиссар.
ничего больше из этого солидного человека вытянуть не удалось. Я пообещал упомянуть в своей статье о трудностях расследования, но без малейшего намека на уныние. Не так часто встречаешь любезных и хорошо воспитанных людей, чтобы не испытывать к ним определенной благодарности.
Излишне говорить, что в редакции газеты наш директор Комб просто сиял. Мои статьи напечатали на видном месте. Морелли был единственным, кому удалось сфотографировать третью жертву—в горизонтальном ракурсе, вид с ног, точно как тореадор Мане. Съеденного кислотой лица не было видно, но оно угадывалось; короче, маленький шедевр. Комб жал мне руку по любому поводу и—еще более весомая любезность—оставил в моем полном распоряжении наш автомобиль с передним приводом. Он с гордостью смотрел на меня, как учитель смотрит на ученика, достигшего успеха благодаря его советам. Если бы ему сказали, что это я совершил второе и третье преступления ради того, чтобы придать репортажу больше пикантности, он ответил бы: «Вот это настоящая работа, я всегда говорил, что этот парень просто неподражаем».
Первое преступление было совершено в среду 18 ноября около двух часов утра; второе — в среду приблизительно в час дня, даже немного раньше; третье... Вывод судебного эксперта позволял допустить, что в четверг, в час ночи, когда убийца попал под выстрелы, поднявшие тревогу, он как раз покончил со своей третьей жертвой. Вне всякого сомнения, он решил расправиться со всеми сразу. Подобная решимость была страшным признаком и способствовала тому, что осадное положение длилось на Тополином острове до утра четверга и даже весь четверг. Однако после третьего убийства больше ничего не произошло. Было ли это перерывом, или, может, чудовище отказалось от продолжения? С учетом меркантильной подоплеки можно было предположить, что убийца удовольствовался тремя нападениями и действовал рассудительно (если можно употребить это слово в подобном случае),
не подвергая себя больше риску. Но люди думали: «А серная кислота?», и эта мысль сразу же разрушала предположение о «рассудительном» убийце, которого можно было представить себе удовлетворенным. Даже у тех, кто не был способен выстроить подобную логическую цепочку,— особенно у них,— наваждение убитых с изуродованными лицами постоянно подогревало чувство страха.
Нетрудно представить, что все эти обстоятельства делали из Тополиного острова все менее привлекательное место для жизни. Однако, умываясь утром в пятницу, я вдруг понял, что мне совсем не хочется покидать эти места. Вдова Шарло покоилась на первом этаже на своем смертном ложе, оплакиваемая двумя племянницами из провинции; в моей комнате было холодно, так как уже два дня не топилось. Поэтому, когда старшая из двух племянниц известила меня, что они намерены пожить на вилле некоторое время и я могу считать себя их квартирантом, я обрадовался такой возможности. Я не хотел отсюда никуда уезжать, пока Тополиный остров не раскроет свою тайну. А еще была Лидия-Лидия, лишившаяся чувств, Лидия, пришедшая в себя и смотревшая на меня глазами, полными отчаяния, Лидия, закрывшаяся в своей комнате и упрямо молчавшая в четверг в половине второго, когда я говорил ей через дверь: «Лидия, я принес ключи обратно! Извините, что сомневался в вас! Возьмите их, умоляю!» Ответа не было. Я вынужден был уйти от двери ее комнаты, подняться наверх, чтобы позвонить в редакцию. Я видел Лидию еще несколько раз в течение четверга, но ее взгляды проходили сквозь меня, как будто перед ней был призрак. Испытывал ли кто-нибудь большее отчаяние! Какой же замысел я разрушил, какое доверие предал? Я совершал над собой отчаянные усилия и вновь и вновь мысленно переживал тот вечер в среду, чтобы убедить себя, что мне не приснилась фантастическая игра в карты и волнующие слова Лидии: «Тогда этого никогда не забуду я».
Моя репортерская работа оставляла мне лишь редкие минуты для раздумий об этой сентиментальной загадке и безуспешных попытках хоть как-то обратить на себя внимание девушки. Я был вынужден вежливо выслушивать рассуждения комиссара об интеллектуальном и моральном убожестве нашего времени, терпеливо сопровождать инспекторов в их расследовании, и еще, чтобы не казаться заносчивым, жертвовать каких-нибудь четверть часа на болтовню с коллегами. Прибавьте к этому мою беготню туда и сюда, редактирование статей, сеансы пожимания рук с Комбом — больше и не требуется, чтобы заполнить до краев эти сумасшедшие дни. Я пообещал себе обязательно побывать на похоронах жертв, назначенных на вторую половину дня в субботу, и вернулся из Парижа своевременно, как раз тогда, когда похоронный кортеж уже двинулся на спуск улицы Мулен-
Берсон. Поставив машину, я занял место за гробом несчастной вдовы Шарло.Во главе кортежа двигался полный цветов катафалк Жеральдины Летандар, который сопровождало наибольшее количество людей. По густой вуали можно было угадать Люсьену, дочь покойницы. Одиноко брел за дрогами зять, розовый как поросенок, в траурном костюме, но со злым блеском в глазах: не очень приятно, когда тебя часами допрашивают, почти подозревают в убийстве, в то время как приличная часть тещиных миллионов исчезла без следа.
Второй катафалк, поскромнее, вез мою квартирную хозяйку. Траурный кортеж возглавляли племянницы. Местные жители, никогда раньше их не видевшие, разглядывали двух женщин с наивным любопытством. Я послал большой букет.
Возможно, никто и не пошел бы за третьим катафалком, если бы жители острова не увидели, с некоторым удивлением, что как только гроб с телом Стефана Бореля был установлен на повозке, вперед выступил комиссар Кретея. К нему присоединилось несколько соседей. Украшал катафалк один-единственный букет, но необыкновенно красивый. Капитан авиации был бы доволен: у его дяди были более чем «приличные» похороны.
Три траурные процессии пересекли Кретей, окруженные боязливым почтением, которого заслуживают жертвы катастрофы. По дороге кортеж на полной скорости обогнали американские грузовики, не заметившие этого крохотного островка несчастья. Церковь была богато задрапирована черным. Среди присутствующих я узнал дядюшку Сонье, который предпринял трогательную попытку привести в порядок кустарник своих волос. Лидии я не видел. Очевидно, она осталась в «Пти-Лидо».
Телефонный звонок комиссара Кретея застал меня в редакции, когда я сел за статью о похоронах.
— Алло, это месье Робер Норрей? Не сможете ли вы, если это не будет для вас слишком обременительно, приехать сюда, в комиссариат, минут через сорок пять... Да, есть новости... Во всяком случае, вероятность, обычная вероятность, не зажигайтесь. Если вы не в состоянии приехать...
Было шесть часов вечера, совсем стемнело. А в двадцать минут седьмого я уже заходил к комиссару. Мой подвиг, казалось, не удивил его. На пять минут больше или меньше, когда ведешь счет на поколения...
— Еще одно письмо,— сказал он.— Но это письмо меня не удивляет.
Текст был старательно выписан большими печатными буквами: «Убийца с Тополиного острова живет в Боннее, в доме 23 по улице
Марны. Его зовут Пьер Маргла. Он вернется домой завтра вечером, как и каждую пятницу, на автобусе, прибывающем без четверти семь». Конечно, без подписи.
— Это первое. За ним последуют другие. Еще недели две. Потом кризис пройдет. У меня уже есть премиленькая коллекция подобного рода посланий. Я подумал, что возможно, вам было бы интересно... Нет-нет, месье, успокойтесь, я вызвал вас сюда не только ради своей коллекции. К сожалению, я вынужден ехать в Бонней. Если у вас есть желание сопровождать меня...
— Ну конечно,— живо откликнулся я.— Машина внизу... Комиссар медленно поднял руку.
— Еще есть время. Для наблюдения за домом я послал двух инспекторов и нескольких жандармов — ведь вы же понимаете, что действовать нужно осторожно, чтобы ни в коем случае не выпустить из рук уже знаменитого, хотя до сих пор неизвестного нам убийцу. Сразу предупреждаю: у нас не больше одного шанса из десяти тысяч, что мы действительно выйдем на преступника. Я уже звонил моему коллеге из Боннея по поводу этого месье Маргла и, по его мнению, трудно представить себе человека более добропорядочного. Мой коллега поддерживает с ним дружеские отношения и категорически отказывается лично принимать участие в расследовании дела месье Маргла. Он был очень рад уступить эту неприятную обязанность мне.
— Так какого рода операцию я увижу? Если я правильно вас понял, речь не идет о классической осаде логова?
— Вы увидите акт отчаяния со стороны человека, загнанного в угол,—ответил комиссар, поднимаясь.
Было ясно, что на самом деле он был совсем не против того, чтобы я полюбовался его тактичностью, дипломатическими способностями. Слабость, которую легко простить культурному человеку.
— Чем занимается этот Маргла? — спросил я на лестнице.
— У него исключительно мирная профессия: он маклер по почтовым маркам.
Улица Марны проходит параллельно фасаду замка Боннея. Мы оставили машину на углу Замковой улицы, недалеко от остановки автобуса.
— Дом 23 должен находиться по эту сторону улицы.
Не успели мы добраться до нужного дома, как нам навстречу кто-то вышел. Это был инспектор Бушрон.
— Четверть часа тому назад в дом вошла какая-то старуха,— сообщил он.— Это там.
Маленькая, очень скромная вилла вроде домика вдовы Шарло. На входе был виден свет.
— Наверное, это служанка или домработница пришла приготовить ему ужин,— заметил комиссар.— Нас просто высмеют.
— Во всяком случае, никто не выходил.
Мы вернулись на Замковую улицу. Несколько вконец окоченевших от холода людей ждали автобуса.
— Хорошо, что мы не приехали слишком рано,— сказал комиссар. Невозможно представить что-нибудь менее драматическое, даже ночью, чем вид совсем маленького городка. Ограда замка, крохотная мэрия, полуосвещенная витрина аптеки на перекрестке. Выскочив из магазина, пробежал, насвистывая, какой-то мальчуган. Вскоре послышался шум мотора, на другом конце улицы показался автобус. Он прибыл вовремя. Из него вышло несколько пассажиров и разбрелись в разные стороны. Одна женщина пошла по улице Марны. Месье Маргла не было.
— Совсем весело! — вздохнул комиссар.— Если он опоздал на автобус...
Мы подошли к остановке. Водитель и кондуктор уже направлялись к маленькому кафе с запотевшими стеклами. Комиссар остановил их:
— В котором часу будет следующий автобус?
— В половине восьмого.
— Нечего здесь мерзнуть, еще почти час,— сказал комиссар.— Я думаю, что проще всего будет подождать месье у него дома.
Про себя я решил, что комиссар рискует: если допустить — один шанс из десяти тысяч, но он существует,— что этот Маргла действительно убийца, он мог добраться домой другим видом транспорта и, увидев входящих к нему людей, дать деру. Но мне нечего было сказать. Кто знает, возможно, на самом деле «мышеловка» была устроена по всем правилам. Мы пересекли небольшой садик. Комиссар позвонил в дверь виллы и, обращаясь ко мне, тихо сказал:
— Вы будете считаться моим секретарем. Так лучше. Изнутри послышался женский голос:
— Иду, месье, иду! Я думала, что у вас есть ключ...
Дверь открылась, и на пороге появилась крайне удивленная пожилая женщина.
— О! А я думала, это месье... Вы... Добрый вечер, господа...
— Месье Маргла нет дома?
— Нет. Но я жду его о минуты на минуту. По правде, я думала, это он. После обеда он, видимо, возвращался и снова ушел, а мне ничего не сказал...
— Я комиссар полиции Кретея. Я хотел бы увидеть месье Маргла. Старушка раскрыла рот, вытерла передником руки. Ее голос задрожал:
— Комиссар... О Боже мой! Как раз...
— Как раз что, мадам?
— Ну видите ли... Я не знаю, должна ли вам об этом говорить, возможно, месье... В общем, я с нетерпением ожидала возвращения месье, и, вообразите, даже спрашивала себя, не было ли здесь воров...
— Вы хотите сказать, что в доме побывали чужие, грабители?
— Да, месье, я застала беспорядок. Может, это сам месье возвращался за своим чемоданом, но я не понимаю, почему он оставил ящики комода выдвинутыми...
— Где его комната? Проводите нас туда, быстрее!
Дом состоял из надстроенного первого этажа и, быть может, маленькой комнатки на втором. Последним в него вошел Бушрон. Служанка открыла дверь с правой стороны коридора, и нам стали понятны ее опасения. На первый взгляд ничто так не напоминает беспорядок грабежа, как беспорядок неожиданного отъезда. Но мебель была цела, маленький запломбированный сейф в стене оставался закрытым, книги аккуратно выстроились на этажерках. Да, ящики комода были выдвинуты, оттуда выглядывали смятые рубашки, два галстука валялись на кровати... И тут мы услышали голос инспектора Бушрона:
— Посмотрите-ка, что я нашел на кухне, под раковиной.
В руках он держал стеклянную бутыль литра на три, какие часто встречаются у аптекарей, повернув ее к нам хорошенькой, белой с черным ободком, этикеткой: «Серная кислота».
— Я видел имя Пьера Маргла в газетах, но никак не мог поверить в то, что речь идет о нашем бывшем воспитаннике,— сказал отец-настоятель.— Уточнения, которые вы только что дали, не оставляют мне ни малейших сомнений. Сейчас я попрошу отца Этьена принять вас. Он человек преклонного возраста, но обладает прекрасной памятью, а Пьер Маргла был его учеником. Он расскажет вам о нем подробнее, тогда как я лишь поделился с вами своими впечатлениями, или точнее, своей уверенностью: Пьер Маргла не мог совершить те ужасные преступления, в которых его обвиняют. Его побег — тайна, которую будущее несомненно прояснит. Но как бы там ни было, господа, я думаю, что мораль и осторожность согласуются в данном случае между собой и велят нам поступать таким образом, чтобы скандал никогда не коснулся этого дома. До сих пор название нашего заведения не встречалось в прессе...
— И будьте уверены, святой отец, не встретится,— заверил мой спутник.— Даю вам слово.
Отец-настоятель поклонился.
— Я попрошу вас, господа, сделать одолжение и подождать минутку в приемной, пока я предупрежу отца Этьена о вашем визите.
Мы вернулись в приемную. Отец-настоятель оставил нас одних.
Если бы мне сказали в тот день, когда я согласился на репортаж об убийстве Жеральдины Летандар, торговке овощами и ранними фруктами, что последствия этого дела приведут меня через три недели в приемную коллежа Сент-Игнас-де -Манд (Лозер), вполне вероятно, что я воспринял бы подобное предсказание весьма скептически. И когда Пьер Бертрикс, начиная порученное ему расследование, предложил мне съездить к этим иезуитам в Манд, я подумал, что ослышался. Однако, прежде чем продолжить рассказ, я вижу, нужно сказать пару слов об этом человеке.
Его имя известно, его фирма также: Пьер Бертрикс, частная полиция. Я никогда не интересовался агентствами частного сыска, полагая, что они занимаются преимущественно тем, что ловят на горячем мужей, которых подозревают их собственные жены (или наоборот), и разоблачают непорядочных слуг. Таким образом, то, что сообщил мне в тот день комиссар Кретея, было для меня полной неожиданностью:
— Фактически полиция отказывается от этого дела. Розыск будет продолжаться, но нет никакой уверенности в успехе. Еще одно доказательство тому я получил только что: дело передано Бертриксу.
— Передано, но как? Это законно?
— Это почти официально.
От комиссара я узнал, что уголовная полиция, длительное время враждебно относившаяся к агентству Бертрикса, цели которого были коммерческими, а средства и методы отличными от тех, что применяли официальные органы, в конце концов признала некоторые выдающиеся результаты его работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Существуют ли занятия, которые засушивают человека, вместо того, чтобы его обогащать? Возможно, скептицизм комиссара казался мне проявлением слабости из-за разницы в возрасте или темпераменте. А может, он и в самом деле?.. Я едва удержался, чтобы не спросить: «А та ужасная деталь — использование серной кислоты? Разве этот исключительный, намеренно выделенный штрих не является тем связующим звеном между всеми тремя преступлениями, которое могло бы подсказать определенное направление поисков?» Я лишь осмелился намекнуть на то, что три убийства, совершенные в столь краткий промежуток времени и при одинаковых обстоятельствах, могут дать основание для предположения о существовании тайной связи между жертвами, общих черт их характера, которые, в конечном итоге, расследование могло бы выявить...
— Общие черты их характера — это прятать дома деньги и кому-нибудь об этом проболтаться,— ответил комиссар.
ничего больше из этого солидного человека вытянуть не удалось. Я пообещал упомянуть в своей статье о трудностях расследования, но без малейшего намека на уныние. Не так часто встречаешь любезных и хорошо воспитанных людей, чтобы не испытывать к ним определенной благодарности.
Излишне говорить, что в редакции газеты наш директор Комб просто сиял. Мои статьи напечатали на видном месте. Морелли был единственным, кому удалось сфотографировать третью жертву—в горизонтальном ракурсе, вид с ног, точно как тореадор Мане. Съеденного кислотой лица не было видно, но оно угадывалось; короче, маленький шедевр. Комб жал мне руку по любому поводу и—еще более весомая любезность—оставил в моем полном распоряжении наш автомобиль с передним приводом. Он с гордостью смотрел на меня, как учитель смотрит на ученика, достигшего успеха благодаря его советам. Если бы ему сказали, что это я совершил второе и третье преступления ради того, чтобы придать репортажу больше пикантности, он ответил бы: «Вот это настоящая работа, я всегда говорил, что этот парень просто неподражаем».
Первое преступление было совершено в среду 18 ноября около двух часов утра; второе — в среду приблизительно в час дня, даже немного раньше; третье... Вывод судебного эксперта позволял допустить, что в четверг, в час ночи, когда убийца попал под выстрелы, поднявшие тревогу, он как раз покончил со своей третьей жертвой. Вне всякого сомнения, он решил расправиться со всеми сразу. Подобная решимость была страшным признаком и способствовала тому, что осадное положение длилось на Тополином острове до утра четверга и даже весь четверг. Однако после третьего убийства больше ничего не произошло. Было ли это перерывом, или, может, чудовище отказалось от продолжения? С учетом меркантильной подоплеки можно было предположить, что убийца удовольствовался тремя нападениями и действовал рассудительно (если можно употребить это слово в подобном случае),
не подвергая себя больше риску. Но люди думали: «А серная кислота?», и эта мысль сразу же разрушала предположение о «рассудительном» убийце, которого можно было представить себе удовлетворенным. Даже у тех, кто не был способен выстроить подобную логическую цепочку,— особенно у них,— наваждение убитых с изуродованными лицами постоянно подогревало чувство страха.
Нетрудно представить, что все эти обстоятельства делали из Тополиного острова все менее привлекательное место для жизни. Однако, умываясь утром в пятницу, я вдруг понял, что мне совсем не хочется покидать эти места. Вдова Шарло покоилась на первом этаже на своем смертном ложе, оплакиваемая двумя племянницами из провинции; в моей комнате было холодно, так как уже два дня не топилось. Поэтому, когда старшая из двух племянниц известила меня, что они намерены пожить на вилле некоторое время и я могу считать себя их квартирантом, я обрадовался такой возможности. Я не хотел отсюда никуда уезжать, пока Тополиный остров не раскроет свою тайну. А еще была Лидия-Лидия, лишившаяся чувств, Лидия, пришедшая в себя и смотревшая на меня глазами, полными отчаяния, Лидия, закрывшаяся в своей комнате и упрямо молчавшая в четверг в половине второго, когда я говорил ей через дверь: «Лидия, я принес ключи обратно! Извините, что сомневался в вас! Возьмите их, умоляю!» Ответа не было. Я вынужден был уйти от двери ее комнаты, подняться наверх, чтобы позвонить в редакцию. Я видел Лидию еще несколько раз в течение четверга, но ее взгляды проходили сквозь меня, как будто перед ней был призрак. Испытывал ли кто-нибудь большее отчаяние! Какой же замысел я разрушил, какое доверие предал? Я совершал над собой отчаянные усилия и вновь и вновь мысленно переживал тот вечер в среду, чтобы убедить себя, что мне не приснилась фантастическая игра в карты и волнующие слова Лидии: «Тогда этого никогда не забуду я».
Моя репортерская работа оставляла мне лишь редкие минуты для раздумий об этой сентиментальной загадке и безуспешных попытках хоть как-то обратить на себя внимание девушки. Я был вынужден вежливо выслушивать рассуждения комиссара об интеллектуальном и моральном убожестве нашего времени, терпеливо сопровождать инспекторов в их расследовании, и еще, чтобы не казаться заносчивым, жертвовать каких-нибудь четверть часа на болтовню с коллегами. Прибавьте к этому мою беготню туда и сюда, редактирование статей, сеансы пожимания рук с Комбом — больше и не требуется, чтобы заполнить до краев эти сумасшедшие дни. Я пообещал себе обязательно побывать на похоронах жертв, назначенных на вторую половину дня в субботу, и вернулся из Парижа своевременно, как раз тогда, когда похоронный кортеж уже двинулся на спуск улицы Мулен-
Берсон. Поставив машину, я занял место за гробом несчастной вдовы Шарло.Во главе кортежа двигался полный цветов катафалк Жеральдины Летандар, который сопровождало наибольшее количество людей. По густой вуали можно было угадать Люсьену, дочь покойницы. Одиноко брел за дрогами зять, розовый как поросенок, в траурном костюме, но со злым блеском в глазах: не очень приятно, когда тебя часами допрашивают, почти подозревают в убийстве, в то время как приличная часть тещиных миллионов исчезла без следа.
Второй катафалк, поскромнее, вез мою квартирную хозяйку. Траурный кортеж возглавляли племянницы. Местные жители, никогда раньше их не видевшие, разглядывали двух женщин с наивным любопытством. Я послал большой букет.
Возможно, никто и не пошел бы за третьим катафалком, если бы жители острова не увидели, с некоторым удивлением, что как только гроб с телом Стефана Бореля был установлен на повозке, вперед выступил комиссар Кретея. К нему присоединилось несколько соседей. Украшал катафалк один-единственный букет, но необыкновенно красивый. Капитан авиации был бы доволен: у его дяди были более чем «приличные» похороны.
Три траурные процессии пересекли Кретей, окруженные боязливым почтением, которого заслуживают жертвы катастрофы. По дороге кортеж на полной скорости обогнали американские грузовики, не заметившие этого крохотного островка несчастья. Церковь была богато задрапирована черным. Среди присутствующих я узнал дядюшку Сонье, который предпринял трогательную попытку привести в порядок кустарник своих волос. Лидии я не видел. Очевидно, она осталась в «Пти-Лидо».
Телефонный звонок комиссара Кретея застал меня в редакции, когда я сел за статью о похоронах.
— Алло, это месье Робер Норрей? Не сможете ли вы, если это не будет для вас слишком обременительно, приехать сюда, в комиссариат, минут через сорок пять... Да, есть новости... Во всяком случае, вероятность, обычная вероятность, не зажигайтесь. Если вы не в состоянии приехать...
Было шесть часов вечера, совсем стемнело. А в двадцать минут седьмого я уже заходил к комиссару. Мой подвиг, казалось, не удивил его. На пять минут больше или меньше, когда ведешь счет на поколения...
— Еще одно письмо,— сказал он.— Но это письмо меня не удивляет.
Текст был старательно выписан большими печатными буквами: «Убийца с Тополиного острова живет в Боннее, в доме 23 по улице
Марны. Его зовут Пьер Маргла. Он вернется домой завтра вечером, как и каждую пятницу, на автобусе, прибывающем без четверти семь». Конечно, без подписи.
— Это первое. За ним последуют другие. Еще недели две. Потом кризис пройдет. У меня уже есть премиленькая коллекция подобного рода посланий. Я подумал, что возможно, вам было бы интересно... Нет-нет, месье, успокойтесь, я вызвал вас сюда не только ради своей коллекции. К сожалению, я вынужден ехать в Бонней. Если у вас есть желание сопровождать меня...
— Ну конечно,— живо откликнулся я.— Машина внизу... Комиссар медленно поднял руку.
— Еще есть время. Для наблюдения за домом я послал двух инспекторов и нескольких жандармов — ведь вы же понимаете, что действовать нужно осторожно, чтобы ни в коем случае не выпустить из рук уже знаменитого, хотя до сих пор неизвестного нам убийцу. Сразу предупреждаю: у нас не больше одного шанса из десяти тысяч, что мы действительно выйдем на преступника. Я уже звонил моему коллеге из Боннея по поводу этого месье Маргла и, по его мнению, трудно представить себе человека более добропорядочного. Мой коллега поддерживает с ним дружеские отношения и категорически отказывается лично принимать участие в расследовании дела месье Маргла. Он был очень рад уступить эту неприятную обязанность мне.
— Так какого рода операцию я увижу? Если я правильно вас понял, речь не идет о классической осаде логова?
— Вы увидите акт отчаяния со стороны человека, загнанного в угол,—ответил комиссар, поднимаясь.
Было ясно, что на самом деле он был совсем не против того, чтобы я полюбовался его тактичностью, дипломатическими способностями. Слабость, которую легко простить культурному человеку.
— Чем занимается этот Маргла? — спросил я на лестнице.
— У него исключительно мирная профессия: он маклер по почтовым маркам.
Улица Марны проходит параллельно фасаду замка Боннея. Мы оставили машину на углу Замковой улицы, недалеко от остановки автобуса.
— Дом 23 должен находиться по эту сторону улицы.
Не успели мы добраться до нужного дома, как нам навстречу кто-то вышел. Это был инспектор Бушрон.
— Четверть часа тому назад в дом вошла какая-то старуха,— сообщил он.— Это там.
Маленькая, очень скромная вилла вроде домика вдовы Шарло. На входе был виден свет.
— Наверное, это служанка или домработница пришла приготовить ему ужин,— заметил комиссар.— Нас просто высмеют.
— Во всяком случае, никто не выходил.
Мы вернулись на Замковую улицу. Несколько вконец окоченевших от холода людей ждали автобуса.
— Хорошо, что мы не приехали слишком рано,— сказал комиссар. Невозможно представить что-нибудь менее драматическое, даже ночью, чем вид совсем маленького городка. Ограда замка, крохотная мэрия, полуосвещенная витрина аптеки на перекрестке. Выскочив из магазина, пробежал, насвистывая, какой-то мальчуган. Вскоре послышался шум мотора, на другом конце улицы показался автобус. Он прибыл вовремя. Из него вышло несколько пассажиров и разбрелись в разные стороны. Одна женщина пошла по улице Марны. Месье Маргла не было.
— Совсем весело! — вздохнул комиссар.— Если он опоздал на автобус...
Мы подошли к остановке. Водитель и кондуктор уже направлялись к маленькому кафе с запотевшими стеклами. Комиссар остановил их:
— В котором часу будет следующий автобус?
— В половине восьмого.
— Нечего здесь мерзнуть, еще почти час,— сказал комиссар.— Я думаю, что проще всего будет подождать месье у него дома.
Про себя я решил, что комиссар рискует: если допустить — один шанс из десяти тысяч, но он существует,— что этот Маргла действительно убийца, он мог добраться домой другим видом транспорта и, увидев входящих к нему людей, дать деру. Но мне нечего было сказать. Кто знает, возможно, на самом деле «мышеловка» была устроена по всем правилам. Мы пересекли небольшой садик. Комиссар позвонил в дверь виллы и, обращаясь ко мне, тихо сказал:
— Вы будете считаться моим секретарем. Так лучше. Изнутри послышался женский голос:
— Иду, месье, иду! Я думала, что у вас есть ключ...
Дверь открылась, и на пороге появилась крайне удивленная пожилая женщина.
— О! А я думала, это месье... Вы... Добрый вечер, господа...
— Месье Маргла нет дома?
— Нет. Но я жду его о минуты на минуту. По правде, я думала, это он. После обеда он, видимо, возвращался и снова ушел, а мне ничего не сказал...
— Я комиссар полиции Кретея. Я хотел бы увидеть месье Маргла. Старушка раскрыла рот, вытерла передником руки. Ее голос задрожал:
— Комиссар... О Боже мой! Как раз...
— Как раз что, мадам?
— Ну видите ли... Я не знаю, должна ли вам об этом говорить, возможно, месье... В общем, я с нетерпением ожидала возвращения месье, и, вообразите, даже спрашивала себя, не было ли здесь воров...
— Вы хотите сказать, что в доме побывали чужие, грабители?
— Да, месье, я застала беспорядок. Может, это сам месье возвращался за своим чемоданом, но я не понимаю, почему он оставил ящики комода выдвинутыми...
— Где его комната? Проводите нас туда, быстрее!
Дом состоял из надстроенного первого этажа и, быть может, маленькой комнатки на втором. Последним в него вошел Бушрон. Служанка открыла дверь с правой стороны коридора, и нам стали понятны ее опасения. На первый взгляд ничто так не напоминает беспорядок грабежа, как беспорядок неожиданного отъезда. Но мебель была цела, маленький запломбированный сейф в стене оставался закрытым, книги аккуратно выстроились на этажерках. Да, ящики комода были выдвинуты, оттуда выглядывали смятые рубашки, два галстука валялись на кровати... И тут мы услышали голос инспектора Бушрона:
— Посмотрите-ка, что я нашел на кухне, под раковиной.
В руках он держал стеклянную бутыль литра на три, какие часто встречаются у аптекарей, повернув ее к нам хорошенькой, белой с черным ободком, этикеткой: «Серная кислота».
— Я видел имя Пьера Маргла в газетах, но никак не мог поверить в то, что речь идет о нашем бывшем воспитаннике,— сказал отец-настоятель.— Уточнения, которые вы только что дали, не оставляют мне ни малейших сомнений. Сейчас я попрошу отца Этьена принять вас. Он человек преклонного возраста, но обладает прекрасной памятью, а Пьер Маргла был его учеником. Он расскажет вам о нем подробнее, тогда как я лишь поделился с вами своими впечатлениями, или точнее, своей уверенностью: Пьер Маргла не мог совершить те ужасные преступления, в которых его обвиняют. Его побег — тайна, которую будущее несомненно прояснит. Но как бы там ни было, господа, я думаю, что мораль и осторожность согласуются в данном случае между собой и велят нам поступать таким образом, чтобы скандал никогда не коснулся этого дома. До сих пор название нашего заведения не встречалось в прессе...
— И будьте уверены, святой отец, не встретится,— заверил мой спутник.— Даю вам слово.
Отец-настоятель поклонился.
— Я попрошу вас, господа, сделать одолжение и подождать минутку в приемной, пока я предупрежу отца Этьена о вашем визите.
Мы вернулись в приемную. Отец-настоятель оставил нас одних.
Если бы мне сказали в тот день, когда я согласился на репортаж об убийстве Жеральдины Летандар, торговке овощами и ранними фруктами, что последствия этого дела приведут меня через три недели в приемную коллежа Сент-Игнас-де -Манд (Лозер), вполне вероятно, что я воспринял бы подобное предсказание весьма скептически. И когда Пьер Бертрикс, начиная порученное ему расследование, предложил мне съездить к этим иезуитам в Манд, я подумал, что ослышался. Однако, прежде чем продолжить рассказ, я вижу, нужно сказать пару слов об этом человеке.
Его имя известно, его фирма также: Пьер Бертрикс, частная полиция. Я никогда не интересовался агентствами частного сыска, полагая, что они занимаются преимущественно тем, что ловят на горячем мужей, которых подозревают их собственные жены (или наоборот), и разоблачают непорядочных слуг. Таким образом, то, что сообщил мне в тот день комиссар Кретея, было для меня полной неожиданностью:
— Фактически полиция отказывается от этого дела. Розыск будет продолжаться, но нет никакой уверенности в успехе. Еще одно доказательство тому я получил только что: дело передано Бертриксу.
— Передано, но как? Это законно?
— Это почти официально.
От комиссара я узнал, что уголовная полиция, длительное время враждебно относившаяся к агентству Бертрикса, цели которого были коммерческими, а средства и методы отличными от тех, что применяли официальные органы, в конце концов признала некоторые выдающиеся результаты его работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21