Для смелости я выпил глоток вина.
— Вы хотите сказать, что считаете ее соучастницей?
— Я этого не сказал. Но давайте рассуждать серьезно. Бертрикс тоже выпил вина и снова наполнил наши бокалы.
— ...Будем говорить по-мужски. Мы попадаем сюда, и что открывается нашим глазам? Зловещий пейзаж, ободранные хибары, разруха, бедность, которая мало чем отличается от настоящей нищеты. Жалкий, плохо одетый народец, «оторви да брось», мужчины с ухватками оборотней, а женщины... Я что-то не замечал здесь женщин, которые могли бы вызвать любовь с первого взгляда.
Бертрикс странным образом оживился, и я не мог сдержать улыбки.
— Да,— согласился я, — среднестатистический уровень женской красоты в окрестностях весьма низок.
— Вот-вот. И что же мы видим среди этих, простите на слове, отбросов? Девушку. Красивую, как звезда...
Я перестал улыбаться, пораженный выражениями, которые употреблял Бертрикс. Мои первые впечатления от Лидии не слишком отличались от его.
— Женщину, которая заставила бы оборачиваться ей вслед ценителей с улицы Мира. И вы хотели бы. чтобы самые сильные чувства, которые рождаются в сердце при внутренностях островитян, не витали вокруг этой звезды? А ведь чувства, которые ведут к преступлению, заметьте, слабыми не бывают. Причем, поверьте мне, особенно ценна поговорка «ищите женщину» именно тогда, когда женщину искать не нужно, когда она уже есть, как в этом случае, ослепительно красивая и яркая, как свет прожектора. Я, полагаю, не очень вас удивлю, когда скажу, что взглянув на эту Лидию, я сразу же вспомнил историю, подобную этой, или, скорее, схожие обстоятельства. Случилось это
в рыбацком поселке — вам, очевидно, они знакомы — несколько низеньких домиков у моря. Одна несравненная местная красавица кружила головы всем мужчинам. И вот в тех местах происходит преступление, которое с первого взгляда объяснить невозможно. Я не мог в нем разобраться до тех пор, пока мне не пришло в голову, что красотка сводила с ума не только мужчин, но и женщин, правда, несколько в другом смысле. Единственным мужчиной, который не описывал круги вокруг нашей звезды, был рыбак, который тайком ото всех, а особенно от жены, имел любовницу на другом берегу залива. Его убила отвергнутая жена, так как была уверена, что муж ее добился благосклонности у той, которая вызывала всеобщее вожделение. Вот так местная красавица, сама того не подозревая, оказалась в самом центре разыгравшейся драмы.
Ничего не ответив, .я снова принялся за еду. Бертрикс говорил потрясающие вещи, и его убеждение базировалось на неоспоримом опыте. Нужно было быть слепым, питать смешные иллюзии, чтобы думать, что такой яркий бриллиант, как Лидия, мог остаться вне внимания следствия. Как официальная полиция, куда менее наивная, чем я, могла не заинтересоваться Лидией? Последняя мысл! меня на какой-то момент утешила. В конце концов, Лидию допрашивали, и этот допрос не выявил ничего компрометирующего. Детские потуги: я прекрасно знал, что психологическая проницательность Бертрикеа намного глубже умозаключений инспектора Бушрона!
Мы с детективом были единственными клиентам, которые обедали в «Пти-Лидо». Многие посетители пили аперитич, то есть бокал белого вина. Когда время аперитива прошло и мы уже кончали обедать, хозяин кафе с дочкой и сами сели перекусить за круглый стол возле перегородки. Я не мог их видеть, потопу что сидел к ним спиной. Пьер Бертрикс время от времени поглядывал в их сторону. Я не осмеливался оглянуться и выпил полбокала, чтобы проглотить застрявший к горле кусок. Если Лидия сама стала нервничать,,. Но Бертрикс уже перевел разговор на другое. Я почти его не слушал и навострил уши только тогда, когда он произнес имя Пьера Маргла.
— Я намерен вернуться к нему на квартиру. Не го чтобы я не доверял своим сотрудникам, но я люблю лично побывать в той обстановке, где жили люди, которыми я интересуюсь.
— И что же, это стимулирует вашу способность к дедукции? - Иногда.
Лидия встала, чтобы поменять нам тарелки и принести десерт: американское варенье. И впервые за все время обратилась ко мне, спросив, будем ли мы пить кофе.
— Думаю, что вы можете нам подать натуральный кофе? — спросил Бертрикс.
— Конечно.
— Тогда да, два кофе.
Лидия спустилась вниз, поднялась и снова села за стол возле отца. Я слышал, как она сказала ему: «Нет». Возможно, все еще отказывалась есть. Покончив с десертом, Бертрикс вынул из кармана трубку и начал ее набивать:
— Теперь подумайте, не мог ли такой человек, как Маргла, влюбиться в Лидию?
На этот раз я и не пытался скрыть волнение. Впрочем, голос мой не изменился. Этот вопрос, который Пьер Бертрикс задал мне так внезапно, действительно вертелся у меня в голове, как навязчивое видение из кошмара, возвращаясь всякий раз, как я его прогонял. Я ответил:
— Нет, не думаю.
Бертрикс смахнул крошки со стола.
— Обратите внимание, что я не спрашиваю вас, могла ли она влюбиться в него. Если бы об этом спросили меня, я бы ответил, как и вы: «Не знаю». Но нас не интересуют ее чувства, нас интересуют его чувства...
— Не узнаю вашего недоверия к чистым гипотезам,— сказал я.— Вы говорите о чувствах Пьера Маргла к Лидии; но вполне может быть, что он ее и в глаза не видел?
— Наоборот, девяносто шансов из ста за то, что он ее встречал Даже оставив в стороне висящую над ним презумпцию преступления, план, который мы нашли у Маргла, нарисованный его рукой, имеет точные указания, которых достаточно, чтобы доказать, что он прекрасно знал топографию Тополиного острова. А кто несколько раз бывал на этом острове...
— Но почему же тогда ни один из жителей острова его не встречал? Бертрикс пожал плечами:
— - А откуда вам это известно? Не забывайте, что полиция нашла явные, по ее мнению, доказательства вины Маргла раньше, чем подумала о том, чтобы отыскать его фотографию. Поэтому фотографию Маргла никому еще не показывали. Ведь и вы до сегодняшнего утра не знали, как он выглядит...
— Это правда.
— А если Маргла так хорошо знал Тополиный остров, то как он мог не заметить Лидию? Ведь он нанес на план даже большие деревья, которые могли бы послужить ему ориентиром. Он приходил сюда наблюдать, а не для того, чтобы «засветиться». Не забудьте, что он был
разведчиком в Движении Сопротивления. Вспомните его пронзительный взгляд. Я почти убежден, что Маргла видел Лидию.
— И вы считаете, что только взглянув на нее, он сразу же и влюбился? Он, воспитанник иезуитов, ревностный католик, человек, разошедшийся с женой вследствие серьезной размолвки и вместо быстрого разрыва гражданского брака выбравший долгий путь развода через папский суд? И такой человек влюбился в Лидию? Ну что вы, это же смешно!
Пьер Бертрикс посмотрел мне в глаза:
— Вы хорошо знаете, что вам совсем не смешно. Наоборот, эта мысль вас мучает. И что в этом странного? Вы, господин Норрей, поселились здесь и почти сразу же влюбились в Лидию. Не перебивайте. А почему этого не могло случиться с Пьером Маргла? Пьер Маргла был мужчиной, и тяжело представить, чтобы такому сильному характеру, как у него, не отвечал достаточно живой темперамент. Женитьба его без сомнения была неудачной. Религиозные принципы не позволяли ему искать развлечений на стороне. Он, очевидно, с не меньшей страстью, чем в любовь, погрузился в войну, в свои философские произведения,, в Сопротивление. Но что это все? Не думаете ли вы, что знакомство с Лидией, еще более привлекательное в такой зловещей обстановке, могло оставить равнодушным такого человека, как Маргла, который по всей видимости на протяжении многих лет был лишен чувственных переживаний? Я уверен, что шок от этой встречи мог вызвать у Маргла почти взрывную реакцию, силу и природу которой, во всяком случае, трудно предусмотреть...
Пьер Бертрикс умолк: Лидия несла нам кофе. Она склонилась над столом, расставляя чашки. Ее присутствие волнующе давило на нас, и мы умолкли. Грудь Лидии была воплощением юности и красоты.
— Нет, я действительно не могу поверить, чтобы она хоть как-то была связана с этим делом! — сказал я, когда она удалилась.
— А думаете, мне легко связать это природное благородство с мыслью о преступлении? — живо откликнулся Бертрикс.— Я тоже не могу считать ее заведомо виновной или соучастницей преступления. Я не могу поверить в то, что она сама толкнула Маргла на преступление. Но почему Маргла не мог его совершить ради нее?
— В этом случае она бы его просто возненавидела.
— А кто вам сказал, что она не ненавидит его? Или кто вам сказал, что она знает, что Маргла преступник?
Я не ответил и даже снова попробовал воспротивиться чарам Бертрикса. Было бы странно, если бы все эти разговоры не оказались искусно сплетенной для меня сетью. Я не мог поверить, что этот человек просто размышлял при мне вслух. Теперь, как оказалось, он шел дальше вероятности, в которую верил сам, и с мастерством, достойным восхищения, рисовал передо мною картины, специально
предназначенные для того, чтобы выбить меня из колеи. Да и как могли они меня не смутить, когда так походили на картины, которые я, продолжая защищаться, уже рисовал себе сам? Поистине моя тайна довлела надо мной все больше и больше. Но что бы ни случилось, я готов был хранить ее до конца. Я еще раз ускользнул из-под пресса Бертрикса:
— Ну и что вы собираетесь делать теперь? — поинтересовался я.
— Во всяком случае, не оставаться здесь. Днем я не смогу сделать ничего полезного, так как в этих краях я уже примелькался. Надеюсь, вскоре в окружении Лидии что-то произойдет, но я решил ускорить события. Сегодня вечером, а точнее, ночью, я буду действовать, или, скорее, мы будем действовать. Я намеревался просить у вас прибежища на сегодняшнюю ночь: это возможно?
Таким образом, наблюдение за моим поведением ночью продолжается! Но отказать я не мог.
— Вы знаете, что это возможно,— ответил я,— ведь вы видели диван у меня в кабинете. Я попрошу моих хозяек постелить вам на нем.
— Спасибо. Как я вам уже говорил, я собираюсь заглянуть к Маргла в Бонней, правда, не знаю еще, в котором часу. У меня есть также дела в Кретее, а потом я, возможно, еще заеду в Париж. По возвращении я пойду к вам не сразу...
— Вы хотите воспользоваться темнотой, чтобы исследовать наши джунгли?
— Вернее, еще раз посмотреть на места, где преступник совершил свои убийства. Я попросил у комиссара ключ от виллы последней жертвы, то есть Стефана Бореля; они у него, я заскочу за ними.
— Хорошо. А что делать тем временем мне?
— До моего прихода — ничего. Занимайтесь, чем угодно. У вас нет дел по работе?
— Я не заходил в редакцию сегодня утром, поэтому охотно загляну туда после обеда.
— Валяйте. Ни о чем не беспокойтесь. Сегодня вечером не запирайте дверь на ключ, чтобы я свободно мог к вам зайти и ждите меня. У вас есть оружие?
— В моем револьвере не хватает только тех патронов, которые я выпустил по воображаемому взломщику. Вы действительно думаете, что мне всерьез придется защищаться?
Бертрикс старательно выбил трубку и положил ее в карман.
— Вы, кажется, все время забываете, дорогой Норрей, что существует настоящий убийца, который к тому же обезображивает кислотой лица жертв, и что этому типу не очень нравится, когда интересуются его делами.
— Но почему тогда вы идете во все места, которые перечислили, сами? Почему не возьмете меня с собой?
— Потому что я не хочу поднимать лишнего шума.
— Не понимаю. Позапрошлой ночью мы стреляли, переполошили весь остров. А в эту ночь приказано молчать.
— Естественно. Мы наделали шума, чтобы расшевелить людей и вызвать реакцию. А теперь нужно молча наблюдать за этой реакцией. Представьте себе, что убийце вдруг придет в голову, будто он что-то забыл на месте преступления, оставил какой-то след. Подумайте, ведь с того времени, как мы подняли шум, он должен был все время припоминать места преступлений, обстоятельства, при которых он действовал. Многих это заставляет возвращаться на место преступления.
Нет, он меня не убедил. На уме у Бертрикса, вероятно, было что-то свое, какой-то план, о котором он не хотел рассказывать. Он мне не доверял и, честное слово, до некоторой степени его недоверие было оправдано. «Ну и пускай делает, что хочет,— подумал я.— Я сделал то, что, по моему мнению, должен был сделать. Слава Богу, обед закончился, и я не проговорился. Дальнейшее же развитие событий в руках судьбы». Я предложил Бертриксу подвезти его до Парижа, так как своей машины у него не было.
— Высадите меня в Кретее, перед комиссариатом,— попросил он. Однако когда мы остановились перед комиссариатом, он, как будто что-то вспомнив, попросил подвезти его немного дальше, к воротам Кретейского кладбища. Там мы с ним попрощались, и я видел, как он шел по центральной аллее между могил. Возможно, он снова хотел меня заинтриговать? Я сердито пожал плечами и рванул с места.
Мой приятель Одран, специалист по футболу, вынул из портфеля небольшую желтую книжечку и, подчеркнуто положив ее посередине стола, смотрел на нее, потирая руки. Конечно, мы все повскакивали. чтобы посмотреть, что же там такое. На желтом прямоугольнике было написано: «Дьепп — Лондон».
— Вот везет!
— И ты едешь? Точно?
— А что ты нам привезешь? Костюмы?
даже ведущий рубрики велосипедного спорта, всегда равнодушный ко всему, что не касается велосипедов, подошел поинтересоваться, чего это все поздравляют Одрана. А Одран просто ехал на матч «Рей-синг» — «Сток», и мы ему все завидовали. В декабре 1945 года французов, которым удавалось съездить за границу, было не так уже и много, в том числе и среди журналистов.
Побывать за границей. Перебраться через море. Мне маленький желтый прямоугольник навеял совсем иные мысли, чем желание на несколько приятных дней вырваться за границу. Стоя возле стола рядом с товарищами по редакции, я испытывал такое желание, сила которого, если бы они о ней узнали, немало их удивила бы. Не знаю, правда ли, что отъезд в какой-то степени равнозначен смерти, но иногда он несомненно означает жизнь. Нужно ехать Оставить позади прошлое, как корабль оставляет гавань, и начать все сначала. И Лидия рядом со мной будет опираться на поручни, почему бы и нет? Честно говоря, мне уже надоели, даже осточертели и Тополиный остров, и «Пти-Лидо», и преступления, и неуловимый Пьер Маргла, и все причастные к этой истории, и даже Пьер Бертрикс. Я почувствовал, что желание бежать от этой среды, от этой тайны, от всех этих людей оыло здоровым чувством естественной реакцией. Нет, я, Робер Норрей, не был рожден для всех этих сложностей, я влип в тайну Тополиного острова случайно, и мне совсем не хотелось знать как я туда влип. Я бился в капкане, стараясь освободить свою защемленную лапку, дергался и ранил себя еще больше и... мне даже не приходило в голову отречься от Лидии,
Надо ехать вместе с Лидией. Немедленно ехать вместе с Лидией. Смотрите, каким инстинктивно хитрым становится человек, когда речь идет о его любви: из всего, что говорил мне Пьер Бертрикс за обедом, из всех его долгих попыток вызвать меня на откровенность я запомнил - но хорошенько запомнил — одну-единственную фразу:
«Я тоже не могу считать ее виновной...» Замечания Бертрикса «заведомо считать...» не существовало. Какие колебания, коль скоро Лидия не была ни убийцей, ни соучастницей? Ведь даже если допустить, что ее каким-то образом заставили, запугали, против воли вовлекли в преступление, то и тогда она все равно была невиновна. Вдали от чудовища, которое терроризирует этот край, она стане0 сама собой, свооод-ной и замечательной. И мы вместе будем шагать к просторам, где молодые могут попробовать построить свою жизнь.
В моем мозгу все это было не расплывчатой мечтой, а обретало реальные формы: паспорта, обмен денег, визы, знакомые, через которых нужно добиваться эгих виз. Здесь Лидия , очевидно, была во всеоружии. Она казалась уверенной в успехе, когда говорила о Канаде. Прекрасно, значит нужно во что бы то ни стало ее уговорить; прежде всего разрушить эту стену молчания, которой она отгородилась от меня, не давать ей покоя, не отступать. Если будет необходимо, пригрозить ей. заставить ее — о, как храбр я был вдали от Лидии! — и обязательно добиться успеха... Если еще есть время, до того как Бертрикс приведет в действие свои рычаги...
Я вышел из редакции и направился в «Кафе Мира». Первым делом позвонить Лидии. В том проклятом зале «Пти-Лидо» я никогда не мог поговорить с ней спокойно, я вспоминал, каких усилий мне стоило до-
биться нашего единственного свидания. Вызвав ее к телефону, я надеялся, что застану ее врасплох, что в кабине она будет одна — я знал, что она будет одна — и я знал, что она не сможет бросить трубку, не ответив. Достаточно будет лишь проявить настойчивость. Но прежде всего — позвонить, нужно немедленно что-то делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21