Я разыскал Пьера Бертрикса, он меня выслушал, приобщил к своим поискам, а я продолжал хранить тайну, неясную и для меня, тайну, которую я как честный человек должен был выложить Бертриксу. Как честный человек? Но разве перед тем я не дал слово Лидии? Интересно, часто ли философы сами подвергают свои системы испытанию действительностью. По крайней мере, мой случай полностью подтверждал полную несостоятельность категорического императива. Я должен был быть абсолютно уверен, что поступил бесчестно, не рассказав Бертриксу все, что знал о Лидии. Я хотел бы быть в этом уверенным. Но в глубине души у меня такой уверенности не было. Все мои размышления сводились к тому, что я со все возрастающей очевидностью осознавал, как сильно рискую, продолжая хранить молчание и действуя вопреки закону в драматическом уголовном деле. Но всего этого было недостаточно, чтобы я решился действовать иначе...
Ничто не может помешать вращению Земли. Я проснулся на рассвете и видел, как окно постепенно светлело. Я вспомнил о жандармах, которые меня сторожили, и снова задумался о намерениях Бертрикса, о том, когда он начал играть со мной в «двойную игру». Но ночной отдых вернул мне равновесие — я увижусь с Лидией, скажу ей все, что решил сказать.
Тем не менее я позаботился о том, чтобы никто не подумал, будто я очень тороплюсь. Было около половины десятого, когда я сказал старшей из моих хозяек, что иду к жандармам за ключом.
— Но ключ у меня, жандармы мне его вернули,— ответила она.— Они уже ушли.
Туман рассеялся, стояла чудесная погода.
Неблагоприятное для фермеров, чрезвычайно сухое начало зимы имело и свои преимущества: ослепительно голубое небо, почти по-весеннему тепло. В «Пти-Лидо» Лидия была одна. Ее отец ушел час назад. Посетителей тоже не было.
— Лидия, я не мог прийти вчера вечером.
— Я знаю. Вас охраняли. Я была рада этому.
Она улыбалась. Я подошел к ней, взял за руку, обнял за талию. Она разрешила себя поцеловать. По дороге под окнами кто-то прошел, нас могли увидеть. Лидия не отстранилась. Кто из нас компрометировал другого? Я снова поцеловал Лидию.
— Лидия... Давай спустимся в твою комнату.
— Нет. Не здесь. Не в этом доме.
Она двинулась между столами к окну и выглянула во двор.
— Не на Тополином острове, Робер...
Она вернулась, взяла меня за руку и повлекла за собой к окну.
— Смотрите, какая чудесная погода, какое чистое небо! Какое веселое небо! Почему бы нам не поехать куда-нибудь вместе, туда, где мы могли бы свободно любить друг друга, не таясь, в какую-нибудь страну, чистую, как это небо? Например, в Канаду...
— Вам обязательно надо ехать в Канаду, Лидия? Она повернулась ко мне и вдруг горячо проговорила:
— Да, мне необходимо отсюда уехать, необходимо, потому что я больше не могу жить в этом нищем и ужасном месте, среди этих грязных развалюх, в этом бистро: Да, Робер, мне все это надоело, надоело быть Лидией из «Пти-Лидо», каждый день видеть и обслуживать этих дураков, особенно видеть! Неужели вы думаете, что жизнь дается для того, чтобы ее растратили даром, неужели вы думаете, что я должна ждать здесь... неизвестно чего?
Она была прелестна в своем возбуждении, намного красивее, чем в первый день, когда я ее увидел, с горящими глазами и волосами, похожими на волны бурного моря, с пылающими шеками. Да! Действительно она была права, действительно ей нечего делать на Тополином острове!..
— Не подумайте, что я боюсь работы. Я готова собственными руками строить дом, готовить обед в чугунках, обрабатывать землю, но как можно дальше отсюда... рядом с вами...
— Лидия...
— Постойте. Не прикасайтесь ко мне, я знаю, о чем вы все время думаете, Робер. Я это знаю.
— Я думаю, что вы станете моей женой...
— Я очень этого хочу. Клянусь вам, что никогда ничего так не хотела, как этого! Но...
Лидия держала меня на расстоянии, сжимала мои локти своими руками:
— Но тяжело, если вы и дальше будете думать... Я хочу, чтобы между нами не было недомолвок, Робер... Тогда мы поедем куда-нибудь вместе. Слушайте, я хочу вам рассказать. Все. Выслушайте меня...
— Нет, Лидия, это вы раньше выслушайте меня. Я тоже хочу, чтобы между нами не было недомолвок. Я должен вам сказать одну вещь.
— Одну вещь? Это так важно?
Она все еще удерживала меня на расстоянии. Я рассмеялся.
— И да, и нет. Правду говоря, нет, не очень важно теперь, когда я вам это скажу. Было бы важно, если бы я вам этого не сказал.
— Это займет много времени? Может, сначала я? Моя история достаточно продолжительна.
— Нет, я быстро. Слушайте же. Вчера я сыграл странную комедию...
Я рассказал все. Кто такой Бертрикс, как я с ним познакомился, что я ему сказал.
— Я ему и не намекнул на то, что вы доверили мне, Лидия, не сказал и о том, о чем вы меня просили молчать. Я сдержат данное вам слово...
Я коротко рассказал о нашем с Бертриксом общем расследовании. О его замысле искусственно подтолкнуть дело и о роли, которую я в этом сыграл...
— В таком случае... этот вчерашний убийца блеф?
— Нет, Лидий, это был стратегический план. Хитрость... Но что с вами, Лидия?
— Не прикасайтесь ко мне!
— Лидия! Почему вы меня отталкиваете?.. Подождите, Лидия, здесь нет ничего серьезного! Да что же случилось?
Лицо Лидии побледнело, она отступала от меня между столиками, как-будто я ее ужасно напугал.
— Что случилось? Да всему конец!
Лидия бросилась к лестнице, я слышал, как она сбегает вниз. Я ринулся за ней, но когда подбежал к ее двери, та захлопнулась у меня перед носом.
— Лидия! Лидия, откройте, умоляю! Лидия...
Я тряс дверь: как сумасшедший. Никакого ответа. Наверху в зале кафе послышались шаги. Нужно было подниматься. Это вернулся дядюшка Сонье.
— Я... Я спустился посмотреть, есть ли кто-нибудь.
— Вы хотели меня видеть?
Сонье пристально смотрел на меня, застыв на месте, с холщевым мешком в руках.
— Нет. То есть я зашел поздороваться с Лидией.
— Вы с ней виделись?
— Нет. Возможно, она у себя в комнате. Но не стоит ее беспокоить. Я еще загляну...
Он молча смотрел, как я вышел. Совершенно убитый, я побрел к мосту...
Сколько раз, когда я тяжело переживал какое-то драматическое происшествие или чувствовал себя полностью деморализованным и был на грани нервного срыва, мне приходилось прибегать к чудесному лекарству — жесткому тренингу. Такой же была моя реакция и в тот вторник 17 декабря 1945 года. Но прежде, чем поведать, как неожиданно мои спортивные упражнения должны были вернуть меня к той странной истории, в которую я влип, скажу пару слов о том, как я побывал в редакции моей газеты.
У меня было немного времени, «пострелять», чтобы оправиться от потрясения. Комба я застал в бюро общей информации. Он пошел мне навстречу, протягивая для пожатия руку:
— Так что, малыш, на этот раз...
— Что на этот раз?
— Ну, ну, выкладывайте!
Монстр знал все, а если не все, то, как минимум, основные события ночи. Не очень мне доверяя, он, не знаю уж через какого посредника, вышел на секретаря комиссара полиции Кретея, который держал его в курсе событий и рассказал ему то, что видел...
— Прекрасный материал, дорогой Норрей!
— Нет. Вас это не касается, месье. Не могли бы вы меня выслушать у себя в кабинете?
Мы прошли в его кабинет. Теперь я рассказал, как все происходило на самом деле. А что мне оставалось делать? Когда я назвал Бертрикса, Комб вынул сигару изо рта.
— Так это он втянул вас в это дело? А кому пришла в голову мысль... фальсифицировать преступление?
— Да. Мне тяжело было не согласиться. Я сам пошел к нему. Комб смотрел на меня так, будто перед ним был сфинкс или произведение художника-кубиста.
— Ну и чудак же вы, месье Норрей. Странно, почему вы так близко восприняли эту историю.
Я был рад, что он хотя бы не подумал, что я ввязался во все это исключительно из любви к сенсационным репортажам. Комб покачал головой, рассматривая свою сигару:
— Бертрикс подвергал вас большой опасности.
— Мне кажется, вы меньше волновались, когда думали, что я действительно получил письмо с угрозой,— заметил я.
— Да, меньше. Видиге ли, нехорошо по собственной воле путаться в ногах у гангстеров. Я убежден, что вы имеете дело с бандой...
— Вы больше не думаете, что это садист?
— Нет. Это банда, и члены ее не отступают ни перед чем. Вы пытаетесь спутать им карты, и они постараются вас не упустить. В конце концов...
Комб вздохнул.
— ...Понятно, что мы не можем ничего об этом дать в газете. Вопрос закрыт, не будем больше обсуждать. Но вся эта история, должна же она когда-нибудь закончиться?
— Надеюсь. Бертрикс говорит, что понадобится меньше двух недель.
— Вот-вот. И слов на ветер он не бросает. Удивляюсь, как он вообще приобщил вас к своему расследованию. Заметьте, кстати, что мне это приятно. Но это еще не все, мой милый Норрей. Когда наста-
нет развязка, вы будете в первых рядах зрителей. Могу ли я на вас рассчитывать?
— Конечно, ведь я вам уже пообещал. Я подпишусь псевдонимом, но репортаж вы будете иметь.
Комб протянул мне на прощание руку:
— Ну вот и прекрасно. А вы со своей стороны рассчитывайте на меня. Я распоряжусь, чтобы вам не помешали.
О «небольшом авансе» он больше не заикался, очевидно, решил, что это ни к чему. На том мы и расстались, и те, кто читал в газетах мой репортаж (поданный от третьего лица, поскольку тогда я еще не решился до конца рассказать все. связанное с Лидией), смогли убедиться, что я сдержал слово.
Возвращаюсь к своему желанию немного поразмяться.
Кроме службы в армии, я никогда не прекращал тренировок трижды в неделю в физкультурном зале. В этом нет ничего сверхесте-ственного, и я вспомнил об этом для того, чтобы объяснить, почему в тот вторник, как и обычно, во второй половине дня поехал в Академию Бланки, на улицу Предместья Сен-Дени. Это совсем непохоже на клуб миллиардеров. Не случайно, когда я пришел, Рафаэль Бланки — думаю, фамилия эта вам небезызвестна: «Рафа», король «крюка» левой, экс-чемпион Европы в среднем весе; но спортивная слава так быстротечна! — «Рафа» как раз пришивал хромовые подошвы к паре сандалий.
— Обождите,— сказал он мне,— вы не ошиблись временем? Группа, которая тренируется в пятнадцать тридцать, прийдет, как всегда, в шестнадцать.
— Все правильно,— ответил я,— я специально пришел раньше, чтобы потренироваться в пустом зале. Да, месье Бланки, я хотел бы немного восстановить спортивную форму.
Рафа оставил подошву и шило.
— Что я слышу?
Нужно сказать, что если бы я пошел тем путем, на который меня направлял Рафаэль Бланки, я брал бы ручку лишь для того, чтобы подписывать контракты, предварительно согласованные с моим менеджером. Правда, лицо у меня было бы несколько помятое, и вместо того, чтобы сидеть среди зрителей ниже ринга, я выступал бы на этом самом ринге в трусиках, с боксерскими перчатками на руках. Не думаю, что смог бы пойти так далеко, как обещал мне Рафа, так как не имею, и хорошо это чувствую, той физической выносливости, которая необходима чемпионам, зато у меня есть неприятная тенденция слишком много размышлять. Короче говоря, отказавшись от такой прекрасной карьеры, я потом продолжал время от времени тренироваться, с большим или меньшим усердием наступать и защищаться, «качать маятник», как говорит Бланки. Между прочим, Бланки никогда
не отказывался от мысли наставить меня на путь истинный, несмотря на то, что начинать карьеру «профи» мне явно не улыбалось.
— Как для любителя, защищаетесь вы отлично,— хвалил он меня.— Я отшлифую вашу технику и подготовлю к чемпионату начинающих...
Самому мне мысль об участии в чемпионате начинающих казалась все более смешной. Но не таков был Бланки, чтобы отступаться.
— Идите быстро разденьтесь и поскачите пока со скакалкой,— распорядился он, сейчас я вами займусь.
В глубине зала какой-то посетитель со знанием дела тузил «грушу». В подвале, где была расположена раздевалка, заканчивала одеваться предыдущая группа. Никого из них я не знал. Я надел спортивный костюм, поднялся в зал и начал прыгать через скакалку перед зеркалом. Бланки готовил боксерские перчатки.
— Если ваша «дыхалка» в порядке, вам не составит труда восстановить навыки, месье Норрей.
Рафа, который называл меня «Норманденком», пока я пробовал различные профессии, а он надеялся сделать из меня настоящего боксера, начал называть меня «месье Норреем» с тех пор, как я стал журналистом. Престиж литературного творчества во Франции, что поделаешь!
— Впрочем, всему свой черед. У вас получится, вот увидите, у вас все получится. Хватит разминаться, давайте работать. Прямой левой.
Бланки выступал в полусреднем весе, хотя он, пожалуй, легче меня. С лошадиной силой я нацеливаю прямые удары в подбородок Бланки. Он отклоняется, гасит их перчаткой. Прямые обеими руками, хуки обеими руками. Мои удары пушечным эхом отдаются от перчаток Рафы.
— Неплохо. Левой — правой — левой... Так... Дублируйте левой, еще... Левой — правой — левой...
Я чувствую, что начинаю разогреваться, дыхание становится глубже, подключились резервные силы. Это помогает. Рафа меня успокаивает.
— Не так сильно. Вот так. А теперь передохните минуты две-три, походите по залу. Потом поработаете с малышом Люсьеном, он как раз ожидает партнера, а того нет. Не бойтесь! Всего две-три попытки! Вот увидите, Люсьен очень приятный человек! Люсьен!..
— Кто же этот Люсьен? Вроде уже где-то видел это лицо, очевидно, на чемпионате второй категории. В нем чувствуется профессионал. Лет двадцати пяти, чистенький, прекрасная мускулатура, бледноватое лицо.
— Добрый день, месье Норрей!
Он меня знает, и я не решаюсь спросить, как его зовут. Он жмет мою руку в огромной перчатке. Бланки зашнуровывает перчатки
Люсьену, а я тем временем прохаживаюсь по залу. По взгляду Люсьена я понимаю, что он рад побоксировать с журналистом. Это не злость, а скорее радость от возможности показать свой класс. Надежда, что при случае я вспомню его в своей статье.
— Ну-с, ребятки, начнем.
Я боксирую как любитель средней руки. У меня вовсе не плох удар левой. Я совсем не боюсь ударов, но старательно защищаю сердце, печень, желудок. Хватит! Я решительно начинаю наступать на Люсьена и почти сразу же пропускаю встречный левой прямо в нос. Оскорбительный удар. За ним еще один. Что происходит? А вот что: я думаю о другом. Не беспокойтесь, не о Лидии и вообще ни о чем, связанном с Тополиным островом. «Где я видел это лицо?» И его взгляд, с которым я встретился, меня смущает, вернее, смущает то, что я не могу его определить. Но это совсем не причина для того, чтобы тебе расквасили лицо. Я делаю над собой усилие и больше не смотрю в глаза Люсьену. Я заставляю себя смотреть на линию его плеч и думаю о том, что я здесь делаю перед этим подвижным соперником, и — — хоп! — бью левой. Еще раз. Прекрасно: вот она, безукоризненная и необходимая дисциплина мысли, мгновенная реакция. Однако Люсьен так просто не сдается. Техника у него бесхитростная, по крайней мере, не особо изобретательная, но он пользуется малейшим моим промахом, боксируя со мной как учитель. Тем не менее мы еще на что-то способны, даже забавно. Кто сказал, что бокс — спорт жестокий? Конечно, бывает всякое. Но со своей стороны я ни при каких обстоятельствах не испытывал ненависти к противнику в боксерских перчатках. Это всегда была какая-то животная радость, почти то же братское чувство, что у щенка, играющего с другим щенком. Возможно, чтобы стать чемпионом, надо быть злее. Когда я вижу бледное лицо Сердана, лицо почти искаженное...
— Брэк! — кричит Бланки.— Отдохните.
Отдых, следующий заход. Отдых. Третий заход. Надо мной понемногу берут верх, но я не «расклеился». Из замечаний Рафы видно, что он доволен. Брэк. Конец.
— Ну-ну, совсем неплохо,— хвалит Бланки.— Я с вами еще поработаю.
— А вы хорошо защищаетесь, месье Норрей,— говорит Люсьен. Волосы его немного взъерошены, кожа порозовела. Я любуюсь его мускулатурой. И так как напрочь бросил ломать голову над его фамилией, она сама всплывает в моей отдохнувшей памяти: Сюрло. Странно. Вчера, когда ее произнес комиссар полиции Кретея, она мне ничего не напоминала. Только теперь я вспомнил, что уже слышал ее.
— А вы случайно не родственник Сюрло, который живет в Кретее?
— Жозеф Сюрло? Это мой брат.
Теперь я понимаю, почему меня смущал его взгляд. Люсьен Сюрло пожимает плечами, начиная зубами развязывать шнурки на перчатках.
— Он ничтожество,— добавляет Люсьен.
— Вот-те на! Вы с ним не ладите?
Но Бланки подталкивает меня к раздевалке.
— Идите набросьте что-нибудь, черт возьми! Хотя бы майку. Вы остынете перед упражнениями.
Мне, однако, хочется поговорить с этим Сюрло.
— Я тоже наброшу майку,— говорит он.— Вам, месье Норрей, возможно, не понравилось, что я называю брата ничтожеством...
В раздевалке, провонявший потом и одеколоном, Люсьен Сюрло без лишних просьб сам рассказывает о своем брате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21