Да… – Он пожал плечами. – Увидимся с вами на борту, мисс Грей.
– Вот он, значит, каков, этот Роже Лестранж, – сказал Ниниан, когда тот уехал.
– Он показался мне чрезвычайно интересным мужчиной, – прибавила Зилла.
Мы вернулись в дом викария, а назавтра выехали в Лондон, оттуда в Тилбери, где нас ждала «Королева Юга».
Я не успела взойти на палубу, как меня охватило чувство невосполнимой утраты. Сердце сжалось от грусти. Я не сомневалась тогда, что никакие новые впечатления не избавят от нее. Но самое главное, я навсегда прощалась с Нинианом. Я сделала этот шаг – и назад пути больше не существовало.
Ниниан и Зилла провожали нас до самого корабля. Затем, повторяла Зилла, чтобы провести со мною все оставшееся до отплытия время. Она непрестанно выражала сожаление по поводу моего отъезда, но я не могла отделаться от мысли, что она чувствует облегчение. Возможно, она считала отъезд лучшим для меня выходом и думала, что, пока я нахожусь в Англии, мне никуда не деться от постоянной угрозы раскрытия моего инкогнито. Так жить было невозможно, и я приносила жертву, чтобы исправить нетерпимое положение.
Я то и дело возвращалась к мысли, что сумею примириться с утратой всего дорогого мне и принять свой отъезд в неизвестность как должное.
Я провела немного времени наедине с Нинианом. Думаю, что обязана этим Лилиас, которая ненадолго отвлекла Зиллу. Мое настроение было приподнятым, ибо я чувствовала, что Ниниан хочет побыть со мной без свидетелей.
Он затеял серьезный разговор о моем будущем.
– Не считайте свой шаг окончательным, – увещевал он меня. – Вы вернетесь. Но я думаю, что отъезд на некоторый срок – самое разумное. Я хочу, чтобы вы пообещали мне кое-что.
– Что же это?
– Обещайте, что будете писать мне и рассказывать обо всем, даже о пустяках. Я хочу знать обо всем.
– Но зачем…?
– Прошу вас. Это может быть очень важно.
– Вы все еще видите во мне «дело»?
– Очень особенное. Прошу вас. Умоляю дайте мне обещание. Я знаю, вы сдержите его.
– Я буду вам писать, – пообещала я.
– Я хочу знать о школе… и Лестранжах… и о том, как все у вас там сложится.
Я кивнула.
– А вы будете сообщать мне о том, что делается дома?
– Обязательно.
– Вы очень серьезны.
– То, о чем я говорю, чрезвычайно для меня важно. Есть еще одно обстоятельство. Если вы решите вернуться домой, дайте мне знать. Я все устрою.
– Вы…?
– Я добьюсь, чтобы вы получили разрешение на приезд в Англию в кратчайшие сроки. Прошу вас помните об этом.
– Мне очень приятно, что вы так заботитесь обо мне.
– Конечно, я не могу не заботиться о вас… Девина. Я посмотрела на него в тревоге.
– Я не могу свыкнуться с тем, другим, именем, – сказал он. – В мыслях моих вы всегда для меня Девина.
– Но сейчас его никто не должен слышать.
– Настанет день – и вы вернетесь.
– Кто знает.
– Вернетесь, – настаивал он, – должны вернуться. Многие дни потом я вспоминала этот разговор, и эти воспоминания утешали меня.
Когда корабль отходил от причала, мы стояли по палубе. Взревели гудки, пристань была запружена друзьями тех, кто отплывал в далекую страну. Трогательная картина. Одни плакали, другие смеялись, пока судно медленно отходило от причала в открытое море.
Лилиас и я махали до тех пор, пока Ниниан и Зилла не скрылись из наших глаз.
Никогда не забыть мне первых дней на борту «Королевы Юга». Я представить себе не могла таких неудобств. Во-первых, нас в каюте оказалось четверо. Сама каюта чуть превышала размерами большой шкаф, в ней находились четыре койки – две наверху, две внизу. Один крохотный шкафчик предназначался для всех четверых, иллюминатор отсутствовал. По соседству располагались точно такие же каюты, поэтому шум доносился со всех сторон и никогда не смолкал полностью. Мы жили в кормовой части судна, и она была отгорожена от остальных помещений судна.
Питались мы за длинными общими столами. Еда была вполне приличной, но условия настолько не способствовали аппетиту, что и у меня, и у Лилиас он почти пропал.
Наша часть корабля была переполнена пассажирами. С трудом удавалось даже умыться. В общих помещениях невозможно было укрыться от чужих глаз.
– Ты сможешь вытерпеть это до Кейптауна? – спросила я Лилиас.
– Мы должны вынести все, – ответила она.
Когда испортилась погода, а это произошло очень скоро, начались дополнительные испытания.
Две женщины, с которыми мы делили каюту, без движения лежали на своих койках. Лилиас тоже чувствовала себя неважно. Она никак не могла решить, что лучше – гулять по палубе или лежать в постели.
Она выбрала последнее, и я вышла на палубу одна. Добралась до разделительной перегородки и села. Я смотрела на грозные серые волны и недоумевала – зачем я здесь. Будущее казалось мрачным. Что я найду в стране, куда мы плывем? Я оказалась трусихой. Наверно, мне следовало остаться дома и смириться с тем, что меня ждало. Ведь говорят же: если человек невиновен, ему нечего страшиться. Мне бы следовало высоко держать голову, мужественно принять неизбежное, а не прятаться за вымышленным именем.
А вместо этого – я здесь, в ужасных условиях, и по бушующему морю корабль уносит меня… не знаю к чему.
Я почувствовала, что с другой стороны перегородки кто-то стоит.
– Здравствуйте, – сказал Роже Лестранж. Он смотрел на меня сверху вниз через ограждение, разделявшее нас. – Изумляетесь стихиям?
– Да. Вы – тоже?
– Вам они не слишком нравятся, верно?
– Да. А вам?
– В том, что вы видите, нет ничего особенного, уверяю вас, бывает много страшнее.
– Надеюсь, что стихии не пытаются меня запугать.
– Я не видел, как вы поднялись на судно. Полагаю, вас провожали друзья?
– Да.
– Это прекрасно. Как вам нравится путешествие… если не говорить о погоде?
Я молчала, и он поспешно сказал:
– Не нравится, верно?
– Его не назовешь роскошным.
– Я даже не представлял, что вы поедете в таких условиях.
– Мы тоже. Но мы хотели обойтись наименьшими затратами. Мисс Милн ужасают долга. А как себя чувствует миссис Лестранж?
– Лежит. Она не выносит качки.
– А кому она нравится. Мне очень жаль ее.
– Скоро мы выйдем из области плохой погоды, и все обо всем этом забудут.
Разговаривая с Лестранжем, я встала, и вдруг внезапный порыв ветра швырнул меня на поручень.
– Вы не ушиблись? – спросил Лестранж.
– Нет, благодарю вас.
– Я думаю, вам лучше спуститься вниз, – продолжал он. – Ветер способен и на более жестокие шутки; при такой непогоде не следует находиться на палубе. – Он криво улыбнулся. – Сожалею, что не могу проводить вас до каюты.
– Вы правы, – сказала я. – Я пойду вниз. До свидания.
– Au revoir, – попрощался он. Я спустилась к себе.
Ближе к концу дня ветер стих. Лилиас и я остались в каюте одни. Наши попутчицы, почувствовав себя лучше, вышли, как они выразились, глотнуть свежего воздуха.
В каюту заглянул стюард.
– Я получил распоряжение переместить вас в другое место, – сказал он.
– Переместить нас? – воскликнули мы в один голос.
– Полагаю, произошла ошибка. Вы не должны были находиться в этой каюте. Соберите свои вещи.
Сбитые с толку, мы повиновались. Стюард взял наши саквояжи и пригласил следовать за собой. Он провел нас через весь корабль, открыв одну из дверей, отгораживающих носовую часть судна от остальных помещений. Мы оказались в каюте, которая показалась нам великолепной после той, где мы провели первые дни. Здесь стояли всего две постели, которые днем становились диванами, и большой гардероб; была ванная комната и даже иллюминатор.
Мы в изумлении смотрели на эту роскошь.
– Ваша каюта, – сказал стюард и оставил нас. Мы не могли поверить своим глазам. Контраст был разительным. Лилиас села на один из диванов, и мне почудилось, что она вот-вот заплачет, хотя это никак не было на нее похоже.
– Что это значит? – спросила она.
– Это значит, что произошла ошибка. Нас не должны были размещать вместе с эмигрантами.
– Но мы тоже эмигранты.
– Ты права… но теперь мы здесь. Разве не чудо? Я чувствовала себя на верху блаженства. Мне кажется, я больше не вынесла бы этого.
– Но ты должна терпеть… если так нужно.
– Ладно, не будем беспокоиться. Давай лучше порадуемся.
– Я хочу знать, как это произошло, – настаивала Лилиас.
– Без сомнения скоро узнаем.
Начальник хозяйственной службы сказал нам, что произошла какая-то ошибка, и мы, наконец-то вздохнув с облегчением, не стали углубляться в расспросы. Нам было достаточно знать, что остальная часть нашего путешествия пройдет в комфорте, о котором мы не позволяли себе даже мечтать.
С этого дня все изменилось. Мы часть времени проводили в компании Лестранжей; именно во время путешествия я начала узнавать Майру.
Она стремилась держаться в тени и была довольно застенчивой особой в отличие от своей матери. Я часто думала, что, вероятно, жизнь рядом с подобной матерью сделала Майру такой, ибо в присутствии миссис Эллингтон даже самый уверенный в себе человек начинал видеть собственные недостатки. Майра нравилась мне все больше. В присутствии мужа она уходила в себя и почти всегда молчала, пока к ней не обращались. Я заметила, что Роже часто заканчивал фразу вопросом: «Ты согласна, моя дорогая?», словно пытаясь втянуть ее в разговор. «Да-да, Роже, согласна», – неизменно отвечала она.
– Она держится раболепно, – сказала мне Лилиас.
– Мне думается, она хочет угодить мужу. В конце концов, он всегда добр и любезен с ней.
– Если он предпочитает полную покорность, Майра должна его вполне устраивать, – таким было весьма суровое заключение Лилиас.
Практичная Лилиас могла отвергать Майру как женщину, лишенную силы воли, готовую стать игрушкой в руках мужа, но я чувствовала в Майре самобытный характер, скрытый под внешней оболочкой покорности, и, возможно, догадываясь о моих чувствах, она чуть больше открывалась мне, нежели другим.
Впервые мы сделали остановку в Тенерифе, и, поскольку двоим женщинам было непросто выйти одним в город, Роже Лестранж пригласил нас составить компанию ему и жене. Мы с готовностью согласились.
День прошел очень приятно, под руководством Роже Лестранжа мы проехались верхом по городу и даже углубились на несколько миль вглубь страны. Мы наслаждались пахучим воздухом, любовались чудесными цветами, кустарниками, росшими вдоль дороги, и банановыми плантациями на склонах гор.
Роже Лестранж оказался внимательным и знающим провожатым, и, когда мы вернулись на корабль, Лилиас отметила, что нам очень повезло иметь таких спутников; я с нею согласилась.
В свою очередь и Майра сделала признание:
– Так хорошо, что вы едете вместе с нами. – Я порадовалась ее чуткости, ибо в продолжение всего дня меня не оставляла мысль – а не мешаем ли мы им. В конце концов, после их медового месяца прошло не слишком много времени, а молодожены Обычно предпочитают бывать одни.
Мы уже плыли вдоль западного побережья Африки; стало много теплее, море успокоилось, и жизнь на судне протекала не без приятности. Ни Лилиас, ни я не торопили времени. После смены каюты мы оказались в другой части корабля и пришли к заключению, что жизнь здесь более чем привлекательна. Мы встречались с людьми, которые были нам интересны.
Роже Лестранж стал душой общества. Он оказывался в центре всех общественных начинаний; был в хороших отношениях с капитаном, с которым познакомился в предыдущем рейсе; в качестве друзей Лестранжа нас ввели в круг капитана.
Чудесно было сидеть на палубе, смотреть на почти неподвижную воду, наблюдать, как резвятся вдали дельфины или из прозрачной воды выпрыгивают летучие рыбы. Обстановка располагала к откровениям.
Майра воздерживалась от разговоров, но в конце концов чуть-чуть приоткрыла завесу над своим детством.
– Все было бы иначе, родилась я талантливым ребенком, – однажды сказала она мне. – Но я никуда не торопилась… не торопилась ходить… не торопилась начать говорить. С первых дней я разочаровывала. Мать хотела видеть меня выдающимся ребенком… не столько умным, сколько красивым… обещающим преуспеть в обществе. Такое бывает… сначала мать устраивает будущее для детей… потом строит планы, касающиеся ее внуков.
– Люди вправе самостоятельно распоряжаться собственной жизнью.
– Моя мать ни за что не согласилась бы с этим. Она так умело устраивала все подряд, что сочла своим святым долгом устроить и мою свадьбу. Мне повезло только в одном – со стороны отца у меня были дедушка и бабушка. Я провела с ними половину своего детства. У них я была счастлива. Их не волновало – умна я, красива ли. Они любили меня такой, какой я была. Мать говорила, что они портят меня. Она не хотела, чтобы я проводила с ними много времени, но они были значительными людьми. Она уважала их богатство.
– Я вас вполне понимаю.
– Когда умерла бабушка, – голос Майры чуть заметно дрогнул, – мне было четырнадцать. Остался только дед. Я часто бывала у него. Он хотел, чтобы я жила с ним. Мать не могла допустить такого. Мое место рядом с нею, дома, говорила она; и все равно я не перестала подолгу гостить у деда. Мы часто вместе читали; любили устроиться в саду в кресле на колесиках. Мать говорила, что подобная жизнь не для девушки, но я любила общество деда. Мне пришлось провести светский сезон в Лондоне. Мать настаивала на этом, и отец согласился с нею. Сезон окончился неудачно. Никто не предложил мне руки. Вскоре после этого мать отступилась от меня. Я уехала к деду. Он сказал мне: «Не позволяй им помыкать тобой. Живи, как хочешь сама. Ни за что не выходи замуж за человека только потому, что родители навязывают его тебе. Для девушки… да и для юноши тоже… не может быть более страшной ошибки.» Он был чудесный человек. Когда мне исполнилось двадцать четыре года, он умер.
– Как я сочувствую вам.
– Сердце мое было разбито. Но я стала очень богатой. Дед оставил мне все. Мое положение в доме теперь было иным, и мать переменила свое отношение ко мне. Она решила, что мне пора выходить замуж, но едва она начала подыскивать мне мужа, я сказала ей: «Дедушка посоветовал мне ни в коем случае не выходить замуж только потому, что кому-то это угодно. Я стану женой того мужчины, которого полюблю сама.»
– Мне кажется, ваш дед был мудрым человеком, – заметила я.
– О, да. Но я все время говорю о себе, я вы молчите. У меня по спине пробежал неприятный холодок. Как бы со стороны я услышала собственные слова:
– Мне, собственно, нечего рассказывать. У меня в детстве была гувернантка… а потом… я приехала погостить в семью викария.
– А ваш отец?
– Он… он умер.
– А теперь вы вынуждены работать в Южной Африке?
– Не совсем так. Мне просто хочется что-нибудь делать. У меня есть доход, небольшой, но, я думаю, для меня достаточный.
– А вы думали о замужестве?
– Однажды, но из этого ничего не вышло.
– Как жаль.
– Не стоит сожалеть. Сейчас я уверена, что это к лучшему.
– Неужели? Мне показалось, что временами вы грустите.
– О, нет. Все это в прошлом. Семьи отнеслись к нашим намерениям без одобрения и…
– Боже мой.
– И сказать по правде, мы оба оказались в выигрыше. Не останови нас вовремя судьба, мы были бы сейчас мужем и женой… Но это не принесло бы нам счастья.
– Мне понравился адвокат, который приехал повидаться с вами. Кажется, он неравнодушен к вам. А ваша мачеха – очень красивая женщина, правда? Когда я смотрела на нее… – она засмеялась без особой радости, – то думала: в ней есть все, чего нет во мне.
– Вы очень милая, Майра. Не стоит так принижать себя.
– Вы мне тоже по сердцу. Но расскажите мне об адвокате. Вы знали его в Эдинбурге, так ведь?
– Да.
– Я полагаю, он был другом вашей семьи.
– Можно сказать так.
Нужно было сменить тему разговора и потому я торопливо сказала:
– Для вас все закончилось замечательно.
– Да, мой дед оказался прав, – ответила она. Я могла выйти за кого-нибудь, подысканного матерью. Но не сделала этого, а, случись такое, у меня не было бы сейчас Роже.
– Значит вы совершенно счастливы теперь?
– Как бы это сказать…
– Да или нет?
Она задумчиво на меня смотрела и колебалась, а потом все же решилась:
– Иногда… я боюсь.
– Чего?
– Роже такой необычный, вы согласны? Порой я думаю…
– Скажите – о чем.
– Достаточно ли я хороша для него. Что он нашел во мне? Я решила бы – что деньги, не будь он сам богат…
Я рассмеялась.
– Гоните прочь подобные мысли, Майра. Он ведь женился на вас? Значит, он любит вас, а деньги тут ни причем.
– В это так трудно поверить. Он просто чудо. Конечно, если бы ему нужны были деньги…
– Перестаньте, Майра! – Я снова рассмеялась, она последовала моему примеру. Мне стало легче. Я было подумала, что она боится его, а ее страшило, что она недостаточно для него привлекательна.
Мне нужно было преодолеть в себе нелепое ощущение, что в Роже Лестранже есть что-то неуловимо зловещее.
Не стоит пытаться удержать уходящее время. Дни летели все быстрее и быстрее.
Очень скоро мы прибудем на место и реальность заменит это похожее на сон идиллическое существование, которым мы наслаждались последние несколько недель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Вот он, значит, каков, этот Роже Лестранж, – сказал Ниниан, когда тот уехал.
– Он показался мне чрезвычайно интересным мужчиной, – прибавила Зилла.
Мы вернулись в дом викария, а назавтра выехали в Лондон, оттуда в Тилбери, где нас ждала «Королева Юга».
Я не успела взойти на палубу, как меня охватило чувство невосполнимой утраты. Сердце сжалось от грусти. Я не сомневалась тогда, что никакие новые впечатления не избавят от нее. Но самое главное, я навсегда прощалась с Нинианом. Я сделала этот шаг – и назад пути больше не существовало.
Ниниан и Зилла провожали нас до самого корабля. Затем, повторяла Зилла, чтобы провести со мною все оставшееся до отплытия время. Она непрестанно выражала сожаление по поводу моего отъезда, но я не могла отделаться от мысли, что она чувствует облегчение. Возможно, она считала отъезд лучшим для меня выходом и думала, что, пока я нахожусь в Англии, мне никуда не деться от постоянной угрозы раскрытия моего инкогнито. Так жить было невозможно, и я приносила жертву, чтобы исправить нетерпимое положение.
Я то и дело возвращалась к мысли, что сумею примириться с утратой всего дорогого мне и принять свой отъезд в неизвестность как должное.
Я провела немного времени наедине с Нинианом. Думаю, что обязана этим Лилиас, которая ненадолго отвлекла Зиллу. Мое настроение было приподнятым, ибо я чувствовала, что Ниниан хочет побыть со мной без свидетелей.
Он затеял серьезный разговор о моем будущем.
– Не считайте свой шаг окончательным, – увещевал он меня. – Вы вернетесь. Но я думаю, что отъезд на некоторый срок – самое разумное. Я хочу, чтобы вы пообещали мне кое-что.
– Что же это?
– Обещайте, что будете писать мне и рассказывать обо всем, даже о пустяках. Я хочу знать обо всем.
– Но зачем…?
– Прошу вас. Это может быть очень важно.
– Вы все еще видите во мне «дело»?
– Очень особенное. Прошу вас. Умоляю дайте мне обещание. Я знаю, вы сдержите его.
– Я буду вам писать, – пообещала я.
– Я хочу знать о школе… и Лестранжах… и о том, как все у вас там сложится.
Я кивнула.
– А вы будете сообщать мне о том, что делается дома?
– Обязательно.
– Вы очень серьезны.
– То, о чем я говорю, чрезвычайно для меня важно. Есть еще одно обстоятельство. Если вы решите вернуться домой, дайте мне знать. Я все устрою.
– Вы…?
– Я добьюсь, чтобы вы получили разрешение на приезд в Англию в кратчайшие сроки. Прошу вас помните об этом.
– Мне очень приятно, что вы так заботитесь обо мне.
– Конечно, я не могу не заботиться о вас… Девина. Я посмотрела на него в тревоге.
– Я не могу свыкнуться с тем, другим, именем, – сказал он. – В мыслях моих вы всегда для меня Девина.
– Но сейчас его никто не должен слышать.
– Настанет день – и вы вернетесь.
– Кто знает.
– Вернетесь, – настаивал он, – должны вернуться. Многие дни потом я вспоминала этот разговор, и эти воспоминания утешали меня.
Когда корабль отходил от причала, мы стояли по палубе. Взревели гудки, пристань была запружена друзьями тех, кто отплывал в далекую страну. Трогательная картина. Одни плакали, другие смеялись, пока судно медленно отходило от причала в открытое море.
Лилиас и я махали до тех пор, пока Ниниан и Зилла не скрылись из наших глаз.
Никогда не забыть мне первых дней на борту «Королевы Юга». Я представить себе не могла таких неудобств. Во-первых, нас в каюте оказалось четверо. Сама каюта чуть превышала размерами большой шкаф, в ней находились четыре койки – две наверху, две внизу. Один крохотный шкафчик предназначался для всех четверых, иллюминатор отсутствовал. По соседству располагались точно такие же каюты, поэтому шум доносился со всех сторон и никогда не смолкал полностью. Мы жили в кормовой части судна, и она была отгорожена от остальных помещений судна.
Питались мы за длинными общими столами. Еда была вполне приличной, но условия настолько не способствовали аппетиту, что и у меня, и у Лилиас он почти пропал.
Наша часть корабля была переполнена пассажирами. С трудом удавалось даже умыться. В общих помещениях невозможно было укрыться от чужих глаз.
– Ты сможешь вытерпеть это до Кейптауна? – спросила я Лилиас.
– Мы должны вынести все, – ответила она.
Когда испортилась погода, а это произошло очень скоро, начались дополнительные испытания.
Две женщины, с которыми мы делили каюту, без движения лежали на своих койках. Лилиас тоже чувствовала себя неважно. Она никак не могла решить, что лучше – гулять по палубе или лежать в постели.
Она выбрала последнее, и я вышла на палубу одна. Добралась до разделительной перегородки и села. Я смотрела на грозные серые волны и недоумевала – зачем я здесь. Будущее казалось мрачным. Что я найду в стране, куда мы плывем? Я оказалась трусихой. Наверно, мне следовало остаться дома и смириться с тем, что меня ждало. Ведь говорят же: если человек невиновен, ему нечего страшиться. Мне бы следовало высоко держать голову, мужественно принять неизбежное, а не прятаться за вымышленным именем.
А вместо этого – я здесь, в ужасных условиях, и по бушующему морю корабль уносит меня… не знаю к чему.
Я почувствовала, что с другой стороны перегородки кто-то стоит.
– Здравствуйте, – сказал Роже Лестранж. Он смотрел на меня сверху вниз через ограждение, разделявшее нас. – Изумляетесь стихиям?
– Да. Вы – тоже?
– Вам они не слишком нравятся, верно?
– Да. А вам?
– В том, что вы видите, нет ничего особенного, уверяю вас, бывает много страшнее.
– Надеюсь, что стихии не пытаются меня запугать.
– Я не видел, как вы поднялись на судно. Полагаю, вас провожали друзья?
– Да.
– Это прекрасно. Как вам нравится путешествие… если не говорить о погоде?
Я молчала, и он поспешно сказал:
– Не нравится, верно?
– Его не назовешь роскошным.
– Я даже не представлял, что вы поедете в таких условиях.
– Мы тоже. Но мы хотели обойтись наименьшими затратами. Мисс Милн ужасают долга. А как себя чувствует миссис Лестранж?
– Лежит. Она не выносит качки.
– А кому она нравится. Мне очень жаль ее.
– Скоро мы выйдем из области плохой погоды, и все обо всем этом забудут.
Разговаривая с Лестранжем, я встала, и вдруг внезапный порыв ветра швырнул меня на поручень.
– Вы не ушиблись? – спросил Лестранж.
– Нет, благодарю вас.
– Я думаю, вам лучше спуститься вниз, – продолжал он. – Ветер способен и на более жестокие шутки; при такой непогоде не следует находиться на палубе. – Он криво улыбнулся. – Сожалею, что не могу проводить вас до каюты.
– Вы правы, – сказала я. – Я пойду вниз. До свидания.
– Au revoir, – попрощался он. Я спустилась к себе.
Ближе к концу дня ветер стих. Лилиас и я остались в каюте одни. Наши попутчицы, почувствовав себя лучше, вышли, как они выразились, глотнуть свежего воздуха.
В каюту заглянул стюард.
– Я получил распоряжение переместить вас в другое место, – сказал он.
– Переместить нас? – воскликнули мы в один голос.
– Полагаю, произошла ошибка. Вы не должны были находиться в этой каюте. Соберите свои вещи.
Сбитые с толку, мы повиновались. Стюард взял наши саквояжи и пригласил следовать за собой. Он провел нас через весь корабль, открыв одну из дверей, отгораживающих носовую часть судна от остальных помещений. Мы оказались в каюте, которая показалась нам великолепной после той, где мы провели первые дни. Здесь стояли всего две постели, которые днем становились диванами, и большой гардероб; была ванная комната и даже иллюминатор.
Мы в изумлении смотрели на эту роскошь.
– Ваша каюта, – сказал стюард и оставил нас. Мы не могли поверить своим глазам. Контраст был разительным. Лилиас села на один из диванов, и мне почудилось, что она вот-вот заплачет, хотя это никак не было на нее похоже.
– Что это значит? – спросила она.
– Это значит, что произошла ошибка. Нас не должны были размещать вместе с эмигрантами.
– Но мы тоже эмигранты.
– Ты права… но теперь мы здесь. Разве не чудо? Я чувствовала себя на верху блаженства. Мне кажется, я больше не вынесла бы этого.
– Но ты должна терпеть… если так нужно.
– Ладно, не будем беспокоиться. Давай лучше порадуемся.
– Я хочу знать, как это произошло, – настаивала Лилиас.
– Без сомнения скоро узнаем.
Начальник хозяйственной службы сказал нам, что произошла какая-то ошибка, и мы, наконец-то вздохнув с облегчением, не стали углубляться в расспросы. Нам было достаточно знать, что остальная часть нашего путешествия пройдет в комфорте, о котором мы не позволяли себе даже мечтать.
С этого дня все изменилось. Мы часть времени проводили в компании Лестранжей; именно во время путешествия я начала узнавать Майру.
Она стремилась держаться в тени и была довольно застенчивой особой в отличие от своей матери. Я часто думала, что, вероятно, жизнь рядом с подобной матерью сделала Майру такой, ибо в присутствии миссис Эллингтон даже самый уверенный в себе человек начинал видеть собственные недостатки. Майра нравилась мне все больше. В присутствии мужа она уходила в себя и почти всегда молчала, пока к ней не обращались. Я заметила, что Роже часто заканчивал фразу вопросом: «Ты согласна, моя дорогая?», словно пытаясь втянуть ее в разговор. «Да-да, Роже, согласна», – неизменно отвечала она.
– Она держится раболепно, – сказала мне Лилиас.
– Мне думается, она хочет угодить мужу. В конце концов, он всегда добр и любезен с ней.
– Если он предпочитает полную покорность, Майра должна его вполне устраивать, – таким было весьма суровое заключение Лилиас.
Практичная Лилиас могла отвергать Майру как женщину, лишенную силы воли, готовую стать игрушкой в руках мужа, но я чувствовала в Майре самобытный характер, скрытый под внешней оболочкой покорности, и, возможно, догадываясь о моих чувствах, она чуть больше открывалась мне, нежели другим.
Впервые мы сделали остановку в Тенерифе, и, поскольку двоим женщинам было непросто выйти одним в город, Роже Лестранж пригласил нас составить компанию ему и жене. Мы с готовностью согласились.
День прошел очень приятно, под руководством Роже Лестранжа мы проехались верхом по городу и даже углубились на несколько миль вглубь страны. Мы наслаждались пахучим воздухом, любовались чудесными цветами, кустарниками, росшими вдоль дороги, и банановыми плантациями на склонах гор.
Роже Лестранж оказался внимательным и знающим провожатым, и, когда мы вернулись на корабль, Лилиас отметила, что нам очень повезло иметь таких спутников; я с нею согласилась.
В свою очередь и Майра сделала признание:
– Так хорошо, что вы едете вместе с нами. – Я порадовалась ее чуткости, ибо в продолжение всего дня меня не оставляла мысль – а не мешаем ли мы им. В конце концов, после их медового месяца прошло не слишком много времени, а молодожены Обычно предпочитают бывать одни.
Мы уже плыли вдоль западного побережья Африки; стало много теплее, море успокоилось, и жизнь на судне протекала не без приятности. Ни Лилиас, ни я не торопили времени. После смены каюты мы оказались в другой части корабля и пришли к заключению, что жизнь здесь более чем привлекательна. Мы встречались с людьми, которые были нам интересны.
Роже Лестранж стал душой общества. Он оказывался в центре всех общественных начинаний; был в хороших отношениях с капитаном, с которым познакомился в предыдущем рейсе; в качестве друзей Лестранжа нас ввели в круг капитана.
Чудесно было сидеть на палубе, смотреть на почти неподвижную воду, наблюдать, как резвятся вдали дельфины или из прозрачной воды выпрыгивают летучие рыбы. Обстановка располагала к откровениям.
Майра воздерживалась от разговоров, но в конце концов чуть-чуть приоткрыла завесу над своим детством.
– Все было бы иначе, родилась я талантливым ребенком, – однажды сказала она мне. – Но я никуда не торопилась… не торопилась ходить… не торопилась начать говорить. С первых дней я разочаровывала. Мать хотела видеть меня выдающимся ребенком… не столько умным, сколько красивым… обещающим преуспеть в обществе. Такое бывает… сначала мать устраивает будущее для детей… потом строит планы, касающиеся ее внуков.
– Люди вправе самостоятельно распоряжаться собственной жизнью.
– Моя мать ни за что не согласилась бы с этим. Она так умело устраивала все подряд, что сочла своим святым долгом устроить и мою свадьбу. Мне повезло только в одном – со стороны отца у меня были дедушка и бабушка. Я провела с ними половину своего детства. У них я была счастлива. Их не волновало – умна я, красива ли. Они любили меня такой, какой я была. Мать говорила, что они портят меня. Она не хотела, чтобы я проводила с ними много времени, но они были значительными людьми. Она уважала их богатство.
– Я вас вполне понимаю.
– Когда умерла бабушка, – голос Майры чуть заметно дрогнул, – мне было четырнадцать. Остался только дед. Я часто бывала у него. Он хотел, чтобы я жила с ним. Мать не могла допустить такого. Мое место рядом с нею, дома, говорила она; и все равно я не перестала подолгу гостить у деда. Мы часто вместе читали; любили устроиться в саду в кресле на колесиках. Мать говорила, что подобная жизнь не для девушки, но я любила общество деда. Мне пришлось провести светский сезон в Лондоне. Мать настаивала на этом, и отец согласился с нею. Сезон окончился неудачно. Никто не предложил мне руки. Вскоре после этого мать отступилась от меня. Я уехала к деду. Он сказал мне: «Не позволяй им помыкать тобой. Живи, как хочешь сама. Ни за что не выходи замуж за человека только потому, что родители навязывают его тебе. Для девушки… да и для юноши тоже… не может быть более страшной ошибки.» Он был чудесный человек. Когда мне исполнилось двадцать четыре года, он умер.
– Как я сочувствую вам.
– Сердце мое было разбито. Но я стала очень богатой. Дед оставил мне все. Мое положение в доме теперь было иным, и мать переменила свое отношение ко мне. Она решила, что мне пора выходить замуж, но едва она начала подыскивать мне мужа, я сказала ей: «Дедушка посоветовал мне ни в коем случае не выходить замуж только потому, что кому-то это угодно. Я стану женой того мужчины, которого полюблю сама.»
– Мне кажется, ваш дед был мудрым человеком, – заметила я.
– О, да. Но я все время говорю о себе, я вы молчите. У меня по спине пробежал неприятный холодок. Как бы со стороны я услышала собственные слова:
– Мне, собственно, нечего рассказывать. У меня в детстве была гувернантка… а потом… я приехала погостить в семью викария.
– А ваш отец?
– Он… он умер.
– А теперь вы вынуждены работать в Южной Африке?
– Не совсем так. Мне просто хочется что-нибудь делать. У меня есть доход, небольшой, но, я думаю, для меня достаточный.
– А вы думали о замужестве?
– Однажды, но из этого ничего не вышло.
– Как жаль.
– Не стоит сожалеть. Сейчас я уверена, что это к лучшему.
– Неужели? Мне показалось, что временами вы грустите.
– О, нет. Все это в прошлом. Семьи отнеслись к нашим намерениям без одобрения и…
– Боже мой.
– И сказать по правде, мы оба оказались в выигрыше. Не останови нас вовремя судьба, мы были бы сейчас мужем и женой… Но это не принесло бы нам счастья.
– Мне понравился адвокат, который приехал повидаться с вами. Кажется, он неравнодушен к вам. А ваша мачеха – очень красивая женщина, правда? Когда я смотрела на нее… – она засмеялась без особой радости, – то думала: в ней есть все, чего нет во мне.
– Вы очень милая, Майра. Не стоит так принижать себя.
– Вы мне тоже по сердцу. Но расскажите мне об адвокате. Вы знали его в Эдинбурге, так ведь?
– Да.
– Я полагаю, он был другом вашей семьи.
– Можно сказать так.
Нужно было сменить тему разговора и потому я торопливо сказала:
– Для вас все закончилось замечательно.
– Да, мой дед оказался прав, – ответила она. Я могла выйти за кого-нибудь, подысканного матерью. Но не сделала этого, а, случись такое, у меня не было бы сейчас Роже.
– Значит вы совершенно счастливы теперь?
– Как бы это сказать…
– Да или нет?
Она задумчиво на меня смотрела и колебалась, а потом все же решилась:
– Иногда… я боюсь.
– Чего?
– Роже такой необычный, вы согласны? Порой я думаю…
– Скажите – о чем.
– Достаточно ли я хороша для него. Что он нашел во мне? Я решила бы – что деньги, не будь он сам богат…
Я рассмеялась.
– Гоните прочь подобные мысли, Майра. Он ведь женился на вас? Значит, он любит вас, а деньги тут ни причем.
– В это так трудно поверить. Он просто чудо. Конечно, если бы ему нужны были деньги…
– Перестаньте, Майра! – Я снова рассмеялась, она последовала моему примеру. Мне стало легче. Я было подумала, что она боится его, а ее страшило, что она недостаточно для него привлекательна.
Мне нужно было преодолеть в себе нелепое ощущение, что в Роже Лестранже есть что-то неуловимо зловещее.
Не стоит пытаться удержать уходящее время. Дни летели все быстрее и быстрее.
Очень скоро мы прибудем на место и реальность заменит это похожее на сон идиллическое существование, которым мы наслаждались последние несколько недель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40